Просперити

«Я не хочу больше о чем-либо переживать и думать. Я не пьян, но не чувствую почву под ногами, и память меня подводит. С ним я не наблюдаю часы, я забываю собственное имя. Близится конец лета, и чем больше дней мы проводим вместе, тем глубже я ныряю в его омут. Я слишком близко, он в моих жилах, бурлит вместо крови. Мне страшно. Он стал неотъемлемой частью моей жизни, и я не могу дышать без него. Я допустил ошибку, впустив его в свое сердце? Он повторяет, что Мисо ему не невеста; он что-то не договаривает, я понимаю это, когда он хмурится при разговоре. Чонгук просит: «Доверяй мне», — и я доверяю. Тот, кто любит, боли не причиняет. Однако… Чем ближе я к нему, тем отчетливей мне ясно, что он никогда моим не будет… Я смотрю на него и не понимаю, что у него на уме. Отчего он злится?..» Юнги опускает свой дневник и приближается к громадному окну, дёргая шторы вбок, выглядывая. Его взгляд останавливается на фигуре, держащей белый телефон в одной руке — второй он сжимает трубку у своего уха. Чонгук находится на третьем этаже, в комнате с распахнутыми окнами, выходящими на задний двор. Зябкий, больше осенний, ветер играется с белыми занавесями: то ли тащит, подобно волнам — камни у берега, за собой, то ли дует с такой силой, что полы их поднимаются вверх. За этими полиэфирами иногда мелькает полуобнаженное тело. Спина Чонгука прикрыта шелковым халатом, ремешки которого свисают вниз и чуть ли не лезут под ноги горячо говорившего. Судя по тому, как быстро вздымается его усыпанная засосами грудь, Скретч ведет неприятную беседу. Юнги плохо разбирает пылкую речь, ловит отрывки, но не может собрать их в одно целое. Чонгук смачно ругается и, опустив телефон на тумбу, тянется за портсигаром, закуривая. Такое поведение у него уже почти неделю. Мин не понимает, что происходит, а спросить не решается, ведь он — тот, кто просил не упоминать о делах Джея. Захлопнув дневник, парень сует его в свою сумку, как слышит сигнал автомобиля. Минуя холл, он выходит на балкон, на котором как будто вчера восхищался салютом в свою честь. Черный Кадиллак, проезжая мимо фонтана, тормозит у крыльца, где прибывшего уже ожидает прислуга. Хосок быстро выходит из машины и, спросив у дворецкого, где сейчас хозяин дома, скрывается внутри. Юнги узнает гостя и дёргается, когда слышит грозный голос любимого, продолжающего спор с неизвестным ему человеком. К нему присоединяется Хосок, и теперь Юнги слышит вперемешку с английской речью ещё и итальянскую. Через полчаса Хосок спускается вниз — сев за руль, он выезжает за ворота, которые медленно за ним запирает прислуга. — Прости, что оставил тебя одного. Возникли кое-какие дела, — до парня сперва доносятся тяжелые шаги, а затем уже и сам голос. — Выйдем в сад, я попросил нам накрыть завтрак на веранде, — Чонгук быстро целует растерянного в лоб, первым выходит из комнаты. Глаза Юнги разбегаются при виде самых разных блюд и деликатесов, которые своим видом поддразнивают его аппетит. После бессонной ночи секса есть хочется безбожно, и в подтверждение этой мысли у брюнета урчит в животе. Чонгук этому улыбается и сам начинает ухаживать за любимым, накладывая в тарелку всего и побольше. Юнги на это не может не хихикнуть. — Я так лопну. — Не лопнешь, ешь побольше, — поглаживает его щеку и подмигивает Скретч, кутаясь в халат. Деревья над козырьком веранды оделись в золотые шубы. Листья, подобно снежинкам, медленно падают на землю, предвещая скорое наступление осени. Юнги отпивает несколько глотков сока, с удовольствием ест омлет с беконом и помидорами черри. — Как-то резко похолодало, — завязывает ремешки халата Чонгук и бросает взгляд на парня, — ты не замерз? Эй, там, — щелкает пальцами мимо проходящему дворецкому Скретч, указывая на Юнги, — принесите плед. — Всё нормально, мне не холодно, — извиняюще качает головой Мин. — Плед, я сказал, — ставит точку Чонгук и отсылает дворецкого. Через пару минут брюнет уже сидит с накинутым на плечи полосатым покрывалом. — Теперь ты доволен? — Вполне, — усмехается тот, перекинув руку через спинку плетеного кресла, — я знаю, что обещал тебе побыть вместе на выходных, но сейчас я должен ехать. — Что-то случилось? — заметно грустнеет, хотя старается этого не показывать Юнги, медленно прожевывая бекон. — Да, но я все решу. Так что вечером мы с тобой вместе идем в ресторан. И ты наденешь моё жемчужное ожерелье. — Мы же договаривались, что я буду носить его только здесь. — И кто не сдержал свое слово? — журит того Чонгук, взглядом упираясь в чужую грудь, на которой представляет красивое украшение. Юнги понимает, что в этой битве ему не выйти победителем, принимает свое поражение и отпивает ещё сока. — Тебе не понравился подарок? — Очень понравился. Такого, наверное, ни у кого нет. — Но ты все равно его не носишь, — изгибает бровь Скретч, хмурится, когда дворецкий сообщает, что ему звонят на белый телефон. Он, не роняя ни звука, дает понять, что не намерен в данный момент отвечать на звонки, и дворецкий откланивается. — Хорошо, что бы ты хотел? Велюр, шелка, золото, бриллианты, изумруды? Юнги смеется и качает головой. — Весь Нью-Йорк в курсе, что ты богат, как фараон. Но ничего из этого мне не нужно. Ничего, кроме… — выдерживает паузу Мин, глядя в глаза Чонгука, который, наполняясь нежностью, нагибается к зовущим его губам и несколько раз целует. — Я построю для тебя ещё одну пирамиду в Египте, хочешь? — чмокает его скулы, слегка кусает сладкие щечки и тянет того на себя. Юнги тотчас оказывается на твердых бедрах, обнимает шею, в которую стонал всю ночь, и хихикает от ласк. — Назову её Пирамида моей самой вкусной, самой сладкой, — Чонгук не перестает целовать чужое лицо, наслаждаясь тихим смехом, — самой милой жемчужинки. Юнги перехватывает его и соединяет их губы в медленном чувственном поцелуе. Языки, переплетаясь, заставляют обоих пропустить заряд тока по всему телу. Джей обнимает того крепче, поглаживает руками задницу и, дыша глубже, кусает его нижнюю губу, пока Юнги, прикрыв веки, пытаясь раствориться в моменте, сжимает его волосы на затылке в кулачках. — Я больше не могу без тебя, — шепчет тому в горло Скретч, и голос его звучит тверже. — Тебе и не нужно… — Я люблю тебя слишком сильно, и это делает меня слабым. — Ты сильный, — не соглашается с ним Юнги, отвечает на неожиданный глубокий поцелуй, трется о его бедра, идя на поводу своих желаний, — чувства нельзя принимать за слабость. Чувства должны быть поводом всегда подниматься на ноги… Любовь, ненависть, тоска, отмщение… Это все топливо для человека. — Тебе повезло, что между нами любовь, а не ненависть или отмщение, — усмехается Чонгук, руками проводя по половинкам, медленно поднимаясь к пояснице. — Это тебе повезло, — цокает языком Юнги и тянется за поцелуем. Тело реагирует раньше, чем мозг успевает получить сигналы. Джей наклоняется к нему, свободной рукой притягивая парня за затылок, пока вторая ладонь, пробравшись под кофту, гладит плоский живот. По позвоночнику Мина проносятся мурашки, он слишком увлечен страстными поцелуями, чтобы следить, куда движется рука Чонгука. Скретч облизывает его шею, целует свои же засосы на его ключицах, довольно ухмыляется, когда Юнги мурлычет и, кусая мочку его уха, обнимает за талию. Сердце в груди вдруг трепещет, и прежде, чем мужчина успевает коснуться ладонью его изуродованной побоями спины, Юнги резко слезает с него, задев боком стол и пару приборов. Стол, задрожав, издаёт скрип, а на деревянную панель падают ложка и блюдца с оливками. Румянец покидает щеки парня, он, не зная куда себя деть, начинает собирать покатившиеся в разные углы оливки, однако Чонгук несильно дёргает его за локоть, вынуждая подняться. — Я случайно, — оправдываясь, не смотрит на него Мин. — Перестань, прислуга все уберет, — в недоумении хмурится мужчина, пристально вглядываясь в глаза напротив, но Юнги по-прежнему на него не смотрит. — Я сделал что-то не так? — Нет… тут просто… нас могут увидеть, мне некомфортно, — ловко придумывает оправдание своему поступку, хватая плед и кутаясь в него. Пару секунд Чонгук тратит на молчание, продолжая изучать странную перемену настроения на белоснежном личике. В конце концов он сдается и, кивнув, глубоко вздыхает. — Да, ты прав, прости. Я не подумал об этом, — соглашается Скретч, тем не менее чувство недосказанности не дает ему отпустить мысль, что дело вовсе не в лишних глазах и ушах. Он прижимается губами к макушке задумавшегося парня и, мягко улыбнувшись, предлагает вернуться в дом. *** Тэхен заканчивает читать утреннюю газету, в которой куча заголовков о постоянных непорядках, и, присвистнув, бросает её на кухонный стол. — С ума все посходили в этом мире, — переводя дыхание, он достаёт из холодильника куриные яйца и, разбив две штуки в стакан, пьет залпом, сжимая пальцами нос. — Сынок, помоги, — мать открывает входную дверь, но войти не может из-за тяжелых пакетов. Тэхён забирает три пакета и, придерживая дверь, пропускает мать вперед, слыша, как при каждом их шаге раздражающе скрипит пол. — Хорошо, что ты пришла. Я хотел поговорить с тобой. — Я так устала после дороги, дай дух перевести, — присаживается на деревянный стул женщина, подняв взор на массивные часы над столом. — Твой отец вернётся с работы через два часа, а я ещё ничего не приготовила, — мать переводит внимание на полную грязной посуды раковину и недовольно дёргает бровью. Тэхён поздно вспоминает, что должен был её помыть, но — так как он проспал до двенадцати дня, затем курил и заучивал сценарий предложенной роли — попросту забыл. — Это важно, — настаивает младший, прислонившись спиной к стене с отсыревшими обоями, следом он моментально воспламеняется, накопив достаточно обид за эти годы на собственных родителей. — Слушай, я знаю, что вы не в восторге от меня и вообще я позор всей семьи, но я пытаюсь сделать хоть что-то для нашего будущего. Реплика, подобно грому среди ясного неба, застает госпожу Ким врасплох. Платком она вытирает испарину аккуратными движениями и прячет взгляд, даже не пытаясь поспорить со сказанным. Тэхён этому горько усмехается, но не задерживает свое внимание, потому что без толку постоянно обижаться. Он знает, что им не гордятся, несмотря на то, что многие восхищаются его вокальными данными. Отец хотел в сыновья будущего политика или офицера, а получил смазливого певца. Мать его в этом вопросе горячо поддерживает, но, во избежание конфликта, предпочитает сохранять нейтралитет. — Ты не позор, — все-таки шепчет она, пусть и неубедительно. — Вот, — бросает на колени матери толстую бумажную папку со сценарием и, скрестив руки на груди, произносит, пока та неуверенно листает страницы с диалогами: — Мне предложили роль в фильме. Пробы должны были начаться в середине месяца, но их передвинули на конец сентября. Режиссер сказал, что у меня есть все шансы забрать эту роль себе. Тишина растягивается в минуту прежде, чем женщина, отложив кипу бумаг, поднимает морщинистое лицо на сына. — Теперь ты у нас актер? — И это все, что ты нашла сказать? — обиженно кривит ртом Тэхён, отодвинувшись от стенки. — Не «О, сыночек, я так рада за тебя!», не «Какая замечательная новость» или хотя бы сухое «поздравляю». Ты знаешь вообще, как много получают актеры за свою работу? На эти деньги мы наконец-то купим нормальный дом и сможем жить, как люди! — Тебя волнуют только деньги. — А что ещё меня должно волновать? — Допустим, твоя гордость, — резко вставляет та, будто только и ждала подходящего случая. Парень сконфуженно открывает и закрывает рот, а потом, шокировано усмехнувшись, подходит ближе. — Что? — Ты не глупый парень, должен соображать, каким способом молодые люди, тем более не из обеспеченных семей, получают роли. Тэхён, нервно смеясь, много кивает головой. — Давай, давай. Скажи это. — Через постель! — Через постель! — повторяет за ней оскорбленный парень, которому вдвойне больно слушать подобную желчь. — Вот как? Ты думаешь, я бы лег в кровать какого-нибудь извращенца ради роли? Такого ты обо мне мнения?! А что насчет таланта? Помимо всего этого!.. — указывает на свое лицо и тело еле контролирующий голос Ким. — У меня есть талант! Вот, что во мне заметили! А не просто смазливую мордашку! Мать, глубоко дыша, выдерживает тираду, не пряча уставших глаз, где нет ни намёка на понимание, и Тэхён режется об это безразличие. Если бы он мог сказать, насколько ему больно, если бы он только мог… он бы сорвал свой голос. Собственная мать считает его пустышкой, которая спит с богатыми людьми ради валюты. Чем он заслужил такие обвинения? Это ведь неправда! Парень трет лицо ладонью, пытается не допустить появления слез и продемонстрировать свою слабость. Все, с кем бы он ни общался, принимают его за ёлочную игрушку: снаружи ослепительная красота, а внутри — ничего. Человек, который не имеет права быть личностью, красивая обёртка. Прикусив губу, Тэхён пристально смотрит на мать, всем видом давая понять, как глубоко въелись под кожу её слова. — Я не сомневаюсь в тебе, — примирительно начинает женщина, однако брюнет на эту неудачную попытку закатывает глаза, — я не доверяю этим людям, пойми. Они могут ослепить тебя лестью, а потом поступить с тобой плохо. — Они не льстят, они видят то, чего ты не видишь! Что я хороший артист! А могу стать ещё и хорошим актером! — кричит Тэхён, и венки на его шее надуваются. — Но ты… ты и отец… Вы думаете, что я распутник, потому что выступаю перед богачами. Вот какого хорошего мнения обо мне мои родители, — парень едко улыбается и, выхватив с вешалки первый попавшийся пиджак, рысью несётся к выходу. Мать за ним начинает звать и бежит следом, но Тэхён советует ей идти к черту и, нащупав в кармане полупустую упаковку сигарет, закуривает. Госпожа Ким стоит в дверях, оглядывая полупустую улицу, боясь, что соседи могут услышать их крики, провожает взглядом обиженного сына. *** Газета, подгоняемая ветром и пылью, проносится по тротуару, между пешеходами, ветер, подхватывая её, манит за собой, к трассе, где временами быстро, временами медленно проносятся машины, автобусы, переполненные людьми, и грузовики. Газета не успевает попасть под колеса: кажется, ещё секунда, и произойдет неизбежное, но ветер буквально выдёргивает её из-под громадин и подбрасывает ввысь. Испачканная и мятая, она кружится по асфальту к обочине, пока не застревает в куче собранных листьев клена, опавших со временем. Но там она остаётся ненадолго — газету подбирает хромой бездомный. Он, кашляя не лучше больного туберкулезом, сплевывает под ноги и, раскрыв местами порванную газету, читает заголовки. Те же самые, которыми ещё недавно возмущался Тэхён. «Нью-Йоркский коллизий, или противостояние полиции и гангстеров». «Минимум выпивки, максимум кровопролития. Перестрелка на Бригхам Стрит». «По закону: полиция заключила под стражу двух членов преступной организации. Расследование продолжается». Бездомный, читая на ходу, ворчит себе под нос и, вспоминая годы войны, проклинает современность. Уморенный голодом или от того, что он контужен, мужчина, не глядя по сторонам, переходит дорогу и, слыша продолжительный сигнал, вскрикивает в испуге. Фары автомобиля мигают в предупреждении, а сигнал всё гудит. Хромой успевает уронить газету, а сам отпрыгнуть назад, избежав участи быть задавленным. Газета, вновь подхваченная ветром, летит в центр широкой трассы. Машина со свистом проезжает мимо бездомного, до сих пор гудя. Из неё выглядывает офицер и машет кулаком. — По сторонам смотри, балбес! — кричит испуганному мужчина. — Оставь, он сам испугался, — Намджун, расположившийся на заднем сидении, с неохотой просматривает записную книжку, составляя планы на неделю. Следующую часть пути они проводят в тишине, пока не приезжают в участок, где на лестничной площадке переговариваются полицейские. Намджуна приветствуют, отдавая честь. Инспектор вежливо кивает и бросает короткий взгляд на безоблачное небо: ближайшие часы ему стоит забыть о свежем воздухе и дневном свете — в камере его ожидают пойманные нарушители порядка. — Сэр, — пожимает руку Намджуна высокий и светловолосый офицер, — капитан Фойер. — Можем приступать. Допрос продолжается несколько часов; тех, что отказываются от сотрудничества, вынуждают идти на контакт через силу, однако, несмотря на решительные меры, желаемого Намджун до сих пор не услышал. Подозрения, что к перестрелкам приложил руку Майкл Скретч, весьма справедливые — это не может быть кто-то другой. Намджун уверен. Майкл давал недвусмысленные намёки в день их встречи в кабинете. И даже если зачинщики группировки никаким образом не связаны со Скретчами, Майкл мог быть тем, кто столкнул их лбами. Хорошая идея. Но для чего? В доказательство, что власть в городе принадлежит им? Или это провокация? Отвлекающий маневр? Может быть, но от чего Намджуна отвлекали? Инспектор задумчиво трет подбородок, не слушая ругань задержанного за стенкой. Мин Джихо постоянно твердит о связи Скретчев с итальянской семьей Конте. Они вместе работают достаточно долгое время, занимаясь импортом наркотиков. Но Намджун ведь всюду поставил своих людей, и ввоз наркотиков приостановился… «Черт, неужели они узнали об этом и убрали моих парней?» — загорается красным в уме инспектора. Он потирает лоб и хмыкает. Значит, догадались и убили, восстановив импорт. Внезапно Намджуна осеняет. Он удивленно подбрасывает брови вверх и смеется над своей невнимательностью. Перестрелка действительно была отвлекающим маневром, ведь остановить беспредел были призваны все патрулирующие машины и даже некоторые станции. В тот день, пока полиция занималась бандами, Скретчи получали товар. Ничего не объясняя, Намджун резко поднимается с места и входит в комнату для допроса, где в наручниках сидит заключенный и следователь. Пойманный член одной из ведущих банд самоуверенно хмыкает на внезапное появление инспектора. — О, смотрите. С каких пор желтолицым дают места в полиции?.. — в ту же секунду взятого под стражу бьют дубинкой в живот позади стоявшие офицеры. Намджун и бровью не ведет. Он, сохраняя привычное безразличие, садится на место следователя, бросив ногу на ногу. В помещении душно, пахнет сыростью и потом. У лампы, висящей над прямоугольным столом с пятнами, надоедливо жужжит муха. Ким терпеливо ждёт, пока заключенный придет в себя и закончит материться. — Что ты знаешь о Скретчах? — звучит серьезно Намджун, а из-за апатичного взгляда он кажется устрашающим, почти безумным. Обычно люди, с виду спокойные и благоразумные, настоящие деспоты. Мужчина напротив явно смешанной крови: смуглый, черты лица кривые, нос сломанный и опухший, когда-то говорил о принадлежности к истребленным индейским племенам, челка короткая и все равно лохматая. — Я знаю, что их не следует обсуждать с полицией, — хмыкает тот. — Почему в тот день вы стрелялись с людьми Буша? — Не твоего ума дела, ублюдок. Его снова хватают и бьют дубинками, но теперь уже по коленным чашечкам. Мужчина орет так громко, что муха, кружащая вокруг лампы, отлетает к стене и садится на неё, будто струсила. — Они убили Матео Руиза в начале лета, — севшим после удара голосом кряхтит кубинец. — Брата твоего босса? — уточняет Ким и слабо улыбается, мысленно аплодируя смекалке Майкла. — Да, его самого. Застрелили вместе со шлюхой в отеле. Наш босс долго пытался выйти на след, но у Матео слишком много врагов. Кивая, инспектор всего двумя вопросами доказал правоту собственных умозаключений. Он мог бы прямо сейчас встать и уйти, но желание открыть правду берет вверх, и, сев прямо, он добавляет: — И кто сдал вам Буша? — Майкл… — Скретч, — перебивает того Намджун, взглянув на муху, опустившуюся на стол рядом с его ладонью. Она быстро перемещается и, снова взлетев, садится на то же самое место, точно специально. Выждав нужный момент, инспектор замахивается и бьет по столу, напугав своим действием мужчину в наручниках, который с гримасой наблюдает за происходящим. Когда Намджун поднимает ладонь, муха, выпустив внутренности, лежит расплющенной. — Забавно… — рассеянно звучит кореец, вытирая руку платком. — Ведь именно Майкл Скретч — тот человек, который убрал Матео Руиза, — переводит взор на хмурого кубинца инспектор, — в отеле «Мирон», верно? *** Дверной замок щелкает, и, ловко спрыгнув с кресла горчичного цвета, Чимин бежит в прихожую, где разувается пришедший после работы Намджун. — Привет! — взбудораженно встречает его парень, одетый в тонкую кофту на пуговицах и свободного кроя серые штаны, которые ему купили вчера. — Я ждал тебя. Я дочитал книгу, которую ты мне подарил. Хочешь, я перескажу сюжет, и ты проверишь, как я запомнил? Намджун улыбается, отложив начищенные туфли на стойку для обуви, и, стягивая пиджак, проходит на небольшую кухню. Когда он только въехал сюда, квартира пестрила из-за яркого, но по современным меркам модного декора: ужасные красные шторы в белую полоску рябили глаза. Он многое сменил, включая мебель. Полностью переделал кухню, избавившись от пурпурных шкафчиков с черными ручками, от торшера с вычурными рюшками и от ярко желтого пуфика. — Мне все равно его жалко, — идет хвостиком за Намджуном Чимин. — Кого? Кита? — Да, он ведь не виноват в том, что просто пытался жить. Люди сами на него нападали, а он отбивался. Его считали монстром только из-за его расцветки и размеров. Он был другим, поэтому его ненавидели… А Ахав ослеплен местью — именно она стала причиной трагической концовки. Моби Дик, по крайней мере, в своей стихии, он не искал бед, люди их создавали, — Чимин смотрит в сторону и затихает, после чего, наполнив лёгкие кислородом, продолжает чуть тише: — это похоже на наш мир. Ты так не думаешь? — Думаю, — кивает Намджун и желает перевести тему на менее тоскливую, — ты ужинал? — Я — как он, — не реагирует на вопрос Чимин, шаркая одной ногой по шахматному кафелю, не понимая, почему вдруг сердце бьется в глотке, а не в груди — на самом деле его горло дерут рыдания, которые он мастерски подавляет в себе. — Ты не похож на двадцатиметрового альбиноса, — парирует второй, переводя все в шутку, хотя осознает, что хочет сказать ему парнишка. Возможно, он не ошибается. В его положении мысль о ненависти всего мира вполне логична. Быть «другим» среди «нормальных» — значит быть ненавидимым. Чимин открывает рот в попытке что-то произнести, но, передумав, замолкает. — Я начал искать работу. — Серьезно? — поворачивается к нему Намджун. Чимин приносит ему газету, в которой он отметил кружком пару вакансий. — Я пока просто рассматриваю… — Кем ты мечтал стать в детстве? — складывает пополам газету Ким и аккуратно опускает на круглый столик с ажурной скатертью. Они выходят в гостиную, где Чимин снова опускается в кресло, пока старший, скрывшись за дверью в свою спальню, переодевается. — Не помню. Это было так давно. — Хорошо, а кем ты хочешь стать теперь? — доносится глухо из-за прикрытой двери. Пак кривит губами, желая произнести вслух «счастливым», однако, посчитав этот ответ чересчур наивным, задумчиво подпирает подбородок костяшками пальцев. — А кем я могу без образования? Разве что мелким каким-то работником. Уборщиком или мойщиком посуды. Официантом, хотя нет, у меня руки слабые, я даже банку открыть не могу, — мрачнеет от осознания своей беспомощности парень и в который раз испытывает чувство стыда. — Значит, займемся твоим образованием, — наконец выходит из комнаты переодетый в домашние вещи Намджун. Чимин ненароком заглядывается на мускулистое тело, обтянутое бежевой кофтой без воротника и с длинными рукавами. Краснея, он останавливает внимание на крепкой груди и широкой спине. За таким человеком действительно как за каменной стеной. Чимин точно не видел никого красивее этого мужчины, а ведь встречался со многими. И ни один не сравнится с ним. Чимин делил кровать с ровесниками, с джентльменами, которых нельзя назвать джентльменами, постарше, даже со стариками. Ему, увы, не избавиться от этих воспоминаний, и иронично, однако приходится благодарить наркотики за то, что он смутно помнит каждый свой секс. По крайней мере, процесс. Отвращение к самому себе и миру в целом забыть невозможно. Чимин был девственником, когда его похитили: он даже не целовался с девушкой, поэтому абсолютно всё ему было в новинку. И, наверное, потому он начал воспринимать секс за обычные утехи, за грязь и порочность. В сексе, с которым его познакомили, нельзя было найти что-нибудь прекрасное и чувственное. Один лишь грех. Чимин не был особо верующим, но каждый раз, когда его пичкали наркотиками и толкали в объятия извращенцев, он молил бога прекратить его страдания. А со временем он стал молиться дьяволу и просил у него одного — страданий для тех, кто мучает его. Удивительно, но дьявол услышал его раньше, чем бог, раз подлецы теперь наказы. Более того, дьявол сам пришел к нему и протянул руку, освободил и забрал к себе. Теперь он стоит перед ним и нарезает хлеб. — Что значит «займемся моим образованием»? — сидит за столом Пак, возвращаясь в реальность. Намджун на миг оборачивается. — У тебя светлый ум, жаль такому пропадать. Учиться никогда не поздно. Я найму тебе гувернантку. Чимин аж давится воздухом от услышанного. Он округляет глаза, пытаясь сообразить, шутка ли это, но невозмутимость старшего рвёт эту надежду на частички. — Подожди… что? — Почему ты так удивляешься? Я же обещал помогать тебе. — Но это слишком, — парнишка хмурится и не может сказать, из-за чего именно щетинится: ужасно получать все и не иметь возможности дать что-то взамен. При таком положении начинаешь считать себя обязанным. — Ты… оплатил больничные счета, ты взял меня под свое крыло, теперь ты хочешь помочь мне с учёбой… Так много порой даже близкие родственники не делают для своих, а ты совершенно чужому… Боже, — прячет лицо в ладонях Чимин, мучаясь от сильных ударов сердца в груди. — Я не привык к этому. И ты мне никто. — Я твой… друг. — Друг? — поднимает на того блестящие глаза брюнет. — Ты не похож на моего друга. — Тогда старший брат, — утешительно улыбается Намджун и садится перед пытающимся спрятаться парнем. В сознании Чимина самопроизвольно вспыхивает и также быстро потухает мысль: «Я не хочу, чтобы ты был мне братом». Он застывает, не зная, откуда вдруг такое раздражение к предложению Намджуна быть братьями. Он сжимает кулаками край кофты и избегает чужого взгляда, боясь, что его мысли прочтут. — Ты переживаешь из-за того, что не можешь отплатить мне? — догадывается инспектор, наблюдая, как наливаются кровью щеки младшего. Тот кивает. — Лучшей оплатой на моё добро — твой успех. Я хочу, чтобы ты жил полноценной жизнью. Чтобы у тебя была хорошая стабильная работа, свой дом или квартира. Хочу, чтобы ты завел семью, потом у тебя появятся детишки. С тобой многое случилось, но я вижу, что тебя это не испортило. Ты заслуживаешь помощи. — А если… — замолкает, немного подумав, заканчивает мысль: — если у меня не получится стать успешным? Я тебя разочарую. — У тебя вся жизнь впереди, и попыток достичь желаемого будет немало, — подмигивает Намджун, обнажая в улыбке очаровательные ямочки, в которые Чимин окончательно и бесповоротно влюбляется. Он смотрит на них, покрывается персиковым румянцем и никак не может избавиться от навязчивой идеи поцеловать своего спасителя, который заменил ему семью, друзей и даже бога. Его идеал с милыми ямочками на щеках, коих он не против коснуться, чтобы проверить их глубину. Сам того не замечая, Чимин тоже расплывается в улыбке, и глаза его превращаются в щелочки. — Ты такой добрый, — бурчит под нос брюнет и уводит взор, не в силах унять жар тела. Этой ночью Чимин спит плохо: он вертится с бока на бок, глядит в потолок и, улыбаясь как дурак, думает только о мужчине за соседней стенкой, чья улыбка покорила его сердце. Разве законно быть таким идеальным для мира, где властвуют негодяи? Сколько всего хорошего сделал для него Намджун: от спасения до просвещения. Говорят, принцев на белых конях не существует — тогда кто такой Ким Намджун? Парень ложится на левый бок, прячет руку под подушку и, подавляя непрошеную улыбку, прокручивает раз за разом все минувшие дни рядом с тем, кто помогает ему идти дальше. И пока весь Нью-Йорк дремлет, Пак Чимин, не осознавая, впервые влюбляется. *** У наслаждения тоже есть обратная сторона, как и у всего, что нас окружает. У любви это ненависть, у света — тьма, а у веселой ночи — зловещее похмелье, с которым Тэхену придется побороться. Потолок плывет, стоит ему распахнуть тяжелые веки. Он даже не делает попытки подняться, прекрасно вызубрив правило номер один в утро похмелья — никаких резких движений, иначе голова взорвется. И все-таки ему ужасно, именно что ужасно. Он трет глаза, терпит тошноту и, убрав с себя руку малознакомого парня, с которым он переспал, голым ковыляет в туалет опустошить желудок. Не понятно, зачем люди напиваются до скотского состояния, зная наперед, что на следующий день им будет худо? Он снова зарекается никогда не пить, чтобы вновь нарушить свое слово. Холодный душ облегчает его страдания: по крайней мере, теперь он не чувствует себя слизняком, по которому проехалась машина. Незнакомец, блондин, спит животом вниз, лица его не видно, зато Тэхён отлично видит его голую задницу. Ворча, он натягивает на себя штаны и ищет затерявшуюся кофту. Сев на колени, заглядывает под двуспальную кровать, проверяет в простынях, под креслом и даже в шкафу, где висят одни пустые вешалки. У Тэхёна вдруг дежавю. В последнее время как будто высшие силы приводят его в Плазу, где он совершает глупые ошибки. Секс по пьяни — первая в его длинном списке. Он застывает на месте, облокачивается головой на дверцу шкафчика и тяжело вздыхает, словно на его плечи легло само мироздание. Может, все вокруг правы… родители правы, и он не знающий границ дурак? Взгляд переносится на спящего, от которого Тэхёна резко тошнит — перед ним доказательство его ветрености. Парень закатывает глаза, так и на отыскав кофту, хмурится, поскольку пиджака, в котором он выбежал из дома, тоже нет. Черт знает, где он их оставил. Стон отчаяния срывается с его уст, он плюхается на кровать и тут же брезгливо отшатывается, заметив на голубой наволочке большое пятно с желтоватым оттенком. Догадавшись, какого рода это пятно, Тэхён, осатанев, вскакивает с места, обувается и, положив глаз на чужой пиджак, присваивает его себе, скрыв наготу хотя бы немного. — Эй, приятель, — обойдя деревянную кровать, пинает коленом свисающую ладонь брюнет, — деньги на такси одолжи. Незнакомец бурчит нечто невнятное и, перевернувшись на правый бок, прячет лицо в подушку. Тэхён раздраженно закатывает глаза и, схватив мятые штаны случайного партнера на одну ночь, щупает карманы. Портмоне оказывается не таким толстым, но в нём Ким находит купюры на такси и фото маленького мальчика, видимо, ребёнка. Непонятное чувство разрастается в груди, во рту кислый привкус желчи. Тэхён мог бы солгать и скинуть всё на изжогу, но увы, это не она. Это нечто неприятнее — стыд. Этот маленький мальчик, вероятно, ждёт папу с работы, дарит ему свои рисунки на Рождество, а тем временем его папаша трахается в отелях с парнями. Как мило. Не желая более задерживаться в пропахшем перегаром и сексом номере, Тэхён выходит в пустой холл и, зачесывая волосы пальцами, направляется к лифту, откуда выходят дамы и их кавалеры в дорогих одеждах: бархат и натуральные меха, кружева и короткие юбки — все, что любят стены Плазы. Тэхён входит в кабинку, при этом смотря под ноги. Погруженный в мысли, он сперва и не замечает, что, на редкость, швейцара, нажимающего на кнопки, нет, поэтому давит большим пальцем на «1» самостоятельно. Руки постоянно тянутся к заднице, потому что она ноет, подвергшаяся грубым ласкам, в ушах звенит, да и чувствует он себя неловко из-за внешнего вида. Пиджак не в силах полностью прикрыть грудь. Здешние люди донельзя догадливы и сразу сложат два и два. К тому же вульгарные красные отметины на шее красноречивей любых слов. Тэхён, проклиная весь белый свет, прячет отметины ладонями, изображая, будто трет горло. Лифт, украшенный зеркалами и мозаикой, медленно опускается вниз, а вместе с ним и самоуважение Тэхёна, однако, стоит позади него стоящему человеку заговорить, как самоуважение его оказывается под землей со скоростью света, побив рекорды. — И кто за кем следит? — обыкновенной усмешке удается пробраться под одежду и ужалить его кожу. Тэхён, распахнув веки, слышит свист падающего в пятки сердца. Он тотчас узнает этот голос — не узнать его невозможно: местами вибрирующий, то ли высокий, то ли низкий; акцент, режущий слух, и насмешливые нотки, которые, словно поставленные удары, отправляют в нокаут. Тот самый голос, который стонал над ним и сумел засесть в голове, несмотря на пролетевшее время. Проклятье. Соскребав остатки своей гордости, Ким набрасывает на себя маску и оборачивается с самодовольным видом. Этот итальянец корейского происхождения… этот грубиян с отличным вкусом в одежде и улыбкой, о которую можно пораниться. Что за человек перед ним? Тэхён видит его в третий раз, а как будто впервые. Чон, одетый в костюм песочного цвета от знаменитого кутюрье, стягивает с носа очки в медной оправе и, вытянув один уголок рта вверх, весь подбирается. Если скажет, что не рад встретить эксцентричного красавца, с которым он однажды провел ночь и сгорел заживо, — значит, нагло солжет. Тэхён умеет удивлять: этот парень полон личностей. То ли высокомерный, но страстный партнер, умеющий доставлять наслаждение; то ли отличный певец с бархатным, с проникающим в душу голосом; то ли эгоцентричный мальчишка, которому, судя по всему, нравится девиз «кто не рискует, тот не пьет шампанское». Хосок пристально рассматривает внешний вид рядом стоящего, задерживает взор на ключицах, которые Тэхён плохо прячет, усмехается. — О да, я тридцать кварталов пробежал специально, чтобы увидеть тебя, — саркастично отвечает Ким и отворачивается не потому, что не желает продолжать разговор, а потому, что собеседник, тяжело признаться, смущает его. Он выглядит как голливудская звезда, а Тэхён — как дешевая шлюха, за которую он его и принял в то ненавистное утро. Ким еле сдерживается, чтобы не треснуть себя по лбу, вместо этого со всей силы кусает щеку изнутри и умоляет лифт спуститься быстрее. — Похоже, у кого-то была бурная ночь? Ты своим привычкам не изменяешь, — усмехается Хосок с прозрачным намёком и сокращает дистанцию, рассматривая его растрепанную шевелюру. — Плаза — это единственное место, где ты спишь с мужчинами? Щеки Тэхёна сперва бледнеют, затем становятся малиновыми от ярости, и наконец он краснеет от смущения. Парень цепенеет, лихорадочно придумывая колкий ответ, но все мысли сосредоточены только на словах матери. Родители, клиенты в баре, этот самонадеянный итальянец… Они все его оскорбили… Они все считают его куском мясом, а он, дурак, своими поступками только подтверждает эти замечания. Тэхён прикрывает веки, стараясь совладать с бурлящими эмоциями и, натянув фальшивую улыбку, нехотя смотрит на мужчину. — Помолчи, от твоего акцента мои уши плачут. — Ты не жаловался в ту ночь, — не теряется Хосок, плечом опирается о стену, затем скользит взглядом вниз, задерживает кокетливый взгляд на округлой заднице, и брюнет это замечает, становится к нему всем телом, — просил стонать меня громче. — Представления не имею, о какой ночи ты говоришь, — качает головой Тэхён, театрально изображая невинность, на что Чон тихо смеется. — Я тебя впервые вижу. Ты здешний швейцар? — Будь оно так, ты бы на меня не злился. До сих пор обижаешься? Злопамятные люди, как показывает статистика, зачастую страдают бессонницей. — Просто у меня физическая непереносимость наглецов. Когда они рядом, меня начинает тошнить, — шипит тот и делает попытку отвернуться, однако Хосок не позволяет этому случиться. — Я не понимаю твою неприязнь ко мне, ведь я попросил прощения. Да, я совершил ошибку, но тут же исправился, а ты решил поиграть в гордеца. — Моя гордость дороже тех бумажек, что ты мне бросил в то утро! — помрачнев, выдёргивает свою руку из чужой Тэхён. — Сказал тот, на ком чужая одежда и засосы! Смачная пощечина заставляет Хосока отшатнуться, а звук её удара как будто морозит воздух. Между ними пролегает необъятная пропасть, кишащая всякими тварями. Хосок не двигает головой, однако его желваки твердеют и черты лица заметно заостряются. Тэхён не видит его глаз, но чувствует их тяжесть даже сейчас. Он дышит глубоко и отрывисто, словно только что пересек финишную прямую эстафеты. Смесь самых различных чувств спазмами отдает в желудке. Тэхену и страшно, и обидно, он злится и в то же время сожалеет о своей пощёчине. Растерянный, он продолжает играть свою роль и не извиняется — во всяком случае, удар был заслуженный. Никто не смеет его оскорблять. Хосок наконец-то подаёт признаки жизни: мужчина касается места удара, потирает скулу и, вонзившись острым взглядом в парня напротив, произносит с нотками стали: — Кажется, я надавил на больную мозоль. — Ты допустил очередную ошибку, — шатко выговаривает Тэхён, и Чон замечает странный блеск в карамельных глазах; меж тем двери лифта за спиной Кима открываются. — Кто ты такой, чтобы судить меня? Правильно, никто. Так что буэнос диас, — сплевывает желчью брюнет, покидая кабинку, которую в тот же миг заполняет толпа. Хосок пафосно надевает очки, оставляет позади лифт, тем не менее не следует за сбежавшим раненным колкими словами парнем, кричит ему в догонку: — Буэнос диас переводится как доброе утро, и это испанский, полиглот! Однако Тэхён демонстративно его игнорирует, покидая стены Плазы. Хосок ощутимо меняется в настроении. Последнее, чего он хотел, — это поругаться с ним, но каждая их встреча заканчивается одинаково. Они как пламя и стог сена — несовместимы. Тэхён сложный, вспыльчивый и высокомерный, он не понимает, чего хочет, и вместо диалога предпочитает сарказм. Хосок был знаком с женщинами с подобным характером, и сохрани господь тех, кто пытался ужиться с такими. Тем не менее к Тэхёну тянет, его хочется видеть всё чаще, но в планы Чона интрижки не входили. Рано или поздно ему нужно вернуться на Сицилию, где его ждёт много работы, а Ким Тэхён — это одна ночь. *** Женский с хрипотцой голос медленно тянет ноты, то понижая его, то, словно соревнуясь, берет выше, своим исполнением награждая гостей мурашками. Зал, затаив дыхание, наблюдает за певицей в блестящем золотистом платье, пока та, окруженная светом софитов, чарует каждого, кто хоть немного знает толк в хорошей музыке. Оркестр позади женщины, гордясь собственной игрой, наполняет ресторан приятной мелодией джаза. Саксофон выходит на первый план, стоит певице уступить ему место. Под бурные аплодисменты музыканты кланяются и исчезают за бордовой шторой, которая опускается на сцену, и в ресторане загорается свет. Гости возвращаются к трапезе — теперь вместо клавиш и саксофона шумят фужеры и столовые приборы, а приглушенные голоса посетителей создают ненавязчивую какофонию. — Она замечательная, правда? — находясь под приятным впечатлением после исполнения, улыбается Юнги. Чонгук бросает на него беглый взор и опускает белое полотенце на колени, дожидаясь, пока официант откроет для них шампанское. — Вайола Стенли, она выступала на благотворительном вечере у мэра в прошлом году. Сейчас она поет даже лучше, — им приносят блюда и закуски из дорогих моллюсков, — она тебе понравилась? — У неё глубокий уникальный голос, — отпивает глоток шампанского Юнги и оглядывается вокруг. За круглыми столами с белоснежными скатертями сидят люди, которые отличаются друг от друга лишь количеством драгоценностей и каратами камней. Девушки, наряженные в изысканные платья с глубокими декольте, сверкают не только улыбками, но и массивными бриллиантовыми украшениями: громоздкие серьги свисают вниз подобно спелым грушам. На тонких припудренных шеях, словно змеи, обмотаны жемчуга, изумрудные ожерелья или полупрозрачные шарфики с гипюровой вышивкой. Сопровождающие красавиц джентльмены тем временем хвастаются перстнями или дорогими карманными часами с позолотой. Зализанные прически блестят под светом хрустальных люстр с, казалось бы, сотней лампочек. Это типичные гости подобных заведений. Атмосферу ресторана французской кухни, которому соответствует и интерьер, и изысканные блюда, подача коих достойна отдельных комплиментов, вежливый обслуживающий персонал, разрушают они — богачи со своими вульгарными привычками из кожи вон лезть, лишь бы показаться. Юнги переводит взгляд на Чонгука и подмечает в уме, что он не такой. В его манере речи, в повадках и жестах нет той навязчивости, которой американцы известны за границей. Он расслаблен, его движения лёгкие и непринужденные, будто он у себя дома, когда как рядом находящиеся гости тщательно следят за каждым своим шагом. Джею всё равно на чужое мнение, хотя в первый день их знакомства Юнги поспешно счел его за высокомерного миллионера, который привык сорить деньгами и ставить себя выше других. Приятно знать, что он ошибся с этим мнением. Чонгук вскоре замечает пристальное внимание к своей персоне, вопросительно улыбается, на что Юнги, пойманный с поличным, качает головой, принимаясь за ужин. — Ты решил свои сегодняшние дела? — Их за короткий срок не решить, — откашливается Скретч, не желая развивать эту тему. Вновь доносится музыка, но на сей раз играет один пианист, поддерживая расслабляющее настроение в зале. — Я не дурак и все прекрасно вижу, — не смотрит на мужчину Юнги, играясь вилкой и ножом в тарелке, — это связано с нынешней обстановкой в городе, верно? — Увы. — Тебя посадят? — поднимает серьезный взор на Чонгука Мин, и тот в ответ самоуверенно улыбается. — За что? — Ну… за то, чем ты промышляешь. Ты не божий одуванчик, так что я волнуюсь. Скажи мне честно, что происходит? Ты сегодня был на взводе, потом приезжал твой брат… Я просто переживаю, — Чонгук несколько секунд рассматривает собранные у переносицы брови, следит, как Юнги дует губы, еле двигая ими, в попытке незаметно что-то проворчать. Ну и как в такого не влюбиться? Сидит в своем красивом коричневом костюме с тонкой рубашкой, которая на ощупь прямо как его кожа. Чёлка, пусть и зачесанная, все равно падает на лоб, и Джей еле держится, чтобы не убрать её с чужого лба. — Не думай обо мне, — мягко произносит Чонгук после затянувшейся паузы и все-таки наклоняется над столом, чтобы зачесать его чёлку. У Юнги сердце бьется птицей в клетке. — Я всё решу, обещаю. Так что тебе от меня никуда не деться, — усмехается Скретч и садится на место. — Я и не собирался бежать. Я не из тех, кто бросает в беде, — твердо говорит брюнет и замолкает, обдумывая свою реплику. — Просто знай, что ты можешь положиться на меня, хоть толку от меня никакого. — Заблуждаешься, жемчужинка. Ты — источник моей силы, — улыбается ему Чонгук и протягивает ладонь, сплетая их пальцы, — как ты и говорил днем, чувства — это повод двигаться вперед, так что мои чувства к тебе станут для меня вечным двигателем. Юнги сжимает его ладонь и не может поверить, что это происходит с ним взаправду. Как будто его реальность разделилась на две части: одна, где он вечно страдает, а вторая — в его объятиях. Кого-то греет солнце, Юнги же вместо солнца над собой видит Чонгука. Люди дышат кислородом, а Юнги — его парфюмом, поэтому он так часто зарывается носом ему в грудь. Всех держит на земле гравитация, но с Юнги этот закон не действует: Джей Кей Скретч заставляет его ноги отталкиваться от земли и взлетать. Это мальчишеское чувство. Весьма странное, однако сильное. Настолько, что Юнги страшно. Когда есть, что потерять, начинаешь бояться всего, пытаешься уберечь, не дать отнять. Жадность в любви опасней жадности материальной. Она сводит с ума. Юнги кажется, что он уже теряет рассудок, потому что ему не хочется ничего, кроме Чонгука. — Ешь, — мягко кивает на блюда мужчина, убирая руку, — ты питаешься как цыпленок, поэтому цель сегодняшнего свидания — откормить тебя. — У нормальных людей цель свидания — это получше узнать друг друга. — Так неинтересно, — цокает языком Джей, сделав глоток с фужера, — мне нравится узнавать тебя постепенно. Ты раскрываешься, как бутон розы, дразнишь своей красотой, внутренним миром и ароматом. Я наслаждаюсь этим зрелищем, — плотоядно звучат последние слова, вынуждая Юнги крепче сжать вилку от смущения. — А ещё я наслаждаюсь видом твоей шеи. Расстегнуть две верхние пуговицы рубашки было отличной идеей, — хмыкает Джей, взглядом облизывая чужое горло и выпирающую ключицу. Он держится хладнокровно, но возбуждение накрывает его одной волной за другой — особенно, когда парень кусает свою губу. Чонгук делает глубокий вздох и отводит взор, перекинув ногу на ногу, чувствуя, как реагирует в штанах член. Он сводит его с ума. — Я на минуту, — салфеткой коснувшись уголков рта, поднимается со стула Мин, направляясь в уборную под тяжелым взглядом Скретча. Парень останавливается у зеркала и, поглядев на себя, открывает воду. Он стоит так несколько минут, просто разглядывая себя. Как атмосфера могла накалиться за один миг и всего одной фразой? Юнги мокрыми руками проводит по горящим щекам и никак не выкинет из головы голодный взгляд Чонгука. То, как он на него посмотрел, даже сейчас вызывает орду мурашек по позвоночнику. Юнги то жарко, то холодно. Парень стягивает с себя пиджак и кладет его на стойку с полотенцами, пока мокрыми пальцами поправляет выбившиеся из прически пряди. Дверь слева открывается. — Ты долго, — Чонгук запирает за собой и, спрятав руки в карманы, заглядывает в каждую кабинку, подпирая двери ногами. Никого. Это именно то, на что он рассчитывал. — Я собирался уже выходить, пойдем, — брюнет хватает пиджак, но тотчас деревенеет, не в состоянии шевельнуться. Джей обнимает его сзади, руками поглаживая его бедра. Они стоят напротив зеркала, через которое Чонгук изучает побледневшее лицо парня. Нахмурившись странной реакции, он решает проверить свои догадки и, целуя того в шею, поднимается руками выше. — Не могу ждать до дома, — шепчет, обжигая дыханием, ему в ухо и целует в щёчку, лижет мягкую кожу, спускаясь к его губам. Дыхание Юнги сбивается, но он по-прежнему напряжен, и это чувствуется. Чонгук хмурится больше, нежно хватает парня за подбородок, глубоко целует, языком проводя по деснам, ловит чужой, сосет и трется пахом о его задницу. Юнги отвечает на чувственные ласки, одной рукой обнимает его за шею. Тело моментально реагирует, в брюках тесно, член начинает ныть, и все же рассудок начеку, не позволяет раствориться в моменте полностью. А так хочется… Ведь Чонгук целует умопомрачительно: его язык знает, куда следует надавить, где остановиться, чего коснуться. Джей облизывает нижнюю губу, кусает её, отчего Юнги стонет. Это раззадоривает Скретча. Сжав руками половинки, он сильно мнет их, целуя парня в ключицу. Юнги сладко постанывает, откинув голову назад, будто приглашая расцеловать себя всего, чем Чонгук и пользуется. Языком проводит по коже, рисуя только ему известные узоры, мягко целует, изредка оставляя любовные укусы, и, заметив, как дрожат чужие зажмуренные глазки, победно улыбается. Его руки касаются поясницы, давят, заставив оттопырить попку. Странно… он не выглядел таким податливым вначале. Джей остаётся в недоумении, продолжая свою игру, и только опустив пальцы на спину, он получает ответ на свой немой вопрос. Юнги, словно очнувшись от гипноза, резко толкает локтем мужчину от себя и, глубоко дыша, спешит надеть пиджак. — Не так быстро, — успевает выхватить одежду Джей, бросив в сторону. — Что ты делаешь? — недовольно хмурится на его действия Мин, встретившись с черными глазами, в которых отчетливо замечает не то злость, не то обиду. — Это ты мне скажи, что ты делаешь? Снова скажешь, что тебе некомфортно? Смотри, здесь пусто, никого нет, — бьет ногой по двери кабинки Скретч. Та легко отворяется, показывая пустоту. — Объясни, что с тобой происходит? — Ничего, — под нос отвечает Юнги, не зная, чем оправдать себя на сей раз. Он понимает, что его поведение со стороны выглядит странно, и это обижает мужчину. Любого бы обидело. Мин сжимает губы, бегая глазами из стороны в сторону, чувствуя себя загнанным в тупик зверьком. Чонгук сконфуженно следит за его состоянием, мрачнеет пуще. — Ты что, боишься меня? — Что?.. — в шоке раскрывает уста младший. — Нет. Дело не в тебе. Джей дёргает бровью и замолкает, ожидая объяснений, которых не следует. Он задумчиво скрипит зубами, пытается найти причину столь резких перемен в парне. Внезапно он вспоминает их завтрак: и тогда, и сейчас Юнги съежился, когда он прикасался к его спине. Взгляд становится тверже, и радужка темнеет до такой степени, что поглощает блеск в глазах. — Сними рубашку, — набатом звучит в ушах Юнги. — Зачем? — Если доверяешь мне — сними рубашку, — подходит ближе Чонгук, скрестив руки на груди, — хочу увидеть, что ты от меня скрываешь. — Не понимаю, о чем ты говоришь… Нам надо идти, вдруг кто-то захочет зайти, — брюнет делает попытку бежать, но его аргументы не звучат убедительно, и Скретч, взяв того за локоть, тянет обратно и сам начинает расстегивать пуговицы рубашки. — Чонгук!.. Прекрати, ты сейчас порвешь мне одежду! — Я хочу, чтобы ты был честен со мной, — он рывком дёргает вниз, обнажая белоснежное плечо, однако Юнги быстро тянет ткань обратно, подпитывая чужое любопытство. — Я прошу тебя, Юнги. Сжимая кулаки, Мин качает головой и оборонительно держится за свою рубашку, не позволяя себя раздеть. Только когда Чонгук замечает стеклянные глаза рядом с собой, он отказывается от своей затеи и пятится назад, осознавая, что оказывает сильное давление. В помещении слишком тихо, почти слышно, с какой силой бьется сердце под ребрами Юнги. Чонгук чувствует вину и обиду, однако более не настаивает, встревоженный чужим страхом. Он впервые видит его таким уязвимым. — Если я тебе покажу… — вдруг нарушает молчание парень, смотря в пол. — Жемчужинка, — в мольбе вздыхает Джей. — Я уродливый, не хочу, чтобы ты это видел. — Даже тебе запрещается говорить о себе гадости, — подходит вплотную Чонгук, утешительно целует того в макушку, — я люблю тебя, ты самый красивый парень, которого я когда-либо встречал. Понимаешь? Так… в чем дело? Ничего более не добавляя, Юнги, отпустив свои сомнения после минутных колебаний, снимает рубашку и, встав к нему спиной, прикрывает веки, словно этот жест поможет пережить ему момент, который он старательно оттягивал. И вот он перед ним, показывает всего себя, ничего не скрывая. Настоящий Мин Юнги. Брюнет не видит реакцию, однако хорошо слышит над собой тяжелое дыхание. Ему остаётся лишь додумывать, что чувствует Чонгук. Меж тем сам Чонгук буравит взглядом спину, исполосованную от начала до конца. Сперва он даже не верит увиденному, это больше похоже на галлюцинацию, тем не менее Джей не балуется наркотиками, чтобы они у него появились. Чем дольше он глядит на шрамы, тем тяжелее ему держаться. Они всюду, разных размеров, длины и форм, местами свежие, где-то уже старые, почти зажившие. Там, где удары сильнее, полосы плотные и опухшие. Судя по форме, Юнги били разными предметами. Чонгуку больно, он как будто чувствует каждый удар, пропускает его через себя и, прикрыв на миг веки, касается пальцами длинного розоватого шрама. Юнги от прикосновения вздрагивает. — Кто? — не своим голосом спрашивает Скретч. — Этого я и боялся, — поворачивается к нему парень, Чонгук его резко хватает и долго целует в лоб. Ему не нужно услышать имя, чтобы понять, чьих грязных рук это дело. Он ради Юнги подавляет в себе ярость, хотя всеми фибрами души хочется поехать на виллу и задушить старика голыми руками. Раскромсать. Стереть в порошок, а потроха отдать шакалам, потому что только они съедят такую падаль. Неконтролируемая жажда крови отражается в его стальном взгляде и заострившихся чертах лица, которые он прячет в чужой макушке, успокаиваясь ароматом мягких волос. Юнги — его успокоение, но даже ему в данный момент тяжело остудить бурлящую ярость. — Он больше пальцем тебя не коснется, клянусь тебе, — в горле першит, Чонгук откашливается и сам одевает парня. — Никогда в жизни. — Ты убьешь его? Накинув на его плечи пиджак, Скретч лишь усмехается, а Юнги, который в глубине души боялся получить ответ на свой вопрос, следует с ним на выход. Они приезжают в особняк Скретча к десяти часам ночи. Чонгук его от себя не отпускает, ухаживает и постоянно целует, словно пытается лаской компенсировать свое безучастие. В комнате полумрак: горит одна прикроватная лампа. Окна закрыты, не впуская шумы мира внутрь; из-за штор пробивается лунный свет, освещая темные углы. Чонгук, задумчиво щелкая зажигалку, глядит на узоры индийского ковра, только в голове его совершенно иные мысли. Появилась ещё одна, причем веская причина убрать главу семейства Мин. Скретч желает избавиться от старика и его сообщника как можно скорее, но сперва необходимо забрать Юнги. От одной мысли, что ему причиняли боль, Чонгука мутит. Ему сразу хочется пускать кровь. Его малыш, сколько же он всего вытерпел? А Чонгук хоть и был рядом с ним, но не защищал, позволил прикоснуться к своему сокровищу. Чонгук грустно хмурится, вспоминая уродливые шрамы. Теперь ясно, почему он его отталкивал — Юнги боялся вновь быть избитым. Он рискует каждый день, находясь с ним. Скретча это осознание сбивает с ног, оно, как паразит, пожирает его изнутри. — О чем думаешь? — приближающийся голос возвращает Чонгука обратно на землю. Мужчина поднимает мутный взгляд на вошедшую фигурку и широко улыбается, вытянув к нему ладонь. Юнги хватается за неё и, ахнув от неожиданности, оказывается на чужих коленях. — Это другое дело, — касаясь пальцами жемчужин на шее парня, довольно хмыкает Чонгук, — тебе очень идет. — Все-таки добился своего, — закатывает глаза Юнги и окольцовывает своими ногами его талию. — Ты сомневался во мне? Я всегда добиваюсь своего. Всегда, — Чонгук смотрит на балдахин и лукаво скалится. — Разве я не говорил, что однажды буду с тобой в этой кровати? Юнги тоже оглядывается и смутно припоминает ночь вечеринки, где ему признались в любви. Щеки багровеют, и улыбнувшись, парень кивает. Не желая ждать ни секунды, Чонгук, схватив того за скулу, глубоко целует. И весь остальной мир перестает существовать. Юнги отвечает с жаром, соединяет их языки в беспорядочном танце, пока руки, обнимая массивную шею, сжимают чужие лопатки. Жар, будто они в самом сердце лесного пожара, захватывает тела, лишая шанса на побег. Нет ничего, кроме этой ночи, нет никого, кроме них двоих. Чонгук прижимает его к себе за ягодицы, отвлекаясь от рта, целует шею, жадно облизывает места, где до этого оставлял засосы, добавляет новые и наслаждается его неспокойным дыханием. — Дыши для меня. — Но я задыхаюсь, — отвечает впопыхах парень, не успевает сглотнуть, как Чонгук вгрызается в его губы. Они медленно раздевают друг друга; Чонгук мечется, потому что хочется взять его медленно и в то же время его трясет от порыва сорвать с него одежду, толкнуть на постель и съесть целиком. Похоть смешивается с нежностью, этот коктейль бьет в голову. В каждом их взгляде, в каждом жесте и поцелуе прослеживается им одним понятная связь. Чонгук ласкает его обнаженное тело, тянется губами к его спине, целует каждый шрам. Юнги от его касаний млеет, зарывается носом в плечо и трется бедрами о стояк, сам пробуждает голодного зверя. Мужчина рычит, сдавливая маленькое тело в своих объятиях. — Люблю в тебе все, — продолжает лизать его шею, аккуратно опускает на кровать и нависает сверху, любуясь им, как произведением искусства. На Юнги нет ничего, кроме жемчужного ожерелья. Чонгук хмыкает, жалеет, что не умеет рисовать, потому что Юнги достоин быть запечатленным на холсте в таком положении и виде. Мужчина наклоняется, осыпая его грудь и ключицы поцелуями, хватает зубами соски, упиваясь стонами, которые звучат над его головой. Юнги мычит и зарывает пальцы в его волосы, оттягивает, но просит не останавливаться. Чонгука дважды просить не надо: ртом он ласкает его соски, целует ключицы, захватывая зубами жемчуга, вместе с ними целует Юнги. Медленно, будто цветок. Их губы наливаются кровью, опухают, однако влюбленных это не останавливает. Их поцелуи неторопливые, хоть и страстные: Чонгук играет с его языком, одновременно дразнит рукой, поглаживая худые бедра. Скретч разрывает поцелуй, смотрит на разбухшие губы с жемчугами между ними, поражается красотой картины и вновь впивается в агрессивном поцелуе. Контраст температур между влажными горячими губами и холодными бусинами жемчуга бьет в голову: они оба слетают с тормозов и углубляют поцелуй, переплетая скользкие языки. Чонгук зарывается в его волосы, вгрызается в его рот, будто желает съесть. Юнги стонет от удовольствия, обвивает его шею руками и взимает его тело в себя. Их секс медленный и чувственный. Чонгук двигается в нём с оттяжкой — так, словно под ним хрупкое стекло. Широко раздвинув его ноги, он придерживает парня за бедра, толкается все глубже, пока Юнги, выгибаясь, мечется на пропитанной потом простыни. О, как он прекрасен в своем желании. Сгорая, он восстает подобно фениксу, и несмотря на свою страсть, Юнги выглядит как ангел. Невинный маленький ангел в руках грешника. — Пожалуйста… Пожалуйста… Чонгук тянется к нему за очередным поцелуем, потому что жить без них не может, рычит в его рот и, схватив обе его руки, поднимает над головой. Он полностью выходит, снова пристраивается, проводя влажным членом по колечку мышц, и, не предупредив, входит до конца. Юнги громко вскрикивает, зажмурившись. Кожа его становится гусиной от контрастных ощущений в теле. — Ш-ш-ш, — двигаясь быстрее, кусает его бедро Джей. Не переставая смачно толкаться, он берет ожерелье и, связав им кисти Юнги, кое-как цепляет за изголовье деревянной кровати. Парень, вопросительно хмурясь, бурчит. — Так нечестно! Я хочу трогать тебя, — дёргает руками, однако жемчуга закрепились намертво. Чонгук приподнимает его за поясницу и натягивает на себя, набирая темп. Юнги тут же забывает про связанные руки, срываясь на стоны удовольствия. Чонгук впервые так глубоко, и это вызывает в нём новые ощущения. По спине проносится холодный пот, Юнги обнимает его торс ногами, соскальзывает и старается притянуть к себе ближе, хотя ближе некуда. Кожа к кожа. Плоть к плоти. Воздух наполняется ароматами их потных тел и секса. У Юнги кружится голова, он смотрит на люстру, пытается контролировать голос, но ему так хорошо, так горячо, что стоны сами просятся наружу. Шлепки голых тел отскакивают от стен и возбуждают больше. Чонгук усмехается, смотрит вниз, насаживаясь до упора. — Боже… Когда закончим, я тебе это ожерелье на голову надену! — глубоким голосом стонет Мин, мечется в постели не в состоянии ничего сделать. Он лишь сжимает и разжимает кулачки, жалобно скуля от жажды прикоснуться к красивому телу, на котором выступила испарина. — Когда я закончу, ты двигаться не сможешь, обещаю, — подмигивает Чонгук и, облизав его грудь, забывает про нежность, трахает его остервенело. Слово он сдерживает: Юнги, которого доводят до оргазма два раза подряд, успев только выплюнуть угрозы, вскоре засыпает от усталости. Чонгук хихикает и, аккуратно освободив его кисти, ложится рядом. Он стережет сон любимого, поглаживает его щеки и, нежно чмокнув в губы, прикрывает веки.