Просперити

— Подожди, давай ещё раз и помедленнее... Ки камина драто... Дьявол, нет, это слишком сложно. У меня акцент даже хуже, чем у тебя, — Тэхён упрямо качает головой, пока над ним, обжигая своим дыханием ухо, хрипло смеется Хосок. — У тебя хорошо получается. — Ты просто смеешься надо мной! — Нет, правда. Говоря на итальянском, ты ещё сексуальнее. Тебе идёт, — Хосок притягивает его рукой к себе плотнее и снова хохочет, когда Тэхён пытается повторить поговорку, но путает гласные местами. Лежа в горячих и голых объятиях друг друга, они играются пальцами рук и воркуют, отложив все дела на потом. В этой кровати царит мир и любовь, что за её пределами — неважно. По крайней мере, в сегодняшний день, который длится уже больше недели. – К'и камина дрито кампа афлито, — повторяет Хосок, сжимая длинные утонченные пальцы своими. Он наклоняет подбородок к его затылку и вдыхает сладкий аромат густых волос, в которые он теперь частенько зарывается носом. — Кто поступает честно, живёт в печали. Эту фразу любит повторять один человек. — Звучит красиво. И правдиво, наверное. Время на часах почти полдень. Снаружи, за шикарными высокими окнами Плазы, кружат снежинки, а небо затянуто хмурыми тучами, которые напоминают пыльные разводы на лобовых окнах машин. Дневной свет, проникающий через щель между золотистыми шторами, падает на обнаженную грудь Тэхёна. Теплое одеяло, под которым переплетены их ноги, прикрывает торс. — Я не льстил тебе, когда говорил про твой итальянский. Тебе очень идет этот язык, — Хосок поглаживает его плоский живот и улыбается, хорошо чувствуя, как дрожит из-за его касаний кожа. Тэхён поворачивается к нему и опускает подбородок на твёрдую грудь с парочкой несвежих шрамов. — У меня не получится, я звучу нелепо, — отмахивается он. — Я едва верно смог выговорить «спасибо». — Ты любишь музыку, а итальянские оперные арии одни из лучших во всем мире, и с ними, между нами говоря, не сравнится даже джаз. С тем, как пробирает до мурашек опера, ни один жанр музыки не в силах справиться. Твой баритон идеально подходит для этой задачи. — Ты что!.. — краснеет Тэхён, отмахиваясь. — Я и опера, как земля и небо. Не уверен, что смогу вытянуть хотя бы одну ноту. — Ты себя недооцениваешь. Погоди, я серьезно, — Хосок, прозрев, меняет выражение лица и, выпрямившись, смотрит на парня с решимостью. — У меня на острове очень ценят талантливых певцов. Семье, которой я служу, принадлежит тамошний амфитеатр. Многих звезд я повстречал на той сцене. — Что ты пытаешься сказать? — Тэхён смотрит на него в упор. — Поехали со мной на Сицилию. — Чего? — парень в шоке раскрывает глаза и нервно хихикает, на что Чон обнимает его талию рукой и одним взглядом пригвождает к месту. — Рано или поздно я вернусь домой, и я хочу забрать тебя на остров. У меня есть связи, ты станешь учеником Баттистини. Знаешь такого? Его певческий голос тоже баритон, и он обучает новичков. В Риме фигура значимая. Ты будешь выступать на сцене, я буду твоим главным зрителем. У меня загородная вилла на берегу моря. Тебе не придется ломать голову над тем, как жить. Это предложение поступает столь внезапно, что Тэхён, сам того не заметив, задерживает дыхание. В одно мгновение он вообразил себе жизнь, нарисованную Хосоком: чайки, ласковое солнце, пляж и поля. Это рай, одним словом, другая вселенная. Она весьма соблазнительна, но Тэхён не привык, что судьба к нему простодушна и все получается легко. Противоположная сторона Рая — Ад, и он здесь, в Нью-Йорке. Здесь вечный холод, враждебность и рутина, непогашенные счета, борьба за признание, болеющий отец. Может ли он бросить всё это и сбежать? — Нет, — брюнет еле слышно отвечает как Хосоку, так и себе, глубоко задумавшись, — Сицилия слишком далеко. Я не брошу семью на произвол судьбы. Мой отец может скончаться в любой день. — Позволь мне... — Нет, я почти накопил на препараты, — не позволив закончить мысль, отказывается от чужой помощи парень, с ненавистью вспоминая день, когда пришел в бар и вел долгую и крайне унизительную для себя беседу с директором. Конечно, его осмеяли, однако, стерпев глумления, он вновь был принят в штат и выступал на сцене. И, к радости его хозяина, в заведение снова стали приходить люди, а перебравшиеся на Бродвей клиенты, вернулись назад. — Но у тебя ещё не выплачен долг. Проклятие, почему ты такой упрямый, свет очей моих? Я тебе не чужой человек, чтобы ты меня стеснялся. Пер Л'амор дель чело , мы занимались любовью два раза... и это за сегодняшнее утро! — негодует Хосок и демонстративно отворачивает голову, когда Тэхён, усмехаясь, пытается его успокоить поцелуями. Хосок по происхождению кореец, но в нём бурлит итальянская кровь: его вспыльчивый нрав всегда смешит Тэхёна. Он столь легко воспламеняется. Впрочем, делать это весьма опрометчивое решение, поскольку потушить огонь всегда тяжелее, нежели разжечь. А в случае Хосока это пламя превращается в лесной пожар. — Мои проблемы — это мои проблемы. — Нет, малыш, — ерничает Чон и хватает того за подбородок, — твои проблемы — это мои проблемы. Я люблю тебя, и ты это знаешь, поэтому я не хочу с тобой разлучаться. Я убежден, что тебе понравится на Сицилии. — Откуда в тебе такая настойчивость? Привычка итальянцев? — парень обнимает его шею и осыпает сладкими поцелуями, из-за которых мужчина млеет, а мышцы его сокращаются. По телу проходят приятные судороги, вслед за ними возбуждение. — Это черта Падре. — Какого ещё Падре? — брюнет изгибает вопросительно бровь. Хосок массирует его поясницу и плавно перемещает ладони к упругим половинкам, несильно сжимая их, отчего на лице Кима вырисовывается хитрая ухмылка. — На острове меня знают не как Чон Хосока, а как Падре, — отвечает на ласки итальянец, наслаждаясь юрким языком на своих устах. Тэхён льнет к нему, раскрывает рот для жаркого поцелуя и тут же низко стонет, чувствуя, как теплые руки мнут его бедра, спускаясь ниже и ниже. — Ты такой верующий? — Вера здесь не при чем. Ты хочешь знать правду? Боюсь тебя смутить. — Я отлично знаю кто ты такой, Падре, — дразнит Тэхён, акцентируя внимание на последнем слове, за что получает шлепок по заднице и ахает. — Больно вообще-то! — Когда люди, провинившиеся перед Доном, знают, что я иду по их душу, они исповедуются. Потому что я несу смерть. Отсюда и прозвище Падре, тот, кто слышит последние мольбы, — Хосок игнорирует чужое возмущение, вспоминая все свои минувшие годы на острове, где закон — это кровная месть. Внимая каждому слову, Тэхён не отводит взгляда с ровного лица итальянца, как будто впервые осознает с каким человеком делит постель. Он и прежде жил среди отъявленных мерзавцев, бандитов, мафии, тот же, например, Чонгук, но, кажется, Чон Хосок выше всех них на несколько ступеней. Он на вершине пищевой цепи. — Так ты палач, мистер Падре. — Правильно говорить «сеньор». — Правильно говорить стай'цито , — парень закатывает глаза в раздражении. — Твой итальянский всё лучше и лучше, и это чертовски возбуждает, — дьявольски улыбается Хосок и одним рывком оказывается над ним, вжимая искусанное тело в кровать. Тэхён, не растерявшись, обнимает мужчину за массивные плечи и, томно постанывая, позволяет себя истерзать. *** Майкл вешает трубку и, небрежным жестом отсылает дворецкого, требуя срочно подготовить его машину. Дом он оставляет в скверном настроении и, провожая хмурым взглядом заснеженные деревья, закуривает на заднем сидении машины. Дым заполняет салон, и теперь, помимо неприятного могильного холода, забирающегося под кожу, щекочет ноздри резкий запах табака. Не проронив ни слова, Майкл приезжает в парикмахерскую, под которой уже как три года успешно работает подпольное казино. За широким столом, в кругу хороших знакомых, сидят Хосок с Чонгуком, которые, заметив дядю, просят компанию оставить их наедине. — Майкл, — приветствует того Джей. — Поступил звонок из Вашингтона. Инспектор получил ордер на задержание десяток лиц. В их списке и мы с тобой, Чонгук, — старший Скретч отпивает виски из чужого бокала, не присаживаясь за стол. Хосок тушит сигару. — Нас ждет решетка? — Да. Это точная информация. Намджун на днях вернется в город и первым делом постучится в наши двери. Соединив брови у переносицы, Чонгук разглядывает янтарный напиток на дне стакана и не поднимает глаз, потому что все, о чем он сейчас думает — будущее. Если он позволит отдать себя под трибунал, тогда его ждут суровые годы заключения, вдали от Юнги. Понести наказание за преступления не так устрашают, как разлука с любимым, которому придется жить без него. «Я ведь обещал ему», — вспоминает Чонгук, — «Быть рядом всегда. Подарить ему лучшую жизнь. Обещал». Нельзя нарушать слово, которое даешь. — Я велел нашим парням вывезти товар из города и спрятать, — продолжает после тяжелой паузы Майкл, — любые компрометирующие нас документы, связи и контакты уничтожены. Но это лишь вершина айсберга. — Подкупим судью. — Не выйдет. — Тогда весь Нью-Йорк захлебнется в крови, потому что я не успокоюсь, — сквозь сомкнутые зубы проговаривает Чонгук и весь подбирается, словно раненный лев, готовый биться до последнего. — Я не могу сесть в тюрьму. — Ты и не сядешь. Если потребуется, я возьму всю вину на себя. Ты будешь привлечен как сообщник, но срок скостят, и я позабочусь, чтобы тебя освободили под залог. — Нет. Никто из нас в тюрьму не сядет. — Я давно вам говорил, что стоило прижать этого сукина сына к стенке. Если бы вы позволили мне действовать через его семью, он бы давно отошел от дел, — злится Хосок, скорчив гримасу не то душевной боли, не то кровожадной ярости из-за упущенной возможности. — Есть ещё вариант, — вскользь замечает Майкл, бросив взор на племянника, и тот улавливает его мысль. — Я не стану бежать как крыса. — Чонгук, речь о нашей свободе. Это не год или два, а десятилетия! — Повторяю, я не опущусь до бегства. Мы должны придумать новый план до приезда Намджуна. Плевать я хотел на приказ президента. Здесь мой дом. Поставив точку в этом напряженном разговоре, Скретч резко поднимается изо стола и, схватив пальто, спускается с платформы, поравнявшись с дядей. Майкл смотрит на него с мольбой, однако не настаивает, отлично зная, каким упрямым уродился его племянник. — Куда он? — провожая Джея взглядом, спрашивает Хосок. Майкл садится на кресло, где мгновением ранее восседал Чонгук и наполняет стакан до краев алкоголем. — Очевидно, к Юнги. — Намджун предоставлял на вас компромат? — Только слова, потому что здешние нас бы не продали. Хотя, — прищуривается старший, — он мог использовать против меня убийство Матео Руиза. — Дядя, я могу что-нибудь сделать? — опускает локти на стол Чон, устало прикрыв веки, ведь осознание, что в любой день его семью заключат под стражу, въедается ядом. Майкл трет переносицу и замолкает, потому что попросту не знает, что сказать. — Мы должны всё переиграть. *** Больше недели на вилле не доносился звонкий смех Мисо. Казалось, даже солнце обходит Грейт-Нейк стороной. После неудавшегося ужина в День Благодарения, в доме поселилась печаль и давящее напряжение. Слуги держат головы ниже обычного, Джихо редко покидает свой кабинет, а комнаты, доселе полные гостями младшей невестки, пусты. Напрасно мать пытается утешить дочь — разбитое сердце, притом униженное, нельзя склеить, как нельзя пришить оторванные крылья бабочки, чтобы она взлетела. Мисо подолгу плакала. Первый день её безутешные стоны слышались даже в саду. Она отказывалась есть, из комнаты не выглядывала, двери надежно заперла, чтобы ни мать, ни кто-нибудь другой не смог побеспокоить её. Даже угрозы отца выбить дверь с петель её не пугают. Тревожась из-за здоровья девочки, мать уговорами и сладкими обещаниями пытается выманить её из темницы, в которую Мисо сама себя заключила, но тщетно — девушка отказывается разговаривать. Она либо плачет, либо хранит упрямое молчание. Ясно одно, она впала в глубокое отчаяние, её хрупкое наивное сердце не выдержало гнусных и острых заявлений, которые пронзили грудь и лишили её жизни. Мало того, что Мисо бросили, притом прилюдно, чем втоптали в грязь, так вдобавок она узнала, что никогда не была любима. Это кольнуло больнее всего. Раз за разом вспоминая тот злосчастный миг, брюнетка вновь заливается горькими слезами, рвёт оставшиеся подушки, и гусиный пух, в виде хлопьев снега, разлетается по углам. Траур Мисо длится дольше, чем думалось всему дому. Из-за этого достается персоналу, поскольку больше не на ком вымещать свой гнев: младшая невестка рвет и мечет, придирается к каждой мелочи, велит не отходить от дверей Мисо, а при виде Тэян и вовсе сатанеет. Несчастная вдова вынуждена выслушивать оскорбления и упреки, терпеть крики и убирать последствия очередных истерик. Юнги запретили появляться в доме, поэтому в выходные он постоянно сидит в своей спальне, из окна наблюдая за несущимися по небу облаками. *** Распахнув тяжелые веки, Мисо сонно смотрит в окно и присаживается. Прошел ещё один день. Она не помнит, когда в последний раз нормально ела: от обезвоживания кожа утеряла свой блеск и упругость. День, ночь, вечер — все стало одним отрезком времени. Убрав с лица лохматые пряди, она прыгает с кровати и, как есть, в одной ночной сорочке, выходит на балкон. Холодный ветер тотчас шелестит подол её одежды и колтуны в волосах, образовавшиеся от того, что она давно не причесывалась. На щеках распускается, подобно дикой розе, румянец. Холод отрезвляет. Она опирается руками на каменную балюстраду и глядит сквозь деревья на горизонт. Все эти дни её терзали сотни мыслей, сомнения, страхи... Она многого не понимала, но ещё больше боялась понять. Для чего Намджун просил сблизиться с Джеем? Неужели он знал, что помолвка была нежеланной? Знал ли об этом дедушка?.. «Знал», — вспыхивает в её затуманенном от череды истерик сознании. Он правда её не любил? «Не любил». Почему он так рьяно защищал совершенно чужого ему человека? «Почему?». Мисо прячет лицо в ладонях. Она ведь мечтала о свободе, любовь — последнее, чего ей хотелось, но она поддалась этому соблазну, позволила огню сожрать себя. Её одурачили, играли с чувствами и наконец выбросили. Девушка возвращается в постель, обнимает мокрую подушку и раз за разом спрашивает себя «почему». Ответ, порой кажется, находится на поверхности, но Мисо его не замечает. Пока не замечает. *** В преддверии Рождества обычный угрюмый, серый Нью-Йорк преображается. На площади ставят гигантскую пышную ель и принимаются украшать её мишурой, расчищают сугробы и вешают разноцветные дождики. Магазины, один краше другого, выставляют на витрины щелкунчиков, декоративные подарки с бархатными бантами, на дверях народ встречают венки и колокольчики. В центре людей больше: каждый спешит приобрести подарки к сочельнику, в продуктовых магазинах и на рынках выстраиваются очереди за лучшими продуктами. Город наполняется не только гулкими сигналами машин, застрявших в пробке, но и гоготом торгашей. Елки, высокие и карликовые, с иголками вверх и вниз, ждут своих хозяев у пешеходного перехода. Наступает суетливая пора — до Рождества семнадцать дней. Кипит светская жизнь, все больше ужинов и вечеринок, все больше шампанского и поцелуев под омелами... и больше цветов. В небольшом, но уютном магазине в скромном районе Нью-Йорка сегодня плодотворный день. Люди приходят заказать цветы для приближающегося праздника, другие просят букеты для своих дам, третьи для любовниц. Чимин не успевает отдать один букет, как бежит собирать следующий, неуклюже хватается за розы и колется о шипы, аккуратно срезая их, и под чужие разговоры пакует композиции в бумагу. Минутка для отдыха у него появляется лишь к двум часам. Он прячется за ширмой и, плюхнувшись на табуретку, стягивает с ладоней перчатки. Кто же знал, что ему здесь понравится? Решив не откладывать этот вопрос в долгий ящик, после отъезда Намджуна парень пришел в магазин и устроился по рекомендации на неполный рабочий день, который продлился меньше недели. После его взяли официальным сотрудником, потому что, благодаря своей красивой внешности и обаянию, Чимин привлекал клиентов, уже потом в нём разглядели потенциал. У парня, оказывается, отличный и неординарный вкус: собранные им букеты не оставляют никого равнодушным. Он комбинирует то, что, казалось бы, нельзя объединять, и объясняет это тем, что у каждого цветка свое значение. Так, например, лилии он собирает вместе с красными розами: первое означает чистоту и невинность, второе — страсть и любовь. Об этом Чимин рассказывает во время работы, а клиенты, особенно дамочки, с удовольствием его слушают. Таким образом, Пак Чимин проник в сердца людей всего за пару смен и стал всеобщим любимчиком. Ему уже было не так одиноко: в пустую квартиру, пропитанную едкими воспоминаниями, парень возвращается к девяти часам вечера, на работу уходит в восемь. Здесь он встречает новых друзей — хозяйку цветочного магазина Марию и флористов Дейзи и Елену. — Ага, спрятался, — Елена пугает парня своим неожиданным появлением и хихикает над чужим ужасом. Худая, как тростинка, но невысокая Елена старше Чимина всего на год. Она опирается плечом на дверной косяк и хмыкает. — Я только дыхание перевести. — Да ладно тебе, мы сегодня все устали, — трет шею блондинка и отходит в сторону, чтобы налить себе воды, — скоро обеденный перерыв. — Ты никогда не устаёшь? — Чимин осознает, что ни разу не видел Елену в плохом настроении или без сил. Она всегда полна энергии, радушна и смешлива, как вечный праздник. Собственно, именно это прозвища она получила от хозяйки магазина. — Видел бы ты, как я отжигаю чечетку по выходным в здешнем клубе! Обожаю танцы, они у меня в крови. — Вот почему ты отбиваешь ритм пяткой пока чистишь окна. — Привычка, — пожимает плечами Елена, — знаешь, будет здорово, если мы однажды сходим на танцы. Вместе. Чимин вдруг напрягается и, бросив беглый взгляд в сторону девушки, заметно краснеет. Он мысленно спрашивает себя, не было ли это приглашением на свидание, но быстро отмахивается от подобных мыслей. Елена бойкая девушка, шустрая, как кузнечик, они слишком разные, чтобы любить друг друга. Чимин на горьком опыте знает, что противоположности, пусть и притягиваются, но несчастны. Тень печали ложится на лицо, стоит брюнету вспомнить о Намджуне. Он отворачивает голову и засматривается на коробку с новенькими лентами для букетов. Елена замечает перемену чужого состояния и выпрямляется. — Незачем прятать глаза. Если не хочешь, так и скажи, я не настаиваю, — блондинка со стуком опускает кружку с водой на тумбу и намеревается вернуться в переднюю. Осознав, что своим молчанием ранил чувства подруги, Чимин как ошпаренный вскакивает с места и хватает её за руку. Елена удивлённо поднимает на него брови. — Прости, ты здесь не при чем. — Это просто танец, Чимин. Сейчас все танцуют. Ты не любишь вечеринки? — Я был на них только один раз и неудачно, — парень кусает губу от смущения. Елена снисходительно улыбается. — Если надумаешь, скажи мне. Я с радостью познакомлю тебя с танцами. Довольно тебе ходить с понурым видом. Улыбка тебе больше к лицу, — щипает того за щечку блондинка и, очаровательно хихикнув, возвращается за стойку, где с бодрой улыбкой встречает новых клиентов. У Чимина, между тем, ухает сердце. Он вдруг чувствует себя живым, настоящим, не картонной фигурой, созданной каким-то художником для чужого удовольствия. Он это он, живая плоть и кровь, со своим миром, который кружится вокруг него самого, а не божества, придуманным им когда-то. Понемногу мысли о Намджуне тлеют подобно уголькам. Жизнь делится на еще одну часть — финальную, и в ней Пак Чимин ощущает себя целостным, счастливым и уверенным человеком. Вечером, закрыв смену и натянув на голову ушанку, Чимин прощается с коллегами и, поймав у трамвая Елену, говорит: — Я буду рад сходить с тобой на танцы. Девушка, чьи глаза загораются ясным блеском, поднимается в трамвай и, прежде чем двери закроются, взволнованно отвечает: — Как насчет следующей субботы? *** У Юнги получается сбежать из золотой клетки незамеченным. В четырех стенах, несмотря на зимнюю стужу, дышать нечем, поэтому, заручившись помощью садовника, парень, ловко прячась меж кустами, выходит со двора через задние ворота. К счастью, даже собаки в псарне его не чуют и не поднимают вой. Так Юнги, нарядившись в темно-синюю рубашку с пайетками на плечах, красивые прямые брюки, купленные Чонгуком в одном из лучших бутиках города, приходит в бар. Только не в качестве обслуживающего персонала, а в роли гостя. Тэхён улыбается ему и, щелкнув пальцами, получает от Марко два легких коктейля. Они давно не видели друг друга и мало разговаривали: что творится в их жизни — пучина, и только. Поэтому, отодвинув реальность, парни садятся за барную стойку, чтобы наконец-то поделиться сокровенными мыслями, проблемами, послушать советы друг друга, ведь, в конце концов, дружба создана для этого — для поддержки. Тэхён медленно, не забывая упоминать детали, без стеснения рассказывает о своих неудачах в Голливуде; сквозь румянец и чувство самобичевания делится провалом и облегченно вздыхает, когда получает от Юнги утешительную улыбку. Страшно обнажать душу, потому что в неё могут плюнуть. Какова же радость Тэхёна, что ни Хосок, ни Юнги подобным образом не поступили. Коктейли хорошо идут под душевные разговоры. Обмениваясь болью, парни не замечают, как выпивают три фужера, и Марко аккуратно просит их остановиться, иначе гости останутся без чудного выступления Тэхёна. — Какой он скучный, — жестом отгоняет от себя друга брюнет и хихикает, подперев щеку ладонью. Юнги улыбается, наблюдая за тремя барменами, еле поспевающими отдавать заказы. Бар украшен флажками и рождественскими гирляндами, в углу, рядом со сценой, в свете софитов переливается ёлка. Сладкий аромат шампанского и папиросы дурманит рассудок. Эта ночь кажется вечностью. — Но ты выглядишь по-другому, — подмечает с энтузиазмом Мин, — совсем не кажешься разбитым неудачей. — Я просто понял, что погоня за славой не стоит моих стараний. Мы тратим время на этот пустой блеск, как прожигатели жизни, мечтатели... Или просто дураки. Я был слеп, Юнги. — И что ты хочешь теперь? — А ничего. У меня есть все, что нужно. Работа, верный друг, — подмигивает Тэхён и хмыкает, — и человек, который в меня верит. — Я тебя понимаю, — как тут не вспомнить о Чонгуке? Юнги нежно улыбается представшему перед ним облику. Они поднимают бокалы и, торжественно произнося тост, чокаются. Музыканты бренчат громче и в игру вступает саксофон: господа и их леди, визжа, поднимаются в пляс, и по залу туда-сюда, вверх-вниз, влево-вправо, летят конфетти. Минутка беззаботности растягивается в часы. Юнги впервые пропускает через себя это настроение, поддается всеобщему ликованию и отпивает ещё глоток коктейля. В груди приятно теплеет, алкоголь проникает в кровь и пудрит мозг. Но это так хорошо... Вдруг взгляд его цепляется за две статные фигуры в черных одеждах, позади которых, словно длинный шлейф, следуют мужчины с мрачными лицами. Их нельзя не заметить, потому что с их приходом мир переворачивается с ног на голову. — Твой пришёл, — одновременно произносят Юнги и Тэхён. Они переглядываются и, прыснув от смеха, прыгают со своих стульев. Так они и расходятся в толпе. Чонгук ищет глазами знакомую макушку, хотя знает, что у того выходной, однако лицо проясняется, стоит ему почувствовать впившийся в него взор. Юнги, словно змея, грациозно подбирается к мужчине сквозь публику, наблюдавшую за дикими танцами. Чонгук тянет к нему руки прежде, чем дотрагивается до него и, обняв, отводит в укромный угол, где не так шумно и тесно. — Ты здесь, — Джей ласкает пальцем нежную скулу, удивляется, что его не отталкивают, ведь обычно Юнги против физических контактов на работе. Удивлённо нахмурившись, он тянет его ближе и усмехается. — Ты что, пьян? — Я пригубил коктейли. — Пригубил или проглотил все запасы? — дразнит насупившегося парня Скретч и мягко хихикает, когда тот морщит нос. — Я рад, что ты веселишься. Пей сколько хочешь, я присмотрю за тобой. Ни одна сволочь тебя не тронет. — Даже ты? — Не знал, что я сволочь, — Чонгук не обижается на пьяный лепет. Он впервые садится не за свой любимый столик, чтобы быть подальше от любопытных глаз. Особенно он не хотел упускать возможность побыть с Юнги, который сидит между ним и стенкой, опустив голову ему на грудь. Он что-то невнятно бурчит, теребит пуговицу чужой рубашки и забавно шепелявит. Это то, чего не хватало Чонгуку и что было необходимо после печальных новостей. Быть с Юнги. Лишь мысль о разлуке с ним лишает почвы под ногами. Он не может сесть в тюрьму и оставить его, он не может сесть в тюрьму и потерять миллионы, которыми финансирует благотворительный фонд, названный в честь жемчужинки, он не может лишиться всего, иначе всего лишаться люди из «черно-белого» мира. Чонгук, которого едят изнутри мысли, в сокрушении сжимает веки и трет висок. — Что с тобой? — Юнги замечает странное поведение и отстраняется, чтобы взглянуть на него. — Ничего. Трудный день. — У тебя каждый день трудный, но сейчас ты будто место себе не находишь. Ты даже к виски не притронулся, — брюнет кивает на полную бутылку с пустым стаканом. Чонгук сконфуженно хлопает ресницами, поскольку даже не помнит, когда официант принёс ему напиток. — Сегодня ты пьешь за двоих, — ущипнув того за щеку, шутит мужчина, однако этим усыпить бдительность парня не получается. — Что случилось? Скажи мне правду. — Любимый, всё отлично. — Нет, тебя выдают твои глаза. В них чудовищная тоска. Ты меня пугаешь, — Юнги подбирается и уже с тревогой смотрит на Чонгука, уголки рта которого улыбаются, но радости в его лице нет. Выдержав паузу, Скретч переводит дыхание и, взяв того за руку, нежно трет костяшки большим пальцем. Музыка, фанфары, блеск, смех и эйфория покидают комнату, и Юнги чувствует, словно находится в сыром подвале. — Если со мной что-нибудь случится, ты должен пообещать мне одну вещь. — Что?.. — дрожит голосом парень, не понимая к чему эти разговоры, тотчас теряет краску с лица. Чонгук сжимает его руку сильнее. — Просто пообещай. — Чонгук… — Я всегда буду рядом с тобой, даже если меня рядом не будет. Я никогда тебя не оставлю. Ясно? — вкрадчиво, глаза в глаза, выговаривает Джей и, не нарушая зрительного контакта, медленно целует ладонь Юнги, у которого дрожат губы. — Ты в опасности? Молю тебя, скажи правду! За тобой охотятся враги? — За мной охотится справедливость. За преступлением следует наказание. Юнги не понимает, чем протестовать, поскольку всегда знал, что свои богатства Чонгук заработал нечестным трудом. — Это из-за того инспектора, да? Намджуна? — Ты его знаешь? — щурит веки мужчина. — Я видел его у нас дома. Он приезжал к дедушке. — Они работают вместе, — наотмашь цокает Чонгук и вдруг застывает, широко раскрыв глаза. Ему нужна секунда, чтобы осмыслить суть сказанного, после чего, широко и победно улыбнувшись, он заключает Юнги в крепкие объятия. — Жемчужинка, я без ума от тебя! Ты мне напомнил о том, что я забыл, — сильно целует в лоб и встает с дивана. Сконфуженный Мин наблюдает, как тот приближается к своим людям и, активно жестикулируя, после переговоров, отсылает двоих. — Ты мой ангел-хранитель, Мин Юнги, — шепчет ему на ухо Чонгук, вернувшись за стол. *** — Что с твоим лицом? — Тэхён прислоняется лопатками к шершавой кирпичной стене и наклоняет голову с сигаретой во рту к зажигалке Хосока. На улице воет ветер и господствует мороз. Между крышами, наблюдая за влюбленными, подглядывает растущая луна. — Нарисовалась проблема, думаю, как её решить, — выдыхает дым Падре, спрятав зажигалку в кармане пальто, — прекрасно выглядишь. Люблю тебя в красном. — Я думал, что голым нравлюсь тебе больше. — Это само собой разумеющееся, — хмыкает Хосок. — Ты ещё не передумал насчет моего предложения? Тэхён откидывает голову назад и рассматривает плохо заметные из-за ярких огней города звезды. Дым от сигарет быстро поднимается в воздух и рассеивается. Так, обычно, рассеиваются мечты Тэхёна. — Врачи говорят, что мой отец умрёт. Я не могу бросить маму одну, — хрипло звучит бархатный голос. — У неё больше никого нет... Играя скулами, Чон морщится от раздражения и бессилия, потому что не имеет права давить, а жажда схватить его, связать, бросить в каюту корабля и увезти с собой, достигает критической отметки. Одна новость хуже другой, этот день убивает Хосока. Чудовищное состояние беспомощности. — Так будет всегда, — бросает окурок под ноги Чон, и Тэхён с плохо читаемым выражением лица глядит на него. — Будет что? — Ты всегда будешь жертвовать своим счастьем ради счастья других. И мне больно за тебя. Больно и обидно. Это неправильно, — Хосок качает головой, пытается унять засевшую внутри ярость, отчего брови его, как грозовые тучи, хмуры. — Тебя послушай, так всё в жизни легко и просто. Я не хочу выбирать между тобой и семьей. — Сей па'цо? Я не заставляю тебя выбирать. Я пытаюсь стать ближе на шаг, но ты делаешь два назад. Твоя мама не останется одна. Она поедет вместе с нами. — Ох, она будет в восторге, узнав, что её сын спит с мужчиной. Она католичка! — Тэхён не докуривает сигарету и тоже бросает окурок в сторону. — Ты видишь? Кóза эра нэчёсарио димостраре! — взмахивает рукой Хосок и вплотную приближается к нему. — Зачем я тебе, если твоя мать не поддержит наши отношения, если её мнение важнее твоих чувств, если семья для тебя дороже компромисса, если ты знал, что мы все равно расстанемся? Ты нарочно мучаешь меня? — бьет себя по груди мужчина и дышит огнём. Тэхён раскрывает уста, дабы защититься, но осознает, что ситуация выглядит именно так, как её описал Хосок. Только это заблуждение. Тэхён чувствует к нему всё, что только может чувствовать человек. Это опасная смесь. Это сотни тысяч бомб, сброшенные на землю самолетами. Это все то, что не поддается логике. Их носы почти касаются друг друга. Тэхён не хочет отходить, а Хосок отпускать, но оба до черта упрямы, чтобы сознаться. — Прекрати, прошу тебя. Ты всё, что я хочу, — все-таки шепчет Чон, вновь первым идет на встречу и, коснувшись лбом его лба, прикрывает веки. Он целует Тэхёна в лоб, трется носом о скулы, целует нежную кожу, пока не добирается до приоткрытых губ и касается их своими, поначалу с трепетом и робостью, а затем, войдя языком в рот, с нетерпением и страстью. Тэхён послушно отвечает на поцелуй, обнимает за шею и позволяет мужчине вжать себя в стену. Порой слова излишни, лучше целоваться. Они делают это неспешно, напористо и игриво, будто ведут немой диалог, дразнят друг дружку языками и, заполучив стон, довольно ухмыляются. Мокрые губы распускаются, как красные кувшинки, и блестят на свету фонарного столба. Зарывшись пальцами в волосы на затылке, Хосок ласкает его. — Я научился тебя укрощать, анджело диаболико. — Странно... — Что? — Чон не в состоянии оторвать взгляд с заманчивых губ. — Меня уже не так сильно тошнит от твоего жуткого акцента. — Уши больше не плачут? — хмыкает Хосок, на что Тэхён заливисто смеется. — Бога ради, заткнись! В порыве вновь поцеловаться, они тянутся друг к другу, однако в этот миг на задний двор выглядывает Микаэль. Застав Хосока за интимным занятием, парень, неловко откашливаясь, громко стучит костяшками по двери, привлекая чужое внимание. Влюбленные резко оглядываются на шум и неохотно отстраняются, застигнутые врасплох. Падре без смущения жестикулирует, разрешая Микаэлю приблизиться. — В чем дело? — Сэр, мистер Скретч просит вас срочно спуститься. — Это же тот парень из ресторана?.. — уточняет Тэхён, провожая вопросительным взором чужую спину. — А ты откуда знаешь? — искренне изумляется Хосок, приобняв брюнета за талию. Они вместе идут к двери. — Я был там в тот день. Знаешь, ты очень понравился моему другу, особенно твое благородство, которым ты нескромно разбрасываешься. — Это что, ревность? — ухмыляется Чон. — Не дождешься, — быстро целует Хосока в губы и, подмигнув, первым спускается в бар. Микаэль, передавший пожелание Скретча, прячется за темным углом и, решительно глядя перед собой, оглядывается сперва на резвого Тэхёна, следом на Чон Хосока. И исчезает. *** Следующий день оба Скретча, с поддержкой Хосока, тратят на сбор информации. На все про все им дается сорок восемь часов, и благодаря железной хватке Чона, а также дару убеждения, с коим уродился Майкл, троице удается обзавестись козырями. Дальше только ждать. Вечер ничем не отличается от предыдущих: люди приходят и уходят, снег валит, а затем резко перестает, словно затаив обиду. Сигнальные гудки автомобилей и далекий звон трамвайного колокольчика доносятся снаружи приглушенно, тем самым вгоняя в сонливость больше, чем стоило бы. Часы бьют семь. Отпустив с большим букетом лилий очередного клиента, Чимин вытирает руки о свой фартук и, пока другие продавцы проверяют поставку свежих цветов на складе, принимается чистить свое рабочее место. Он подбирает с пола упавшие стебельки и листья, метлой расправляется с мелким мусор и выбрасывает накопившееся в урну, как над дверью раздается ненавязчивый звон. В цветочный магазин входит импозантный мужчина в длинном пальто, воротник которого поднят и прикрывает подбородок. Шляпа, вопреки стуже, на голове отсутствует, и Чимин ежится только от одного представления, как сильно ноют из-за мороза чужие уши. — Добрый вечер, сэр, — возвращается за стойку Чимин, приветливо улыбаясь. Джентльмен, с любопытством рассматривая помещение, украшенное цветами и картинами, высовывает руки из карманов и стягивает с них перчатки. — Мне нужен букет. Поможете с этим? — Это моя работа, — с детской непосредственностью кивает Чимин, в речи которого ни грамма лицемерия. Есть все-таки на свете люди, кто радуется с восходом солнца новому рабочему дню. Он и вообразить не мог, что так трепетно будет относиться к своим обязанностям флориста. Цветы приятные собеседники, но больше этого Чимина очаровывает другое — они, все до единого, прекрасны и все до единого стойкие малыши. Напрасно человечество принимает цветы за хрупкие создания. Эти существа способны пережить бурю, выдержать морозы, научиться жить без воды. Да как же велико их желание выжить, раз уж они так борются за существование? Чимина это впечатляет — кому, как ни ему, знать, что значит выживать? Впрочем, отъезд Намджуна ему кое-что доказал — жить возможно и без чужой помощи. Возможно самостоятельно ездить на работу, ходить в магазины, не трястись от собственной тени, возможно заводить знакомства, ходить два раза в неделю в закусочную и болтать о ерунде. Возможно самому заботиться о своих финансах, о пище, держать дом в порядке и не отчитываться за каждое свое действие. А самое главное — не заглядывать в чужой рот. Нет нужды надеяться на кого-то, видеть в нем героя, без которого сложно жить. Чимин боялся не выдержать без Намджуна, а он выдержал, он всё может сам, и ему нравится эта самостоятельность. Если Намджун научил его первому шагу, бежать Чимин научится без его вмешательства. — Для кого букет? И что за повод, чтобы я мог понять какие цветы вам посоветовать? — брюнет опускает руки на стойку. — Долгожданная встреча с особенным человеком. — Разлука тяжелее расставания, — понимающе вздыхает Чимин, не замечая пристального внимания в свою сторону, — если у этого человека нет любимых цветов, я мог бы предложить вам букет из роз двух сортов, гортензии и… Альстромерии. Получится очень нежно, я вас уверяю. — Доверюсь вашему энтузиазму, — кивает мужчина и следующие несколько минут наблюдает за аккуратной работой флориста. Тишину разрывают шелест красивых цветов, ножниц и бумаги. — У вас хорошо получается. — Благодарю вас, сэр. Я просто хорошо понимаю цветы, — отвечает на похвалу Чимин, — вашей даме понравится. — Букет не для дамы. — Нет? — брюнет круто поднимает взгляд на клиента и блеск в его глазах тухнет, он на мгновение откладывает розы, — ох… тогда мне следует заменить некоторые цветы, чтобы букет вышел менее… — Не стоит. Все хорошо. Получатель — человек холодный и сдержанный, ему не помешает немного нежности в жизни. Чимин кивает, продолжив свою работу. — Вы знаете, у вас знакомое лицо, я вас где-то видел. — Может быть. Я из полиции, — врет мужчина, улыбаясь на то, как светлеет лицо флориста, когда он слышит новость. — Мой хороший друг тоже из полиции. — В самом деле? — Вы должны его знать. Его все знают, даже за пределами Нью-Йорка. То, с каким обожанием отзывается о своем близком друге Чимин, мужчину даже трогает за душу. Он поджимает губы и переводит дыхание, держа спину прямо. Понемногу атмосфера в магазине теплеет, и парень лишается скованности, которая была при нём в начале. Значит, неизвестному удалось войти в доверие наивного мальчика. — Стало быть, речь идет о ком-то важном. Я знаю только одного человека, чье имя шагает впереди своего хозяина. Инспектор Ким Намджун. — Вы знакомы с ним? — Чимин собирает в красивую композицию ярко-розовые и белые розы. — Мы из одного учреждения. Я имел честь с ним общаться. Вы с ним близки? — Мы?.. — прикусив язык, теряется от вопроса брюнет, не зная, как правильно на него ответить. Может, когда-то и были, но расстались на ноте «соль». Рассматривая бутоны в своих руках, Чимин ласково поправляет листочки растений и добавляет в букет лилию инков. — Он мне как старший брат, — парень говорит словами Намджуна и горько улыбается. Мужчина глядит на него в упор, непонятным для мальчика взглядом, от которого волосы встают дыбом. В конце концов собеседник ему кивает, и напряжение между ними растворяется. — Инспектор Ким хороший человек. — Он очень добрый. — И излишне справедлив, не так ли? — дразняще звучит комментарий, на что оба хихикают. Обвернув пышную композицию бумагой, Чимин завязывает бант из ленты и поворачивает букет лицом к покупателю. Тот удовлетворенно мычит. — Пожалуйста. — Спасибо, вы талантливый малец, — тот принимает цветы и расплачивается двумя крупными банкнотами, а когда Чимин пытается дать сдачу, джентльмен горячо отказывается от неё. — Это чаевые за ваш труд и открытость. — Благодарю, сэр. Пак повторяет то же, что и десятью минутами ранее — чистит рабочее место, сталкивая со стола весь мусор в урну. Между тем, будучи занятым, он не сразу замечает, что некий господин намеревается уйти, а букет по-прежнему на месте. Спохватившись, Чимин хватает цветы и, выйдя за прилавок, торопится догнать мужчину. — Постойте! А цветы? — Да, верно, — оглядывается за спину тот, схватившись за дверную ручку. — Передайте их господину инспектору, когда он вернется. Это мой ему презент в честь недолгой разлуки и скорого прощания. Чимин в недоумении хмурит брови. — Как мне ему вас представить? Мужчина переводит взор за спину парня, где из другой комнаты выходят остальные сотрудники, которые не сразу замечают присутствие третьего лица. Взявшись за дверную ручку крепче, перед самым выходом Чимин слышит: — Скажите ему, что букет от Майкла Скретча. Он всё поймёт. Колокольчик над дверью снова музыкально звенит. В магазине остаются только сотрудники.