будучи услышанным

Вечер в этой местности тягучий, прямо как поцелуи, которые дарит мне Чонгук, когда мы идем домой и разговариваем о всяких глупостях. Во сколько лет случился первый поцелуй, и кто когда узнал, что Солнце — это не планета, а ближайшая звезда к Земле. Чонгука правда волнуют разные мелкие детали, о которых я предпочел бы умалчивать, но не с ним. Ему хочется рассказать абсолютно все, чтобы ни крошки тайны не задержалось на дне моей черепной коробки. Мне хочется рассказать, что я ни разу не целовался так, как с ним, ни разу не ощущал на своей пояснице таких горячих рук, оглаживающих кожу, заставляя покрыться приятными мурашками.  Сумерки плавно опускаются тенями на наши лица, а Чонгук в моих глазах с каждой минутой становится все красивее и красивее. От него невозможно оторвать глаза. Хочется изучать его всего. Каждую неровность снаружи и каждую шероховатость внутри, старательно спрятанную от чужих глаз. Прохлада вечера остужает руки и ноги, заползая под футболку и гуляя по спине. Проходится прямо по пылающим участкам кожи, которых касался не так давно Чонгук. Сейчас он держит мою руку и гладит костяшки подушечками пальцев. Я ощущаю, как в меня впрыскивают внутривенно дозы неразбавленного счастья. Разум захвачен одним человеком, и это отражается на жильцах, не так давно поселившихся у меня в животе. Бабочки неустанно, будто заведенные, порхают, щекоча меня изнутри, и это действует куда сильнее, чем я мог предположить. Улыбка не покидает мои губы весь вечер.  Кажется, я впервые столько улыбаюсь за сутки, учитывая все годы моей жизни. Даже бабушка с дедушкой не заставляли меня так по-глупому незаметно разминать скулы, потому что их уже сводит от щекочущих ощущений. Взглядом мажу по его профилю и боюсь приклеиться намертво, потому что слишком сильно хочется. Едва сдерживаюсь, чтобы не остановиться и не начать рассматривать его идеальные для меня пропорции. Чтобы не зацеловать его и так распухшие губы.  Подойдя к его дому, обнаруживаю то, чего здесь точно раньше не было. Поворачиваюсь слишком резко в сторону Чонгука и, делая максимально пытливый взгляд, спрашиваю. Надеюсь, что меня поймут. Всегда понимают. Этот раз не исключение. Только Чонгук сам является исключением, только он находится в моей жизни с этим статусом. — Кроссовер, — это мало что мне дает, потому что я и так вижу огромную машину, припаркованную возле его дома. Вопрос в другом, и он, думаю, тоже это понимает, но почему-то решает поиграть и молчит. — Но зачем он нам?  — Говорил же — сюрприз, — он наклоняет голову вбок, и я почти подпрыгиваю на месте от нетерпения узнать, что же Чонгук задумал. — И нам надо куда-то собираться?  — Возьми только самое необходимое для ночевки. У тебя на сборы час. Успеешь?  — Да, я быстро, — и я, находясь в плену у эмоций, чмокаю его в губы и смахиваю пыльцу румянца со щеки. Иду к себе и понимаю, что это… Слишком. Ночь с Чонгуком в одном доме — это было что-то безумное, а если я правильно понимаю, то он хочет спать рядом. Прямо со мной, возможно, даже обнимать меня, мое вечно продрогшее тело. У меня сводит живот и мгновенно немеют ноги. Хочу этого почти также сильно, как и хочу отказаться. Но когда уже стою в душе, растирая пену ладонями, а потом скользя по телу и опускаясь все ниже и ниже, осознаю, что первое превышает любую допустимую норму. Аномальные показатели, прямо как уровень гормонов, отвечающих за волнение и томительное желание, что сейчас во мне бушуют.  Сегодня все окончательно изменится. 

🏔️ 

Кончики пальцев зудят от волнения, желания и бури, беснующейся внутри. Его рука так правильно смотрится на моем колене, а я просто без ума от тепла, что сочится по телу жизненно важным ручьем. С Чонгуком всегда так — как-будто отдельно от всего мира, но при этом в самом центре бурлящих эмоций и чувств. Он плавно входит в повороты, минует знак за знаком, объезжает кочки на дороге и невыносимо притягивает взгляд. Пытаюсь смотреть прямо перед собой, но то и дело скольжу глазами то по одной руке, поглаживающей иногда мое колено, обтянутое свободными льняными штанами, то по другой, легко обхватывающей руль. — Смотри на виды за окном, — он все-таки не слепой и чувствует, как я приклеился глазами к его профилю и змейкам вен на руке. Сглатываю, а потом сталкиваюсь с ним глазами и вмиг в горле становится сухо. Он тоже меня изучает.  — Тут открывается вид куда лучше, — шепчу, едва шевеля губами, но я себя постоянно рядом с Чонгуком веду в корне не так, как со всеми. Потому это нормально, что у меня от одних слов голова кругом, а в ногах уже приятные импульсы разбегаются выше по бедрам.  — Даже так?  Ухмыляется. Он знает, что делает со мной. Знает, насколько я слаб перед ним, и он этим пользуется. Я отворачиваюсь, ощущая, как щеки взрываются алым. Слышу тихий смешок, а потом чувствую, как рука на колене сжимается и он проходится ногтями по ткани моих штанов прямо по внешней стороне бедра. Я задыхаюсь. Вдыхаю слишком резко и закашливаюсь от недостатка воздуха, а потом его переизбытка. Как и касаний Чонгука.  — Держи обе руки на руле, — едва выдавливаю, но не скидываю руку с себя. Даже прикоснуться боюсь, потому что знаю, что прошибет. В мыслях слишком яркие картинки того, как его пальцы скользили бы по моей ничем не прикрытой коже. Это заставляет еще и опустить голову. Стыдно. Ужасно стыдно, но так приятно фантазиями дорисовывать его руку на обнаженной коже, что у меня виски пульсируют, а низ живота начинает приятно стягивать нитью. — А если я этого не сделаю?  — Я сяду назад, — не сяду, но мне нужно чем-то крыть. У я з в и м. — Ты всегда мне можешь сказать, если я перехожу черту, — его голос заметно сереет, а у меня глаза расширяются и рот открывается от возмущения.  — Никогда, слышишь? Никогда не смей подобного говорить, Чонгук. Ты — лучшее, что случалось со мной. Хочешь почувствовать насколько сильно? Если бы он только знал, настолько легко у него получается стирать все грани, он бы не поверил. Я ведь сам вложил ластик в его руку, а сам даже выбросил карандаш, чтобы не дорисовать случайно новую черту. Чтобы он быстрее оказался у самого нужного места, потому что оно сейчас его ждет. Не могу не сказать. Он ведь должен знать, насколько гулко, непривычно, сбивая все допустимые нормы. Ломится напролом, не щадя ни единого замка, врывается и остается там, за ребрами, за третьим и шестым. На их уровне. Там, куда поселил тепло. Себя. — Ты хочешь, чтобы я тебя коснулся?  Он паркуется. Съезжает с дороги и паркуется на обочине. По правую руку раскинулись горы, а перед ними поле, усеянное цветами, по левую — он смотрит мне в глаза. — Хочу, чтобы ты почувствовал, что мои слова не пустые, а наполнены этим, — беру его руку, ощущаю тепло, но хочу показать, что он намного больше, чем просто буквы, намного больше, чем разговоры. Он — стук моего сердца. Он — его неровный ритм. Он — тепло, в нем живущее, заселившееся не так давно, но уже проникшее во все ткани и каждую клетку. Он — человек, подаривший мне свободу. Научивший разговаривать и слышать себя. Он тот, кого мне действительно не хватало, и я хочу, чтобы он это знал. Он смотрит на меня, а потом облизывает губы, будто хочет что-то сказать, но молчит, не проронив и полслова. Мягко подхватывает мою руку и кладет себе на грудь, чуть левее центра, чтобы я тоже почувствовал. То, как у него стучит сердце, то, как оно вибрацией отдает мне в ладонь, пуская волну жара по телу. Бабочки шумят крыльями, отдавая треском мне в уши. Улыбаюсь, а он второй рукой гладит мою щеку. Кажется, время останавливается. Прямо в этой машине, когда за окном темнеет с каждой секундой все больше и больше, сверчки вовсю трещат, а наши сердца создают собственную частоту.  Чтобы общаться без слов, без знаков, на том уровне, что не всем доступен. Единственная линия. Нулевой экземпляр. Наше общее начало. Он и я.  — Возможно, слишком рано, но, Чонгук, кажется, я… — Кажется, я тоже, Тэхён. Мы оба разучились разговаривать? Пусть так. Зато мы обрели что-то намного более значимое — способность понимать.  Дальше дорога наградила нас молчанием и мимолетными взглядами, которые иногда пересекались. Уверен, что думали мы практически об этом и том же. Внутри теплилось счастье, огромными буквами написанное от руки Чонгука слово. Вид за окном практически не менялся, лишь горы и поле перед ними сменялись такими же пиками и темным морем травы с вкраплениями цветов, что сейчас скрылись с глаз, упав в объятия ночи. Несколько поворотов, а потом лишь шум бьющейся о корпус машины травы. Вокруг пустота, а возле горизонта спят горы, укутавшись в редкие облака, что облизывали верхушки, не спросив на это разрешения. Своевольничают, как и Чонгук, снова уложивший свою руку мне на бедро. Жарко. От него всегда так, но сейчас все острее, потому что мы в закрытом пространстве, где витает его парфюм, смешанный с запахом его теплой, как и всегда, кожи. Мне нечем дышать, я буквально утопаю в Чонгуке. Настолько нравится, что аж зудит внутри. Приятное желание сделать что-то большее, наплевать на правила. Поцеловать его.  Не выдерживаю и тянусь к нему, даже не взглянув в глаза, потому что взгляд направлен только на его губы, что магнитят к себе мои. Осторожно обхватываю нижнюю своими сухими, а он, как и в прошлый раз, облизывает бегло, а потом берет инициативу в свои руки. Сминает с нажимом, заставляя судорожно сжимать руки, впиваясь ногтями до глубоких лунок на ладонях. Плечи опускаются, а я хочу теснее, ближе. Мне очень надо оказаться телом к телу, чтобы ни сантиметра между нами. Подаюсь вперед и просто наваливаясь на Чонгука, а он касается, кусает губы и толкается в рот языком. Мне сносит крышу. Вырывает все крепления и выкручивают болты за долю секунды. Мало. Хочется гораздо больше, когда губ мало, а человек напротив — лучшее, о чем можно мечтать.  — Ты позволишь мне?  — Все, что угодно, — у него сбилось дыхание. Это последние, что толкает меня на шаг, после которого невозможно будет ничего вернуть назад. — Хочу стать к тебе настолько близко, насколько это возможно. Моя рука оказывается у него на бедре, а он тут же отстраняется и заглядывает мне в глаза. Ищет подвох, ошибку, слова, которые помогут перекрыть мною сказанные. — Чонгук? — начинаю переживать. Мне и так далось это не легко. Но желание не блекнет, наоборот разгоняется до первой космической, когда Чонгук сжимает чуть сильнее руку. — Ты действительно этого хочешь?  — Очень, — краснеть — последнее, чего я хочу, но, увы, я не властен над этим. Щеки вспыхивают, а взгляд улетучивается с его глаз, начиная гулять по салону, в котором полный мрак. Зато внутри меня пылает костер, облизывая языками пламени живот.  — Тэхён?  — Если ты не хочешь, то можешь так и сказать. Я понимаю, что могу быть недостаточно привлек… Он целует меня, не давая договорить. Понимаю, что этим он показывает, насколько я глуп в своих словах. Потому что дает себя трогать везде, где только захотят оказаться мои руки. У меня немеет шея, по позвоночнику начинают прыгать мурашки, а одежда становится неприятными тисками. Мне нужно к Чонгуку. Ближе. Еще ближе.  — Отодвинь сиденье, — прошу, а у него на лице улыбка. Она вызывает у меня очередной разрыв приятного жара в теле.  — Сзади есть много места. Я думал, мы поедем на свидание с вкусной едой и вином, но ты немного изменил наши планы. Там все еще лежит мягкое одеяло и подушки. Кусать губы получается ненамеренно. Я так сильно волновался последний раз, когда надо было идти в университет, где была куча незнакомцев. Сейчас же, выходя из машины, я чувствую такое волнение, что меня почти сносит. Ветер обдувает мое подожженное тело, а я направляюсь прямо к огромному кузову, чтобы дать руку Чонгуку, уже сидящему там. Смелость испарилась в ту же секунду, как Чонгук уложил меня на подушку и начал целовать. Я понял, что сдаюсь. Добровольно. В плен, где точно буду самым счастливым заключенным. Это ощущается как никогда правильным и нужным. Его руки, прокладывающие пути по моему уже обнаженному телу. Его губы, собирающие родинки с горячих плеч и ребер, за которыми громыхает сердце. Оно сейчас звучит громче раскатов грома, что был слышен всего один раз, пока я влюблялся в Чонгука, пока впускал его в свою жизнь, учился разговаривать, понимал, что меня слышат. Держаться с каждой секундой становится все тяжелее, а возбуждение настолько быстро затапливает все отсеки, что я, не задумываясь о том, насколько это стыдно, трусь о его бедро своим пахом.  Под веками лишь образ Чонгука, открой их и увидишь его наяву, но даже его силуэт в моем сознании вызывает бурю чувств. Боюсь, если открою глаза, взорвусь яркой вспышкой и не почувствую, как это, когда мы ближе некуда. Его губы мягко скользят по шее, а я свожу ноги, потому что сил сдерживаться совсем не нахожу. Он касается, сминает, гладит, просто проводит ногтями по моей коже, а я рассыпаюсь в его руках. Хочу остаться пыльцой, чтобы быстрее впитаться внутрь, чтобы точно навсегда и без возможности рассоединиться.  — Ты — мое безопасное место, Тэхён, — мне не хватает не воздуха, мне не хватает губ Чонгука на моих.  Притягиваю к себе за шею и целую, чтобы насытиться. Чтобы отдать ему всего себя, чтобы он больше никогда не чувствовал тревоги, потому что я буду рядом. Это лишь его оазис, приватная собственность, а он там постоянный обитатель.  Слишком долго его пальцы сводят меня с ума. Я готовился, но он все равно предпочел сделать все сам, аккуратно и без спешки, чтобы почувствовать каждую минуту рядом со мной. Чтобы этот момент отпечатался на подкорке, как один из самых значимых, что был между нами. Стеклянная крыша кроссовера открывает вид на бескрайнее небо. Яркие звезды освещают его кожу, когда я открываю глаза и всматриваюсь в моего человека, потому что хочу. Хочу видеть, как он будет смотреть на меня, когда войдет, и я наконец стану с ним одним целым.  — Чонгук, ты уже можешь… Дыхание давно сбито, в груди пылающее нечто, а Чонгук все также растягивает меня, чтобы не причинить боли. Три пальца уже свободно входят в меня, и он случайно или намерено задевает разбухшую железу внутри, в этот момент я не выдерживаю и издаю слишком громкий стон. Он сразу же слизывает его остатки с моих губ, ныряет языком в рот, чтобы найти мой и заставить забыться. Воздуха катастрофически мало, и все жизненные показатели на аномальном уровне. Тело сигнализирует сбои по всем параметрам, а передо мной — только его глаза и губы, которые шевелятся, а я понимаю все и без вибраций голосовых связок.  «Единожды» — И навсегда. Первый толчок особенно аккуратный. Меня плавит, как свечку под языками пламени. Руки цепляются за его плечи и царапают кожу. Он смотрит, снова проверяя, не больно ли мне, а я тянусь и целую. Он никогда не сделает мне больно, потому что это Чонгук. Потому что он не сможет. Только не мне. Он обнимает меня, ища точку опоры. Толчки становятся все размашистей, а собственные стоны глушат. Его тихие врезаются в сознание яркими молниями, освещая все вокруг. Распахиваю глаза, чтобы смотреть, как он взглядом проникает насквозь, привязывая меня к себе узлами. Я похож на место преступления, где виновный не стирает свои отпечатки, наоборот стараясь оставить их бессчетное количество. Чтобы любой следователь в мире назвал его безумцем и заключил под стражу. Я весь ими покрыт, линиями, что принадлежат Чонгуку, его подушечкам пальцев, которыми он оглаживает мою кожу. Чонгук виновен. В похищении моего рьяно стучащего органа в грудной клетке, в желании каждой конечностью прикоснуться и поделиться теплом, которое он во мне поселил. В моих искусанных его зубами губах, в спертом дыхании и протяжных стонах, когда он входит слишком глубоко и резко, потому что я сам прошу.  Гнусь под ним, подставляясь под его губы, руки. Принимаю каждый выдох, каждый взгляд, каждый толчок его в меня. Это слишком сильно бьет по моему разуму. Он — во мне. Прямо сейчас так близко, и так невозможно далеко. Мне хочется срастись с ним, чтобы Чонгук — человек, признанный виновным, во всех преступлениях, что совершил — не раскаивался. Потому что я готов сесть с ним, ведь я соучастник. Мои отпечатки на нем. Его на мне. Я вор, как и он. Он сошел с ума, как и я. И единственное наказание — наше спасение, потому что наказание — быть заключенными вместе. И мы соглашаемся. Признаемся. Взглядами в любви.  Чувствую, как он ускоряется, пытаясь угнаться за наслаждением. Его рука обхватывает мое возбуждение, и я стону ему в шею, отрывая лопатки от мягкого пледа. Льну к нему ближе, чтобы поймать его последние толчки в меня, чтобы отдать ему свой оргазм. Чувствую, как он не выходит из меня, кончая внутрь, а сам радуюсь, что он настоял на презервативе, хотя я и хотел без него. Здесь нет душа, но есть наши мокрые тела, безобразие, которое мы натворили вместе. Мне не потребовалось много времени, я пришел сразу же за Чонгуком, ловя губами его быстрое дыхание и насыщаясь им.  Он валится прямо на меня, наши сердца снова рядом, сливаются в единый бешеный стук. По лицу расплывается улыбка, и я чувствую, как Чонгук обвивает мою талию рукой и целует в плечо.  Никогда еще сон не приходил насколько быстро. Его губы на моем теле остались теплыми отпечатками, питающими моих оживших бабочек. Оказывается, они теплолюбивые насекомые, а я даже и не знал, почему до этого ни разу не чувствовал шевеление чего-то живого внутри себя. Оказывается, для них нужно тепло, и мне, как оказалось, тоже. С ним я оживаю, взлетаю вверх, постоянно ловя потоки его дыхания, поддерживающие меня в полете. Он аккуратно держит меня, не стараясь залезть внутрь, чтобы разворошить все там. Приближается медленными шагами, подпитывая разговорами все когда-то замершее живое внутри меня. С ним я понимаю, что снова могу улыбаться, снова могу чувствовать и делиться этими чувствами. Понимаю, что меня не отвергнут, меня примут, а взамен отдадут едва ли не больше.  Ночью я просыпаюсь несколько раз от нетерпения расцеловать его губы утром, попытаться приготовить ему завтрак, чтобы увидеть его улыбку. Я хочу включить свой телефон и все-таки написать Намджуну спустя почти полтора месяца нахождения в горах и почти месяц в объятиях Чонгука.  Пора пригласить его в гости, потому что я нашел то, что искал. Того, кого искал.  Мое место в мире. Одно безопасное место для двоих.