Счастье, счастье, что это слово значит,
Счастье, счастье, а так нужна удача.
Счастье, счастье, что это слово значит,
Счастье, счастье, а мне нужна удача.
И снизу дно, и сверху дно, кругом темно.
И даже днём в твоё окно, не светит солнце.
Моё счастье! Моё, моё счастье! Моё счастье! Моё, моё счастье!
Моё счастье! Моё, моё счастье! Моё!
Напрасны мольбы и бесплодны молитвы
Здесь время гуляет по лезвию бритвы
И все мы гуляем по лезвию бритвы
По лезвию бритвы
Король и шут — Счастье
Андрея в подполье не оказалось.
Услышав это, Горшок осел прямо под стену кривого домишки. Ноги не держали, в груди лопнул, по ощущениям, воздушный тугой шар. Ну или надутый гандон — у кого уж какое детство было… Однако размазало Мишку, как яйцо по стенкам микроволновки. Кабы не бешено стучащее в ушах сердце, можно было бы решить, будто он умер. Но то было далеко не так. Пока.
Вокруг текла своим чередом жизнь. Правда, не его. Его же застыла, замерла, как экспонат кунсткамеры в формалине. Такая же уродливая и скрюченная, как эмбрион с отклонениями от нормы, которую задумала природа. Это не было похоже на киношный «слоу-моу». Снег не падал со скоростью Поручика, зависшего у буфета. Зато в голове успевал проматываться целый ворох рваных кинолент, где разыгрывались различные варианты этого страшного приговора, к счастью, не окончательного: «Преступник пойман, похищенного нет».
Проклятый ублюдок мог, прознав о намеке в тексте, успеть убить Андрея и избавиться от трупа. Например, скинуть его в колодец, чтоб ждал там свою Фриду; или приготовить пирожки от «Ловетт», раз уж он конченный фанат Тодда; ну или, чем нелегкая не шутит отвезти в лесок подкармливать волков!
Мысль о том, что, пока он тут морозит зад о мёрзлую землю, Андрей кормит пескарей, сводила Мишку с ума. Но были ведь и не такие жуткие развилки. Музыкант, а это, чтоб ему пианино его сожрать и подавиться, было криминальное прозвище этого упыря-похитителя! Короче, этот хмырь мог попросту перепрятать Князя.
В этом случае грамотный допрос мог дать им шанс. Если, конечно, Андрея не прикопали заживо в каком-нибудь душном гробу, где «кислороду не хватит не то, что на двоих», но и у одного время на исходе! Тогда можно и не успеть… Мишка поежился, передёрнув плечами. Никто не пустит его в таком состоянии к похитителю. Самому ему выяснить ничего не дадут. И осознание собственного бессилия подкашивало хлеще любого самого разгромного отзыва и словесного поноса от какого-нибудь доморощенного критикана, на х*тетное мнение которых было просто по*бать!
Бронежилет придушивал, словно тиски, он был так глупо зажат свинцовыми пластинами поверх теплой куртки, что ни вдохнуть полной грудью, ни пошевелиться толком! Кажется, от недостатка воздуха и избытка мыслей, бледного, как свежий снег; что сохранился здесь только на крышах, не размешанный тяжелыми сапогами в сопли; Горшка знатно перекосило… Омоновец, вроде, наклонился, спросить, всё ли с ним хорошо. А может и нет, Миха как во сне непослушными заиндевевшими пальцами потянулся к затянутым хлястикам, чтобы высвободиться, пустить в грудь немного воздуха, пока не свалился окончательно от гипоксии.
Он ведь так сильно и искренне надеялся, так верил, что догадался, что спас… Что помог и направил этих людей туда, куда нужно, и время томительного ожидания, наконец, подошло к концу. Что Андрейка теперь от него не отвертится, ведь если б не он… Тут Горшок дал себе мысленного пинка, не дав раздуть розовую мечту, в которой Княже преисполняется благодарности к своему спасителю и бьётся челом о землю, торжественно клянясь, что ни в жизнь из группы больше ни ногой, и от него ни на шаг!
Но, увы, это всё не так. В самом деле, чего лукавить?! Если б не он, то Князя никто б и не похищал. Дался Андрюха кому-то без его людоедских речей на камеру для журналюг и зрителей, среди которых оказался этот… Этот!.. Миша прикрыл глаза.
Ему, ему дался!
Но что теперь делать?.. Наверное, ублюдка поведут сюда. Руки дрогнули, пальцы сомкнулись на пластмассе застёжек так, будто это было ненавистное горло. Миха надеялся, что ликвидировали в смысле… Накормили свинцом. В этот момент он так ненавидел, как никогда прежде, как ни одно живое существо на этой планете… Да чего уж, галактике, если там кто-то существовал. И он так горячо ненавидел, что внутри что-то сгорело. Мысли путались. Он даже забыл, что недавно рассуждал о вариантах… Что если упырь Князя перепрятал, то треклятому Музыканту никак нельзя было помирать! Во всяком случае, пока с него б не стрясли место!
Он поднялся, и с понурых плеч на землю упал ослабленный бронежилет. Облачко сизой пыли взметнулось вслед за ним.
— Вы куда? — приглушённый маской голос стрельнул в спину.
Миха же неопределенно махнул рукой, чувствуя себя в полусне. Ноги держали его не то, чтоб крепко, но шатания внешние — это всё чухня по сравнению с внутренними. И он к успокоению, уж было подорвавшегося его останавливать, соглядатая пошагал по направлению противоположному «месту преступления».
Кажется, там, на даче, у него оставалась двухлитровка спирта… Обычная водка тут не поможет. Тут вообще ничего не поможет. Сутулого могила исправит. А кто исправит все его ошибки?..
И, не слушая, что там ещё порешает оперативная группа, которая, вроде как, склонялась к тому, чтоб подождать криминалистов, для того, чтобы те осмотрели подполье получше, не затирая следов… Горшок, едва переставляя ноги, просто побрёл к себе в надежде нажраться и жалеть себя, заливая своё горе. Всё равно его ни до чего больше не допустят и не подпустят. Музыканта стремительно увели в полицейский бобик, заломив руки за спину, так он его и видел. Даже ничего приметного во внешности вычленить не успел — так темный силуэт. Машина тут же рванула в отдел.
Нет, топтаться у соседского дома, ставшего настоящим местом преступления
(только ни каким не си-а-сай!), точно идея дрянная. Как и мелькнувшая в воспаленном мозгу иная, безумная мыслишка просочиться и глянуть вживую на подполье, что стало, пожалуй, самым известным в России за эту неделю.
Но нет! Пожалуй, такого зрелища он не выдержит. Видео большую часть «красоты» упускало, затемняя… А ещё экран не был способен передать аромат безнадеги и боли. Нет, лучше не мешать под ногами и не затаптывать следы. Если есть хоть крошечный шанс… Мишка повёл носом, нет, здесь нельзя расклеиваться! Тем более, когда до островка, где его не потревожат косые взгляды, оставалось всего ничего.
«Да, тут же рукой подать!», — думал Горшок, мрачно усмехаясь и поглядывая на выплывающую ему навстречу подругу дней суровых — родную дачу.
Однако сейчас та показалась ему холодной и чужой — чёрной громадиной с окнами, в которых не горел свет. Одинокий дом, унылый, когда пустует без теплящейся
(во всех смыслах, бл*! Зима ж! Там всё выстужено сейчас! И чтоб протопить полдня убить надо, чтоб можно было душегрейку без опаски отморозить коки снять) жизни в нём.
Однако заниматься печкой Горшок сегодня не собирался. Х*й с ним! Замёрзнет — отлично, так тому и быть. Жуткая апатия подточила его. Главное сейчас — ужраться до невменоза…
Снедаемый глухой тоской, Миха поплелся ко входу, памятуя о том, что ключ оставил… Вот сатира Кантемира, в неприметном горшке у входа. Абсурд, быть может, зато действенный. За всё время ещё не было такого, чтоб тот скоммуниздили и воспользовались в отсутствие хозяев. Хочешь спрятать — прячь на самом видном месте, воришки туда полезут в последнюю очередь. Ну или всё было проще… Не старые же плакаты им красть? Вы спросите, для кого вообще оставлять ключ?! Для Горшка, разумеется. Он тот ещё Мишка-растеряша.
Некстати вспомнилось, что в вечер создания «Танца» про этот ключ прознал и Князь. Андрюха так и предположил, что ключ Миха сныкает именно так и никак иначе. Правда, потом признался, что сначала подумал, будто бы он закинул тот под крыльцо. Такая мелочь, но тогда Миха решил, что, может быть, Князь и съехал с ПМЖ у него из башки, но дверь не закрыл и манатки какие-нибудь оставил-таки, чтобы там перекантоваться, если вдруг что . А Миха в свою очередь запирать ничего не стал и китайскую стену вокруг себя не построил, только оборонительные щиты из собственной склочности, которые Андрею пробить раз плюнуть. Стоит только захотеть. Но тот не хотел. Больше нет.
Внутренности обожгло болью. Застревая в том дне и бередя былые раны, он делал только хуже.
Запуская руку в горшок, Миха сначала основательно ковыряется в нём, как только что в себе, а потом ничерта не находит. От этого он несколько приходит в себя, очнувшись от невменоза, ковыряется активнее, переворачивает горшок вверх дном, вытряхнув всё содержимое, но всё равно никаких ключей не находит. Только изгваздывается в мёрзлой земле и остове давно замерзшего насмерть растения.
Неужели всё бывает в первый раз?!
И без того подкашивающиеся ноги не сказали ему «спасибо», когда он подпрыгнул на месте от такого скотства! Вожделенный спирт ускользал от него, ибо местные бомжи, похоже, тем уже поживились! Однако не сразу, но что-то сподвигло его посмотреть вниз и от увиденного со всей дури дёрнуть к крыльцу.
Обнаруженные там капли крови и комья свежей земли заставили его сдавленно охнуть и придержаться стены, чтобы не скатиться кубарем со ступеней. Сердце неистово зашлось, едва не оборвавшись. Ох, и досталось его моторчику за последнюю неделю! Однако не о себе пёкся Миша.
Мысль о том, что маньячина разгадал подсказку в тексте и убил Андрея, подкинув к нему в дом бездыханное искорёженное тело, заставила Миху скорбным изваянием замереть на пороге, всё никак не решаясь коснуться ручки. Дверь была приоткрыта. Едва, но всё-таки заметно глазу, если быть чуть внимательнее валенка. Небольшая чёрная щель зияла между полотном и косяком. Однако самые жуткие мысли мигом заполонили голову, и противиться им было неимоверно тяжело.
Хотелось взвыть и отчаянно позвать Князя. Но тот бы, будь с ним всё, действительно, хорошо, не стал бы сидеть в кромешной зимней темноте, ведь, так? Андрей деятельный, он сам как солнце, светит, но и засветить может. Андрей.
Пальцы дрожали, как и всё остальное. Но, обругав себя матом и напомнив одуревшему от боли и горя мозгу, что Князь, может быть, ещё жив и тогда ему нужна незамедлительная помощь; Горшок шагнул внутрь, сглотнув загустевшую, как в заглохшей мешалке бетон слюну.
***
Тогда
«Либо сейчас, либо никогда».
Вот она единственная мысль, которая отрезвляла, которая держала на плаву в этой пучине безнадёги и тающих надежд на близкое спасение. Андрей верил, правда верил в близких, но, как говорится, на бога надейся, но и сам не плошай. Чтобы поспособствовать своим поискам, он сделал всё, что мог…
Чёрт, а ведь у него до сих пор нет стойкой уверенности, что Горшок… Миша он…
тут не причём. Князь его не осудит. Негоже на грани смерти поминать старые обиды… Вообще какие-либо обиды. Многое теперь казалось таким мелочным, что аж страшно делалось, но не всё! Далеко нет, но, если он спустит сейчас всех собак за своё нынешнее бедственное положение на языкастого Горшенёва и Музыкант спустится, обнаружив его за…
Князь не закончил мысль, вместо этого он утёр лоб трясущейся рукой и, стараясь не смотреть на собственное жутко отощавшее запястье, отложил обломок доски.
Нет уж! Андрей пораскинул горящими в лихорадке мозгами и решил, что никому лучше он этим своим камнем на душе не сделает. Ни себе, ни другим. Ведь, если дать тому волю, то тот достигнет размера приличного такого валуна и прихлопнет Князя.
И вот я был, и вот меня не стало. Только в таком паршивом случае Музыкант корячиться с ним, в самом деле, не станет и зароет прямо в этом не дорытом подкопе
(Как там говорится, для Атоса — это слишком много, а для графа де Ла Фер — мало, также и здесь. Для могилы он нарыл уже шибко много, а для подкопа — мало!), для верности забетонировав. Так же делали в девяностые, да?..
Ды да-да, Андрюх, давай рой уже, ё-моё! Не отвлекайся! Если есть силы ныть, то и на остальное отыщутся, уже немного осталось поднажать!
Внутренний голос, напоминающий одного конкретного анархиста зазвенел в гудящей башке набатом, заставляя взяться за дело с новыми силами. Второго дыхания не было, собственно, как и первого, откуда бы на голодном пайке и без воды
(чуть не уморил, гондон совсем не сказочный, а штопанный!), и силы, конечно, на исходе, но это так… Себя пожалел и полно, надо дальше. Рыть.
Вырытую землю Князь удачно сгружал в ящики из-под морковки с залежалым мохом и мешки, где болталась полусгнившая картошка… До этого он растаскивал землю по углам, где активно прихлопывал пятой точкой, но это было очень трудозатратно. Он начал использовать подручную тару, когда понял, что Музыканту до едрени Фени окружающее пространство! Ему-то и до Князя дела никакого нет… Точнее, как… До Князя дело есть, но только как до пишущей машины, а не человека.
По этой же причине этот редкостный упырина, судя по всему, и забывал заносить воду, потому что, бл*дь, человеческий аспект функционирования «подпольного стихотворца» того мало волновал. Поэтому и взгляд маньячины становился удивлённым и тот даже ненадолго выныривал из какого-то сумасшедшего забытья, когда Князь и пищать от сухости в глотке не мог, пребывая в оцепеневшем коматозе. Больной, что с него взять.
А подкоп Андрей рыл. Всё это время по чуть-чуть, экономя силы и сберегая по возможности руки, которые неимоверно гудели, как будто кто-то выкручивал ладони из суставов, получая от этого неимоверное наслаждение. А он муку, увы. Особенно отдавал болью старый шрам-напоминание собственной безбашенности.
В какой-то момент ему показалось, что всё это будет длиться вечно: земли не убавлялось, дыра росла в радиусе, но впереди по-прежнему клубился сырой мрак. Комья обваливались внутрь, доска притупилась, её обломанный край набился грязью и стал проезжаться по грунту, не облегчая задачу нисколько, но Князь не сдавался. Если есть хоть малейший шанс на спасение, надо им пользоваться. А не сидеть, умыв лапки.
Конечно, подобные телодвижения лишь усугубляли натёртость в области шеи. Наверняка, та припухла и приобрела сизо-багряный оттенок. Отстраненно подумалось, что даже, если он выберется, то следы от этого бл*деца ещё долго придется скрывать за платком-шарфом или поднятым воротником. Но это Андрей, конечно, ещё позитивно мыслил. Скорее уж похоронят в закрытом гробу да и дело с концом. Если вообще будет, что хоронить, и не сгниет он прямо тут, с картошкой и обглоданный крысами.
Его ищут. Князь успокаивал себя этой мыслью. И это временами даже помогало, но потом опять придавливало плитой страха и неизвестности, что же там на поверхности, за стеной. Может, вообще сельский туалет, куда похититель
(не робот же он и не злобный дух!) регулярно ходит, а значит сцапает только так! Но вообще… Мишка должен был понять. Он умный, хоть порой
такую нёс пургу на пару с Андреем притворялся тупым, поддерживая на камеру легенду про стереотипных глупых панков. Увы, ничё наши люди не смыслят в стёбе — вот что с годами так и не изменилось, всё также на серьёзных щах воспринимают. Или принимают желаемое за действительное.
Вот и Андрей сейчас боялся, что неверно истолковывает стёбанутость своего сдающего полномочия рассудка, который, вот ротозей; одну за другой подкидывал смутные галлюцинации, что казались особенно зловещими и реалистичными в этой темнотище и отсутствии нормального общения. Психика и так херачила за себя и за того парня, чтобы выкрутиться с наименьшими последствиями, но он знал, что всё не так просто.
Вот выберется отсюда — спустит кругленькую сумму на мозгоправов, чтобы научиться заново жить, без постоянного страха и оглядки назад. И не только на них! В уме оптимистичная сторона Князева подсчитывала затраты на секцию самбо или бокса, шокер и биту поувесистее, которую он теперь рассчитывал уместить в изголовье. Главное, только не перепутать и не ушатать кого-то совсем уж не причастного к теме. Нет, тут точно специалист нужен, а то мало ли… Сюрприз, Андрей! А незадачливо подкравшийся чувак уже валяется с проломленной башкой. Но до всего этого ещё как-то дотерпеть и дорыть надо!
А даст Вселенная, он и с Горшком, не загадывая, помирится… Жалко будет упускать такой шанс из-за того, что Князь помрёт. Преступно будет, сдаться сейчас и не увидеть, как растут дети. Безумно горько будет не сказать близким самого главного. Как он их любит. Остаётся надеяться, что те и сами это знают.
Но надежды, как и прогнозы — вещь не точная. Потому надо было брать судьбу в свои руки и выбираться. Всё это придавало силы, заставляя рыть и рыть, а потом делать вид, что он прилежный пленник. С петлёй на шее, голодающий и всё в этом роде. Да-да, Музыкант, смотри, скормленный неволе орёл молодой за решёткой сырой и так далее по списку.
Полюбуйся делом рук своих и чеши нахер, у Князя тут важные «прилежно пленниковые» дела… Например, лежать на совершенно неподозрительно вздувшемся мешке с картошкой и думать о скорой кончине. Реально важно же, ну! При похитителях такие думы не подумаешь. И текста не попишешь тоже.
Приходилось приспосабливаться, разыгрывая наиболее желаемую и правдоподобную сцену «сдавшийся врагу уже не гордый варяг» для этого чепушилы лохматого, чтоб не придушил на полном серьёзе… Ну и, не щадя себя, как можно активнее работать руками, потому что Андрей чувствовал, ещё немного и он ляжет, как рубероид окончательно. И ничто его с места уже не сдвинет. А под лежачий камень вода не течет, надо пошевеливаться. Пока шевелится.
Вот он и пошевеливался до озноба и трясучки на исходе последних сил. Уговаривал себя.
«Ещё чуть-чуть, еще немножко!»
Верил, что потом станет полегче, и он выползет отсюда. Изрядно похудевший и схлынувший. Именно с такими мыслями Княже копал уже то прямо лёжа на животе, то на спине в самой лунке стараясь не пыхтеть, чтоб не прослушать: вдруг Музыкант внепланово решит его навестить. Вот это, конечно, кадр бы был. За секунду «до». От этого шли мурашки по коже и не хотелось представлять, что тот с ним сделает. Наверняка ведь не лишит жизни быстро и безболезненно. Накажет. И накажет его любимых. Тем что, скорее всего, запечатлеет расправу на камеру. Последнее бодрило лучше всего. Подрастут дочки, а ролик всё ещё спокойно можно найти в интернете. В теневой его части. Бл*дь.
В какой-то момент, преодолев, едва не выгрызя, стену ветхого дома, Князь понял, что земля обвалилась вниз и впереди забрезжил уличный свет. Андрей был уверен, если бы тут было нормальное освещение, он бы никогда не различил эти тона, не понял бы, но, так как в подполье царил постоянный сумрак, даже такое ничтожное количество света показалось ему дивным миражом, словно вытекшей лужицей из реального мира, а не из этой сраной кроличьей норы.
Тем не менее усталое от таких кардионагрузок сердце ликовало. Луч солнца золотого придал немного сил, Андрей протиснулся глубже и, отбросив свою палку-копалку
(выломанную с ящика доску), принялся рыть землю уже руками, потому что в этом подкопе было не развернуться. Только вот что-то воздух свободы кружил голову, так что ему совсем подурнело.
Насилу он понял, что это проклятая петля его придушила, перекрывая живительный кислород. Князь вообще радовался, что этот выходец из клуба весёлых и находчивых маньяков
(КВНМ) не прихреначил на другой конец петли колокольчик. Вот это было бы настоящее шоу с летающими собаками!
Почему собаками?! Ха, да у него от гипоксии такие вертолёты в башке полетели, что он едва не отключился в этой яме. Во, кошмар, представьте себе, представьте! Музыкант заходит, а от Андрея тока ноги окаменело торчат. Так кузнечик на свободу торопился, что это его и сгубило. Зелёненький он был. То есть синявенький. Представили? А теперь забудьте! Не бывать этому!
Становиться таким посмешищем для маньяка Князь не планировал, поэтому кое-как выковырнулся из этой земляной кишки-рукава да и ослабил давление веревки на расчёсанную кожу, как вдруг… Им овладело страшное сомнение.
Тело начала колотить мелкая дрожь — предвестница настоящей панической атаки, и Князь зажал рот грязными руками с завёрнутыми, оторванными ногтями. К горлу подступила давящая тошнота, к глазам — жгучие слёзы. Комок пустого спазма Андрей проглотил, а плакать было решительно нечем, так что всхлипы вышли сухими, словно холостые щелчки незаряженного револьвера. Раз осечка, два осечка. И ничего. Только коленки к груди подтянуть, растревожив притом перебитую ступню, и спрятать в них замученное чумазое лицо.
А что если у него ничего не выйдет?
Боли отчаянно не хотелось, сполна уже насытился и такого страху натерпелся, что на жизнь вперед хватит.
Может, правда, скрыть следы да и подождать ещё немного, когда за ним придут?! Андрей ведь сделал всё что мог, подсказал, пусть теперь поработают другие, выполнят в конце концов свой долг, пораскинут немного пропитыми и проколотыми мозгами! Потому что Князь всегда
(почти) для него делал всё сверх меры, не жалея своих возможностей, времени, сил, эмоций, и почти столько же раз всё это для него самого оборачивалось какой-то форменной задницей!
В ушах кипела кровь, сердце отчаянно колотилось, но это не согревало. Из проделанного отверстия нещадно сквозило нелегким морозцем. Внутри распростерлась настоящая ледяная пустыня из бессилия и горя. А ещё животного страха… Андрей жутко боялся, что у него не выйдет. Что он свалится, как только встанет на ноги, одна из которых перебита и начала срастаться неправильно… если вообще найдёт в себе мужество встать.
Лететь, а не ползти. А ещё страшнее было думать, вдруг он покажется снаружи, а там его, ухмыляясь и потирая потные мерзкие ручонки, ждет этот психопат с его чёрными неживыми глазами атрофированного социопата?!
Цепляясь пальцами за болтающуюся удавку, Андрей не мог решиться и оставался сидеть на месте, надеясь по-детски, что всё это как-нибудь рассосётся само собой. Вот он откроет глаза, а это был дурной сон. Взмахнет заиндевевшими ресницами, и окажется на Мишкиной даче в тот самый прохладный теплый вечер в чудесный момент создания Танца злобного гения, почти откровения… Вот зачем он и дал именно ту наводку-подсказку… Надеялся, что и Горшочек тоже хорошо запомнил тот миг.
Мишина дача.
Князь утёр кровянистые сопли
(на обычные влаги в организме не хватало, отчего стенки носа рассохлись и начала сочиться кровь) рукой. Потрепал себя по щекам. Было бы больше сил — оставил бы пощёчины. Мишкина дача рядом. Урод зубоскалил, смешно ему было, а Князя сковало ужасом от несправедливости. Но что же-то получается?! Теперь, когда мог попасть туда, он что? Остановится с уже почти готовым подкопом?.. В паре сотен метров от цели?! Совсем не призрачной своей?
Остановишься? Опять отступишься, да? Соберись, Княже, ну бл*дь, везде тебя за шкиряк вытаскивать надо?! — вновь набросилось на него подсознание знакомым бархатистым голосом. Он судорожно втянул кровящим носом свежий стылый воздух свободы, решительно отвечая и самому себе и воображаемому Горшку:
— Нет. Не везде.
Решившись, Андрей одним рывком стянул чёртову петлю с горла, не касаясь натёртых следов пальцами, изгвазданными в земле. Хотя проку с того немного. Всё равно отплёвываться от комьев, но всё же… Столбняка ему только, проползшему почти из могилы не хватало. Так и помереть недолго!
Задвинувшись ящиками, что скрыли проход, как щитами, Андрей собрался с силами и нырнул обратно, продолжив раскопки уже без петли на шее, отбросив её к чёрту. Будь, что будет.
В голове его начисто отмороженной в этот момент играл припев одной свихнутой песни из репертуара ГрОБа:
Айя, Айя
Помоги себе сам
Айя, Айя
Помоги себе сам!
В самом деле, ну, кто, кроме него?!
***
Ещё более свежий зимний воздух скребанул легкие, грудная клетка сработала, как раздувающиеся меха гармони, глубоко вдыхая аромат, отличной от затхлости, гниения и продуктов жизнедеятельности… Заметно пахло дымом, газ в этот дачный поселок так и не провели… Немногочисленные жители спасались от Мороза Ивановича, как могли. Только б сейчас то, топилась не Музыканта труба, а то самому Андрею тоже… она самая.
Хоть бы ублюдок всё ещё был в городе или куда тот каждый день мотался… Точно маятник.
Андрей, подволакивая ногу, с трудом выполз на поверхность; не желая даже представлять, какой он красавец. Не мерзавец, как некоторые конкретные анархисты.
Припав к земле на дрожащие коленки, Князь едва не заржал в голос. Хорошо хоть подавился и не выдал себя, не подставил таким тупым образом. Надо успокоиться. Срочно перестать истерить! И оценить обстановку!
Он очутился на просторном участке, на котором можно было углядеть высившийся невдалеке вымощенный камнем колодец, наколотые дрова, чтоб топить и… В обоих случаях это вызвало нервный смешок, потому что и колодец, и дрова можно было использовать совершенно в иных целях, а не в тех безобидных, которые обеспечивают комфортную жизнь с водой и теплом.
И стоило Андрею приподняться на ноги, он едва не грохнулся обратно! И не потому что перебитую ступню прошибла страшная боль, а оттого, что услышал глухой звук захлопнувшегося люка из его подполья. Князь ринулся прочь, забыв о боли со всей возможной для него скоростью, вперёд к забору и наваленным рядом дровам, что могли послужить прекрасной лесенкой, только если он их с перепугу не развалит и не расшибётся.
Что сделать было очень легко… Ведь Андрей из-за покалеченной ноги был крайне неловок. Видимо, на то и был расчет этого акта садизма… Чтоб далеко не сбежал! Но ему ведь далеко и не надо! Только вот… Внезапная мысль прошибла током… А ведь и похититель знает, где его искать… Явится к Мишке в дом, запирайся-не запирайся, а вытащит его и обратно в подполье… Одна надежда, что кто-то из Горшеневых что-то забыл на даче… Что было дико маловероятно. Там решительно нечего было делать в разгар зимы. А до других соседей замаешься ковылять… Поди, сыщи ещё дурачков-охотников яйца на даче морозить!
А ведь не он, ни уж тем более Музыкант, и не догадывались, что омон был уже на ближних подступах.
***
Сейчас
Горшок несколько мгновений тупо пялился на как в кошмаре накапанную пунктирно кровь, что тянулась цепочкой от входа к глубине дома. Пятна, далеко не Роршаха, причудливо расплывались по вздутым местами облупленными скрипучим половицам. Где-то густо, где-то пусто, где-то размазанные, а где-то целые — создавалось такое ощущение, что Андрей сначала шёл, а потом пополз, ну или его волокли… Миха вздрогнул, вцепившись в косяк со всей дури, чтоб не упасть на вновь отказывающих нести его ногах.
Он попробовал было обругать себя за то, что завис тут, совершенно дурацким образом разглядывая, пока Андрею там, быть может, ещё можно помочь. Нужно!
От этих мыслей Миху едва не вывернуло на пол, так тошно от нервов стало, желудок кололо, отдавало под лопатку и в челюсть, возвращая в те времена, когда от зубной гниющей боли хотелось на стену лезть… но он не обратил внимания, а сорвался с места, как ужаленный, пришпоренный жуткими домыслами. Помчался по следам крови, как в той стрёмной детской сказке про хлебные крошки. Хотя с Горшка та ещё Гретель, а с Князя — Гензель, или кто там из этих двоих помечал путь камнями да крошками?!
Плевать! Главное, по всем канонам жанра — в конце его должны были зажарить в печи. Хотел кремации — получи! Пусть и в таком виде, а чё?! А из пепла кофеёк. Прикольно же. Нет?..
Только вот домик пряничным, с*ка, не был. И старухи-ведьмы тоже нигде не наблюдалось. Пока. Мишка нервно хохотнул. Он бы, бл*дь, уже ничему не удивился!
Маленькие пристывшие багровые капельки блестели, как влажные лепестки, как раскиданные специально для него карамельки. Свежие, слава ктулху! И Горшок рванул к двери на кухню, на которой остался смазанный след от пальцев, заляпанных в крови.
Сам открывал! Сам! Ну или то, маньячелло, так в чужой кровище изгваздался, выбивая из Князя дух. Миха не замечал, но с него, несмотря на январь и выстуженный дом; градом катился холодный пот, путаясь в волосах и щетине, чтобы затем застыть на них мелкими льдинками.
— Андрей! — срывающийся вопль застыл на в раз пересохших губах. Ему вдруг стало так тяжко и томко, что и вздоха не сделать. Не дыша, Горшок плечом толкнул межкомнатную дверь на кухню. Вломился, как медведь, чуть не снеся с петель, заозирался и, напрягая зрение, обомлел.
У гарнитура, завалившись спиной к шкафчикам, полусидел, полулежал… Он бы узнал Андрея в любом виде… Как узнал и сейчас, пусть то был лишь его неясный силуэт в полумраке, только внутри всё оборвалось. Не успел?..
Князь не шевельнулся, когда Миха с дуру саданул по выключателю, являя своему помутневшему пеленой взору всю полноту ужасающей картины, уже без ретушера в виде милосердной темноты.
Не отреагировал тот и, когда Горшок в один прыжок оказался рядом, грохнувшись на жалобно скрипнувшие колени или то были доски, хер разберёшь в этом бреду… Миша почти с животным ужасом, непередаваемой горечью и больной выжигающей жалостью жадно всмотрелся в его лицо, одновременно узнавая и отказываясь это делать.
Нет-нет, у Андрея не могло быть такого измученного, выцветшего лица с впалыми щеками и глазами… Покрытого тонкой коркой подсыхающей крови и грязи. Испещренного ссадинами от распоротой жестокими побоями кожи, налившимися синяками… На относительно целом лбу между бровями закралась незнакомая скорбная складка… Он походил на полотно безумного художника, скорее вандала изгваздавшего чужое замечательное произведение своими топорными кистями, раскрасив лицо в серобуромалиновое, намешав на нём и кровоподтёков и ранок. Нет, это не мог быть его улыбающийся, стреляющий озорными глазками и хитро хмурящий брови Князь… Кто угодно только не он… Но это был именно Андрей.
Горшок протянул трясущиеся руки к безвольным плечам Князя, поражаясь холодности и неподатливости, как будто трупное окоченение уже сковало сказочника. Вы когда-нибудь сушили бельё на улице в мороз?! Михе раз довелось вывесить на балконе не самого задрипанного отеля
(ну раз аж балкон был!) где-то в Сибири облитые пивом джинсы — те встали колом, что хоть молотком разбивай. Также и тут, однако не только рваная куртка окоченела, но и сам Андрей теперь напоминал не Купчинскую сосиску, а замороженную отбивную.
Проглотив желание сделать оную из похитителя, Миша легонько встряхнул его, попутно оценивая масштаб причиненного ущерба. Запаха он не замечал, хотя въедливый и терпкий тот забивался в ноздри. Но Горшка уже ничем не напугать после их
алкотуров по молодости… Когда от перезревших носков слезились глаза даже у бывалых панков, а бедная Машка, словно страдая токсикозом, сбегала в сортир и затыкала нос.
От его тормошений голова на непривычно тонкой шее с заострившимся кадыком завалилась, легко ударившись о шкафчик. И Миха запоздало поспешил придержать за затылок.
Ощущение нереальности происходящего только крепло. Казалось, вот-вот из соседней комнаты выйдет настоящий Князь, посмеется над тем, как ловко он всех провёл, покивав на эту… куклу. Расскажет про кетчуп вместо крови и дурацкий гримм для камеры, про талантливого без всяких шуток актера на роль преступника… Скажет, что сделал всё это, чтоб стряхнуть пыль с их испорченных отношений. Тогда Миха поколотит его и будет прав. Пожалуйста, пусть будет так, а не иначе, где тот кажется столь восковым, потому что он опоздал и Князь мёртв.
— Андрюх! Ну же, что ты, приходи в себя, Андрей, пожалуйста! — осипшее просил Миха, стараясь не срываться на ор, как потерпевший, потому что потерпевший тут совсем не он. Хотя видел бы их, голубчиков, кто со стороны… Решил, что оба хороши, красавцы! Хоть в гроб ложи!
И мы в одной могиле — тьфу! Не надо им не могил, не крематория! Рано!
Продолжая осматривать Князя, Миша склонялся к нему всё ниже и ниже, ближе — прямо как тот самый чёрный человек из Лёхиного Есенина. Или высоченный дуб, чья крона
(как не корона) перевешивала все остальное, грозя надломиться…
Всё как на записи. И горящий красной полосой со вздутыми волдырями след от петли и руки в грязи, почти намертво въевшейся в кожу… Только вот теперь реальность происходящего обвалилась непомерным грузом. Горшок и не заметил, как, бормоча что-то невнятное, стал выпутываться из куртки. В мозг неистово рвущейся домой голодной кошкой скреблась больная мысль — отогреть, вернуть нормальный оттенок коже, а не такой страшный серовато-синюшный цвет.
Совпаденье или нет, но стоило ему накинуть на Князя куртейку, намереваясь того в ней закутать на манер кокона, как ресницы того нервно дрогнули. Неосознанный плывущий взгляд не прояснялся несколько бесконечных мгновений, пока позабывший и думать про заныканное бухло
(спирт?! какой к демонам спирт?) Горшок осторожно придерживал его за плечи… Не зная, что дальше делать, и оттого лишь мельтеша рядом, цепляясь за руки и ладони, замученные, ледяные.
Замученными и ледяными были и пустые глаза.
— Княже, — прошептал он рухнувшим сиплым голосом, в котором слышались подступающие слёзы.
Миша потянулся было рукой к лицу, но тут Андрей дёрнулся и, резко отстраняясь, едва ли не отпрыгнул от растерянного Горшка. Ни тени узнавания, ни ошметков осмысленности не мелькнуло в его тусклых посеревших глазах. В глухих омутах впавших глазниц читался лишь неисчерпаемый ужас при виде дико бледного, как призрак Михи.
Горшок этого видеть не хотел никогда, на корне языка застыла нервная икота. В простреленный висок в такт с сердцем набатом колокола, что возносил грядущую беду, билась мысль: «Он просто не понял, просто не понял, вот и всё!»
Миха, конечно, бросился следом без раздумий, но Андрей взмолился, чуть шевеля заклеенными корочкой запекшейся крови губами, словно нажал спусковой крючок, выстреливая в голову наповал:
— Не трогай!..
И Горшок сдулся, как проколотый мяч и послушно отскочил назад, как от гранаты с выдранной чекой. Но без толку… Вид на самом деле испугавшегося его Князя уже подорвал в нём что-то очень важное, одну из основ…
Это не шутка!
Андрей тем временем по-птичьи вскинул руки. Не так, как будто собирался ударить, не так, как если бы выставлял блок, а так… Как человек, отыскавший в себе последние крохи сил, чтобы прикрыть голову, если его будут бить ногами.
Тут полными молчаливо вопящей скорби и выжигающей огнём чёрной ненависти глазами он впился в сжавшуюся в ожидание ударов фигурку напротив… Чувствуя, как наполняется рот чем-то солоновато-сладким, он упрямо продолжал рассматривать побои, подобно на карте Петербургского метро расчертившие кожу Князя… Горшок не сразу понял, что прикусил язык, чтобы не закричать. Слева в груди бесновалась загнанная птица. Клевала до крови, куда могла достать вострым клювом, рвала податливую плоть и проглатывала куски его державшейся кое-как на плаву сущности.
— Убью! — взревел Горшок, вскакивая на ноги, не обращая внимания, как мир поплыл, всё завертелось, будто он пришел на увлекательнейший аттракцион. После комнаты страха.
Ведь всё, чего боитесь вы, появится в конце!
Миха снёс со стола все, что на нем было. Кружки, бутылки, сахарница, пустая, но все же… Оставленное Мишкой малиновое варенье также полетело на пол, как и некогда белая скатерть, что подобно савану прикрыла это безобразие, посредине которого расплывалось пугающее лилово-красное пятно…
Теперь его кухня больше напоминала место преступления, чем некоторые наши ментовские сериалы с профессиональными декораторами. Может, Горшенёву сменить профессию?! Хотя чего мелочиться… Свихнутый маньяк из него получится куда более пугающий! Судя по дико вращающимся глазам Князя, что только сильнее вжался в свой угол, когда всё это с грохотом полетело на пол, со звоном стекла обвалившись, расколовшись…
Ему стало ещё дурнее от того, какими глазами Андрей уставился на него сейчас… Словно его в упор не узнавали, будто перед ним предстал вовсе не друг, а…
Горшок обессиленно склонился над покосившимся столом и, уперев в жалобно скрипнувшую столешницу локти, вцепился в волосы и долго выл, застыв в столь скорбном положении.
Реальность оказалась много хуже, его мыслей. Потому что до него вдруг кристально ясно дошло, что проклятущий Музыкант был в гриме Тодда, тоже весь в черном и с отросшими волосами, с такими же тёмными глазами… Господи, как же плохо-то! Кажется, впервые за сознательную жизнь у него вырвалось это поминание бога, в которого Горшенев и не верил никогда.
Но всё меркло в сравнение с запоздало пришедшим осознанием того; что Андрей сбежал из одного кошмара, чтобы попасть в другой! Для того это, наверное, был какой-то жуткий день сурка. Хоть хватайся за нож, чтобы исказить черты своей рожи… Только б Андрюха не пугался так, дрожа всем телом, как осиновый лист на промозглом ветру, будто перед ним брызжущий голодной слюной краснорылый вурдалак, злой как сто собак, из его же уважаемого Сектора Газа, бл*дь! Только в таком случае Миху упекут в дурку, как недоделанного Джокера Леджера, который сам себе сделал вечную улыбку, чтобы не грустить. А неплохая идея, м-м?
— Миш? — слабый голос едва коснулся воспаленного сознания, но этого оказалось достаточно, чтобы Горшок опомнился… Ужаснувшись… бл*дь, что же он тут?.. Удумал, а?
— Андрей, не бойся, я бы никогда, Андрей, да разве я бы тебя тронул, я же тебя… Андрей! — голос заплетался, как у пьяного, его ощутимо вело, но не было ничего важнее сейчас, чем убедить Князя, что всё закончилось… Больше никакой боли. Никаких маньяков. И попыток увильнуть. Только сосущее под ложечкой неистовое желание вновь выровнять их путь, чтоб быть им вновь на одной тропе.
Ну, а пока Миха, стараясь не делать резких, способных напугать движений, плавно опустился перед ним на колени. Затем потянулся и, поймав настороженность в плывущем от боли и усталости взгляде, уже не чувствуя, что по щекам катятся целые градины слёз, продолжил:
— Я же тебя люблю, Княже… Я же не совсем больной, Андрюх, чтоб так с тобой… да хоть с кем! Но с тобой особенно… Ты же… Мы же… Я помириться мечтал! А не вот это всё… Сдался б мне этот Тодд и его либретто! Я, конечно, хотел, чтобы именно ты его написал, но не таким же изуверским способом… Чтоб ты сам осознал… Вернулся ко мне! А ты не возвращался… Тогда мы устроили тебе темную с гастролями, но это исключительно для твоей же пользы… Чтоб осознал нелепую ошибку быстрее! Но ты упрямствовал, и всё это зашло слишком далеко… Ты объявил об уходе из группы уже официально. И тогда я понял, что тебя потерял, — Мишка почти беспомощно выдавливал из себя слова, захлебываясь слезами, пока наконец не просипел с безумной надеждой: — Но, я клянусь тебе, я бы никогда так с тобой не поступил, как этот нелюдь! Я бы отпустил… Не стал никого нанимать и просить тебя похитить. Веришь ведь?! — и он без тени брезгливости бережно взял плетью повисшую чужую руку и приложил к собственной груди; в которой медленно растекалась страшная боль, от этой невозможности нормально объяснить, убедить; а сердце отбивало неверную чечётку в скрюченную от холода ладонь. Рвано всхлипнув, Мишка накрыл её своей.
С минуту ничего не происходило. Оба сломано дышали в почти звенящей тишине. Наконец, измочаленные
(землю он что ли ими рыл?!) пальцы слабо сжались на ткани, собрав её в кулак. Вот теперь Андрей, кажется, узнавал его, немного придя в себя… Горшок едва сдержался, чтоб не сгрести его в охапку, при виде родных глаз, которые снова были тёплыми, хоть и дикими, как в недужном бреду. Остановило лишь незнание того, насколько сильно поломан его Князь… Боязнь причинить лишние страдания заставляла осторожничать.
Он даже был готов воздать хвалу Творцу! За то, что Андрей не оттолкнул, а вскинул жало, расчёсав лоб о неряшливую щетину… Миха с готовностью прижался своим лбом к его, как совсем недавно к экрану компьютера. Только сейчас всё было реально. Настолько, что он ощутил, что, несмотря на холод в конечностях, тот горел в лихорадке. Горячка, вот же с*ка!
— Я сейчас позвоню, тебе помогут, — заплетающимся языком пообещал Миша, а перед глазами всё танцевало, отчего он неловко завалился вперёд, усаживаясь плечом к плечу.
А затем, повинуясь дикому по интенсивности порыву, осторожно закинул руку на плечи обессиленному борьбой за жизнь Андрею и завалил его к себе на грудь в слепой надежде, что так тот хоть немного отогреется… Да и его отожратые ребра будут подушкой получше, чем деревянный гарнитур. Прикрыв глаза, он, как в бреду обшаривал карманы в поисках, как сквозь землю провалившейся мобилы; постоянно приговаривая: «Сейчас, Андрюх, сейчас, потерпи». Как ребёнка уговаривал, и Князь послушно терпел, стеклянными глазами сверля пространство впереди себя.
***
Что ж, сегодня Андрей убедился, что не только у пьяных предустановлен хороший навигатор в спинном мозге.
Как он очутился на Мишкиной даче он и сам не помнил… Только то, как бежал, не чувствуя тела… Как свалился, миновав входную дверь без сил… Как не сумел захлопнуть ту за собой, хоть и тянулся за ключом, но покалеченные ноги не держали. И уже даже не скуля, он решительно пополз на кухню, рассчитывая разжиться ножом, чтоб продать жизнь подороже.
Только вот за ним никто не гнался. Может, примерещилось и никакая крышка в подполье не стукала? Тогда надо было выбираться отсюда, срочно искать людей, телефон… Хоть что-нибудь, но… Сил хватило только на то, чтобы тяжело привалиться к горшеневскому гарнитуру, чувствуя, как сознание покидает его. Его не отрезвил даже стук выскользнувшего из обмякшей ладони ножа.
Угасающее сознание последней вспышкой осветило отчаянно желание увидеть Горшка, чтоб тот по какой-либо причине явился сейчас сюда… И нашёл тут полудохлого его.
Только вот очнулся Князь от ощущения нависшей над ним тяжести, что-то плотным покровов легло на него, чужое теплое дыхание лихорадило ссадины на лице.
Он с трудом разлепил непокорные веки, чтобы увидеть зависшего над ним коршуном Музыканта. Сердце оборвалось, сдавленно ухнув вниз, Андрей из последних сил рванул прочь, позабыв о ноже… Впрочем, сил вонзить в того лезвие у него всё равно бы не хватило.
Похититель застыл нерешительно. На него это не было похоже. Перед глазами Князя всё плыло, в груди щемило. Он не понимал такого промедления, ожидая боли… Неминуемой и жуткой, что должна была плавно перетечь в смерть.
Прости, Миш, прямо у тебя в доме…
Из груди вырвалась отчаянна мольба, Андрей бестолково прикрыл дрожащими ладонями голову… Он тщедушно зажмурился. Рядом послушался страшный грохот и треск, звон битого стекла. Музыкант бушевал, однако ему пока не прилетело ни разу… И Андрей раскрыл глаза, вглядываясь в упершуюся в стол темную высящуюся фигуру.
Может, ему показалось, но похититель был поатлетичнее скроен. Как вдруг тот развернулся, свет от лампочки упал на бледнеющее знакомое лицо…
— Миш? — он не верил глазам, думая, что все-таки один из ударов повредил мозг сильнее, чем он думал… Либо то от обезвоживания его настигла галлюцинация — привет от умирающего разума.
Однако мираж не спешил рассеиваться. Горшок, если то был он, что-то бессвязно бормотал, отчаянно пытаясь до него докричаться… Слова доходили до него сквозь тугую вату в ушах, точно беруши, что защищали уши на концертах, чтоб мощный звук не разнёс к чертям чувствительные перепонки.
Важнее были прикосновения, осторожные и нежные. Он отвык от таких, подспудно сжимаясь всем существом, когда мозолистая от игры на гитаре ладонь касалась его… Но глаза напротив были такими теплыми и полными любви, что Андрей невольно потянулся, позволив чужому упрямому лбу соприкоснуться со своим… На миг он почувствовал, что ещё немного и нахлынувшие комья воспоминаний и похороненных чувств снесут его, но Мишка переместил его, устраивая на своей груди, словно желая убаюкать. Князь бы и рад отдаться этому желанию, но…
Вздрогнул всем телом, когда поперёк горла легла холодная, но аккуратная ладонь, закрывая щиплющий след от удавки. Огромным усилием воли он остался полулежать на месте, но ускользать в блаженное забытье передумал. Потревоженная паранойя ужом взвилась в нём.
Кажется, Миха вызывал скорую, с трудом понял Князь, то выныривая, то снова приходя в сознание… Отощавший спиной он ощущал тугие, тяжёлые удары замедляющегося сердца. Было холодно, Горшок совсем не грел. Мишка и сам был ледяной и перекошенный болью. Внезапно тот испугал его и, вздрогнув от бьющих тело конвульсий в груди, гортанно застонал, чтобы затем звонко со всего маху удариться затылком о шкаф, без возможности сделать вдох. Вот только ещё одного покалеченного им здесь не хватало!
— Жив, — прохрипел Горшок, уронив лицо ему в волосы, которые до того засалились, что были настолько слипшимися и грязными, как яма с помоями. — Жив! — в родном голосе послышалась гаснущая облегчённая улыбка, а на плечах слабеющее объятие. Князь напрягся. Ему не нравилось всё это… До лихорадочного разума с трудом достучалась мысль, что у Мишки больное сердце.
— Андрей, там в кармане куртки… — подтверждая его опасения, прохрипел Горшок и, захлёбываясь, вдохнул, выгибаясь телом навстречу, а потом, будто передумав договаривать, добавил другое. То, что ему показалось более важным уместить в предсмертный хрип: — Прости меня и живи.
А затем стиснул грудную клетку — холодеющему Князю казалось, что отчаянно сильно и горячо, на деле же то объятие было, как спадающие оковы… Мишка заключил его в кольцо рук, словно надеясь передать уходящее из тела тепло, и, кажется, попросту прижался открытыми в невыплаканном вое губами к затылку.
Горшку было больно и откровенно паршиво, Андрей отдалённо это понимал. Потому что эмоции притупились, реальность распадалась по кускам, рушилась, он не мог в полной мере осознать сейчас, что выбрался из подполья, что письмо дошло до адресата, который сейчас намеревался вот так взять и дать дубу, оставив его одного. Князь отказывался поверить, что тело за ним обмякло, содрогнувшись в агонии последний раз.
