Просперити

Намджун покидает Нью-Йорк ранним утром, до восхода солнца, и Чимин с ним не прощается. Впрочем, он и до его отъезда не выходил из комнаты, стыдясь смотреть в глаза, прятался, дожидаясь пока не останется в квартире один или пока не придет гувернантка. Находиться в одном помещении с человеком, который отверг его любовь, не только смущающее чувство, вдобавок это унизительное ощущение. Чимин, если бы мог, провалился бы сквозь землю, в самые чертоги дьявола и закурил бы с ним, если бы не курил. А в ту треклятую ночь ему страшно хотелось скурить все сигары в городе, лишь бы успокоиться. Едва ли никотин его бы выручил. В день сборов Чимин слышит за запертой дверью тяжелые шаги и мужские голоса. Очевидно, это люди из полиции, которые должны будут сопровождать инспектора в столицу. Пряча лицо в подушку, Чимин до крови искусывает губы, потому что тошно. Сейчас, переждав бурю эмоций, он понимает какой отчаянный шаг совершил, насколько это было опрометчиво. С чего он вообще взял, что Намджун ему ответит взаимностью? Потому что в ту ночь его пьяные глаза сияли ярче полной луны? Дурак, спутал влечение с алкогольным опьянением — они ведь так похожи! Чимин повторяет это раз десять и больно бьет кулаком себя по голове. В один миг образ бравого рыцаря лопнул, подобно мыльному пузырю, и наступила реальность. В ней Чимин самый одинокий, отверженный человек. На следующий день, к полудню, голоса и прочий шум утихают, доносится громкий хлопок двери, и наступает долгожданная тишина, в которой парень впервые рад оказаться. Не обращая внимания на урчащий живот, Чимин спрыгивает с мятой постели, вылетает из комнаты и настороженно оглядывается. Намджун уехал. На тумбе лежат запасные ключи от входной двери, рядом, на полу, только две пары обуви, на вешалке теплое пальто и легкий бежевый плащ. На кухне, где ещё пахнет чужими сигарами — ведь инспектор не имеет дурную привычку — приоткрыта форточка. Её либо нарочно оставили открытой, чтобы проветрить комнату, либо забыли закрыть. Этим Чимин и занимается, задержав рассеянный взгляд на белом конверте под сольницей. К его сожалению, это не объяснительное письмо с душераздирающими фразами раскаяния, это деньги. Здесь достаточно, чтобы позволить себе беззаботное существование на целый месяц, особенно с затратами Чимина. Он горько хмыкает, пересчитывая купюры и, вздохнув, находит в конверте свернутую бумажку с адресом. На обороте подпись «Цветочный магазин на Брекли. Хозяйка ждёт тебя в четверг, 8:30. Ей можно доверять». — Уехал, не сказав «до встречи», зато нашел мне работу. Какая забота, — иронично и без энтузиазма хмыкает брюнет, комкая в руке записку. В этом весь Ким Намджун — держать дистанцию и все время переходить черту. Зачем заботиться, если не любишь? Вдруг почувствовав слабость в ногах, Чимин опускается на стул и, слыша гулкие удары сердца, решает за этот месяц накопить хоть какие-нибудь деньги и съехать при первой же возможности. Желательно до возвращения инспектора из Вашингтона. В глубине души он желает это не из-за гордости, а чтобы сделать мужчине, втоптавшему его чувства в грязь, больно. Пусть его сожрет с потрохами вина. Такова новая цель Пак Чимина. *** Прежде, чем отправиться в столицу, Намджун приезжает с визитом в Грейт-Нейк. В ослепляющей ярости он несется по тропинке мимо сада, где его уже торопится встретить прислуга, которая, заметив мрачный вид гостя, опасливо замирает. Намджун не здоровается с Мисо, улыбавшейся с лестницы. Приняв это на свой счет, девушка обиженно надувает щеки и цедит под нос «хам», вновь упорхнув к себе в комнату. Правда в том, что инспектору нет дела до Мисо, даже до Скретчев и всего мира в целом. Его забота — Мин Джихо, обнаглевшая собака, которой протянули руку, а она её тяпнула. Это так похоже на людей... — Ты что творишь, старик?! — на ходу беснуется инспектор, когда Джихо оборачивается к нему всем весом. В руках у него чай с травами, предназначенный как успокоительное, учитывая бледность его морщинистого лица. Джихо одет в халат, под которым домашние брюки и теплая рубашка с черными пуговицами. — Ты, очевидно, совсем спятил? Как ты посмел перед моим носом устраивать обстрел?! — Что ты говоришь мне?! — в отместку раздражается Джихо, нервно отложив чашку на стол и по неаккуратности ошпарив пальцы кипятком. — Черт! — рявкает он, сжав руку и подняв настойчивый взор на инспектора. — Ты врываешься в мой дом, кричишь на меня! Что это все значит?! — Я знаю, что это ты убрал Фрэнки Куина! На секунду кореец замолкает, парализованный не столько обвинениями в свой адрес, сколько самой новостью. — Куин мертв? — сконфуженно хмурится он, не отрывая взора с нервно смеющегося Намджуна. — Только не делай вид, что впервые об этом слышишь! Ты был у него! — расстегнув жилетку до последней пуговицы, Ким резко поправляет подол, кругами шагая подле письменного стола. — Я был у него, — кивает Джихо и тут же оправдывается: — Мы с ним выпили, поговорили и разошлись. — Хватит, мне твоя ложь вот уже где, — Намджун давит ребром ладони на свое горло, сверкая очами, — я всё знаю! Вы не разговаривали, а спорили! С каких пор ты разделяешь одну бутылку виски с бандитами, Джихо? Мне надоела твоя двойная игра! — Богом клянусь, я пришел к нему, чтобы откопать компромат на Скретчев! — повышает голос старик, чувствуя себя загнанным в угол, и обходит стол. — Скретчи! Ты зациклен на них! Это Скретчи тебе сказали пальнуть в Куина? Стреляться среди белого дня?! — инспектор, жестикулируя, приближается к Джихо. — У меня от тебя одни проблемы, я устал подчищать за тобой! — Я говорю тебе, что не виноват! Это не я убил Куина! — Свидетель указал на тебя! — С-свидетель? Намджун скользко улыбается, сощурив веки. — Твои люди одного не добили, так что нет смысла настаивать на своем. Ты хоть знаешь какие неприятности ждут нас?! Меня срочно вызывают в столицу, я уезжаю завтра. — Намджун... — Ты по локоть в дерьме. Сторонники Фрэнки Куина обязательно на тебя выйдут. Кроме того, больше не рассчитывай на моё покровительство, — продолжает на одном дыхании мужчина, спрятав кулаки в карманах строгих брюк. — Что ты хочешь этим сказать? Ты арестуешь меня?! — взмахнув рукой, краснеет от бешенства старик. Его грудная клетка быстро вздымается и опускается, на лбу выступают глубокие морщины, и Намджун готов поклясться, что видит в глазах напротив проснувшийся вулкан. — Скажи мне, черт тебя дери, где доказательства, что это я убил Куина? Слова твоего свидетеля?! Ты не думал, что его подкупили?! С каких пор ты веришь людям на слово?! — Я смотрю фактам в лицо! Ты сам подтвердил, что был в доме Куина! Ты последний с кем он виделся и кроме того... — Намджун подходит вплотную, дерзко шипит: — На бокале есть твои отпечатки пальцев, чертов старик. Всё указывает на тебя! Действительно. Снова Джихо прижали к стенке, вновь у его виска пистолет. Он даже не сомневается, что это работа Скретчев. Ему остается только посмеяться и громко аплодировать чужой подлости, а также сгорать от жажды отмщения. Ах, как же сладка на вкус месть, Джихо предвкушает эту победу. Но в данный момент он в проигравших. Дёргая уголком рта, который он сжимает до тонкой линии, кореец переводит дыхание и не отвечает Намджуну, понимая, что ничего не добьется оправданиями. — Ты должен был помогать мне с преступностью, а не вступать в её ряды, — успокоившись, тише добавляет инспектор, застегивая жилет. Джихо, поникший духом после ссоры, садится с охами за стол и делает глоток чая. Похоже, теперь ему нужно что-нибудь покрепче травяного чая, тот же виски был бы кстати. Однако от него будет раскалываться голова, а она и без того словно опухшая. Джихо трет переносицу двумя пальцами, избавляясь от головокружения. — Да, я встречался с Куином, мы говорили про Буша и Скретчев. Потом я встал и ушел. Я не... — в этот момент старик вспоминает, что после него в резиденцию американца прибыл другой визитер. Жаль, лица он не видел, но что-то ему подсказывает, что именно этот человек поквитался с Куином. — Я не убивал его, — сглотнув, заканчивает свою мысль, бегая глазами. Кто же был тот человек? Ему бы узнать, ему бы доказать... — Поговорим после моего возвращения, уже с трезвыми мыслями. Не делай ничего в мое отсутствие, иначе я за себя не ручаюсь. До Рождества я хочу покончить со всем гнойником Нью-Йорка. — Гнойник — это Скретчи, — подмечает невесело Джихо. — Это каждый, кто нарушает закон. Даже ты, — бросает небрежно Намджун и, смерив корейца предупреждающим взором, покидает Грейт-Нейк. *** От любви до ненависти один шаг. Что может быть короче этого шага, перечеркнувшего целую симфонию нежных чувств? Правильно. Надежда превращается в разочарование за долю той секунды, которой бьется сердце. В этом вся ирония — шаг вы делаете один, а сердце бьется вечно. По крайней мере, пока не разобьется. Есть в этом разочаровании что-то подлое, циничное, вечно печальное. Особенно, когда разочаровываешься в городе, в котором вырос. В людях, что тебя окружают. В воздухе, которым дышишь. В каждой твари, что ползает, летает, ходит. Этот мир, очевидно, ничто иное как плохо поставленная пьеса с никудышными актерами, донельзя фальшиво играющими свои роли, сюжет избит и отвратителен. Декорации — тьма. От них хочется выколоть себе глаза, однако стоит им отдать должное: смена цветовой гаммы отлично описывает состояние главного героя, то есть Тэхёна. От золотистого, празднично красного до меланхоличного синего и серого. Так ощущается реальность. Вернувшись в Нью-Йорк дождливым вечером, едва ступив на землю, парень угодил в сугроб и поскользнулся на замерзшей луже. Температура воздуха упала до того, что замерзли трубы, а к утру под козырьками свисали длинные сосульки. Ему некуда было податься: деньги, заработанные в баре и полученный гонорар ушли на перелет, теплую одежду и прочие необходимые расходы. Увы, средств на комнату в гостинице ему не хватало, а жизнь его потрепала не настолько, чтобы он опустился до дешевых мотелей, где вместо стен картонки, а скрипучие кровати пропитаны едким запахом сигарет и водки. Поэтому он здесь, на крыльце своего дома, в окнах которого потушен свет. Весьма гостеприимно. Дверь Тэхёну открывает мать. Она неожиданно радушно встречает его крепкими объятиями и, заливаясь слезами, тащит внутрь. Отужинав домашней едой, он узнаёт о новостях, которые не то, чтобы его обрадовали, а чуть было не лишили дара речи. Простудив лёгкие, отец Тэхёна слег, и если первое время ему хватало обычных препаратов и ухода, то с наступлением сильного мороза его состояние резко ухудшилось. Господина Кима забрали в госпиталь, где, по словам медсестер, делают всё возможное. Обычно, знает Тэхён, так говорят, когда положение дел хуже некуда или надежды совсем не остается. Мать перечисляет необходимые лекарства для лечения, разумеется, недешевые, вручает сыну счета за больничную койку и уже приобретенные в долг медикаменты, и рыдает громче. И вот теперь Тэхён по-настоящему чувствует, что достиг дна. Ещё немного и пробьет его. Он, совершенно опустошенный, плюхается на стул, хватается за взмокший лоб и рассеянно глядит в одну точку, пока в голове его клюют мысли, подобно двум коршунам, приметившим птицу помельче в качестве обеда. Где достать деньги? Почему это произошло? Что делать дальше? Почему он? Душа будто покинула тело, он не понимает, где, что, когда... Просто трет лоб, бегая взглядом по цифрам в счетах, едва не плачет. К сожалению, ему нельзя, не при матери, которая сама трет руками мокрые щеки, очевидно, понимая их бедственное положение. Мало того, что они погрязли в долгах, так у них нет денег, чтобы вылечить господина Кима. Вдруг Тэхён нечаянно ловит себя на осознании, что нет средств даже на панихиду. Оставшись наедине с самим собой, он заливает горе теплым молоком и слушает тиканье старых часов. Снаружи валит снег, в соседней комнате слышно сопение матери. Вот он и вернулся домой. Без славы и денег, которыми кичился, без надежд и планов на будущее. Без достоинства и гордости. Он пустой сосуд. Парень хватается за волосы, тянет их вниз, словно пытается спрятать за ними лицо, однако ничего не получается. Это девиз его жизни. За что бы он не брался, никогда ничего не получается. Конечно, топиться в реке жалости к собственному «я» гораздо проще, чем собраться и начать действовать, что Тэхёну необходимо сделать в любом случае. Он, подавляя чувство вины за свое отсутствие, лихорадочно придумывает как быстро заработать деньги, которые смогли бы не только погасить долги, но и поддержать дальнейшее существование его семьи. Какие бы варианты он не рассматривал, мысли раз за разом возвращались к пению. Но как вернуться туда, откуда он ушел со скандалом? Клялся больше никогда не ступать на порог? Ушел, переполненный тщеславием и уверенностью добиться высот... Как же невыносимо душно от самого себя! Слёзы жгут слизистую глаз. Тэхён трет их, пытаясь не плакать, успокаивает себя неубедительными фразами, а под утро все-таки глотает остатки гордости и решает вернуться на сцену. — Клянусь, что брошу идею стать знаменитым. Я просто хочу любить себя, — глядя в зеркало, брюнет умывается холодной водой и на отклик матери выходит к завтраку. *** Снега слишком много. Он сухой, крупный, и дворники не успевают расчищать стекло, от того движение на шоссе замедляется, пока не образуется пробка. Сигналы автомобилей гудят хаотично, напоминая игру симфонического оркестра, безбожно не попадающего в ноты. Одна фальшь, действующая на нервы. Время четыре утра: слишком поздно, чтобы ложиться спать и рано, чтобы приступить к рутине, с которой, кстати говоря, возвращается домой Хосок. Он, барабаня пальцами по рулю, наклоняет голову вбок, желая увидеть какого масштаба пробка. Из-за плохого освещения и яростного снегопада дальше своего носа не видать, и Хосок этому страшно не рад. Он раздраженно откидывается на спинку сидения и закуривает, не обращая внимания на движение, ведь с двух сторон оно мёртвое. И какой черт всех потянул на трассу в столь ранний час? Понедельники всегда тяжелые, а зимой они еще и холодные. Мало-помалу машины трогаются с метровой точки, но пробка не рассасывается. Когда Хосок подъезжает к знакомому перекрестку, он держит ногу на педали тормоза и задумчиво всматривается в пустой квартал с парочкой автомобилей у обочины. Кромешная тьма и безостановочно ссыпавшийся с затянутого неба снег представляются сюрреалистической картиной. Странное чувство въедается ему под кожу, некое наваждение упрашивает надавить на сцепление и газ. Чон глубоко затягивается, заставляя соломинку ярко загораться и пускать на штанины пепел. Впереди цепочка из машин, и бог знает, когда она разойдется, освободив дорогу. Ему остаётся или мерзнуть, ожидая рождественского чуда, или нарушить правила, зато спуститься к другому шоссе и объехать пробку. Недолго думая, сжав зубами сигарету, он резко давит педаль газа в пол и, буксуя на гололедице, сворачивает вправо, заезжая на пустую улицу с нетронутым осевшим снегом. Позади остается яркий свет от фар и гудки. Хосок выбрасывает окурок в окно и, вдохнув утренний морозный воздух, закрывает его, окидывая уставшим взором здания без намека на жизнь внутри. Свет везде погашен, двери заперты, вывески неприветливо кличут «закрыто». Казалось, весь земной шар дремлет... Или все же не весь... Притормозив, Хосок поворачивает полукругом к ресторану, в котором бывал много раз, но где никогда не ужинал, внимательно разглядывает красивые двери и стены с масленой лампой, свет от которой красиво падает на снег. Сам не зная зачем, Чон выпрыгивает из машины и, затянув пояс пальто потуже, спрятав руки в карманах, подходит к парадной двери. Он приходил сюда в течение этих двух месяцев ради одного человека, которого здесь даже не было. Почему он снова здесь? Неужели так будет продолжаться до тех пор, пока и он сам не уедет? Хосок знает, что Тэхён далеко и понимает, что сюда парень уже не вернется. Но душа тянется, а к душе нужно прислушиваться всегда, ведь она глубже, чем сердце и ошибаться не может. Дернув за ручку, Хосок с удивлением осознает, что дверь открыта. Его брови тотчас хмурятся и, оглядываясь, он входит в заведение. Едва ли хозяина подпольного бара рискнули бы обокрасть, учитывая под чьим покровительством он находится. Даже полиция ничего не знает о «Блади Мэри». Хосок настораживается, достает из-за пазухи пушку и, минуя ресторан, в котором горит лишь один свет у коридора на кухню, спускается по лестнице в бар. Уже на ступеньках Чон понимает, по издающимся звукам, что внизу кто-то есть. Музыка не играет, значит, это не посетители, и бар не работает. Все люстры включены, пол мытый, а столики, обычно битком забитые людьми, одиноки. Хосок не опускает пистолет, прячется за колонной и проверяет сколько патронов в магазине. Внезапно раздается звон разбитого стекла. Кто-то роняет бокал и смачно чертыхается. У Хосока на затылке шевелятся волосы, от волнения он сглатывает и, устроив мозговой штурм, расширяет глаза. Он трезвый и ему не могло померещиться, как это бывало прежде. Это точно его голос. Его и никого больше. Только у этого человека столь глубокий, бархатный, медовый, вкусный голос. Хосок медленно жмурится, пропуская это «твою мать» через каждую клеточку своего тела, вновь наполняется жизнью и выдыхает. Со стороны слышатся шорохи и звяканье осколков. Тэхён, не подозревающий о присутствии постороннего, мирно метет в совок разбитый фужер, пребывая в глубокой задумчивости, отчего не замечает ничего подозрительного. Вчерашним вечером он виделся с Марко, нащупывал почву для возвращения и, к своему облегчению узнал, что дела бара не столь успешны как прежде: после его ухода, многие постоянные клиенты перебрались на Бродвей, где музыка получше. Тэхёну льстит, что именно он был тем, ради кого приходили люди. Это дает надежду на второй шанс, как бы жалко это для него не звучало. Уснуть после встречи с Марко не вышло, поэтому брюнет, имея запасные ключи, решил навестить прежде свой второй дом и морально подготовиться к разговору с директором. Будет смешно, если его прогонят в шею. Но не успел он напроситься обратно, как успел заработать себе штраф за разбитый фужер. Видимо, чёрная полоса жизни кончилась — началась очень чёрная. Внезапно слышится скрип откуда-то за барной стойкой, где сейчас стоит Тэхён. Он круто оборачивается на странный шум и, насупившись, осторожно выходит вперед, перед этим схватив предназначенный для фруктов нож. — Кто здесь? — его голос звучит хрипло из-за недосыпа. Он направляет маленький нож в невидимого врага. Он так близко и при этом далеко. Хосоку кажется, между ними пролегают бездонные реки, а с другой стороны, протяни руку и схватишь его. И это именно то, что ему хочется сделать. Угрозы Тэхёна звучат нелепо. Чон поджимает уста и только хочет выглянуть, но тут парень добавляет: — Предупреждаю, я буду стрелять. Скользкая улыбка расцветает на губах итальянца. Статной, полной пафоса походкой он выходит из-за колонны, выглядя расслабленно и эффектно, словно не он минутами ранее сгорал от счастья вновь встретиться с человеком, чье второе имя — Пасс'ионэ (страсть). — Не думаю, что ножом можно стрелять, — ехидно замечает Чон, держа руки над головой, будто сдаётся. Тэхён, словно получив смачную пощёчину, таращит глаза и не знает, за что именно зацепиться. Он делал ставки на грабителя, полицию, обычных бродяг, но точно не на Чон Хосока, чей аромат итальянского одеколона щекочет ему ноздри. Его появление как гром среди ясного неба. Так внезапно, спустя столько недель... До этой секунды Хосок казался ему видением, как при лихорадке, воспоминанием из прошлого, галлюцинацией из-за ядовитых грибов. Тэхён вычеркнул Хосока из своей жизни в то самое мгновение, как сел в самолет в Голливуд. Это было внезапное решение, но несомненно верное... Так он думал, потому что рассчитывал остаться в Голливуде, зажить жизнью богатого и знаменитого человека. В глубине души, в самом укромном уголке, Тэхён желал добиться высот, чтобы похвалиться перед ним, чтобы доказать, как ярко он способен светить. Очевидно, прогорать у Тэхёна получается куда лучше. — Зато им можно вспороть брюхо, — фыркает Тэхён, сморгнув оцепенение и вернувшись за барную стойку. Он бросает нож на прежнее место, а Хосок прячет пушку. — Уверен, ты знаешь о чем говоришь. — Что ты вообще здесь делаешь? — брюнет поднимает на него раздраженный взгляд, оценивающе изучая молочного цвета костюм с черной рубашкой под длинным пальто. «У этого макаронина может и ужасный акцент, но чувство стиля божественное», — обращается мысленно к себе парень. — Я здесь частый гость. — Конечно, я же ушёл, и ты сразу тут как тут, — Тэхён не успевает укусить себя за язык. Хосок усмехается одним уголком рта, приближаясь. Он скучал по нему. По его неприветливым репликам, по вечным морщинкам на лбу, из-за постоянно мрачного настроения, которое меняется, судя по всему, когда он рядом. Скучал по медовым красивым глазам и родинкам, которые он целовал той единственной ночью, когда они были близки. Хосок устал засыпать с мыслями о них. Эти родинки — произведения искусства, дар Микеланджело, который кистью провел по выразительному лицу Тэхёна. Даже в эту секунду, опухший и невыспавшийся, одетый в теплую кофту с поношенным жакетом в клетку, в брюки, подол которых шлейфом следует за ним и от того потертый. Он прекрасен. Такой, каков есть. — Напротив, — качает головой Чон, чей акцент временами проскальзывает между гласными. — Что? — Я приходил в надежде увидеть тебя. Не зря, получается, надеялся. Тэхён, все это время притворяющийся занятым, чтобы не утонуть в чужих глубоких глазах, поднимает подбородок и смотрит на мужчину с растерянностью. Сердце пропускает удар, и парень чуть было не разбивает второй по счету бокал. — Как твои дела? — меняет тему Хосок, облокотившись спиной на колонну. В пустом помещении, без людей и музыки, где куча незанятых столов, и не собирается толпа, неожиданно тесно. Тэхёну душно, хотя до этого мгновения он мечтал о кружке горячего чая, чтобы отогнать озноб. — Моя жизнь тебя не касается, — щетинится он, поскольку стыдно признавать свои неудачи. — Не думай, если я не пырнул тебя ножом, то между нами что-то поменялось. Ничего не поменялось. — Разумеется, потому что ты каким был ангелом с ликом дьявола, таким и остался. — Не говори со мной так, будто хорошо меня знаешь. Мы не друзья, мы никто друг другу, и в твоем обществе я не нуждаюсь, а в твоих замечаниях — подавно. Грубость отрезвляет похлеще холодной воды, только Хосоку не привыкать к словесным пощёчинам со стороны того, кому есть с чем поделиться. Кому хочется делиться. Тэхён — это впервые выпущенный на волю львенок, не привыкший к беспощадным законам естественного отбора. Внешне он внушающе отважен, свиреп и на первый взгляд даже циничен, но это только на первый, обманчивый взгляд. Напускное недружелюбие, коим умело пользуется парень, смело акцентирует внимание на ключевых, между тем обманчивых качествах. Это и сварливость, высокомерие, катастрофичная вспыльчивость, ослиное упрямство и даже замкнутость, поскольку в действительности Тэхён мало о себе рассказывает. И причина или в том, что он фанат конфиденциальности, или его шкаф переполнен скелетами. Хосок пропускает пылкую тираду мимо ушей и как ни в чем не бывало по-товарищески просит: — Раз ты за баром, налей мне коньяка. — Я тебе не официант! — изумляется подобной наглости брюнет, сверкнув взглядом из-под ресниц. — Что, черт тебя дери, ты здесь делаешь? Уходи. Исчезни. — Тебе не надоело прогонять людей, которые о тебе заботятся? — теряя терпение, мрачнеет мужчина. — Я с тобой, как всегда, откровенен. Ты знаешь, я говорю то, что думаю. Куисто эи'ль мио кредо. Мы не виделись с осени, я думал о тебе всё это время, не хотел, но думал. Поэтому я спрашиваю тебя ещё раз, как ты? Где ты был? Ты в порядке? Хорошо питался? Тебя не обижали? И, Санта мадре, мне плевать на твои угрозы, пырни меня ножом, если руки чешутся! Я хотел тебя увидеть, я пришел, и я не уйду. На некоторое время Тэхён забывает, как дышать. Он глупо смотрит на разгоряченного мужчину, стоящего в четырех шагах, нехотя осознает, что скучал по его режущему слух акценту. Кто они друг другу и что между ними — понять невозможно. Это то, что не поддается логике: сила притяжения, магнетизм или злой рок... Какие бы объяснения Тэхён не искал, ответы с неба не появятся. Ясно одно, и это твердый факт, Хосок к нему что-то чувствует. Брюнет боится бросаться громкими словами как «Любовь», однако ни одна живая душа прежде на него не смотрела так безумно. Это ядовитая смесь страсти и нежности, похоти и робости, страха и предвкушения. Черные глаза блестят холодным пламенем. Тэхён обжигается, но не чувствует боли. Панцирь, волочивший на себе все тяготы жизни, трескается. Чон это замечает по гримасе, полной обид, показавшейся на внезапно сером лице Тэхёна. Бархатный голос почти шёпотом говорит: — У меня не вышло. — Что у тебя не вышло? — не сразу понимает Хосок, смутившись резкой переменой настроения своего собеседника. Парень проводит пальцем по бортику высокого фужера и кусает губы, собираясь с силами исповедаться. — Я прошел пробы и меня утвердили на роль. Я поэтому уволился и уехал, только... в итоге меня заменили. Роль в фильме досталась восходящей звезде, а я остался за кадром. Мне предложили быть статистом, я согласился, потому что выбора особо не было... Но сутки назад я узнал, что сцены с моим участием вырезали, — подбородок Тэхёна предательски дрожит, он едва контролирует свой голос, который с каждым выговоренным слогом становится тоньше. На панцире новые трещины, и они всё глубже. — Я получил гроши и вернулся в Нью-Йорк. Боже, какой же я идиот, — надтреснуто тянет он, спрятав глаза под ладонями. — На что я рассчитывал? На мировую славу и роскошную жизнь?.. На то, что этот чертов мир наконец-то рассмотрит мой талант? Я посмешище. Я неудачник. Я всегда на последнем месте. — Тэхён... — Почему у меня никогда ничего не получается? — опускает ладони и впивается острым взглядом в мужчину, который не знает, чем утешить. — Я недостаточно хорош. Я хочу стать лучше, я работаю над собой, я живу во имя музыки, я постоянно вынужден глотать свою гордость, чтобы изменить свою жизнь! Но что, черт возьми, со мной не так?! — Тэхён, — решительно звучит Хосок, интонацией вскипая тому кровь в венах, — ты не обязан никому ничего доказывать. — Возможно и так, но мне приходится. Иначе я навечно останусь в этой дыре, — парень медленно выходит из-за стойки, вдумчиво поджимая губы, — мне нужно постоянно доказывать и, в первую очередь, самому себе... я должен что-нибудь изменить... Я должен помочь своей семье, я должен доказать им, что я не негодный. Я не копуша. Я... я способный человек, у меня есть мечты и цели, — на одном дыхании выпаливает брюнет, возвысив глаза в потолок, рассматривая хрустальную люстру. Делая глубокие вдохи, он старается склеить разломы в панцире и скрыть свою обнажившуюся боль. Однако, к его неудаче, Хосок тронут до глубины своей души. Он решает отныне его не отпускать. — Для меня ты идеален такой, какой ты есть. Тэхён поднимает взгляд на Хосока и молчит. Пауза затягивается. — Может тебе пора понять, что нет необходимости гонятся за славой и искать одобрения от каждой земной твари. Чужое мнение важнее твоего? Полагаю, так быть не должно. Пока ты захлебываешься ненавистью к себе, кто-то от тебя без ума, — вкрадчиво, медленно и искренне произносит Чон, остановившись в шаге от него. — Я жалок. — Нет, вовсе нет, — Хосок качает головой, хмурясь на хриплый голос, — ты бриллиант среди стекляшек. Ты знаешь, их легко спутать друг с другом. Стекляшки блестят так же, как и бриллианты, но их нельзя сравнивать, потому что, во-первых, бриллианты хрупкие, а во-вторых, они бесценны... Точно, как и ты, — Хосок переходит на шёпот и, не в силах устоять перед соблазном коснуться чужой щеки, робко протягивает руку. Заколдованный столь нежными словами, которые он не слышал в свою сторону даже от родителей, Тэхён чувствует, как немеет тело. Они неотрывно смотрят друг другу в глаза, и в это мгновение обоих бьет зарядом тока — отбросив предрассудки, они срываются с места и сливаются в жадном, голодном поцелуе. Обнимая Хосока за плечи, Тэхён послушно раскрывает губы, впуская в свой рот горячий язык, не поспевая за чужим напором, задыхается. Хосок его толкает к барной стойке, держит руки по обе стороны и осыпает лебединую шею ненасытными поцелуями. В одну секунду воздух между ними нагревается, пока не становится наэлектризованным. Желание оставить всюду следы своих поцелуев бурлит кровь — Хосок нетерпеливо мажет губами по бархатной коже, целует чужой кадык, грызет ухо и снова рот, сплетая их языки. Хочется проглотить его, хочется втереть его в себя как порошок и слететь с катушек. Дыхание сбивается, а сердца, пусть и не в такт, однако бьются этим мгновением страсти, о котором столь рьяно мечтал Хосок. Он давит своим телом в его, всеми клетками пытается показать, как сильно хочет и как долго ждал ответа на потребность. Именно потребность. Хосок сходил с ума без его касаний, он не жил, а существовал, пока Тэхён не поцеловал его. Крепко держа его за скулы, он вгрызается в сладкие губы и позволяет парню сорвать с себя верхнюю одежду, оставив в одной рубашке, пуговицы которой безысходно болтаются на нитках. Тэхён рвет их, порываясь почувствовать под подушечками пальцев горячую плоть. Он засовывает ладони за его спину, впивается ногтями в кожу и протяжно стонет в болючий поцелует, которым его награждает итальянец. Хосок оттягивает его нижнюю губу зубами и, дыша глубже, подхватывает парня под бедра. Этот миг и их первая ночь смешиваются в пьянящем коктейле, они больше не играют роли, а позволяют себе сбросить маски. Звуки сладких поцелуев отскакивают от стен, в бутылках за их спинами отражается страсть. Подобно зрителям в театре, они смирно наблюдают за слиянием двух тел. Тело к телу, губы в губы, сердце к сердцу. Они облизывают друг друга, кусают, дразнят быстрыми поцелуями, растягивают удовольствие, в котором собираются раствориться, каждым своим жестом говорят, что не будут сожалеть о своем выборе. Тэхён зарывается пальцами в густые волосы на затылке и испускает стон, стоит Хосоку вонзить зубы в его шею и облизать покрасневшее пятно кончиком языка. Потребность превращается в нужду. Избавившись от большей части ненужной ткани, Тэхён ловко меняется с Чоном местами, и Хосок, сглатывая, оказывается вжатым поясницей в стойку. Шумные вздохи наполняют пустой зал, в отражении зеркал их полуобнаженные тела. Тэхён водит языком по набухшим соскам, посасывает их, наслаждаясь гримасой мужчины, целует ключицы и рисует мокрые дорожки от груди к идеальному прессу, чувствуя, как дрожит в судорогах тело перед ним. Хосок вонзается пальцами в бортик стойки, еле терпя эти ласки, от которых член болезненно пульсирует в штанах, наблюдает за парнем, который в данный момент садится на колени и целует область под пупком. — Ох, черт... Взмахнув ресницами, одурманенный похотью, брюнет устремляет игривый взгляд вверх и встречается с помутневшими от такого же обжигающего влечения глазами. О чем бы они не думали, их мысли совпадают. Тэхён расстегивает пуговицу на штанах Хосока, а затем, ловко зацепив зубами змейку ширинки, медленно тянет её вниз, своим поступком сводя итальянца с ума. Это картина на миллион долларов... нет, она бесценна. Ким Тэхён, расстегивающий ему штаны зубами, отныне и впредь самая сексуальная вещь на планете. Хосок берет его за подбородок, заставляя смотреть на себя, давит большим пальцем на нижнюю губу, упиваясь тем, какой сочной она выглядит. — Ты искушаешь меня, — шепчет ему в губы мужчина. Тэхён усмехается, поравнявшись с ним. — Ты позволил себя искусить. Словно спичку бросили в бензин — так описывает свою страсть Чон, и, не теряя времени, поднимает парня на руки, нуждающе целуя в десна, неаккуратно опускает его на один из столов, покрывая идеальное тело, слепленное искусными руками или самим богом, чувственными короткими поцелуями. Секс у них, как и в первый раз, полон экспрессии, огня и одержимости. Их тела подобно двум кобрам, сцепившимся в смертельной схватке, сплетаются. Кожа к коже. Тэхён рвано дышит, ломая ногти об углы стола, за которые держится, не зная куда деть переполняющую его эйфорию. То, как трахает Хосок, не описать обычными словами, только сравнениями: это дикость, звериное желание и ярость. Это необузданная тяга. Перед глазами желтые пятна, стены идут ходуном, потому что темп, которым его трахает Хосок, сложно с чем-либо сравнить. Слишком быстро, слишком глубоко, слишком хорошо. Хорошо настолько, что Тэхён вгрызается в собственную руку, настолько, что сводит пальцы на ногах... Настолько, что голос садится из-за нарастающих стонов... Настолько, что он кончает несколько раз и просит большего. Хосок этой ненасытности готов поклоняться. Он ложится на него сверху, опаляет горячим дыханием ухо и толкается с оттяжкой, кусая Тэхёна в загривок. Внутри него узко, но мокро. Хосок шлепает его половинки, сжимает в ладонях и входит до конца, вынуждая парня выгибаться. Сексуальный хриплый стон ласкает слух. Ругательства на английском смешиваются с шепотом на итальянском. Тэхёну нравится, как мужчина стонет, пусть он и ничего не понимает из сказанного. Когда Хосок говорит на своем, голос его становится глубже и грубее, что ужасно возбуждает. — Я тебя не отпущу, — шепчет с отдышкой Чон. — А если сбегу? — Догоню. — А если умру? Хосок поворачивает его к себе, втыкается носом в ямку ключицы. — В раю тебе делать нечего, а в аду у меня свои связи. Так что брось ты эту затею. Я по твоим следам пойду. — Попробуй, я поддамся, — Тэхён гладит того по щеке и двигается вперед, тут же оказываясь втянутым в страстный поцелуй. *** На станции сложно понять, где слякоть, а где грязь. Поезд в город опаздывает, поэтому Тэян и Юнги проводят лишние пятнадцать минут на холоде. Им предлагают согреться чаем в ближайшей закусочной, и, недолго думая, госпожа Мин соглашается. Мешая ложкой чайные листья на дне стакана, она любопытно оглядывается, провожая долгим взглядом на редкость улыбчивых для этого места людей. — Гляди, Уиллисы... Им подняли жалование? — по-корейски спрашивает сына Тэян, недоумевая откуда у здешних работяг деньги на дорогие одежды. Она замечает, что атмосфера «Черно-белого» мира теперь другая, даже несмотря на вечную пыль и лезущую из любой щели копоть. Прежняя суета и безнадега уже не так беспокоят как местных обитателей, так и вынужденных прибывать на станцию путников. — Не знаю, — Юнги скромно отвечает матери, отпивая глоток чая, желая им запить ком из лжи, который растет в нем с того самого дня, как он повстречал Джея Скретча. Мимо пробегавшие в школу ребятишки, заметив его в окне, толпой несутся к закусочной и бурно рукоплещут, надрывая связки в визгливом «доброе утро». Юнги смущенно машет им в ответ, шутливо прогоняет, а наблюдавшая за этим Тэян удивлённо хихикает. — А они тебя любят. — Я им иногда сладости таскаю, вот они и лебезят. — Так приятно видеть детей сытыми и обутыми. Это истинное счастье, — Тэян отхлебывает со своего стакана и поворачивает голову, когда слышит голос: — Это верно, мадам. Еще весной никто и подумать не мог, что людям будет чем кормиться и одеваться. Переживали, что зима с собой принесет смерть. Но благодаря некоему джентльмену у людей есть все, что нужно, — подтягивается в разговор официант, натиравший круглый, исцарапанный стол мокрой тряпкой. — Что за джентльмен? — Пёс его знает, — пожимает плечами мужчина, — но я бы тоже не прочь оказаться в его списке для пожертвований. Прошу прощения, — уходит тот, чтобы подать меню для новых посетителей. Тэян заинтригованно поднимает брови и улыбается Юнги, мол, «вот-те на!». Сев на поезд, оттуда на автобус, они добираются до своей квартиры, где их уже ждёт риелтор. Поднявшись на нужный этаж, Юнги с энтузиазмом рассказывает о своих планах и пропускает мать вперед, когда риелтор открывает дверь ключом. — Окна твоей комнаты выходят во двор, так что шум машин не будет нарушать твой чуткий сон. Здесь должен был быть кабинет, но зачем он нам? Так что это у нас кладовая, — не зная за что зацепиться, парень проводит экскурсию, воодушевленно расписывая матери их совместную жизнь вдали от напыщенных родственников, фальши и тщеславия. Тэян медленно, стуча каблуком по новенькому паркету, проходит в комнаты с накрытой белыми простынями мебелью. Она заглядывает под неё, желая рассмотреть декор и удовлетворенно улыбается, не веря тому, что их мечты впервые сбываются. Тэян так гордится сыном, ведь это он, кто верил в свою цель, он, кто твердил о лучшей жизни, он, кто никогда не падал духом. Всё это — заслуга Юнги. Тоскливо улыбаясь, она останавливается у грязного окна и всматривается в свое призрачное отражение, ненароком прислушавшись к разговору, что исходит из другой комнаты. — Почему мебель накрыта? Я же сказал, что беру всё. — Сэр, мне звонили и просили как можно скорее избавиться от неё. Даже выписали чек. — О чём вы? — возмущается Юнги, ничего не понимая. Тэян тихонько подкрадывается к двери, чтобы лучше слышать разговор. — Ваш друг сообщил, что приобрел для вас новую мебель из Италии. Вот, прошу вас, его данные, — риелтор передает парню записную книжку, где записан номер телефона и имя собеседника. Юнги, прикусив губу, пристально и чрезмерно долго пялится на знакомую ему фамилию. — Хорошо. Проблем нет. Госпожа Мин, прислонившись к стене, дышит глубже, отлично осознавая о ком именно идёт речь, пусть имена остались на устах. Странное чувство прошибает её грудь, однако она не подает виду и, натянув широкую улыбку, выходит в переднюю. — Замечательная квартира, Юнги, я в восторге! — А представь, как будет здорово, когда мы всё обустроим? Ещё немного, и мы сможем здесь жить. Осталось внести вторую половину суммы. — У меня есть немного накоплений, давай вторую часть отдам я, — госпожа Мин лезет рукой в сумку, чтобы выписать чек, однако Юнги её останавливает. — Я сам. Этим же вечером на вилле в Грейт-Нейке должен состояться званый ужин, организованный в честь Дня Благодарения. На торжество приглашены пары из высшего общества, аристократы, обожающие вести светские разговоры с теми, кто в этом плох, чтобы чувствовать себя умнее, чем они есть. Друзей у Мин Джихо нет, только коллеги по делу. В списке приглашенных чиновники, которых обошла участь шефа полиции, мистера Терри, бизнесмены со своими наследниками, местные знаменитости. В общей сумме это человек двадцать пять. Так что вернувшись из Нью-Йорка, госпожа Мин тотчас принимается за обязанности прислуги, а Юнги, которому не посчастливилось в свой выходной оказаться в очаге всего хаоса, приносит дрова для камина в зал, куда ещё не прибыли гости. С утра до вечера на кухне не перестает греметь посуда. Повара пачкают утварь вкусными блюдами, а слуги до блеска вычищают дом. На сборы уходит несколько часов, и вот длинный стол из самшита накрыт бордовой скатертью с хрустальными приборами. Посередине стоит подсвечник в виде ангела, в камине потрескивают дрова. Во всём доме стоит аромат индейки и пряностей. Мало-помалу во дворе появляются первые гости: дамы в пушистых шубах из натурального меха со своими джентльменами в шинелях. Модные платья с длинными рукавами и сложными фигурами или в пайетках разнообразных цветов и размеров. Короткие стрижки в стиле Боб украшены вычурными заколками и длинными пестрыми перьями, хоть выколи глаз. Мужчины, отдавая предпочтение строгим костюмам, дерзнули разбавить свой образ изысканной, разумеется антикварной, брошью или цветастыми галстуками. В гостиной, где некогда блаженствовала тишине, отныне стоит гул и смех. Собравшись вокруг камина, гости обмениваются последними новостями и попивают лёгкие коктейли перед сытным ужином. Сам Джихо, вместе с другими джентльменами, сидит в противоположном углу комнаты, играя в дартс. Младшая невестка Мин, поправляя прическу Мисо, шепчет ей на ухо быть более хладнокровной, однако влюбленная девушка — это глухая девушка. Мисо место себе не находит, ожидая прибытия Джея Скретча. Между тем, не только она переживает из-за его приезда. Юнги, мельтеша на кухне, где яблоку негде упасть, нервно заламывает пальцы, гадая, сдержит ли свое обещание Чонгук. Неужели он всерьез заявится на праздник? — С дороги! — Не загораживай нам проход! — Не крутись под ногами! В конце концов Юнги отправляют в свою комнату, чтобы он не мешал персоналу. Бедняжке ничего не остается как послушно уйти и остаться в неведении. Но если Чонгук и вправду приедет, он найдет способ с ним встретиться. Спустя полчаса из виллы доносится приглушенная музыка: выступают нанятые музыканты с ненавязчивым джазом. Чонгук приезжает как раз к моменту, когда до трапезы остается десять минут. Заметив его в дверях, многие приветливо улыбаются, польщенные визитом столь знаменитого в здешних местах человека. Мисо, отдав свой фужер матери, едва не бежит встречать долгожданного гостя, тут же засыпав того вопросами о поездке, о делах и прочем. Казалось бы, все принимают Чонгука радушно, все, кроме Джихо. Он крепко сжимает в руке бокал коктейля, скрипя зубами, отворачивается, тем самым нарушив закон гостеприимства. Как он посмел явиться сюда без приглашения?! Будь его воля, Чонгука стремглав выставили бы вон, однако драматичные сцены ему сегодня ни к чему. В связи с последними событиями, фамилия Мин теряет свой былой престиж, подлым образом вовлеченная в грязные дела, и Джихо более не допустит повторного унижения. — Ты выглядишь шикарно, — Мисо держа Чонгука под руку, восторженно замечает и не лжет — бордовый костюм с черной рубашкой выделяется на фоне классических цветов. Чонгуку даже брошь не нужна, чтобы обратить на себя всеобщее внимание. Пропустив этот комплимент мимо ушей, мужчина осторожно осматривается, в надежде заметить нужного ему человека, тем не менее, заранее понимая, что вряд ли Юнги допустили к ужину. Он переводит скучающий взор на светящуюся от счастья Мисо. — Спасибо, что принял моё приглашение и пришел. Скретч кивает. — Я пришел, потому что нам есть, что обсудить. — Ты про нашу свадьбу? — загорается пуще прежнего девушка, чуть ли не выпрыгивая из своих каблуков. Чонгук скользко усмехается. — О ней и пойдет речь. Мы поговорим наедине, Мисо. — Но через пару минут нас позовут к столу. Мы можем подождать? — Вынуждены, — кивает Джей и спрашивает у прислуги, где можно вымыть руки. Пожилая женщина учтиво просит последовать за ней, и Чонгук покидает компанию невесты, которая сразу бежит к матери с докладом. Бедняжка Мисо и не догадывается, что её потенциальный жених заглянул на празднество, чтобы прилюдно оборвать составлявшуюся на устах помолвку и наконец покончить с разговорами о свадьбе. Чонгук видит, как этот вопрос беспокоит Юнги, для его же спокойствия не стал откладывать дело на потом. Пока Мисо, поправляя украшения на тонкой шее, кичится перед гостями своим необозримым будущим в семейной жизни, Чонгук, минуя световые коридоры, проходит в уборную. Вдруг его внимание привлекает крик на ненавистном ему языке, тяжелый грохот и ругань. Нахмурившись на женские голоса, мужчина выглядывает за угол, где в пустой комнате, отведенной под довольно вместительный чулан, спорят, судя по простой одежде, служанки. Одна отчитывает другую, и пропади пропадом этот языковой барьер, который теперь мешает Джею разобрать суть конфликта. Быстрые, звонкие слова выскакивают из уст женщины подобно стрелам лучников, она вытягивает гласные на конце и активно жестикулирует, отобрав у второй пакет с мукой. Чонгук ловко прячется, когда бурчащая под нос служанка уходит, затем вновь заглядывает в дверную скважину, за которой поруганная Тэян вытирает скатившуюся по щеке слезу и принимается раскладывать упавшие овощи обратно в ящики. Окунувшись в раздумья, госпожа Мин не сразу замечает чужое присутствие и потому рассеянно хлопает глазами, когда Чонгук, сев на корточки, помогает ей собрать морковь и лук. — Что вы делаете? — в ступоре открывает рот Тэян, шокированная поведением гостя, чье место за изобильным столом, а не в пыльном чулане. — Оставьте это. — Оставлю, когда закончу помогать, — просто говорит Чонгук. Он, не боясь испачкать одежду, берет в охапку подобранные овощи и возвращает их на свое законное место. Следом он забирает из рук женщины то, что та успела взять, и тоже бросает в ящик. Итальянский пиджак, который ему привез в подарок Хосок, заляпан грязью и пылью, но, очевидно, для него это пустяки. Тэян долго смотрит на уродливые разводы, лишь бы не смотреть в глаза напротив стоявшего, и нервно хмурится. — Почему вы позволяете с вами так разговаривать? — неожиданно задается вопросом Чонгук. — Вы же член семьи, вы одна из хозяек. Вас должны уважать. — Мистер Скретч, —Тэян тактично отсекает интонацией, не видя смысла рассказывать совершенно чужому мужчине о своей независтливой судьбе. — Я провожу вас в гостиную, — в конце концов вздыхает госпожа Мин и вытирает руки о подол юбки. Чонгук её аккуратно ловит под локоть и возвращает назад, когда она пытается убежать. — Я не думал вас оскорбить, госпожа. — Я верю вам, — Тэян впервые за всё время смотрит ему в глаза и мягко улыбается, отчего Чонгук даже удивлённо поднимает брови. — Вы добры ко мне из-за моего сына. Это приводит Скретча в больший шок, чем ожидалось. Он смущенно прячет руки в карманы брюк и опускает подбородок, из-за того, что его застигли врасплох. Значит, госпожа Мин всё знает... Но как? Неужели Юнги отважился рассказать об их отношениях матери? Едва ли, если брать в счет его страх перед семьей и волнение за покой мамы. Чонгук поднимает взор на женщину и берет себя в руки. — Не говорите ему, что я знаю. Я читала его дневник. — Дневник?.. — смутно припоминает тетрадь, которую Юнги частенько оставлял в спальне особняка, когда они были заняты друг дружкой. — Он много о вас пишет, — улыбается невеселой улыбкой Тэян. Чонгук же — напротив. Уголки рта дергаются вверх, и на щеках появляется легкий румянец. — Зная его, он мог обозвать меня невежественным крокодилом, при том на корейском. — Он пишет о вас с любовью, и теперь, глядя на вас, я понимаю, что это взаимно. Вы любите моего сына, — Скретч застывает живой статуей, в который раз застигнутый врасплох и не знающий, чем отвечать. Он держится прямо, пытаясь переждать всплеск эмоций, пробудивший в нём мальчишескую робость. Тэян это замечает и улыбается ярче. — Да, любите. Поэтому вы подарили ему те драгоценности. Поэтому вы купили нам в квартиру новую хорошую мебель. Поэтому мой сын светится от счастья, возвращаясь из города. Он, поверьте мне, господин, никогда так не улыбался. Вы заботитесь о нём. Тронутый этими подробностями, Чонгук тянет рот в кривую улыбку, стараясь не показаться слишком довольным. Он не препятствует, когда Тэян берёт его ладонь в руку и слегка сжимает. — Господь свидетель какие ужасы мы с сыном перетерпели в этом доме и как горячо я молилась видеть моего Юнги счастливым. Я благодарна вам за это. Я не стану врать и честно признаюсь, что была разбита новостью о вашей тайной связи... Я очень испугалась, господин. Во-первых, вы мужчина, к тому же из высшего общества. И я полагала, что вы просто играетесь с моим Юнги. Надеюсь, я не права... — Госпожа Мин, — резко перебивает её Чонгук, и интонация его обретает стальной оттенок, — мои намерения решительны. Я готов жизнь отдать за Юнги и отдам, если потребуется. — Да, да... я это теперь вижу, — почти шепотом признает Тэян, кивая головой, — для меня нет ничего важнее благополучия моего ребенка. Если он любит вас, я не смею вмешиваться. Мой долг как матери принять это. Вопреки всему, господин, я принимаю это. От вас же я жду только одно, — Тэян переводит дыхание, собираясь с духом, и подходит ближе к Чонгуку, — защитите его. Он хороший мальчик, он не заслужил зло, которое ему принесла наша семья. Заберите его и берегите. Я не могу о нём позаботиться, а вы можете. — Матушка, — Чонгук, будто его окатили холодной водой, обрывается на полуслове, осознав, что он впервые за двадцать с лишним лет произнес «матушка» по-корейски, — единственное словно на этом языке, которое он не забыл. По спине пробегает холодок, он сглатывает и целует ладонь госпожи Мин, — я клянусь своей честью, что заберу вас с Юнги из этого ада и отомщу вашим обидчикам. Вы воспитали прекрасного мальчика, я влюбился в него с первого взгляда и обещал себе бросить весь мир к его ногам. Я заберу вас. За столом Чонгук сидит не напротив своей пары, а рядом с ней, и Мисо этому исключению безусловно рада. Она ухаживает за своим гостем, предлагает блюда, накладывает закусок и даже была готова отобрать у служанки кувшин вина, чтобы самой налить в бокал Скретча. Излишнее, даже можно сказать напористое внимание Мисо приковывает к себе взгляды многих прибывших джентльменов и их дам, а деда вовсе сводит с ума. Он, покраснев как рак, нарезает стейк на мелкие кусочки и всё бросает взор на обнимающую плечо Скретча внучку. Её поведение неприемлемо по всем аспектам. Какая вульгарность, какая невоспитанность и дерзость. Наклонившись к своему сыну, Джихо шипит: — Приструни Мисо, иначе этим займусь я после ужина. Господин Мин-младший, содрогнувшись, уверенно кивает и выпрямляется. Эти самые слова он передает супруге, и уже она, дожевав своё мясо, извиняясь покидает стол, незаметно пнув дочь под столом. — Прекрати облизывать его! Ты ведешь себя как потаскуха, — шипит на кухне младшая невестка. Мисо обиженно закатывает глаза. — Я имею право — он мой будущий супруг. — Это не позволяет тебе терять свое достоинство! О тебе шепчется весь стол! Если он молчит, это не значит, что он доволен твоим поведением. Юнги, не вовремя проголодавшись, входит на кухню, где почти не осталось прислуги: остальные ушли на перерыв до подачи десертов. Между тем спор превращается в ругань, и невестка, осадив дочь неприятным сравнением, выходит в зал с гордо поднятой головой. Мисо в бешенстве. Гримасничая, она сбрасывает со стола пластмассовую вазу с фруктами. Из-за поднявшегося шума Юнги оглядывается, а в гостиной наступает секундная тишина. Невестка переглядывается с супругом и ловко меняет тему разговора, чтобы отвести внимание. И у неё это выходит, только Чонгук по-прежнему немногословен. — Налейте мне воды, — хватается за лоб Мисо, щелкая пальцами служанке, которая в это время собирает бутерброд для Юнги. Получив желаемое, Мисо жадно утоляет большими глотками жажду и вытирает губы. — Чего смотришь? Тебе есть, что сказать? — когда клокочущий в груди гнев некуда выплеснуть, всегда, как правило, находятся козлы отпущения. Мисо нуждается в выплеске, она буквально горит — едва пар не идет из ушей. Несчастный Юнги, коему выпадает роль того самого козла, пожимает плечами. — Я просто жду свой бутерброд. — Ах, ну да, что же ещё, — едко усмехается Мисо, звеня побрякушками на руках, — как будто ты способен на что-нибудь другое. Кусая щеку изнутри, брюнет упрашивает себя не поддаваться эмоциям и не вступать в конфликт, иначе ничего хорошего из этого не получится. Сколько раз он получал из-за скверного характера Мисо, которой хватало просто разинуть рот, чтобы Юнги побили? Её капризам нет конца. Благоразумие берет верх, и Юнги игнорирует выпады кузины, не отвечая на провокации, а их с каждым мигом всё больше, словно цель сегодняшнего вечера — вывести Юнги из себя. Слово за словом, она переходит всякие рамки, давит на больные точки и в конечном счете задевает чувствительное место: — Ты и тётя — жалкие нахлебники, которые ничем не отличаются от наших собак, разве что едите больше. Когда уже дедушка вышвырнет вас на улицу?! Температура тела достигает критической отметки. Юнги сжимает до хруста кулаки и, резко повернувшись к той всем весом, смачно произносит: — Не моя вина, что мать назвала тебя шлюхой. Эта реплика эхом отскакивает от стен и звенит в ушах затаившей дыхание Мисо. На кухне наступает тяжелая тишина, и слуги предостерегающе переглядываются. И не напрасно, поскольку реакция Мисо, внутри которой треснула плотина, самая непредсказуемая. Юнги думает, сейчас она влепит ему пощёчину и обязательно пожалуется старшим, но на деле всё куда страшнее. Девушка, на чьих глазах выступают слёзы, вдруг хватает скатерть со стола, бросает на пол, топает и поднимает ужасный визгливый крик, от которого дрожат стены. Этот крик застигает врасплох каждого, будь то персонал или гость. Всполошившиеся за столом люди оглядываются в недоумении, не понимая, что послужило причиной для столь громкого, нечеловеческого протяженного крика. Госпожа и господин Мин стремглав бегут на визг, а Джихо, стиснув зубы до безобразия, вскакивает изо стола, еле сдерживая ругательства. Его вновь опозорили! И не абы кто, а его семья. Бестолочи! — Что здесь происходит?! — захлопнув за собой дверь, спрашивает Мин-младший, однако его фраза глохнет в крике Мисо, переворачивающей кухню наизнанку: — Заткнись! Заткнись, ты, ничтожество! — обращается к Юнги девушка. Её хватает поперёк отец и отталкивает к стене, подальше от мертвецки бледного парня, который отчетливо видит свою могилу в зрачках напротив, ведь это именно то, что его ждёт после произошедшего. — Как ты смеешь мне говорить такое?! Ты! Безродный! — не замолкает Мисо. Отец трясет её за плечи и велит немедленно угомониться: — Ты позоришь всю нашу семью! Закрой рот, наконец! — Это он позорит нашу семью! Своим существованием! — девушка указывает пальцем в сторону Юнги, заливаясь слезами. На гомон собираются на кухне остальные повара и прислуга. Тэян, выбежав вперед, бросается к сыну и, обнимая за голову, словно пряча от всего мира, испуганно оглядывается. — Что случалось?.. — Что случилось?! — фыркает презрительно младшая невестка, заступаясь за дочь, которую сама и спровоцировала. — Держи своего выродка подальше от нашей дочери! Что он вообще здесь забыл, когда в доме гости?! Дрожа всем телом, Тэян осторожно делает шаг и, запинаясь, находит мужества сказать: — А чем мой сын не угодил вашей дочери? — Ты что, совсем разумом тронулась?! — дышит огнем вторая и сверкает беснующимися глазами. — Ты забыла свое место?! Кто ты такая, чтобы отвечать мне?! Дверь за всеми спинами резко распахивается, и на кухню входит осатаневший Мин Джихо, на лице которого жуткое спокойствие, а в глазах — кровожадность. Вот и наступила смерть Юнги… Он смеряет всех убийственным взором из-под редких, но широких бровей, дышит быстро через нос и, скрипя челюстью, сплевывает. — Дедушка... Жестом Джихо заставляет Мисо молчать и устремляет свои глаза на вжатого в стену Юнги, чье сердце трусливо бьется в пятке. — Ты, щенок, какое право имеешь позорить моё имя перед гостями?! Я задушу тебя! — ослепнув от ярости, старик оказывается перед собравшимся в клубок Юнги, которого не спасают даже объятия матери, в мольбе сжалиться заслонившую того своей грудью. Джихо с ненавистью бранится и замахивается тяжелой рукой для удара, тем самым приводя всех в безмолвный ужас; только Тэян, пуская горькие слёзы, срывается на отчаянный крик. И небеса, застав душещипательную картинку, сжалились над несчастной матерью — кисть Джихо ловят в воздухе и оттягивают назад, отчего старик, издав скулеж, отшатывается, в потрясении повернув голову на дерзнувшего, коим оказывается Чонгук. Он, как и остальные гости, слышал крики Мисо и ему не потребовалось много ума, чтобы понять на кого она рычала. Всё ещё крепко сжимая руку старика, посмевшего угрожать человеку, которого он зовёт своим сердцем, Скретч, не реагируя на охи и вздохи окружавших его, цепким взглядом смотрит только на готового зарыдать Юнги. Их глаза находят друг друга, отчего парень пристыжено прячет подбородок в объятиях мамы и молит богов обрушить на него весь дом, лишь бы укрыться от этого взора. Он чувствует себя слизняком, которого переехала машина. Тяжелая тишина становится его личной гильотиной. Даже Тэян, огорошена чужим вмешательством, широко раскрыв веки и не моргая, пялится на своего спасителя. Чонгук не побоялся вмешаться, не постеснялся защитить, хотя отлично понимает, как странно выглядит его поступок для всех остальных. Но разве Чонгуку есть дело до мнения толпы? Для него существует только Юнги, его Юнги, которого едва не обидели, и Чонгук, появись он немного позже, позволил бы этому случиться. Нет ему прощения. Нет никому прощения в этом доме, поэтому он его сожжет дотла. — Что ты себе позволяешь?! — выплевывает Джихо, совладав с вытекающей из него, подобно ртути, желчи. Он быстро и глубоко дышит, что не предвещает ничего хорошо — старик взорвётся в любой момент. — Это я тебя хочу спросить, — Чонгук с отвращением отталкивает чужую кисть и резко поправляет подолы пиджака, наконец взглянув на своего врага. Ясно — занавес опущен, более нет смысла притворяться друзьями. Оба это хорошо понимают. — Не вмешивайся в дела моей семьи, Скретч. Кто ты такой, чтобы указывать мне, что делать?! Мисо, вздрогнув от враждебной интонации деда, сглатывает кислый ком и, рассеянно убрав ладони отца за своих плеч, выходит вперед. Она смутно понимает значение сказанного обоими мужчинами, однако атмосфера между ними далеко не товарищеская, как было летом. — В дела твоей семьи? — усмехается, дернув одним уголком рта, Чонгук и, подав руку, помогает растерянной Тэян подняться на дрожащие ноги. — Разве не ты говорил, что они тебе никто? Юнги в сокрушении прикрывает веки и до боли стискивает челюсть, позволяя мыслям пребывать в хаосе. Внутри и снаружи он в эпицентре бури, так пусть же его снесет ветром! — Джей! — вырывается к нему Мисо, нахмурив тонкие бровки. Чонгук неохотно устремляет на нее свой взор. — Почему ты встреваешь? Почему ты проявляешь милосердие к чужим тебе людям, когда нужно защищать свою невесту?! Это я здесь жертва! — Жертва своей гордыни? Не могу не согласиться, — равнодушно произносит Чонгук, своей репликой сбив девушку с толку. Она лишь раскрывает губы в попытке дать отпор, но замолкает. Чонгук обращает внимание на Тэян, затем смотрит на всё ещё молчаливого Юнги, который, кажется, не думает вставать с пола, забившись в угол, и спрашивает любезно: — Госпожа, вы в порядке? После того как Тэян едва кивает, Скретч просит подслушивающую прислугу увести мать и сына в другое место. Юнги наконец поднимается на ноги и, бледнее смерти, бросает короткий взгляд на своего заступника. Для Чонгука и этот миг благодатная вечность. Оставшись наедине с Минами, он тотчас меняется в настроении, и на лице его отчетливо заметна жестокость. — Как это понимать, мистер Скретч? Вы поставили нас в неловкое положение перед гостями и персоналом, — фыркает младшая невестка, — вы не должны были вставать на сторону незначительных и, хочу заметить, весьма наглых слуг! — Я не намерен отчитываться перед кем-либо. — Вы обязаны! Так как вы гость в нашем доме! — встревает, подавший голос, Мин-младший, устремив очи на отца, у которого лоб весь взмок. — И вы жених нашей дочери! — Кстати говоря об этом, — переводит дыхание Чонгук, не глядя на расстроенную Мисо, — свадьбы не будет. И никогда не должно было быть. — Что?.. — Что это значит? Вы берете свое слово назад?! — Слово вам давал мой дядя, а не я. И договоренность была между ним и вашим отцом, стало быть, я обещание не давал. Следовательно, слово не нарушено, — говорит Чонгук и добавляет, — мной. Мисо словно проваливается в глубокую нору и летит вниз, в саму преисподнюю. Сбылся её сущий кошмар, то, чего она так боялась. Её глаза становятся красными из-за жгучих слез, она не в состоянии говорить, да и задетая гордость не позволяет. Дрожа устами, оскорбленная девушка лишь качает головой. Мать её утешительно обнимает. — Вы ведете себя не по-джентльменски! — негодует младший Мин. — А как ведете себя вы? Вы, напыщенные, злые и гордые, каково вам глумиться над людьми, которые являются вашими кровными родственниками?! Да, мне всё известно! — сверкает потемневшими очами на Джихо Скретч, пытаясь держать голос ровным, несмотря на необузданное желание кричать. — Вас это не касается! — Я не позволю вашей семейке каким-либо образом вредить этим людям, — чеканя каждую букву, клятвенно произносит Джей Кей и жестикулирует пальцем. — Довольно мне терпеть вашей грязи, — косо смотрит он на Джихо, который в эту секунду срывается с цепи и, надрывая связки, требует его ухода. Под крики «поди вон», Чонгук, держа спину прямо, спокойно выходит за порог дома. Мисо, впав в отчаяние, бежит в свою комнату, где она сможет выплакаться, игнорируя мать и её причитания. Ужин заканчивается ругательствами, а гости остаются без десерта. Юнги, на протяжении всего разговора прятавшийся снаружи, вытирает сопливый нос и, тяжело вздыхая, возвращается в домик для прислуги. Вечер обратился в катастрофу… Но больше того он боится минуты, когда все разойдутся, ведь тогда наступит агония. Чонгука не будет, и его некому защищать. Он приближается к лабиринту из кустовых роз, однако до своей спальни Юнги не добирается, так как его резко тянут в сторону. В сей момент парень оказывается в теплых объятиях и, не давая времени на осознание, его нежно целуют. Холодные губы касаются друг друга, языки медленно сплетаются, и кажется, будто все невзгоды отступают. — Я обещаю в скором времени забрать вас. Ты больше не будешь плакать. Я клянусь тебе, — поглаживая большими пальцами его щеки, твердо шепчет Чонгук и прижимает губы к его лбу. *** Хмурый Вашингтон, ныне излюбленный Намджуном город, впредь не побуждает в нём никаких чувств, кроме отчуждения. Казалось бы, дом он всегда будет домом, но жизнь инспектора Кима за эти полгода разделилась на «до» и «после», и уже не ясно, вернулся ли прежним сюда Намджун. Тот ли он человек, которым покидал свой город?.. По прибытию, не отдохнувший, не выспавшийся из-за длинной дороги, инспектор сразу отправляется в полицейский участок, где родные лица приветствуют его либо рукопожатиями, либо торжественно отдают честь. Многие рады его возвращению, хвалят за проделанный труд, интересуются правдивы ли слухи о подвигах в Нью-Йорке и действительно ли так много мафии в городе мечты... Намджун воздерживается от разговоров, запирается в своем кабинете, который кажется пустым без его вещей. Фикус и тот высох. Мужчина опускается на кресло, трет висок двумя пальцами, и взор его падает на рамку с фотографией крошки Нии, одетой в белоснежное шелковое платье. Мужчина тоскливо улыбается, взяв рамку в руки, гладит фотографию дочери, и вспоминает о своем обещании. Она хотела куклу. Намджун берет на заметку заехать в магазин игрушек для Нии и, развеяв отвлекающие от работы мысли, приступает раскладывать вещи. Из чемодана он достает важные документы в картонных папках, убирает их в шкаф, достает стопку книг, среди которой обнаруживает лишнюю, однако смутно знакомую. Среди прикладной литературы и кодекса Намджун находит «Моби Дик'а», который, очевидно, оказался среди его вещей случайно, но который заставляет его вспомнить о парнишке, что сейчас обречен на одиночество. О парнишке, которого он ранил, следом же наказывал молчанием... Лишь теперь Намджун полон чувством вины, и от угрызения совести его подташнивает. Мужчина откладывает книгу, вновь устало трёт висок, не в состоянии избавиться от этого странного ощущения, что у него две жизни, две личности. Где он допустил ошибку? В какой момент он не уследил за собой? Или за Чимином? Неужели он давал ему намёки, о которых сам не имел понятия? Тревогу разрывает на части вошедший в кабинет офицер — Намджуна требуют с докладом к мэру в три часа дня. Близится черный час для репутации инспектора, первое пятно. Намджун выдыхает, примирившись со своей участью, принимает свой крах с достоинством, даже не думает прятаться. Заседание длится дольше, чем предполагалось вначале, поэтому инспектор выходит из белого здания к пяти часам, когда сумерки уже господствуют на улицах Вашингтона, и стоит темень. Косой мелкий дождь ритмично постукивает по крыше машины, дворники скользят по лобовому стеклу, размазывая капли. С каким трудом Намджун пережил минувшие часы, известно лишь ему одному — это огромный удар по его гордости, карьере, репутации. Он чувствовал разочарование, исходившее не только со стороны, но и растущее, пустившее корни, глубоко в себе. От него требовали единственное — покончить с преступностью любой ценой, любыми методами, покончить с мафией в лице итальянцев. То есть, освободить Нью-Йорк. В своем докладе Намджун упомянул несколько имен, среди которых и Скретчи. В ходе обсуждения было решено заключить названных под стражу и наказать по всей строгости. Намджун рад хотя бы этой новости, в остальном же, было заметно, что от него ожидали большего. Мелкие капли превращаются в настоящий ливень, когда машина подъезжает к воротам, у которых хозяина уже ожидает швейцар с зонтом. Вот он и дома. Некогда любимый двор, где майскими вечерами приятно пить чай, родное крыльцо с цветами, за которыми ухаживает мама. В окнах горит свет, прибавляя уюта открывшемуся виду. Дом. — Папочка! — Ния, отпустив руку служанки, быстро спускается по ступенькам лестницы, игнорируя причитания гувернантки быть осторожной. Намджун ловит малышку, поднимает на руки и радостно кружит, пока девочка, звонко смеясь, обнимает его промокшую шею. — Ты так выросла за эти месяцы, принцесса! Ты почти как я, — Намджун целует сладкие щеки, крепко прижимая ребенка к груди. В переднюю входит взволнованная встречей госпожа Ким, наряженная в бордовое платье, следом на лестнице появляется Джорджиана. Она, с присущей ей сдержанностью, улыбается мужу, однако не бросается в объятия, понимая, что после всего случившегося проявления нежности в их паре неуместны. — Папа, я уже выше тебя! Смотри, я достаю до потолка, — тянет ручки вверх Ния, и Намджун, дабы угодить дочери, поднимает её выше, позволяя фантазиям воплотиться в быль, и хохочет вместе со всеми, когда малышка касается ладонями поверхности. — Я привез тебе подарок, как ты и просила. — Ура! Подарок! Нию опускает вниз, и стоит ей взять в руки фарфоровую куклу с милым платьем с рюшками, она напрочь забывает обо всем и бежит к гувернантке, дабы похвастаться. — Добро пожаловать домой, сынок. Я ждала твоего возвращения, — держа инспектора за плечи, госпожа Ким целует его в щеки. — Мы накрыли стол. Ты должно быть голоден. — Да, от ужина я бы не отказался, — улыбается Намджун, демонстрируя ямочки. Джорджиана спускается вниз и, держа дистанцию, произносит: — Я скажу подавать горячее. Госпожа Мин, не оборачиваясь, косится на невестку. Намджун кивает супруге. — Как у вас дела? Вы все здоровы, я надеюсь? — Всё хорошо, сынок. Я же отправляла тебе телеграмму. С тех пор ничего не поменялось. — Разве что Ния преуспела в уроках французского, — добавляет с улыбкой Джорджиана. Ужин проходит в привычной для Намджуна обстановке: он много разговаривает с матерью и игриво поддакивает Ние, стоит ей попросить подружек для своей новой куклы. С супругой Намджун обменивается короткими репликами, старается не смотреть в глаза, сам не понимая, от чего избегает её. Это ведь она предала его доверие, так почему он тот, кто чувствует себя подлецом?.. «Потому что ты целовался с Чимином», — красной строкой пробегает в сознании инспектора, отчего вино попадает не в то горло, и он откашливается. — Ты надолго в городе? — Нет, я должен в скором времени вернуться в Нью-Йорк. Много незавершенных дел, — отвечает матери Намджун, вытирая полотенцем уголки рта. Ния обиженно надувает губу. — Я тебя не отпущу! Тебя не было очень долго! — Ния, папе нужно работать, — строго и в то же время мягко обрубает Джорджиана. — Я успею к Рождеству. Мы вместе украсим елку, — Намджун не больно щипает нежную щечку, искренне улыбаясь на забавную гримасу. — Тогда с тебя две... нет, пять кукол! — раскрывает ладонь перед носом отца, чем смешит всё семейство, Ния. Намджун целует девочку в лоб и кивает. — Договорились. Ния отказывается слушать сказку на ночь от гувернантки, впрочем от всех, кроме папы. Так Намджун оказывается в небольшой кровати дочери, читая той «Принца-лягушонка», пока Ния, жадно обнимая фарфоровый подарок, сонно хлопает ресницами. Погрузившись в дремоту, девочка закрывает глаза и крепко засыпает. Намджун целует её в макушку и осторожно, не издавая лишнего шума, выходит из детской. В доме пахнет камином, вином и сладостями. Первый этаж поглощен полумраком, на втором свет горит в коридоре и в спальне, где сейчас наносит крем на плечи Джорджиана. Намджун, отвыкший делить с кем-то кровать, первым укладывается и ложится на бок, стараясь не обращать внимания на присутствие супруги. Джорджиана, сидя за туалетным столиком, через зеркало глядит на мужа. — Сколько ещё ты будешь меня игнорировать? — тихо спрашивает она. Намджун, не оглядываясь, все так же лежит в привычном положении. — Тебе не кажется, что это слишком жестоко? Ты уже год меня не замечаешь, — не удержавшись, девушка сама оборачивается к кровати и в упор смотрит на укрытую одеялом фигуру. На ней одна лишь длинная шелковая туника до колен. Кожа из-за крема сияет на свету торшера. — Ты изменила мне. — Я пожалела об этом тысячу раз, — горячо перебивает инспектора и поднимается с мягкой обивки. Кротко взобравшись на постель, она приближается к Намджуну и грустно хмурится. Муж даже не смотрит на неё. — Я не хочу, чтобы мы ненавидели друг друга. Наша дочь взрослеет и со временем поймёт, что её родители несчастны... что её мама страдает. — Не манипулируй мной через Нию. — Я говорю только то, что есть на самом деле, Намджун, — девушка переходит на шепот и пододвигается ближе, почти нависнув над Намджуном, который проделывает взором дыру в стене напротив. — Мне жаль, что я так поступила. Давай начнем всё сначала хотя бы ради нашей дочки? Ким вздрагивает, почувствовав холодное касание на своем обнаженном плече. Он дышит глубже, а рука Джорджианы двигается глубже, массируя крепкие мышцы. — Я скучала по тебе, — дыханием опаляет его ухо, примкнув к нему вплотную. — А что, твой любовник тебя больше не удовлетворяет? — едко кривит ртом Намджун. — Прекрати, прошу тебя. Я не вижусь с ним с той поры... Джорджиана вздыхает, и наступает тишина. Она успокаивающе поглаживает его тело, утыкается носом в затылок, позволяя молчанию на некоторое время остудить их пыл. — А ты? В Нью-Йорке много соблазна... Ты был с женщинами? — О чем ты вообще думаешь?! Я работал! — фыркает в презрении инспектор, на что девушка довольно ухмыляется и позволяет себе поцеловать его в плечо. — Я в тебе не сомневалась. Пожалуйста... дай мне шанс. Я желаю нам счастья... Губы целуют шею, рисуют мокрую дорожку к плечу и обратно. Эта близость соблазнительна, особенно после долгого воздержания. Намджун терпит эти приятные пытки от силы минуты две, затем сдается: разрешает супруге лечь на него и в страстном поцелуе впиться в уста. Он обнимает её за талию, тянет к себе вплотную и поднимает шелковую ткань, очерчивая пальцами бархатную кожу. Джорджиана вонзает ногти в его плоть, податливо отвечает на мокрые поцелуи, которые с каждым мгновением становятся глубже. Похоть и накопленная страсть вырываются наружу — Намджун проводит ночь со своей супругой и забывает обо всем, что было в Нью-Йорке, словно мираж. Подобно сновидению. Этих шести месяцев не существует, не существует и Чимина. Сон в летнюю ночь. Иллюзия. Или просто эффект порочного Нью-Йорка.

Loin de yeux, lion du coeur.