Просперити

Проезжая по мосту Куинсборо, Хосок, находясь в просторном кожаном салоне автомобиля, щелкает пальцем по зажигалке. Он сидит напротив Майкла и Чонгука: те переговариваются, местами интонация их приобретает спорящий характер, но оба, сохраняя уважение, слушают друг друга. — Опустим это, — обращает внимание своей репликой на себя Падре, убрав зажигалку в карман тонкого зеленого пиджака, — если он не захочет протянуть нам сегодня руку — я её завтра отрублю, — метафорами говорит он и поднимает брови ко лбу, на что Майкл не соглашается. Черного цвета Кадиллак минует мост и уже разъезжает по шумным улицам Нью-Йорка, битком забитыми как людьми, так и транспортом. — Мы только спровоцируем его, — старший Скретч трет подбородок и переводит взгляд на племянника, — нельзя совершать ошибки. Они дорого стоят. Мы не на Сицилии. — Разумеется, потому что будь мы там, я бы отрубил ему руку сегодня же, — усмехается Хосок. Чонгук провожает взглядом здания и размытые лица прохожих, наслаждается прохладным, несмотря на теплый день, ветром и решает закурить. — У меня свои методы, и они эффективны. Я ничего не боюсь. — Даже властей? — наконец вливается в беседу Джей Кей, посмотрев на Хосока. — Даже властей. Да, инспектор вполне может посадить нас всех, но вы упустили очень важную деталь, которую можно и даже нужно использовать против него, — скользко улыбается Чон, и в салоне наступает звенящая тишина. Все трое понимают, о чем именно речь. Чонгук выдыхает дым сигары в спущенное окно и, сбросив пепел пальцем, тихо смеется. Настроение его улучшается, а возникшие из ниоткуда тучи над головой рассеиваются. Если он сделает все правильно, ему удастся выйти из этой игры победителем. — Просто будь осторожен, Хосок, — полон скептицизма Майкл, вытирает ладонями уставшее лицо, — надеюсь, вы оба знаете, что делаете. — Поверь, дядя, я знаю. Кадиллак подъезжает к офису Скретчев. Майкл выходит, его встречает швейцар. Они прощаются, и машина трогается. Хосок называет адрес, написанный на бумажке, шоферу. — Ты тоже мне не доверяешь? — краем глаза глядит на кузена Падре. — Раз мы решили работать сообща, с чего я должен сомневаться? — парирует Чонгук, продолжая курить. — Мои методы лишены чувства такта. Я по головам пойду, если придется. У этого инспектора есть старуха, жена и дочь. Старуха свое отжила, она мне неинтересна. Жена шлюховатая, вряд ли он заплачет в день её похорон… — Ребенка не смей трогать, — отсекает Джей, зная, к чему тот ведет. Он смотрит твердо и без тени сомнения, поэтому итальянец не настаивает, хотя считает, что маленькая девочка стала бы отличным рычагом давления. — Благородство в нашем деле некстати, Джей, не изображай рыцаря, потому что я не рыцарь. Я не буду спрашивать, что мне делать, ты это учти. Конте хоть и согласился подождать, но это не значит, что терпение у него велико. — Мне сейчас все равно на Конте, я думаю о себе и Юнги. — Ах да, мальчик, — вспоминает симпатичного официанта Хосок, разглаживая свой пиджак, сшитый по последнему писку моды: с широким воротником, запонками и принтом в мелкий ромбик, — все равно, опять же, думаешь, он обрадуется, когда мы закончим? — Я его заберу прежде, чем мы зайдём далеко, — спокойно отвечает Чонгук, рассматривает тлеющую сигару между своими пальцами, — он знает, кто и что я. И я в нём не сомневаюсь, я уверен, что он выберет меня. — Потому что влюблен? Он слишком молод, а у таких душа переменчивая. Амано кон ле орик’е, — жестикулирует Чон. — Знаешь, ты похож на героя французских романов: богатый джентльмен, человек, которого уважают и боятся, — романтик. Что, если он влюблен не в тебя, а в этот образ? Кровь на руках его не оттолкнет? А кровь его семьи? Слова создают невидимое напряжение между ними, но Чонгук не злится на рассуждения брата — вместо этого он поворачивает к нему голову и мягко ухмыляется, бросив сигарету в окно. Эта красноречивая улыбка сбивает Хосока с толку: насколько нужно быть влюбленным, чтобы быть настолько уверенным в человеке? Хосок тоже влюблялся, он ухаживал за красивыми итальянками, чья кровь бурлит в жилах подобно лаве. Горячие романы заканчивались разбитыми тарелками и изменами — иногда это был он сам, иногда его женщины. Что есть любовь? Разве это не азарт получить то, что само идет в твои руки, сначала изображая холодность? Разве любовь — это не охота на дикого зверя? Она должна будоражить кровь, должна играть на струнах души, грызть нервы, в какой-то степени даже пугать, но точно не вызывать чувства уверенности и привязанности. Нельзя же доверять кабану, за которым гонишься с ружьем; нельзя верить человеку, с которым играешь в карты. Любовь для Хосока никогда не была чем-то большим, чем обыкновенным порывом, вроде возбуждения. Можно любить тело, восхищаться красотой, уважать чужой ум, но любить… любить — значит добровольно приставить дуло к виску и вручить его в руки возлюбленного, спусти курок и выстрели. Любовь — это самоубийство, это добровольная продажа души. Дьявол не зря просит душу взамен на сделку: нечистый знает, что просить, потому что это самое дорогое, что есть у человека, — его душа, а мы порой добровольно вручаем её в чужие руки. Хосок хочет понять Чонгука, но как слепой не поймёт немого, так равнодушный глух к песням влюбленного. — Он знает правду о Мин Джихо? — Правду, что его дед торгует оружием и сдаёт своих конкурентов полиции? Или то, что он все это время хотел убрать меня? — усмехается Чонгук, потирая подбородок указательным пальцем. — Мой мальчик слишком невинный, чтобы я окунул его в эту грязь. Лучше ему оставаться в неведении. — Что ты нашел в нём, не понимаю, — переводит дыхание Падре, покачав головой. Джей расплывается в снисходительной улыбке. — Покой. Рядом с ним я обрел покой. *** Джихо передают о приезде гостя, и старик требует чая в свой кабинет. Долгое время они вели тайную переписку, но в этом более нет необходимости, учитывая, что впредь они находятся вблизи друг от друга. Поднос с чайным сервизом приносят раньше, чем долгожданный гость появляется в комнате. Мужчина, наряженный в строгий летний костюм с полосатым галстуком, учтиво кланяется перед встречающей его молодой невесткой и прислугой. Он отдает им в руки гостинцы: вроде белых тюльпанов, миндального печенья и картины корейского художника-живописца. Его провожают до самых дверей, осыпают комплиментами, на что мужчина вежливо улыбается, но не роняет ни слова. Войдя в нужную комнату, он расслабляет лицо и шагает к письменному столу, за которым его ожидает Джихо. Старик спешит к нему навстречу, горячо пожимает руку и приглашает на чай. — Вот мы наконец-то и встретились, так сказать, лицом к лицу, инспектор Ким, — с шумом опускается на кресло глава семейства, не переставая улыбаться. Намджун его энтузиазм не разделяет, но кивает ради приличия, дабы не портить атмосферу перед предстоящим разговором. В послевоенные годы, когда Намджун только-только начинал свою карьеру в полиции, его мать получила письмо от дальнего родственника, который, услышав про них, решил держать с Кимами связь. У Джихо, видимо, наметан глаз, раз он решил наблюдать издалека за тогда ещё неопытным офицером, предрекая ему хорошую должность. Так и случилось. В последние три весны они особенно сблизились, ведя переписку, которая была на руку обоим. Намджун только сейчас понимает, что стоило остановиться, когда подворачивалась возможность, но ведь он и представления не имел, с кем именно ведет выгодные делишки. — Как твоя матушка, здорова? — опустив одну кисть на стол, на корейском интересуется Мин. Намджун держит блюдце и отпивает глоток чая. — Спасибо, у неё все хорошо. — А твоя дочь? Ты приехал без семьи? — Им лучше в Вашингтоне, — не желая развивать эту тему, отказывается от предложенной сигары брюнет, — я не курю. — А я только с радостью, ты же не против? — зажигает сигару Джихо, откинувшись на спинку кресла. — Вижу, тебе не терпится перейти к делу? Намджун кивает, опустив блюдце на поднос и бросает ногу на ногу, деловито вскинув голову. — Благодаря вашим наводкам, я очистил всю юго-западную часть Нью-Йорка. — Не стоит благодарностей, — хохочет Джихо, добавляя, — и давай на «ты», мы друг другу не чужие. Последнее замечание Намджун благополучно игнорирует, глядя на часы с кукушкой. — К Новому году я должен избавить этот город от криминала и вернуться домой. На удивление, итальянцев здесь меньше, чем в той же Калифорнии. — Они просто хорошо прячутся за спинами американцев, — больше не улыбается Джихо, отказавшись от идеи пить чай, достаёт из серванта виски. Он разливает его в бокалы и толкает один в сторону инспектора. Намджун и от этого предпочитает держаться подальше. — Например, Джей Кей Скретч. Вообще-то я думал, что он будет первым в твоем списке «очистки», ведь именно Скретчи местная подагра каждого здешнего джентльмена, — с упреком цыкает Мин, залпом проглотив благородный напиток. — Ты думаешь, легко его подмасливать, изображать дружелюбие, когда хочется мозги пустить по полу? — У вас вроде неплохо выходит улыбаться врагам в лицо, — журит того брюнет. — Чонгук ни о чем не подозревает? — Кха! — отмахивается рукой старик, подойдя к окну и глядя на свои прелестные сады. Солнечные лучи пробиваются сквозь пышную листву ровно подстриженных деревьев. — Он часто навещает мою внучку, мы постоянно затрагиваем тему свадьбы, вряд ли он ожидает ножа в спину. — По проверенным источникам, Джей недолюбливает корейцев и не привык им доверяться, так что будьте бдительнее. Вы не единственный человек, кто умеет улыбаться врагам в лицо, — подмигивает Намджун, снова взглянув на часы. Ему страшно охота покинуть Грейт-Нейк и отправиться в больницу, где его ждёт лучик света, с которым он проводит каждый свой вечер после работы. Чимин теперь много читает книжек, брошюр и газет — то есть все, что привозит ему Намджун. Ещё он убедился, что парень любит черешню, и либо сам привозит целый пакет сорта «наполеон», либо посылает с кем-то. Сегодня он его не навещал, поэтому ноги зудят от нетерпения как можно скорее поехать к нему, сесть рядом и болтать. Обсуждать самые примитивные темы, забыть о своем статусе и работе, говорить о жизни в её широком смысле. С Чимином он как будто заново познает мир. — Тогда и ты уж поторопись задержать его. Я хочу владеть тем, чем он владеет, а пока Скретчи в Нью-Йорке, мне тесно. Уж слишком много здесь шакалов, — сокрушенно причитает старик, тушит сигарету о красивую пепельницу и снова плескает в бокал виски. — Разве это вина Скретчев, что тебя не воспринимают всерьез? — У людей просто двойная мораль, черт дери! — хлопает по столу ладонью разгневанный чужим подстрекательством Мин, отчего фарфоровый сервиз дрожит, издавая звон; Намджун на чужой выпад остаётся равнодушен. — Его принимают, потому что он наполовину американец! Будь он чистокровным корейцем, поверь мне, его смешали бы с дерьмом. Кто он без своей фамилии? Я знаю, о чем говорю. Я тот, кто прошел через огонь и воду, и поднялся! Высоко поднялся, — громко и яростно произносит в свою защиту старик, пугая криками прислугу за дверью. — Тебе это тоже знакомо. Для американцев мы такие же отродья, как и негры. Просто если они черномазые, то мы желтолицые… черт возьми, — на нервах вновь закуривает Джихо и зачесывает седые волосы назад. Намджун на него не смотрит, занимаясь любованием шелковых китайских обоев. Он, тяжело вздыхая, совершенно безразличный к чужой тираде, жалеет, что задел завистливого старика за больное. Заметив испарину на лбу Мина, он передает тому чистый темно-синий платок. Джихо вытирается, бурча под нос. — Этот Майкл Скретч… Напыщенный самодовольный индюк! Вырастил племянника по своему подобию… — Довольно вам ворчать, они все равно вас не слышат. — Смотри, Намджун, я хочу, чтобы и след их простыл! Я хочу быть единственным здесь, у кого будет власть! — Власть должна принадлежать тем, кому под силу ею пользоваться, господин Мин. Вы не заблуждайтесь на мой счет, — принимает серьезный вид Намджун, глядя на старика из-под бровей, — то, что я вам спускаю с рук ваши грязные делишки и устраняю ваших конкурентов, не значит, что я позволю вам делать, что вздумается. Я не на вашей стороне. — Что ты хочешь этим мне сказать? — щурится старший. — Обуздайте свою жадность, иначе нам не по пути, — бесстрастно отрезает брюнет и возвращается к чаю, делая короткие глотки. Джихо долго смотрит на гостя, взвешивает чужие слова и тихо смеется, повторив движения платком и избавившись от пота на лбу. Он осознает, что иметь дело с инспектором — значит ходить по тонкому льду. Когда-то давно Джихо планировал заручиться поддержкой Намджуна лишь для своей выгоды: его руками расчистить себе дорожку к абсолютной власти в криминальной империи. Однако кореец просчитался — Намджуном управлять не получилось, и тогда пришлось идти ва-банк: сливать инспектору информацию о бандитах, мафии и прочих чертях, а взамен быть спокойным за свое кресло. Ким в свою очередь давал себе отчет в происходящем. Он знал, что связался с тем, от кого чистит мир, тем самым противореча своему делу. Однако ничто не вечно под луной, и когда придет время, Мин Джихо тоже ответит перед законом, просто ему об этом знать пока необязательно… Следующие двадцать минут они обсуждают свои дальнейшие планы, в том числе и по отношению к Скретчам. Джихо настаивает провести гостя до машины, но Намджун отказывается от вежливого жеста и уверяет, что его доведёт прислуга. Мужчина в последний раз бросает взор на часы с кукушкой — почти три. Часы визита прошли, и инспектор впервые решает злоупотребить своим положением. Он покидает кабинет, оказывается на улице, где витает душистый аромат цветов, щурится на яркое солнце. Воздух чудный! Юнги, помогавший садовнику с саженцами, оборачивается на шум за спиной и встречается взглядом с незнакомым ему мужчиной. Они смотрят друг на друга в течение нескольких секунд, пока Юнги, не выдержав тяжесть чужого внимания, резко не отворачивается. Кто бы это ни был, от него у парня мурашки по коже. Намджун садится на заднее сидение Форда и, поднимая пыль, уезжает. Слуги затворяют после него ворота. — Мистер Андерсон, вы когда-нибудь раньше видели этого человека? — спрашивает садовника Юнги, придерживая мешок, в котором находится саженец. Старик, сидя на корточках, оборачивается полукругом и щурится на Юнги, за которым светит прямо в потное лицо солнце. — Нет, откуда мне видеть? А что? Парень только качает головой и сосредотачивается на том, чтобы помочь пересадить дерево. О странном мужчине Юнги тотчас забывает. *** Влажный кашель сотрясает стены. Комната пропахла уксусом и потом. Тэян жмурится, держась за грудь, обмякает на жестком матрасе, который пропитан её испариной, размыкает сухие белые губы, но не в силах что-либо сказать. Она молча наблюдает за тем, как Юнги смачивает чистую марлю в тазике с уксусом вперемешку с холодной водой. Он выжимает тряпку, опускает её на горячий лоб матери и то же самое проделывает с носками. Надев их ей на стопы, он немного приоткрывает форточку, впуская в каморку пусть и душный, зато свежий воздух. — Жар должен вскоре спасть. Тебе не легче? — обеспокоено спрашивает маму Юнги, разглядывая её болезненное лицо. Она кое-как качает головой и натягивает утешительную улыбку, пытаясь ею ободрить парня, — тот не верит в её актерскую игру. На пару с тревогой его обуревает злость на всю виллу или, точнее, её хозяев: это они виноваты, что Тэян тяжело заболела гриппом. Вынудить женщину работать под проливным дождем — экая бесчеловечность! — Я в порядке. — Почему ты лжешь, глядя мне в глаза? Я же вижу твое состояние, — не удается подавить гнев; брюнет садится с ней рядом, не обращая внимания на просьбу матери держать дистанцию, иначе он может заразиться. — А если ты застудила почки? Вдруг твой кашель не пройдёт? — Сыночек… Юнги берет её холодную ладонь в свою, поглаживает большим пальцем и целует. — Я обещаю, я клянусь, мам, что скоро мы переедем в отдельную квартиру, прямо в Нью-Йорке, и ты будешь больше отдыхать. И никто впредь не посмеет причинить тебе вред, — смотря той в стеклянные опухшие глаза, зарекается Мин, и Тэян снисходительно кривит губами, слабо сжав его руку. Юнги продолжает, уже нахмурившись: — Богом клянусь, если младшая невестка снова посмеет насмехаться над тобой, я ей все выскажу! — Даже не думай об этом! — делает попытку привстать взбудораженная мать, но боли в легких заставляют её вновь упасть на постель. Кашель дерёт горло, она багровеет, не имея мочи избавиться от мокроты, и устало вздыхает. — Какой бы она ни была, ты младше. Она выше тебя статусом, не смей проявлять к ней неуважение, иначе она пожалуется на тебя дедушке. — Я его больше не боюсь, я их всех терпеть не могу! — вскакивает с кровати Юнги, сжимая плотно зубы. Сквозняк за его спиной напоминает о приоткрытой форточке; брюнет захлопывает окно и дёргает штору, чтобы солнце не слепило матери глаза. — Сынок, обещай, что не станешь навлекать гнев деда… Мне так невыносимо, когда он причиняет тебе боль, — чуть ли не плачет бессильная Тэян. Что есть хуже для матери, чем чувство беспомощности? Быть наблюдателем страданий своего чада, позволять другим обижать его, бить… Тэян часто молится, просит бога о помощи, но он, словно не замечая их мучений, глух к её пламенным молитвам. — Мама… — Ради меня, Юнги, — настаивает та, влажно кашляя, вызывая у сына жалость, и под этим влиянием парень сдается, дабы лишний раз не раздражать Тэян. К полудню он одевается и, проведав мать, которая уснула после компресса, покидает виллу. Он, шагая под солнцепеком, в пешую, минуя шикарные коттеджи, добирается до «черно-белого» мира. Запах копоти и бензина щекочет ноздри уже на подходе к железной дороге, откуда ходят поезда в город. Юнги слышит свист контроллера — значит, транспорт готов двинуться с точки. Он стоит у рельс, пропуская пять битком забитых вагона, затем переступает шпалы и добирается до пыльной дороги, вдоль которых на тротуарах сидят чумазые человечки. Это рабочие, которым отводится десять минут на передышку прежде, чем они снова встанут, возьмут в руки лопаты, продолжив грести уголь. Впереди них, там, за столбами черного дыма, напоминавших своим количеством сорняки, сидят подобные им рабы, вынужденные гнуть спину, чтобы застраивать пустошь новыми зданиями. Юнги вливается в колорит здешних мест, огибает медленно шествующих дамочек в безвкусных платьях по колено, добирается до ближайшей аптеки, чтобы приобрести лекарства для матери. Закончив с этим, парень кладет деньги в карманы штанов и направляется к знакомому району, где живут ребятишки, что всегда ожидают его прихода. Брюнет снимает шляпу, здороваясь со знакомыми лицами, минует станцию и замедляет шаг, завидев странную картину. На широком дворе, где обычно висит на веревках мокрое белье, толпятся люди — женщины и гогочущие детишки. Они то и дело что-то держат в руках и радостно щебечут. Подойдя ближе, Мин замечает у некоторых новомодные платья, туалетные принадлежности; у других — радио, кухонные приборы, теплые одеяла и рабочие инструменты. В центре круга стоит машина с тележкой, а в ней какие-то ящики. Мужчина в чистом костюме, судя по всему, служащий богатому лицу, вместе с другими, ему подобными, выгружает телегу, раздавая подарки всем желающим. Дети, хвастаясь друг другу игрушками, счастливо улыбаются и бегают друг за другом. Юнги наблюдает за ними, когда они кружат вокруг него. Кто-то чистит ладонью яблоки, угощаются свежими фруктами, охают при виде сочного мяса в чемоданах со льдом. Кучу продуктов и вещей первой необходимости раскладывают перед Юнги, но рассмотреть их не получается, поскольку каждый спешит урвать свою долю. Женщины горячо благодарят за приятный сюрприз, некоторые проливают слезинки, ведь только вчера им нечего было есть, а сегодня они будут ужинать тем же, что едят богачи. Шокированный картиной, Юнги только и может, что держать челюсть раскрытой. Он страшно обрадован происходящим, аж сердце сжимается, любопытство сводит его с ума. Он подходит к машине щедрого «некто» и, извиняясь, интересуется, кому принадлежат эти подарки. — Это приказ мистера Скретча. Теперь так будет каждую неделю, — со вздохом опускает очередной ящик с морковью и картофелем мужчина, улыбаясь толпе. Юнги круто поднимает взгляд на говорившего и, будто ослышавшись, переспрашивает, на что получает тот же ответ. Брюнет не находит слов, чтобы выразить чувства, переполнявшие его. Удивление и восхищение создают яркий коктейль эмоций, от которого он пьянеет, и щеки его приобретают насыщенный оттенок розового. Он широко улыбается, тронутый поступком Чонгука. Видел бы он сейчас эти счастливые лица, глаза, светящиеся благодарностью и недоверием, потому что такое бывает лишь в сказках. Богатые не станут протягивать руку помощи бедным. Зачем? Ведь именно на бедных богатые зарабатывают свои миллионы. Но Чонгук доказал не только ему, но и всему «черно-белому» миру, что чудеса возможны. Добрые люди создают эти чудеса, эту призрачную надежду на лучшее. Человек приходит в этот мир, не имея ничего — ни имени, ни состояния, ни призвания. Каждый равен друг с другом, а деньги — это то, что зарабатывается трудом, вашим или чужим. Слушая детский лепет о «добром богатом дяде», Юнги добирается до станции и обнимает ребятню на прощание, запомнив каждое доброе слово о Чонгуке. Теперь в «черно-белом» мире появился новый герой, но никто, кроме Юнги не знает, кто этот щедрый джентльмен. Возвращается в Грейт-Нейк брюнет в хорошем настроении. Вечером, поухаживав за матерью, оставив ей микстуры рядом с кроватью и наказав прислуге проверять больную каждый час, он одевается в костюм цвета шампанского и незаметно садится в присланный за ним автомобиль. За полтора часа парень прибывает на виллу Чонгука. Для них это уже дело обыденное: Юнги не может вступить в смену, сперва не побывав в объятиях Джея, иначе день считается прожитым зря. Так они поступают уже больше недели, которая пролетает с небывалой скоростью. Приезжая в роскошный дворец, они часами гуляют по не менее пышному саду, ужинают либо на газоне, либо на веранде, наслаждаясь прохладным ветром из залива или мигающими маяками на другом конце берега. Чонгук любит его удивлять, поэтому тщательно продумывает их вечера до мельчайших деталей. Сегодня он решил удивить своего мальчика и, взяв его за руку, ведет сразу на второй этаж. — Мы же не в твою постель направляемся? — не поспевает за его шагом Юнги. Чонгук смотрит за плечо, ухмыляется предположению, однако цыкает, развевая чужие домыслы. — Мы, конечно, можем, если ты того хочешь. — Ты делаешь из меня сейчас извращенца, — проклиная себя за неуместные мысли, краснеет Мин, но не успевает понять, как оказывается в крепких объятиях Чонгука. Мужчина его целует, нежно касаясь губами его рта, держит за щечки. Это именно то, ради чего стоит просыпаться — ради сладкого поцелуя с Мин Юнги. Они обнимаются, прислонившись к колонне в широком коридоре второго этажа, прямо у двери, за которой находится студия. Чонгук ласкает языком его нижнюю губу, облизывает и, стоит Юнги приоткрыть рот, проникает внутрь, сплетая их скользкие языки. Поцелуй из невинного превращается в страстный, и по большей части оттого, что Джей просто-напросто не умеет себя контролировать. Впрочем, самоконтроль рядом с таким сокровищем, как Юнги, неуместен и оскорбителен. Обняв мужчину за шею, брюнет шепчет сквозь чувственный поцелуй: — Сегодня я был на станции, — смотрит ему в глаза и улыбается, Чонгук царапает пальцем его распухшие от ласк губки, — я не ожидал подобного жеста с твоей стороны… — Я сделал это для тебя, жемчужинка, — гладит тыльной стороной ладони его скулу Чонгук. — Где связь? — Ты с таким чувством рассказывал о бедах тех людей, что меня тронула твоя забота. Чужое благополучие волнует тебя, а что волнует тебя — волнует и меня тоже, понимаешь? — вкрадчиво произносит Чонгук, чмокая того в порозовевшие уста и улыбается. Руки Юнги крепче обнимают его шею. — Ты добрый и сострадательный, я люблю эти качества в тебе. Именно жажда справедливости делает тебя собой, и я с радостью стану тем, кто восстановит для тебя эту справедливость. Так что меньшее, что я могу сделать, — обеспечивать тех обездоленных. Ко всему прочему, мне жаль детей. Ты прав, они безгрешны и не должны видеть темную сторону жизни с ранних лет. Юнги солнечно улыбается словам Джея и, поцеловав его в щеку, прижимается к его груди, под которой неспокойно бьется сердце. Чем больше они узнают друг друга, тем глубже впадает в его омут Юнги. Этот человек — злодей в его истории, он и не спорит с этим, но и у злодеев есть сердце. Чонгук спасал его, он следует за ним по пятам, он открывает ему глаза на многие вещи, он учит его не верить предубеждению. Этот человек, омытый с головы до ног кровью, каким-то образом все равно чист в его глазах. Или тому причина — любовь? Ах, глупышка, зарекавшийся не влюбляться… Он не сдержал своего обещания, стал хотеть большего… будущего с ним. Юнги уже не видит смысла жизни без Чонгука. Так быстро попасть в чужие сети и биться рыбой об лед… Чонгук в каждом вздохе, в каждой идее, в каждой мысли. Эти чувства запретны. Они нарушают все законы и нормы. Полюбить мужчину, полюбить того, кто гораздо старше, того, кто убивает и бог знает что делает ещё. Полюбить того, кто принадлежит другой. Любить, любить, любить… это всё, что важно для него теперь, потому что Чонгук разделяет его чувства. Потому что он смотрит взглядом, где одна лишь нежность. Юнги в ней утопает. Он сам тянется за поцелуем, оставляет ожоги своим дыханием и просит большего. Кто такой Чонгук, чтобы отказывать ему: Джей прижимает парня к двери и, поглаживая бедра, жадно кусает его подбородок. — Я хотел порисовать с тобой, подготовил мольберт и кисти… — Я хочу тебя, — не слышит его младший, держит за щеки и языком проводит по чужим деснам, распаляя желание, как лесной пожар, отчего Скретч нетерпеливо стонет. — Я люблю тебя, как же я люблю тебя… — Будешь ли ты любить меня даже спустя десять лет? Когда я перестану быть красивым? — шумно дышит Юнги, откинув голову назад и кусая губы, чувствуя, как мокрый язык Джея скользит по его шее. — Будешь ли ты любить меня?.. Да, я знаю, что будешь… Стон срывается с его рта, и Чонгук вдавливает его своим телом в двери, теряя последние крупицы терпения: он терзает нежную кожу, оставляет всюду свои отпечатки и целует так, что больно. Юнги сжимает его волосы в своих ладонях, мысленно просит не останавливаться. — Будешь ли ты любить меня, если от меня ничего не останется? — смотрит ему в глаза с дымкой похоти Джей, вгрызается в сладкие вишневые губы, пока Юнги много раз кивает. — Я знаю, что ты будешь… знаю… я по твоим глазам это вижу. — Буду, — улыбается ему мягко парень, добивает своей нежностью, отчего Чонгук кусает его мочку уха и, усмехнувшись, подхватывает того под ягодицы, скрываясь за высокой темной дверью, откуда вплоть до сумерек стены сотрясают хриплые стоны безрассудно влюбленных. *** Чимин не может сказать, который сейчас час, но медсестра требовала выписываться к одиннадцати, и раз уж он сидит на кровати, матрас которой закручен и обвязан веревкой, чтобы отправиться в химчистку, наступило время прощаться. Забавно, что в первые дни пребывания в больничной палате он молил небо забрать его силы, лишь бы не томиться здесь, а теперь он готов наглотаться лекарств, лишь бы его снова уложили. Человек привыкает ко всему, но быстрее всего к комфорту: здесь у него была еда, уход и крыша над головой, а покинув эти стены, он снова останется один на один с большим злым миром. Чимин не знает, куда ему податься. Он сидит, опустив руки на колени, оглядывает пустую комнату тоскливым взглядом; смотрит на тумбу, где раньше находилась ваза с фруктами, которыми его угощал добрый инспектор. Смотрит на одинокий стол без ромашек, которыми он буквально вчера любовался. Они завяли, а вода помутнела, запах стоял неприятный. Хотя Чимин и не хотел их выбрасывать, потому что это был подарок его спасителя, ему пришлось уступить и распрощаться с чем-то дорогим. Вот и теперь то же самое — он должен уйти, сказать «пока» тому, к чему привязался. Были бы вещи, он бы держал сейчас ручную кладь, но из пожитков у него только средства гигиены и одолженная больницей одежда, в которую он в данный момент наряжен. Поношенные светлые брюки, хоть и великоваты, зато глаженые. Кофта с жилетом приличного вида, можно сказать, что модная, но Чимин видит на левой груди пятно, которое не смогли вывести. Обувь великовата и даже несмотря на это натирает мизинец. Насколько он смешон? Насколько жалок? Парень взъерошивает свои волосы, устало вздыхая и глядя на стенку перед собой. За дверью его ожидает новая жизнь, не исписанная страница, что непременно запачкается. Чимин знает, ведь жизнь сложна, а для таких, как он, вдвойне. Парень бросает грустный взгляд из-под ресниц на собранные в стопку книги и брошюры, которые приносил ему инспектор Ким, кусает губу, желая забрать их с собой, чтобы позже — под предлогом вернуть их — устроить встречу с мужчиной. Он первый и единственный его друг. Совершенно чужой человек, ставший ему сразу товарищем, наставником и предметом для подражания. Чимин хочет обрадовать его, поэтому будет стараться, много учиться, понемногу вставая на ноги. Дверная ручка дёргается, и в палату входит медсестра. — Пора освобождать комнату. — Можно ещё минутку? — просит тихо Пак, наивно надеясь, что эти шестьдесят секунд что-либо изменят. Девушка качает головой и непреклонно повторяет реплику. — Посиди в холле, здесь сейчас начнут убираться, а ты мешаешь. Чимин нехотя поднимается, взяв книжки, обвязанные лентой, свои скромные пожитки, выходит в душный полупустой коридор, где спесь медицинских ароматов кружит голову. Он не верит, что время столь быстро пролетело и приходится начинать все с нуля. Снова пыльные улицы, голод, безработица… снова поиски жилья и страх, появившийся из ниоткуда, вновь быть похищенным. Вдруг ему решат мстить? Или он случайно наткнется на старых клиентов? Как ему быть? Погруженный в зыбучие мысли, он рассеянно кивает медсестре на просьбу подождать на скамейке у регистратуры и, не задавая лишних вопросов, Чимин садится, представления не имея чего ему ждать. Внезапно он слышит знакомый голос и, резко обернувшись за спину, видит вышедшего из кабинета главврача Намджуна, который, скромно улыбаясь, пожимает руку человека в халате. Пак тут же вскакивает, широко раскрытыми веками глядя на подошедшего инспектора. — Господин… — Здравствуй, как ты себя чувствуешь? — забирает у него тяжелую стопку книг Намджун. — Поздравляю с выпиской. Прости, что с пустыми руками. Купим торт по дороге домой. Брюнет, не поспевая за словами старшего, сконфужено поднимает брови и краснеет. Ему кажется, что он бредет и слышит всякое, возможно, Ким и вовсе галлюцинация. Но нет, он точно настоящий, раз уж с ним здороваются мимо проходящие. — Простите? Домой? — хмурится в недоумении Чимин. Он явно что-то не так понимает, однако инспектор хихикает над его растерянностью и, мягко подталкивая свободной кистью к выходу из больницы, улыбается. — Ты же не думаешь, что я в самом деле позволю тебе кочевать из церкви в церковь? — Но… Они спускаются по каменным лестницам во двор, выходя за калитку, приближаются к ожидающему автомобилю с шофером. Чимин обескуражен и смущен, ведь доселе за ним никогда не приезжали, не волновались и уж тем более не заботились. Он не привык к подобному ухаживанию и чувствует себя неловко, а больше всего ему страшно, что этот сон в любую секунду рассеется. — Я живу в больших апартаментах, места нам хватит, все условия для комфортной жизни есть, — меж тем рассказывает Намджун. — Я буду жить с вами? — не спешит садиться в салон машины Чимин, глядя на старшего со скептицизмом, на который Намджун не обижается. Он ведь хорошо осознает, через какие ужасы прошел мальчик; его недоверие оправданно, поэтому необходимо с осторожностью и внимательностью относиться к каждому своему слову и действию, чтобы не напугать парня, чье ментальное и физическое здоровье пострадали. Отчасти и поэтому Намджун не хочет отпускать его в большой мир — его затопчут. В свое время ему никто не протянул руку помощи и было тяжело выживать самостоятельно. Инспектор не желает подобной участи Чимину. — Не пойми меня неправильно, я не пытаюсь решать за тебя. Ты можешь уйти, если хочешь, но я был бы рад помочь тебе с жильем хотя бы первое время, пока ты не вольешься в жизненную колею, — опустив локоть на распахнутую дверь, ободряюще улыбается Ким, а Чимин с трудом отводит взор с его подкаченного тела. — И перестань обращаться ко мне на «вы», — дружелюбно добавляет Намджун, рассматривая внезапно порозовевшие щечки. — Я не знаю, как вас… тебя отблагодарить. Мне очень неловко и стыдно, я не хочу быть обузой. — Ты не обуза. — Хорошо, тунеядец, — закатывает глаза парень, загнанный в угол, поскольку отказаться от предложения он не может по одной единственной причине — ему действительно некуда идти. У него за душой ни цента. Единственный выход, как он когда-то говорил, — обратиться в церковь. Намджун усмехается. — Тунеядцем быть не получится, ты будешь помогать мне по хозяйству и читать справочники. А теперь сядь в машину, — кивает на сидение инспектор и сам занимает переднее место. Простояв пару мгновений и привыкая к мысли, что отныне он будет жить с Намджуном, Чимин тяжело вздыхает. — Я обязательно вам… то есть тебе отплачу за твое добро, — шепчет, однако так, чтобы фраза дошла до ушей мужчины, Пак и захлопывает за собой дверь Форда. *** Отель «Рим», некогда пристанище миллионеров и бандитов, впредь место, которое обходят стороной, потому что у входа, подобно бельмо в глазу, стоит знак, отгоняющий посетителей. Майкл, будучи хозяином данного великолепия, тоже не имеет права проникнуть в здание, и это его с каждым днем беспокоит всё больше. В конце концов, устав ожидать нападения инспектора, он решает первым нанести визит и взглянуть в лицо врагу, из-за которого в городе переполох. Он приезжает в полицейский участок в пафосном костюме: синяя рубашка скрыта под белоснежным костюмом с желтой атласной бабочкой. Зализывая ладонью чёлку на бок, Скретч, по приглашению секретаря, входит в обитель закона. Намджун встречает его с маленькой лейкой в руке, поливая растения, которыми он украсил подоконник. Читая о нём статьи в газетах и пристально разглядывая снимки, Майкл видел в нём плохо скрываемую надменность, его поступки говорят, что он честолюбив. Вечно скучающее выражение лица, монотонность речи. Этот человек высокомерен, пусть и изображает себя как благодетеля. Больше всего Майкл ненавидит лицемерие. Нет, он не ангел — никто не ангел, — но, по крайней мере, Скретч не скрывает свою личину, делает все открыто. Возможно, это главное различие между ними. Враги действуют за спиной, потому что им есть, что скрывать. — Майкл Скретч, — протягивает руку инспектору мужчина и, получив ответ, садится напротив, — добро пожаловать в Нью-Йорк. Намджун игнорирует усмешку и, прочистив горло, поднимает надменный взгляд на собеседника. — Я рад вас видеть, мистер Скретч, давно думал познакомиться с вами. Я должен был навестить вас в «Риме», но дела отняли эту возможность. — И вы решили прикрыть мой отель? — облокачивается на спинку кресла Майкл, бросив ногу на ногу. — Я только делал свою работу. — Я понимаю, — быстро подхватывает того мужчина, медленно и вдумчиво кивая головой. — Поговорим начистоту? — Это то, на что я и рассчитывал, — расплывается в недоброй улыбке Намджун. Забавно вести диалог и играть, словно никто ничего не знает. В принципе, инспектор Ким не в курсе, что Скретчам известен тайный союз между ним и Мин Джихо и что прямо сейчас Хосок, разгоняя пыль по асфальту, ворошит осиный улей. — Нью-Йорк — это один большой механизм, инспектор. Как и часы, здесь важна каждая деталь, потому что тут все взаимосвязано. Сломав одну шестеренку, вы ломаете весь механизм, — жестами объясняет Майкл, не сводя с Кима вкрадчивого взгляда, — я не выступаю против вашей работы, все-таки улицам требовался порядок, и то, что вы посадили негодяев, это даже хорошо. Это правильно. Но причем здесь мой отель? Вежливо дослушав тираду, полную метафор, Намджун еле заметно ухмыляется и обращает на собеседника невинный взор. Он молчит некоторое время, будто подбирает слова, хотя они давно ждали своего часа соскочить с языка. — Вы сами знаете причину, мистер Скретч. Подпольные игры, сэр, вне закона. И ваш отель — не единственное заведение, которое я был вынужден прикрыть по той же причине. «Как любезно», — думает про себя Майкл, еле сдерживая смех. — Это, стало быть, должно меня утешить? — фальшиво хохочет Майкл и достаёт из кармана портсигары, закуривая и даже не предлагая инспектору. Он выдыхает дым в сторону, держа голову вправо и озадаченно хмуря ровные брови. — Мне вот что любопытно, комиссар, — внезапно выдает Скретч, кусает свой большой палец и затем глядит на невозмутимого Намджуна, — откуда вы узнали о казино? Я позаботился, чтобы утечки информации не произошло. Моё имя — как чума. Его избегают, и вряд ли даже мои недруги осмелились бы нажаловаться на меня. Так как же, инспектор? Прозрачный намек на миг сбивает Кима с толку. Его гримаса не меняется, однако внутри двигаются тектонические плиты волнения. Неужели Майкл Скретч догадывается, или что ещё ужасней… он знает о сговоре с Мин Джихо? Намджун пристально всматривается в черты напротив, пытается найти ответ на свои терзания, только, кроме ехидных смешинок в темных зрачках, ничего не замечает. Это безусловно игра. Майкл пытается разгадать его и нарочно прощупывает, хочет вопросами проверить реакцию. Намджун лукаво улыбается. — Жаль… — не дает тому права на реплику старший, добавляя: — Мы с вами не подружимся. — Я не веду дружбу с мафией. — Да, понимаю-понимаю, — глубоко вздыхает Скретч и вмиг поднимается с кресла, потушив сигару о угол стола и, не стесняясь, бросает ее вниз, давя каблуком немецких туфель. — Но мой один хороший знакомый любит повторять: «Пожми руку своего врага, и поймёшь, кто тебе друг», — подмигивает Майкл, покидая кабинет, слышит трель рабочего телефона. Намджун немедля поднимает трубку, голос на другом конце линии сообщает вести, вынуждая инспектора помрачнеть. Ким бросает рассеянный взгляд на улыбающегося Скретча, который отлично знает, в чем причина резкой перемены настроения. *** В эту самую секунду Хосок, давя на педаль газа, оставляет позади себя облака дыма и свист патронов. Перестрелка на окраине города, как передали полиции, спровоцирована облавой одной группировкой на вторую. Их намеренно столкнули лбами, сфабриковав сведения, о коих позаботился Хосок. Именно ему принадлежала идея поставить весь преступный мир Нью-Йорка на уши, отвлекая полицию от своих собственных дел. Пока представители власти будут заниматься другими бандами, Чонгук примет поставки наркотиков. Джей с сигаретой между пальцами наблюдает, как его люди загружают тележки и прячут ящики под вторым дном; сверху они в две колонны укладывают молочку и накрывают фальшивый товар плащевкой. — Трогай, — бьет по кузову Чонгук; спустя минуту, посигналив, первый автомобиль выезжает на дорогу. — Мистер Скретч, Нью-Йорк на линии, — выбегает к нему из комнаты сотрудник таможни. Мужчина жестом просит вынести ему телефон и, схватившись за трубку, отвечает: — Да? — Четверть западного района под обстрелом. Вторая часть магистрали будет чиста, все патрулирующие перенаправлены на место перестрелки, так что езжай с Богом. — Или с Дьяволом, — хмыкает Чонгук, глядя на скучковавшиеся в небе облака и летающих сквозь них голубей. — Как прошла встреча в участке? — Я намекнул нашему достопочтенному инспектору, что мы в курсе его связи с Мин Джихо, но малец включил дурака. Сукин сын не собирается возвращать мне отель, так что к черту все. Я даю свободу действия тебе и Хосоку. Брюнет усмехается и убирает трубку с уха, телефон относят обратно внутрь, а Чонгук, затянувшись, протяженно выдыхает дым в воздух. — И я чувствую себя… отлично.