Просперити

Тэхён открывает глаза с большой неохотой. Только очнувшись после крепкого сна, он чувствует подобравшуюся к его глотке тошноту. Сколько бы вчера он ни опустошил бокалов скотча, всё испитое немедленно желает выйти наружу. Парень, перед кем стены идут ходуном, кое-как спрыгивает с постели и бежит к двери, за которой он находит уборную. Его тошнит как в первый раз: он обнимает унитаз, не подняв стульчак, изрыгает желудочный сок и чувствует покалывания в пятках, словно он ступил на ледяные осколки. После всего, спустив воду, он умывается ледяными струями, трет сильно щеки, чтобы прийти в сознание и избавиться от сонливости. Лицо у него опухшее, от чего именно — гадать не надо. Лохматые темные волосы, торчащие во все стороны, как неисправная стрелка компаса, прилипают к мокрым скулам. Тэхён их зачесывает пальцами назад, расправляет плечи и смотрит на себя в зеркало. На этом моменте он забывает и о беспокоившей до сих пор его тошноте, о подавленности и головной боли, являющейся признаком хорошего похмелья. Все, на чем парень сконцентрирован, это засосы на его шее и груди. Тэхён лихорадочно скользит взглядом от одного красного пятна к другому, касается их пальцами, будто проверяя, настоящие ли они. Действительно настоящие, свежие. Память о минувшей ночи отшибло. Он не помнит совершенно ничего. Простояв пару минут, разглядывая свое отражение, брюнет вытирается полотенцем и, бросив его на пол, выходит из уборной, находясь в полнейшем недоумении. Кто же автор этих отметен? Тэхён принимается вспоминать, искать потерянные пазлы. Надравшись до скотского состояния, можно забыть даже собственное имя. Внезапно его сознание воспроизводит пару кадров: вот он сидит за барной стойкой — одна рюмка, второй бокал, третий шот, четвертая рюмка. Затем человек. Красивый, брутальный. Тэхёна бьет током, когда он смутно видит перед собой картинку чужого лица, чувствует поцелуи и… стоны. — Доброе утро, если можно так сказать, — доносится до него мужской голос с сильным итальянским акцентом, который сперва даже режет слух. Брюнет, поздно заметив чужое присутствие, резко поднимает голову, встретившись глазами с незнакомцем в бархатном костюме. Он застёгивает пиджак на последнюю пуговицу, пристально разглядывая обнаженное тело напротив, и Тэхён только осознает, что стоит в одном белье. Он быстро находит свои штаны и натягивает их на себя, задаваясь терзающими вопросами и справедливыми подозрениями. Неужели это он? Да, он. Помнил этот красивый итальянский костюм и часы. Хосок, усмехнувшись, подходит к шкафу с зеркалом и аккуратно поправляет причёску. В отличие от Тэхёна, он проснулся рано, принял ванну, успел позавтракать и теперь собирается уходить по делам. Нью-Йорк встретил его самым приятным образом — секс с этим парнишкой можно справедливо назвать лучшим, и это притом, что он ещё был нетрезв. — Мы в Плазе? — удивляется вслух Тэхён, увидев на комоде открытку с приветствием от отеля. Он был настолько поглощен собственными мыслями, что не заметил главного. Номер роскошный, с дорогими коврами и шелковыми обоями. Похоже, люкс. — Да, — отвечает мужчина. Тэхён поворачивается к нему, застегивая свою рубашку. Он оценивающе его изучает, теперь уже с осознанностью. Кто бы ни был этот человек, он точно не бизнесмен, потому что такие люди предпочитают базовые цвета в одежде. Он не актер или артист — уж слишком серьезное выражение лица, глаза хмурые, хоть и спокойные. Возможно, политик? Вряд ли. В политике не любят иностранцев, а то, что мужчина перед ним иностранец, и слепому понятно. Резкий южный акцент, но при всем этом внешность у него не итальянская. Он видит корейца. Быть может, он тайный агент? Тэхён увлекается догадками, не понимает, что открыто пялится. Между тем Хосок, достав из внутреннего кармана бумажник, вынимает пару купюр, не считая, бросает на разворошенную постель. Тэхён смотрит на щедрые чаевые и вопросительно хмурится. — Ты заслужил, — кивает на деньги мужчина. — Что? — Тэхён поражен до такой степени, что не сразу понимает смысл сказанного. — Ночь была великолепная. Танто ке суно прунто а улуларе куме ун лупа фамато. Не стесняйся, они твои, — спокойно объясняет тот, не замечая, какой ураган просыпается в зрачках стоящего в трех шагах от него Тэхёна. Брюнет пуще хмурится, смотрит то на бумажки, то на того, кто их вручает. Оскорбленный, он кое-как управляется со своими эмоциями, переводит учащенное дыхание и уже предвкушает, какую смачную пощечину влепит грубияну. — Я не шлюха. — Нет? — приподнимает бровь Хосок, все ещё сохраняя хладнокровие, которого так не хватает в данную секунду Тэхёну. — Ми диспиаче. Ты был в баре, я подумал, что ты там работаешь… — Проституткой?! — срывается на крик возмущения Ким, вновь смотрит на деньги. — Ты ещё и на пятьсот долларов меня оценил. Видимо, хорошая из меня проститутка! — Не надо истерик. Это недоразумение, я прошу прощения. Ми диспиаче. Тэхёна привычка мужчины переходить с английского на итальянский неимоверно раздражает. Он ловко надевает свой пиджак, под нос высказывает всё свое негодование и игнорирует чужие попытки извиниться. — Я не хотел тебя оскорбить, — подходит ближе Хосок, останавливает взор на роднике прямо на нижней губе, которую ночью он много раз облизывал. Помнит ли их секс этот обиженный мальчишка? Хосоку любопытно, ведь ночь была полна страсти: они целовались так, словно изголодались. Руки касались каждого участка тела, которое, в свою очередь, расплавлялось. Хосок трахнул его сперва на весу, прижав к стенке, потому что желание было сильное, а кровать ужасно далеко. Они не могли ждать, они хотели друг друга, нуждались в ласке. Хосок улыбается одним уголком рта, вспоминая, как парень выгибался. Стоны его похожи на пение ангелов. Святая Мария, он не слышал ничего прекраснее. Его голосом дьявол когда-то искусил Еву. И Ева была бы дурой, откажи она ему. — Ты очень красивый, — вырывается у Хосока, на что Тэхён закатывает глаза. — И поэтому ты решил, раз у меня симпатичная мордашка, то я шлюха? Насколько у тебя плоский ум? Не отвечая, мужчина берет с постели купюры и рвёт их на мелкие кусочки перед сконфуженным Тэхёном. Эти самые кусочки опадают на ковёр снегом. — И что это значит? — Это значит, что я сожалею. — О ночи? Хосок снисходительно улыбается, отчего Тэхён теряется, ведь улыбка эта похожа на долгожданный рассвет. — О чём угодно, но определенно не о нашей ночи. Ты был просто… забыл, как это по-английски, — кусает задумчиво губу Падре, а потом просто отпускает мысль, продолжая, — мне пора идти. — Замечательно, иди, — моментально злится брюнет, сам не понимая почему. Возможно, из-за того, что мужчина так скоро покидает его, даже не соизволив представиться. Ну каков грубиян! — Надеюсь больше никогда тебя не увидеть! — Я тоже на это надеюсь, — подмигивает Хосок, проходя мимо раздраженного, подавляя улыбку. Он сказал это ради забавы, ради этих морщинок на переносице и готов утонуть в глазах, в которых блестит, как на солнце, карамель. Тэхён не оборачивается, опускает подбородок вниз, глядя на разорванные деньги, но вместо них видит свою гордость. Мало того, что его приняли за дешевку, так ещё и бросили. Тэхён вроде бы давно варится в мире фальши и пошлости, но остаётся наивным дураком, которым легко пользоваться. Не повезет в любви, так повезет в карьере. Ему хочется в это верить. Он давит босой ногой порванные бумажки и решает принять ванну, раз уж спешить ему все равно некуда. *** Майклу докладывают о приезде гостя и, сложив газету надвое, он встает со шезлонга, улыбается приближающемуся к нему парню. — Мой мальчик, сколько лет, сколько зим! — стянув с носа очки, раскрывает руки для объятий Скретч. Хосок рад видеть пусть и не родного, но своего дядю — единственного, кого он считает своей семьей, помимо Чонгука. Теплые отношения между ними зародились с самого начала союза Скретчев и Чонов. Несмотря на подлость корейской крови, Майкл не испытывал ненависть к мальчику, которого нянчил так же, как и Джея. — Садись, дай мне посмотреть на тебя, — улыбается в тридцать два зуба Майкл, вытирается полотенцем после купания в бассейне. По его плечам стекает вода, плавки в бело-голубую полоску обтягивают, несмотря на возраст, крепкие бедра. Хосок делает комплимент старшему и присаживается на соседний шезлонг, согласившись на легкий перекус. — Нам накроют на веранде. А теперь расскажи, как ты добрался? Как твоя жизнь? Я не видел тебя с похорон Ёро, — закуривает Майкл, предлагая племяннику, но Хосок вежливо отказывается. — Всё прошло гладко, товар на складе. Думаю, Чонгуку уже сообщили. — Тс, я спрашивал не об этом, негодник, — цокает старший, — наркотики меня сейчас не волнуют. Расскажи, как ты? Ещё не женился? Я бы обиделся, не пригласи ты меня на свадьбу. Чон, мягко улыбнувшись, качает головой. — У меня нет времени на свидания, а уж на свадьбу — тем более. — Удивительно, что Конте ещё не свел тебя с какой-нибудь своей племянницей. Итальянцы ведь не умеют иначе, — усмехается Майкл, сдувая опавший на его плавки пепел. — Ещё не дорос до консильери? — Меня устраивает быть бойцом, а советы пусть раздает Павло, ему это идет, — Хосок оглядывается вокруг, словно разыскивая кого-то. Скретч это замечает и хлопает Чона по бедру. — Его здесь нет. Думаешь, он стал бы жить со мной? — не называя имен, оба отлично знают, о ком идет речь; Хосок слегка кивает. Прислуга объявляет, что стол накрыт. Они поднимаются на веранду, занимают свои места и, утоляя голод, общаются. Хосок рассказывает о своей жизни. После похорон матери Чонгука, Ёро, в 1915 Хосок, которому на тот момент было за двадцать, жил уже несколько лет в Италии. Там он, благодаря своему приятному характеру, сразу заручился поддержкой местной влиятельной семьи — Конте. Впоследствии он начал работать на них. После длительных крепких, а главное доверительных отношений Конте стал вести дела со Скретчами. И тут без помощи Хосока не обошлось, ведь именно его слово стало рычагом давления на Дона. Болтая, они просят себе кофе. Майкл рассказывает о конструкции своей нескромной виллы, приглашает пожить у него, и Хосок понимает приглашение. — Я же вижу, что ты сам не свой, — пальцем тычет в того Майкл, опустив локти на стол, — в чем дело? — Я не виделся с Чонгуком восемь лет. А до этого мы не особо были близки, из-за того, что сделал мой отец, — трет переносицу Хосок, решив не молчать. — Он мне никогда ничего не говорил, но я же чувствовал… У него неприязнь ко мне. — Он был юношей, сейчас он очень изменился. Поверь мне, дорогой, ты единственный любимый его родственник со стороны матери. В конце концов, вы братья, вы не должны враждовать из-за ошибок прошлого. — Не ошибок, Майкл, а смерти. Мой отец убил его отца. Такое прощают? Не знаю, в Америке может и да, но у нас на Сицилии за такое наказывают по всей жестокости, — помрачнев, быстро говорит Хосок, из-за чего его акцент становится более ясным. — Калмати, — хихикает Скретч, подмигнув, — он тебя примет. К тому же у нас сейчас общая цель — избавиться от врагов. — За этим я и здесь, дядя, — Хосок отпивает кофе, — Конте совсем не рад из-за сложившейся ситуации. Он не хочет уступать и ждать, его товар портится. Ещё он зол, что предыдущие поставки были сброшены в океан. Он потерял миллионы. — Я возмещу ущерб из своего кармана, — отмахивается Майкл, — мелочный макаронник, — цокает языком он и чешет бородку, — к его сожалению, урегулировать ситуацию в нашу пользу будет не быстро. — Я уверен, мы грамотно подойдем к проблеме, — откидывается на спинку плетеного стула Хосок и мечтательно всматривается в пушистые облака, — для начала мне нужна вся подноготная этого инспектора. *** Юнги ставит точку, заканчивая мысль, и, любуясь исписанными страницами дневника, улыбается. В каждой букве, слове, предложении она — любовь. Юнги не устает описывать свои чувства: это помогает ему быть рядом с Чонгуком даже на расстоянии. Он никак не может забыть их ночь… прошло пару дней, а тело всё ещё помнит, оно трепещет и просит большего. Юнги бы рад, но сам сказать об этом стесняется. Парень прикусывает губу от счастья, прячет дневник под матрасом койки и, услышав шум снаружи, выходит. Он успевает только закрыть дверь, как чувствует руку на своем запястье. Его сильно дергают в сторону, закрыв рот ладонью, толкают к кустам. — Безумно скучал, — говорит Джей и накрывает его губы своими, не давая возможности вникнуть в происходящее. Чонгук его крепко, до хруста костей, обнимает, не целует, а ест. Их языки, сплетаясь, порой мелькают, Чонгук целует жадно и ревностно, ласкает большим пальцем нежные скулы и, опустив одну руку вниз, сжимает чужую попку. Юнги шумно вздыхает. — У тебя вошло в привычку лапать меня по углам? — не скрывает, что тоже скучал, однако все равно по сторонам поглядывает на тот случай, если кто-то появится. — Не вижу причин отказываться от такой приятной привычки, — чмокает его в нос Джей и улыбается, заметив испуганный взгляд парня, — хватит постоянно оглядываться. Твоей кузины нет, а здесь я якобы по делам. — Значит, мой дед дома? — пытается выбраться из объятий Мин, но терпит неудачу: Чонгук его ещё ближе тянет к себе. — Пожалуйста, отпусти. Вдруг он увидит? — Не увидит. Он сейчас в своем кабинете болтает с каким-то своим гостем. Меня он ещё не принимал. — Я скоро с ума сойду… Не приходи сюда, я постоянно боюсь. Давай встречаться у меня на работе? — поднимает подбородок Юнги и тут же получает штрафной поцелуй в губы. Чонгук широко улыбается, прищурив веки. — Так, так, так. А кто говорил, что не желает меня там видеть? — Ну, это было до того, как… — обрывает себя на полуслове парень, смущённо прикусив губу, и Скретч еле сдерживается, чтобы не затискать его до смерти. Как он смеет стоять весь такой теплый, нежный, красивый, ещё и свои соблазнительные губы кусать, которые созданы, чтобы целоваться? У Чонгука не стальные нервы, он не может вечно сажать себя на цепь. — До того, как?.. Что? Договаривай, моя жемчужинка, — трется носом о его шею, целует бархатную кожу. По позвоночнику Юнги пробегают мурашки; он сглатывает, зарывается пальцами в чужие плечи и гуще краснеет. — Ты подлец… — А ты плохой актер, — подмигивает Чонгук, после своих слов страстно целует его, улыбаясь, когда крохотные кулаки барабанят его по груди. Первым из лабиринта выходит Джей, спустя пять минут, для надежности, оттуда выбегает счастливый Юнги. Он весь сияет, как бриллиант, и это замечают многие. Вскоре Джихо приглашает гостя к себе. Так как у главы семьи Мин выходной, делами он занимается на дому, и через час во дворе виллы гуляет пара важных персон. Джихо проводит, по своей нелепой традиции, экскурсию, хвастается владениями. Спасаясь от жары холодными напитками, джентльмены стоят у сада, обмениваясь фальшивыми любезностями. Юнги, помогая садовнику, блуждает туда-сюда, ощущая на себе пристальный взгляд. И хорошо понимает, кому именно он принадлежит. Так, проходя мимо, Юнги замедляется и поворачивает голову к собравшимся мужчинам. Чонгук стоит между двумя собеседниками, увлеченными разговором. Он, держа сигарету между пальцами, затягивается и не сводит голодного взгляда с лица растерявшегося от столь многозначительного внимания Юнги. Сердце парня, издав скулеж, лопается, как воздушный шарик, а потом, неясно откуда вновь появившись, быстро стучит. Как же ему в этот момент захотелось снова с ним поцеловаться. А Чонгук, будто услышав его мысли, красноречиво ухмыляется. — Увидимся сегодня вечером, душа моя, — перед уходом незаметно шепчет тому Скретч и быстро чмокает в щечку. *** Пропахший медикаментами коридор и тоскливые, либо же просто мрачные лица действуют на здорового и вполне счастливого человека также, как алкоголь на заядлого пьяницу. Симпатичные медсестры в длинных белых халатах и шапочках, держа в руках либо документы, либо медицинские инструменты, туалеты или даже ведущие утомленных пациентов, улыбаются при виде высокопоставленного гостя. Слушая доклад главврача, который время от времени поправляет очки на носу, Намджун следует за пожилой дамой. Врач рассказывает про новый инвентарь, об открытиях врачевания и тонко намекает, что было бы неплохо заменить старые койки на новые, удобные, а то пациенты жалуются на твердый матрас. Улыбнувшись, инспектор таким же тонким образом его приструнивает, ответив, что выделять средства в обязанностях мера, а не полиции. Наконец он избавляется от назойливого, желающего выслужиться доктора, ускоряет шаг за дамой. Он уже навестил других и узнал, что одна из жертв скончалась. Другим удалось помочь, они проходят лечение, и четверо уже воссоединились с семьями, которые навещают их каждый день. Поправив сползающий с плечей халат, Намджун останавливается у дверей палаты. — Он в такое время обычно спит, — говорит старушка и пропускает инспектора вперед, — если что-нибудь понадобится, зовите. Мужчина благодарит ту и, крепче держа пакет с апельсинами, переступает порог. Чимин, по природе с чутким сном, сразу слышит скрип двери и, вскочив, хватается за живот от приступа резкой тошноты. Он садится и удивлённо раскрывает веки, когда вместо медсестры перед ним предстает незнакомый человек в бежевом костюме, который скрывает под собой больничный халат. Намджун видит его во второй раз, но сейчас этот парень перед ним не измученный птенец, а прекрасный лебедь. Его и до этого не портило истощение, а теперь, набравшись сил и массы, он слишком прелестный. Кукольный, словом. Намджун не может заставить себя отвести взгляд, рассматривает каждую деталь: от маленького кнопочного носика, пухлых, налитых кровью губ до милых коротеньких пальцев на по-прежнему бледных руках. Чимин их заламывает, видимо, от нервов, не знает что сказать. Тогда Ким решает заговорить первым, дабы положить конец неловкой паузе. — Здравствуй, — улыбается он, проходит к столу и опускает на него апельсины, — мне сказали, что ты спишь. — Я только проснулся, — хрипло отвечает Чимин и откашливается, застенчиво прикусив губу. Он понятия не имеет, кто этот мужчина и зачем он пришел. Парнишка мельком поглядывает на него, оценивает. Он высокий, статный, с матовым ровным лицом и красивыми глазами. Мужчина как будто смотрит на каждого с надменностью, однако Чимин не чувствует себя некомфортно, наоборот. — Меня зовут Ким Намджун, я инспектор из Вашингтона, — представляется мужчина, усевшись на стул, куда обычно садятся все посетители палаты. Чимин распахивает веки и несколько мгновений смотрит на своего спасителя. Это тот человек, которого он желал увидеть, которому он должен сказать «спасибо». Чимин не верит, что он действительно пришел, несмотря на свой статус и занятость. Польщенный этим, парень поднимает уголки рта в улыбке и протягивает инспектору ладонь для рукопожатия. Намджун, не ожидав подобного жеста, мягко улыбается, заметив, насколько велика его рубашка, аж рукава висят, мягко пожимает. Ладонь Чимина буквально тонет в чужой. — Спасибо вам. Если бы не вы, я бы, наверное, уже был бы мёртв, — прячет глаза от стыда Чимин, инстинктивно отсаживается подальше. — Не стоит думать о том, чего не произошло. Сейчас ты в безопасности и тебя ждёт лучшая жизнь. Чимин, верно? — Вы знаете моё имя… — улыбается брюнет, чей голос вызывает у Намджуна теплые ассоциации. Он будто одной ногой ступил на полянку, где блаженствует лето. — Я ваш должник, но у меня ничего нет. Мне стыдно, что я не могу отблагодарить вас как полагается. — Ты мне ничего не должен, — отмахивается Намджун и ищет глазами нож, чтобы почистить апельсины. Осознав, что острые и колющиеся предметы в палате не оставляют, мужчина выходит в коридор и возвращается с кухонным ножом. Устав постоянно поправлять халат, он вовсе от него избавляется, садится поудобнее и снимает кожуру. Чимин за ним молча наблюдает. — Ты уже подумал, что будешь делать, когда выйдешь отсюда? — передает чищенный апельсин тому Ким; парнишка не сразу, но принимает его. — Я ещё не знаю… мне, честно говоря, некуда идти. Семьи нет, работы тоже, как и крыши над головой, — вздыхает Чимин и кусает круглый плод. Сок стекает по его кистям к локтям; он сгибается к полу, чтобы не испачкать пижаму и, покраснев, берет тарелку, которую предлагает ему Намджун. — А где ты будешь ночевать? — В церкви. Сейчас лето, не так холодно, а двери церквей всегда открыты для бездомных, — поясняет безмятежно тот, словно его проблема — пустяк. Намджун наблюдает за тем, как он ест, видит кусочки мякоти на его подбородке и сердечно улыбается. — Так ты, значит, оптимист? — О, нет, — хихикает Чимин, вытирая рот тыльной стороной ладони, — просто я научился адаптироваться. Я, сколько себя помню, умел выживать. — Выживать, да?.. — задумчиво тянет инспектор, глядя на свои липкие от апельсина руки. Хотелось бы ему сейчас сказать, что он его понимает, только нужно ли это соучастие Чимину? Он такой маленький, стеснительный, несмотря на то, с какой грязью столкнулся. Его пачкали, пачкали, а он все равно чистый, невинный, словно новорожденный младенец. Этот мальчик заслуживает весь мир. — Ты ходил в школу? — Да, в начальную, но проучился до третьего класса, потом родителей не стало, и мне было не до учебы, — Чимин кусает щеку изнутри, пытаясь не разреветься от унижения. Ему так стыдно, он чувствует себя плевком на асфальте. Весь такой жалкий, безграмотный, к тому же бездомный. У него ничего нет! Он буквально никто. А напротив сидит такой воспитанный и умный человек — инспектор, и все при нём: интеллект, красота, сила. Намджун одет в костюм от модного кутюрье, а Чимин — в пижаму, которая ему велика. Намджун высокий и крепкий, а Чимина пальцем тронь — синяк останется. Он не в силах перестать сравнивать себя с ним, щеки уже пунцовые, он старательно прячет свое лицо. К его невезению, инспектор всё понимает и утешительно улыбается, вытирая руки платком. — Ты молодчина, Пак Чимин. — Вы и фамилию мою знаете? — хлопает ресницами брюнет. — Я все о тебе знаю, кнопка, — кивает Намджун и деловито складывает руки на груди, — но есть то, чего ты сам о себе не знаешь или просто отказываешься замечать. Ты очень сильный парень. На твою долю выпало много трудностей, но тебя ничего не сломило. Ты продолжаешь идти несмотря ни на что. Я готов вновь пожать твою руку в знак уважения, — хмыкает Ким, когда Чимин сконфуженно поджимает губы, — так держать, малыш. Всегда держи голову высоко, — вкрадчиво произносит он, взмахнув указательным пальцем, — ты чист перед богом и законом, тебе нечего стесняться. Труд сделал из обезьяны человека, на сегодняшний день мы на вершине пищевой цепи. Для человека нет ничего невозможного. Все наши барьеры вот тут, — стучит по виску Намджун, — я тоже рос на улице, тащил на себе семью, но я верил, что однажды всё изменится. Я верил, делал и достиг своего. Чем ты хуже меня? Верно, ничем. Чимин слушает как завороженный, следит за каждым жестом мужчины и понемногу наполняется уверенностью и гордостью. Удивительно, насколько сильны бывают слова, если они от правильного человека. — Я приду к тебе завтра. — Правда? — не скрывает свою радость Пак, широко улыбается, отчего глаза его превращаются в щелочки. Намджун кивает и поднимается с места, тенью накрыв крохотную фигуру на койке. — Ты умеешь читать? — Я знаю алфавит, но читаю плохо, — тихо произносит Чимин, будто так Намджун его не услышит. — Мы это исправим, — ласково обещает Ким и сам удивляется, когда касается макушки парня и взъерошивает тому волосы. — Я принесу тебе пару легких книжек, мы тебя подтянем. Когда тебя выпишут, ты не пойдешь в церковь, Чимин. Теперь я за тебя в ответе. Ты не против? Брюнет робко роняет невнятные звуки изо рта, не имея понятия, как ему реагировать на столь уверенное заявление, но сказать, что он был против, нельзя. Он хотел этого. Хотел чувствовать заботу и важность. О нём не заботились, его обижали и прогоняли, однако теперь в его жизни появился Ким Намджун. Он сам предложил руку помощи, он кормит его апельсинами, вселяет уверенность и смотрит так, что Чимин принимает себя за центр вселенной. Парнишка много раз и быстро кивает, чем смешит Намджуна, который вновь надевает халат. — Съешь все апельсины, завтра я принесу черешню. — Я буду вас ждать, — поднимается на ноги Чимин и даже так не дотягивает до Намджуна: Ким выше него на две головы. Когда инспектор уходит, брюнет ложится на кровать и долго улыбается. Наконец-то в его палате начало свой ход время — теперь есть смысл считать часы. *** Чонгук заболел. Это болезнь неизлечимая, она будет с ним — желательно — до последнего вздоха. Любовью нельзя заразиться от каждого, эта болезнь не передается половым путем, воздушно-капельным или через кровь. Это как прозрение. Чонгук взглянул в глаза своему диагнозу, принял его, сам искал к нему пути, сам прокладывал дорогу и наконец-то дошел. Думать о делах сложно. Тоска по любимым щечкам и губам важнее всего остального. Чонгук тешил себя скорой встречей с ним и все-таки принялся за работу. Ему докладывают о поставках, поэтому он едет на склад, где быстро отсылает наркотики клиентам и уничтожает улики. Выйдя на улицу, где территорию охраняют его вооруженные люди, в случае облавы полицией, Чонгук закуривает и натягивает козырек ниже, пытаясь спастись от солнца. На фабрике звучит трель телефонного звонка, просят срочно Джея Скретча. Чонгук бросает сигарету и топчет её каблуком обуви, возвращаясь обратно в здание. Этот телефон засекречен, никто, кроме Майкла, его не знает, а раз уж он звонит, значит, что-то важное. — Что? — сразу отзывается брюнет, приставив трубку к уху. — Угадай, что стряслось с нашим отелем? — насмешливо, однако без энтузиазма хмыкает Майкл по ту сторону. — Наш полицай сделал свой первый ход. — Он знает про казино? — Да, я сейчас должен ехать в участок. Отель временно закрыли. — Сукин сын, — рычит Чонгук, поглядев в потолок. — Если закончил, скорее уезжай оттуда. Он мог следить за тобой. — Плевать, я все равно смел все следы. Терпеть эту пиявку и его информатора мне все сложнее, — хлопает себя по карману в поисках портсигар Джей, потому что от злости снова хочется курить, — с одной стороны эти ублюдки, с другой — нетерпеливый Конте. Майкл кашляет в трубку. — Ты виделся с Хосоком? Знаю, что нет, но ты должен. Молчание длится несколько мгновений, после чего, тяжело вздохнув, Чонгук говорит: — Кладу трубку. Не давая возможности дяде ответить, Скретч отключается и, кивнув своим парням, объявляет «поехали». С наступлением его любимого времени суток, — потому что это время встречи с Юнги, — ночи, он приезжает к ресторану и отпускает шофера. Спустившись в бар, где на удивление не столь людно, а оркестр играет спокойную музыку, Чонгук первым делом ищет глазами любимого. Он занимает свой законный столик, отказывается от услуги другого официанта и преданно ждёт своего единственного. Марко, отдав коктейль дамочке, смотрит на мужчину, что свободно поместился на диванчике, огибает барную стойку и входит в помещение для персонала, где Юнги меняет испачканную жилетку на чистую. — Эй, там твой пришел, — облокотившись плечом на косяк двери, ухмыляется Марко. Парень резко оборачивается, а его глаза загораются, как рождественская ель. Этими действиями он выдает свои подлинные чувства, отчего Марко его дразнит. Юнги бросает в бармена полотенце. — Довольно! — А то что, пожалуешься ему на меня? — ловит полотенце Марко и, сильно замахнувшись, обратно бросает в улыбающегося парня. — Не боюсь я. — Напрасно, — дразнит Юнги и быстро выбегает из подсобки, прежде, чем второй успевает его пнуть. Мин хохочет, довольный тем, что успел, берет меню под мышку и, стараясь подавить улыбку, направляется к столику, за которым его ожидают. — Почему заставляешь так долго ждать? Где книга жалоб? — шутливо ворчит Чонгук, когда Юнги подходит достаточно близко. Он хватает парня за кисть и тянет на себя, отчего брюнет оказывается на его коленях. — Эй, я на работе! — в панике пищит Мин, оглядываясь по сторонам, делает попытку встать, однако Чонгук его повторно дёргает назад. — Чонгук! — Если сейчас не дашь себя потискать, я точно потребую книгу жалоб, — целует его в затылок мужчина, вдыхает сладкий аромат волос. — И что ты напишешь? «Официант не дал себя облапать»? — Не официант, а моя любовь, по которой я скучаю безумно. Дома ты боишься своих, здесь ты на работе. Где мне тобой наслаждаться? — цокает и закатывает недовольно глаза Чонгук, чмокнув Юнги в шею вопреки его нежеланию, за что получает меню по колену. Это для него совсем не больно, однако забавно. Он улыбается и отпускает ворчливого парня, который тут же выпрямляется и поправляет форму с бабочкой. — Меня отчитают из-за тебя. — Пусть только посмеют, — усмехается Скретч, перебросив одну руку через спинку дивана, — я им языки, которыми они будут тебе что-то предъявлять, оторву. — Они, вообще-то, будут правы, — испугавшись стальных ноток, оправдывает начальство Мин, — не смотри на меня так, будто я чушь парю, — открывает для него меню, переводя тему, — что будешь заказывать? — Тебя, — соблазнительно шепчет Чонгук, опять тянет непослушные руки, хочет потрогать, прижать, втереть в себя. — В меню нет такого блюда, — кривит ротиком Юнги. — У меня свое, персональное меню, — находит чем ответить мужчина и звонко смеется, поскольку парнишка устало отворачивается и качает головой, мол, безнадежный. — Люблю тебя нервировать, ты такой сексуальный, когда злишься. Не будь здесь людей, я бы тебя прямо на этом столе взял. — Говори тише! — распахивает в шоке глаза Юнги, а у самого сердце истошно вопит от эйфории. — Буду говорить тише в постели, когда ты стонать будешь громче, — подмигивает Чонгук и снова срывается на смех, поскольку Юнги, раскрасневшись, отмахивается и быстро уходит. Джей провожает его теплым взглядом, всё ещё хохочет и трет большим пальцем губу. Знал бы этот малыш, что он не шутит… У Чонгука разыгрался совсем другой аппетит: он не ел Юнги уже столько дней, а вкус его кожи — сочный сладкий гранат. Запретный плод сладок, говорят, но даже он безвкусный по сравнению с этим мальчиком. Джею для счастья многого не надо. Он сейчас дымит своей папиросой, наслаждается игрой музыкантов и под расслабляющую мелодию наблюдает за самым прелестным созданием бога. Юнги юркает из одного угла в другое, обслуживает столики, учтиво улыбается и подливает девушкам шампанское. «Самый красивый, самый нежный, самый желанный», — в уме красной строкой проносится у Джей Кея; он подпирает подбородок рукой, чтобы было удобнее смотреть на Юнги, и хмурится, стоит какому-нибудь мужчине ответить парню улыбкой. Ревность вулканом просыпается. Чонгук выпрямляется, ждёт, когда Мин отойдет от злополучного столика, и манит его к себе пальцем. — Тебе обязательно улыбаться? — Это моя работа, — хихикает тот и подозрительно прищуривается, — ты ревнуешь? — брюнет оборачивается за спину, в точку, куда недовольно глядит Чонгук, снисходительно улыбается. — Это называется вежливость и этика. — Не улыбайся этому типу, — кивает на джентльмена в белом костюме Скретч. — Не ревнуй. — А ты не провоцируй. Ты знаешь, я очень жадный, когда дело доходит до тебя. — Теперь знаю, — мягко улыбается Юнги, которому льстит такое внимание. Он касается чужой ладони, слегка сжимает, и у Чонгука костры разжигаются в глазах. Он берет парня за руку и, ничего не объясняя, ведет его за собой. Юнги еле поспевает за его шагом, возмущение глохнет в гомоне вокруг. Чонгук плечом толкает двери, они оказываются в узком коридоре с двумя проходами; за ними уборная. — Чонгук… — Я устал ждать, — толкает парня в мужской туалет и закрывает на засов. Следом он обнимает Юнги за талию и шепчет в губы: — Я просто поцелую тебя, моя жемчужинка. Их языки встречаются раньше, чем губы. Они целуются медленно, с каждым мгновением испытывая острое желание друг в друге, углубляют поцелуй. Чонгук наступает на него, вынуждая впиться лопатками в стену, давит своей грудью, словно желая пройти сквозь. Юнги критически мало воздуха, но поцелуй он не разрывает, наоборот, тянется сильнее, открывает рот шире, стонет. Душно, влажно, хорошо. Это похоже на головокружение. Чонгук поглаживает его бедра, спускается губами к подбородку, оттуда — к шее, жует её, оставляя засосы под оттянутым воротником рубашки. — Как же я тебя хочу, — горячим дыханием оставляет на коже ожоги, облизывает кадык и возвращается к истерзанным губам, — мне аж больно. Но я знаю, что ты скажешь: «Я на работе», — копирует мимику и интонацию Чонгук, игриво улыбаясь. Юнги тихо смеется, поглаживая массивную спину, кое-как её обхватывает. — Не передразнивай. — Буду. Ты вредная жемчужинка, — кусает его нижнюю губу и языком залечивает ранку, смакуя солоноватый привкус крови, — я не могу, Юнги. У меня стоит. Парень рефлекторно опускает взгляд вниз и, разглядев бугорок в чужих штанах, смущённо поджимает уста, сдерживая непрошенную улыбку. — Я бы мог… ну… ты знаешь, — мнется Юнги, прижимаясь плотнее к стенке, потому что слишком стесняется озвучить свое желание вслух. Впрочем, даже в мыслях он не до конца себе признается во внезапном порыве. — Знаю что? — черная бездна напротив вспыхивает. Чонгук сразу догадывается о развратных мыслишках, уже предвкушает, но дразнит, хочет услышать его голосом. — Ты нарочно? — вздыхает от безысходности Юнги. — Я не могу заняться с тобой сексом, но я бы мог сделать кое-что другое… — Черт возьми, жемчужинка, ты должен понимать, что назад дороги не будет… Ты меня сейчас привел к точке невозврата, — шумно сглатывает Чонгук. Он отходит к противоположной стенке и, не сводя с него светящийся от похоти взгляд, медленно расстёгивает ширинку своих штанов. У Юнги трясутся коленки от нервов; прежде он не пробовал подобного, поэтому, доверившись инстинктам, парень опускается перед ним на ноги и, стянув вниз брюки, достаёт достаточно твердый член. Чонгук смотрит на него сверху вниз, не может не улыбаться при виде такой картинки. Мин Юнги на коленях с его членом в руках — такое только во сне увидеть. Мужчина прикусывает губу и, опустив ладонь на чужую голову, зачесывает ему чёлку. Это был знак действовать. От волнения у парня сухо во рту, он смакует слюну, смачивает свои губы и берет головку в рот, на что Чонгук реагирует тихим нервным вздохом. Юнги начинает двигать языком по кругу, берет глубже и помогает себе руками, чувствуя, как нагревается член под его ладонями. — О черт, жемчужинка… — откидывает голову назад Джей и прикрывает веки, поражаясь навыкам мальчишки, который сосет впервые. Юнги же ориентируется по звукам: понимая, что делает всё верно, он и сам заводится, начинает ускоряться и сосет смачно. Пускает слюни и размазывает их руками по стволу, сосет уздечку, кончиком языка быстро облизывая её, отчего Чонгук стонет, выругавшись. Он судорожно зачесывает взмокшие волосы парня, затем зарывается в них пальцами и, застонав громче, не сдерживается, давит на затылок, трахая его в рот. Юнги не теряется, крепче держит член, дёргает руками вверх-вниз, толкает за щеку и наслаждается чужим затрудненным дыханием. Это однозначно лучший минет, который Джею когда-либо делали, а ему сосали даже порно-актрисы. Он наблюдает за ним полуоткрытыми глазами, видит, как раскрасневшиеся губки обхватывают его член, как скользят по нему, заводится по-новому, рьяно двигается бедрами навстречу и упивается пошлыми звуками. Юнги хлюпает и мычит, его мокрые пальцы давят на разбухшие венки, а язык скользит по бугорчатым местам, волнуя больше. Попытавшись взять его полностью в рот, парень давится, но не останавливается, целуя головку и вновь проводя языком по чувствительным местам. Чонгук мечется, еле удерживает себя на ногах, глухо постанывает и шепчет приятности. Предчувствуя приближающийся оргазм, Чонгук просит парня ускориться и, зажмурившись, кончает в сторону, чтобы не испачкать Юнги. Струйки теплой спермы падают на пол и слегка растекаются. — Ты… — поднимает с колен парня, чьи губы влажные и побагровевшие после минета. Чонгук забывает о том, что хотел сказать, крепко обняв брюнета, страстно и мокро целует. — Я обожаю тебя. — Значит, тебе понравилось? — сквозь поцелуй спрашивает Мин. — Настолько, что повторил бы ещё и ещё, пока твой очаровательный ротик не устал, — кусает его за мочку уха и заправляет рубашку в свои брюки. Они выходят из уборной вместе, однако Юнги сбегает от удовлетворенного мужчины к барной стойке и на вопросы сконфуженного Марко, который пристально разглядывает помятого парня, лишь качает головой. Чонгук не допускает и мысли покинуть бар, довольной походкой возвращается к столику, однако по мере приближения его шаги замедляются, потому что спиной к нему сидит кое-кто и явно ждёт его прихода. Улыбка сходит с лица Джея, он откашливается и, поравнявшись со столом, стучит костяшками по дереву, привлекая внимание поджидавшего. Хосок поднимает подбородок на шум и, увидев севшего напротив Чонгука, радушно улыбается. — Джей. — Хосок, — кивает ему Скретч, — наводка Майкла? Ухмыльнувшись проницательности, Чон сбрасывает брови ко лбу и осматривается, проходясь блуждающим взором по бару, в котором прибавилось народу, да и музыка стала веселее. — Ты уже сделал заказ? — открывает меню Хосок. — Позволь мне угостить тебя. Э мио довере. Дабы не обидеть кузена, Чонгук не спорит и, подозвав Юнги, нежно улыбаясь озвучивает свои пожелания. Парень быстро записывает названия блюд и напитков в блокнот и, слегка поклонившись, скрывается в толпе под долгие взгляды двоих. Хосок улыбается. — Вы дружите? — Встречаемся, — не задумываясь отвечает Джей и предлагает тому сигарету. Хосок принимает и закуривает. — Давай к делу. Я знаю, что Конте прислал тебя сюда разобраться с проблемой, но прошу тебя, повлияй на него. Убеди дать нам больше времени. — Нет, Джей, не могу, — качает головой Падре, впадая в задумчивость, — он непреклонен. — Я кое-что выяснил об инспекторе, если Дон даст мне больше времени, мы выйдем из ситуации победителями. Больше того, я убью двух зайцев одним выстрелом. — Что ты имеешь в виду? — пристально всматривается в родные черты Хосок, которые не видел много лет и которые до сих пор держат его на расстоянии. Чонгук подробно рассказывает все, что знает. Они ведут долгую и напряженную беседу, пытаясь прийти к соглашению. Между тем Юнги сервирует стол, приносит крепкий алкоголь и горячие блюда. Видя серьезное выражение лица Чонгука, он не задерживается и оставляет мужчин наедине. — Теперь мне всё ясно, — берет вилку в руки Падре, плотоядно усмехается, — а он смышленый ублюдок. Ещё и держит тебя рядом. — Живет по всем нам знакомому принципу, — пускает дым в потолок Джей. — Конте беру на себя. Я уже даже придумал, как именно его убедить. Надеюсь, до зимы мы справимся. — Они чокаются бокалами и отпивают янтарный напиток. Хосок вытирает полотенцем рот и поднимает беглый взгляд на жующего брата. — Я прошу выслушать меня. Я считаю нужным попросить прощения… — Кузен, — предупредительно тянет Чонгук, осознав, о чем именно пойдет речь. — Не перебивай. Ты знаешь, я за тебя убью и сам под пулю лягу. Ты не смотри, что я в Италии и на службе у Конте, тебя я не забыл. Ты единственный, кто у меня остался. Мне жаль, что мы не близки, Джей, — звучит твердо и решительно Хосок, на его лбу выступают морщины. Он хмурится из-за гримасы обиды, жестикулирует по привычке, доставшейся от итальянцев. — Я прошу прощения за своего отца. Теперь он, вероятно, в аду. Там ему и место. Брат, не держи на меня зла, я всегда считал тебя своей кровью. Что было между нашими отцами, не будет между нами, я клянусь тебе своей честью. О лашаре ке’ль диаволо пренда ла миа анима, — протягивает тому руку в знак примирения Падре, на что Чонгук, кивая, встает с дивана и обнимает его, хлопая по плечу. Хосок глубоко вздыхает, обрадовавшись долгожданному воссоединению. — Я вовсе не злился на тебя, просто мне было тяжело общаться с кем-то из семьи с маминой стороны. — Я давно оборвал с ними все отношения, — продолжает есть Чон. Свет в зале приглушается, музыка перестает играть и люди принимаются аплодировать. Братья наверстывают упущенное, делятся новостями и шутят; тем временем на сцену выходит Тэхён, одетый в свой любимый зеленый костюм с полосатым галстуком. Он приветливо улыбается гостям, машет барышням и, взяв аккуратно микрофон, на счет три начинает петь. Тэхён берет первые ноты, тянет их и, прикрыв веки, наслаждается минутой славы. Хосок на секунду отвлекается от разговора с Чонгуком, поскольку слышит хорошо знакомый голос, быстро жует и полукругом поворачивается к сцене. Впереди, там, за спинами и затылками подскочившего танцевать народа, стоит он — не то демон, не то ангел. Одним словом, искуситель. Хосок застывает в немом восторге и одновременно шоке, вновь свидевшись с ним. Тэхён плавно покачивает бедрами, поет, как говорят иногда, от самого сердца. Он улыбается квадратной улыбкой, растворяется в моменте и не видит ничего: он сам становится музыкой. Такой красивый, что кажется нереальным. Свет софитов идеально подчеркивает его прекрасный стан. Наблюдая за ним, Чон забывает о выпивке и брате, не в состоянии оторвать глаз от сцены. Значит, их встреча в этом баре не была случайностью. Этот парень действительно здесь работает, но не шлюхой, а артистом. Тэхён заканчивает песню под бурные аплодисменты, низко кланяется в благодарности и в одну секунду его взор случайно натыкается на смутно знакомого человека за толпой. Их взгляды встречаются, и здоровый румянец сползает с лица Кима. Он будто врастает в пол, абстрагируется и спрашивает себя, не галлюцинация ли это? О, увы, нет. «Галлюцинация» отворачивается, занявшись своими делами, давая понять, что ему больше неинтересно смотреть на него, а Тэхён быстро спрыгивает со сцены и поднимается на задний двор — покурить. — Чёрт, вселенная не может меня настолько ненавидеть, — сам над собой нервно смеется Ким, пытаясь зажечь сигарету, однако зажигалка его не слушается. С пятой попытки ему все же удается. Он глубоко затягивается и прислоняется лбом к кирпичному зданию, наслаждаясь прохладным ночным воздухом, пропитанным выхлопными газами. Он торопливо курит и ругает себя. Зачем вдруг сбежал? Разве он сделал что-то плохое? Это этому грубияну лучше держаться от него подальше. Тэхён трет переносицу, тушит окурок о стену и пинает камушек, случайно попав в чью-то машину. Спускаться нет желания, но нужно работать, иначе шеф выпишет выговор и лишит процентов. Катастрофа… петь для того, кто предлагал ему деньги за проведенную ночь! Тэхён теребит свою жилетку, смотрит на звезды и шумно вздыхает. Делать нечего, нужно работать. Он направляется ко входу и тут же оказывается в сантиметре, чуть было не столкнувшись, к Хосоку, который собирался домой. Они натыкаются друг на друга в дверях, замирают от нелепости случая и, стушевавшись, синхронно пропускают друг дружку. Закатив на это глаза, Тэхён отходит в сторону, реверансом предлагает мужчине пройти первым. Хосок уступает и выходит. — Ты преследуешь меня? — срывается с языка у Кима. Он скрещивает руки на груди и хмуро испепеляет Чона высокомерным видом. — Можешь думать, как хочешь, — лениво отвечает второй, приводя своим пренебрежением парня в бешенство. — Вот только не надо делать мне одолжение! — фыркает брюнет и вскользь оценивающе изучает чужую одежду. Точно не бедняк. И носит постоянно итальянские бренды. На груди у мужчины висит золотая цепочка с крестом. Верно, религиозный. — Не приезжай сюда больше. Это моя территория, — напыщенно заявляет Тэхён, гордо задрав голову. Игнорировать его у Хосока больше не получается. Он круто разворачивается и приподнимает бровь, сокращая между ними расстояние. Тэхён виду не подаёт, но внутри у него всё сворачивается от испуга. — Не нужно так со мной разговаривать. — Я разговариваю, как хочу, особенно с тем, кто принял меня за дешевку. — Я разве не извинился уже? — наклоняет вбок голову Хосок, бегая глазами по красивому личику. — С чего ты взял, что я принял твои извинения? — повторяет за ним Тэхён. — Не приходи сюда, тебе здесь не рады. — Не указывай мне, диаволо кон фача данджало. Не смей, — тычет указательным пальцем Падре, чье настроение резко меняется, и Тэхён чувствует холодок по спине. — Я не к тебе пришел, так что остынь. Пой дальше. — Специально не буду петь, если увижу тебя здесь снова! — кричит вдогонку уходящему к автомобилю Хосоку брюнет, разрываясь от гнева. Он снова делает это, топчет его гордость! Уходит первым и оставляет последнее слово за собой. Это ни в какие рамки не лезет. — И лишить мир такого чудного голоса? — говорит прежде, чем сесть в машину, Падре. — Твое право, — на этой ноте заканчивает диалог мужчина, хлопнув дверью и заводя двигатель. Глаза Тэхёна ослепляет свет от фар. Он жмурится и заслоняет руками веки, ворча под нос гадости. — Козлина! — кричит парень и, пропустив мимо ушей сигнал автомобиля, спускается обратно в бар. Кем бы ни был этот человек, отныне он ночной кошмар Ким Тэхёна.