Азавак

Не стоило этого делать. Совсем.    Зря.   Зря полез. Зря искал. Хуже ведь теперь стало. Хотя, казалось бы, куда ещё хуже?   Сердце колотится так, словно в него воткнули электроды прямо сквозь ребра и пустили высоковольтный ток. Чудится, из разинутой Матвеевой пасти вот-вот повалит черный дым и смрад горелого мяса.    На экране ноута старое фото креста с черной ленточкой и свечкой. Надпись о скорби. Любимое имя на табличке. Любимое имя в тексте поста. Дата рождения. Все совпадает.    Погуглил, блять!   Матвей знал, что он невезучий. Знал, что даже в беспроигрышной лотерее он всегда вытащит зеро. Но чтобы настолько?   Сегодня с самого утра было особо погано. Лука пару дней как свалил. Попытка найти страничку Арчи в соцсетях закончилась вот этим. ПОХОРОНКОЙ!    Похоронкой в инсте какого-то ноунейма, который скорбит по умершему Арчибальду Иеновичу МакАртуру. Вряд ли существует в стране хоть один тезка. И уж точно док не может лежать под этим маленьким, определенно детским крестом. Но найденный случайно пост накрывает чугунным прессом. Давит. Расплющивает.   Трясущимися руками рыжий еле-еле способен навести курсор на никнейм урода, скорбящего по живому.    Это какой-то ебаный сюр.   Матвея разъебывает даже поверх контрафактных колес от барыги. Поверх многодневной апатии, усталости, обреченности и безграничного сожаления о содеянном. Скорее всего, он уже заработал толерантность к старым таблеткам и пора просить что-то позабористее. Но сейчас ничего другого нет. Ни спасения, ни возможности не видеть эту ебучую похоронку с именем любимого.   Матвей долго запрещал себе сталкерить Арчи в сети. Запрещал, но все равно лез на сайт его клиники. А когда увидел, что она опять работает, пошел дальше. В поисковик, надеясь, что всплывет нужный аккаунт или старые фотки.   И имя дока в строке гугла выдало вот это.   Какой-то мудак о нем скорбел.    Годовщина смерти.   Почекав страничку автора, Матвей никак не мог отделаться от ощущения притаившейся за поворотом трагедии. Что-то очень хуевое уже ждало его, пошире раскрыв костлявые лапы, чтобы обнять до хруста.   Иен МакАртур был огромным бородатым детиной. Жил в Шотландии. Постил фотографии расчлененных раритетных авто, овечек на зеленых лугах и свои забитые татуировками перекачанные телеса. Лысый дед выглядел настолько брутально со своей этой седой окладистой бородой и расписными ручищами в машинном масле, что Матвей даже на какое-то мгновение забылся, позволил себе пофантазировать, что Арчи в старости будет тоже вот таким: сильным, тяжеловесным, сексуальным, даже в свои 50+.   Наверное, будет.    Вот только рыжий к этому уже не имеет никакого отношения. Он этого не увидит.   Настрочить скорбящему Иену сообщение с прикрепленной ссылкой на сайт Арчибальдовой клиники было решением спонтанным. Как и любое другое решение в жизни Матвея. Он особо не думал, руководствуясь простым: доку точно нужен такой батя. Ну, а бате пойдет на пользу узнать, что он зря столько лет публикует похоронки по живому.   Призрачный шанс, что речь идёт о другом Арчибальде МакАртуре Матвей решил проигнорировать. Как и здравый рассудок, тихо советующий ему не лезть в дела брошенного им же мужчины.   Мысль о том, что с доком могло что-то случиться – как бетонная плита, сорвавшаяся с троса на уровне пятнадцатого этажа. Под ней не выжить. Ее не удержать руками. Можно только расплющиться в кровавый блин, стать кашей из переломанных костей, рваных мышц и раздавленных внутренностей. Течь в щель между этой мыслью и реальностью бесконечным багровым сожалением.   Он пытался обезопасить Арчи.    От себя.    Но что будет, если случится что-то другое? Он даже не может позвонить и спросить тупо: «Как дела?». Живя столько времени под одной крышей, они не обменялись контактами, соцсетями, не делали общих фото. Все потому, что Матвей, как последняя тварь, выебывался, изображал не понятно что из себя.    И вот теперь он даже страничку в инсте своего ненаглядного найти не может.    А если док послушался его совета и пошел себе снимать мужика? Мог ведь. Просто собраться в ближайший гей-бар и подцепить кого-то не такого проблемного. Арчи - он ведь охуенный. С ним любой пойдет на край света, нужно только пальчиком поманить.   Матвей зажмурился, прогоняя воспоминания о татуированных костяшках, которые он целовал. О тяжёлых перстнях, которые отпечатывались на его коже, когда док обнимал слишком крепко.    Все это теперь недостижимо.   Все это теперь не его.   Необходимость что-то сделать зудит, как заживающая рана. Хочется залезть пальцами куда-то под ребра и все там разодрать до крови, распотрошить в мясо, чтобы перестало жечься и дергать тупой, ноющей болью и чесоточным свербежом.   Матвей зацикливается.  Как всегда, на Арчи. Только теперь, помимо тоски, голову наводняют образы дока с другим мужиком. Безликое тело представляется почему-то изящным, бледным и хрупким. Словно кто-то окутал Ставрова слепого пацана мутной пленкой, смазывая черты. Но силуэт все равно угадывается. Прижимается к тяжеловесной туше дока, туже захлёстывает петлю объятий на татуированной шее. Шепчет что-то манящими губами на ухо. Образ идеального соблазнителя. Обманчиво-невинный инкуб, пришедший опять украсть у Матвея его любимого.   Бред!   Ему нужно отвлечься!   Нужно хоть куда-то себя деть, чтобы не натворить хуйни.   Матвей ищет клуб. Опять. В этот раз выбирает другой. Поближе к дому Арчи. Конечно, шанс, что док окажется там именно сегодня или хоть когда-то – мизерный. Но рыжему хватает даже такой призрачной возможности. Он уже достаточно спятил, чтобы на что-то надеяться.    Ведь прийти на порог и сказать банальное “извини, был неправ” - не вариант. Не выход. Он ведь все такой же. Все тот же мудак, рушащий все вокруг, портящий жизни близким и себе.    Доку он не нужен.    А вот ему док – позарез просто. Хоть ложись и подыхай.   Подыхать лучше поближе к клинике бывшего бойфренда. Определенно.   Поэтому рыжий тащится в какой-то гадюшник. Нормальное заведение не может называться «Блу-Мун». При том даже не на латинице. Название тупо кириллицей во всю стену. И похожий на резиновый шарик голубой месяц на вывеске, встречающей Матвея, когда он выползает из такси, тоже тонко намекает: ты пришел в хуевое место, парень.    На входе – амбал в форме морячка. Брюки-клеш, дурацкий воротник-матроска. Накинутый поверх этого всего пуховик знатно портит образ.   Внутри клуба прямо с порога слишком много кожи, латекса и шипастых ремней. Смердит горелым пластиком и травкой. Бармен в атласном корсете, не прикрывающем проколотые соски. Официанты в одних стрингах с пушистыми хвостиками и в масках с кроличьими ушками.   Полный пиздец.   Мешанина такая, что Матвей поначалу опешивает. Народу в клубе достаточно. Большая часть из них настолько стремная, что рыжий в своей черной футболке и потертой кожанке похож на девственника на ведьминском шабаше.   Попытка высмотреть тут Арчи вообще беспонтовая. Док не такой. Он бы ливнул из этой богадельни, едва ступив на порог.   А вот Матвей – вполне себе способен остаться. Без особого интереса к телам вокруг. Глядя на пьяные пляски и почти ебущихся по углам парней с одинаково отсутствующим выражением лица. Глобально похуй. Но даже это лучше, чем оставаться дома наедине с собой.   Музыка орет настолько фальшиво, что хер разберёшь, какая она. Никому тут уже не важно, что там лабает. Бит растекается по полу жалящей за пятки дрожью. Ритмичный пульс объединяет всех в один конвульсивно дышащий простейший организм. Это паразитическая колония. Гигантский плотоядный вольвокс. Он подергивается и деградирует. Ищет благоприятную среду. Распускает влажные побеги, как радиоактивный слизевик. Хочет вобрать в себя побольше новых тел. Запустить в них сырые усики своей псевдогрибницы и высосать досуха.    Матвей смотрит и что-то пьет. Неважно что. Вкус все равно не ощущается. Ему сейчас могут подсунуть средство для чистки раковин или электролит. Он выпьет и попросит ещё.   Кто-то, дохуя смелый, пару раз спрашивает, как его зовут. Какое-то бухущее тело в красной коже с серьгой в носу сразу виснет на спине и ноет в ухо: "как-дела-сладкий".   Он посылает всех. Он выбирает самобичевание, бухло и созерцание.   Какое-то время этого хватает. Насмотревшись, выныривает из смрадного зала на улицу покурить.   Зачем он сюда пришел?   Всерьёз надеялся встретить Арчи?   И что бы он сделал? Заказал бы ему коктейль и предложил отсосать в сортире? Смешно.   На улице холодно, и подсвеченный фонарями желтушно-серый снег скрипит под ботинками, как рассыпанный пенопласт. Бутафорская зима. Бутафорский мир. Без Арчи все тут ненастоящее, как картонные декорации в обоссанном провинциальном театре. Матвей не знает, хочет ли возвращаться под своды подгнившей Голубой Луны. Думает праздно, чиркая зажигалкой, - хорошо, что хоть не Устрицы. Пахло внутри скорее уж как второе. Протухшими морепродуктами, блевотиной и еблей. У владельцев чувство прекрасного сильно альтернативное. Страшные люди, наверное.   Рыжий закуривает и делает судорожную затяжку. У входа толпятся какие-то маниакально-пестрые люди. Сверкают разноцветными волосами и адово непрактичной одеждой. Громко ржут. Жрут друг друга глазами голодных дворняг.    Напрягают.   Рыжий шагает подальше, глотая никотин с морозом вперемешку. Сквозь зубы выпускает нагретый в легких дым. Сквозь раздражение осматривает ночную улицу.    Зачем он тут? Для чего? Арчи тут нет. Можно же просто пойти туда, где он есть! Тут недалеко совсем. Пешком минут двадцать. Прийти. Постучать в дверь, сказать: «Прости». Скулить и каяться, цепляться за любимые руки.    Не сложно ведь. Хочется!   Страшно, правда, до усрачки.   Страшно, что пошлют. Страшно, что окажется - док уже не один. Страшно, что больше Матвея не примет.    Страх этот вколачивает гвоздями прямо сквозь ступни ботинки в брусчатку. И не даёт дальше ступить ни шагу. Вмораживает в тротуар, как труп растоптанной пешеходами крысы. Искорёженные лапки торчат под немыслимыми углами. Выпущенные из расплющенного брюха сизые гирлянды кишок окоченели, как скатанная комками туалетная бумага. Матвей вот-вот станет един с обледеневшей мостовой, как мерзлый грызун у его подошв. Сдохнет прямо на ней и будет так же растоптан утром безликой толпой. Отличная смерть, под стать его бестолковой жизни.   Чей-то отчаянно-панический голос из подворотни орет:   — Зеня! За что?! Пожалуйста! Зень, мы же со школы вместе. Что ты дела-а…   Продолжения нет. Отчаянный крик обрывается хрипом. Звуки ударов. Такие знакомые. От них сразу поднимаются короткие волоски на загривке и артериальное давление.    Зашибись! То, что надо!   Матвей втягивает полные лёгкие табачного дыма и сплевывает зло: выдох, окурок, готовность терпеть и причинять боль с одинаковым удовольствием.   Драка – именно это ему сейчас нужно. Похуй кого и с кем.   В подворотне тени дубасят ногами скулящий комок. Кто-то безымянный, пытающийся защитить липкими от крови руками дурную голову. Судя по тому, что пинают его все присутствующие, Зеня, к которому взывал малец, в числе избивающих.   Просто-таки ебаная драма в грязи и тусклом освещении еле добивающих с улицы фонарей.    Быки, месящие какого-то наивного гея. Которых, скорее всего, навёл его же школьный друг.   Классика.   Матвей мог бы нарваться на что-то подобное лет семь назад. Если бы был настолько дебилом, чтобы верить каким-то ебанатам. Но он не был. Он дубасил своих однокашников за любой кривой взгляд и чих. Тех, кто ему нравился - вдвойне сильнее.   И сейчас Матвей действует по старой схеме. Бьет первого попавшегося мудака кулаком в затылок. В крысу бьет. Со спины. Стараясь соразмерять силу, чтобы не проломить основание черепа, но достаточно, чтобы урода свалило с копыт.   Минус один.    С теми, кто вчетвером пинает какого-то задохлика в подворотне, нет смысла соблюдать правила. Достаточно просто никого не грохнуть. Поэтому ещё до того момента, как они опомнятся, рыжий дубасит коленом под дых ближайшему, добавляя хук в висок, чтобы и этот бык опрокинулся на один уровень со своей жертвой.   Славно!    Костяшки горят. Ощущение знакомое. Ощущение, что опять живой. Пусть и временно, но этого достаточно вполне.    Пока второй пытается выкашлять лёгкие себе под ноги, Матвей разворачивается к оставшейся парочке.   — Привет, сладкие. А что это вы у гей-клуба в подворотне третесь стыдливо? Ищите, кто бы выебал? Ну, так я с радостью! Давайте, подставляйте задницы. Папочка вас научит жизни...   Делать голос манерным рыжий не умеет, но это сейчас и не требуется. Достаточно походя усомниться в гетеросексуальности этих пидарасов - и ву-а-ля! Парочка, ещё стоящая на ногах, набрасывается как по команде, будто дрессированные пудели, с явным желанием доказать свою ориентацию кулаками.    Такие забавные.   Мешают друг другу. Машут руками. Харкают свирепыми «у-су-ука-бля», подбадривая друг друга. Матвей уворачивается от нескольких ударов. Явно тянет время, чтобы веселая возня не закончилась слишком быстро. Бьёт. Зло скалится поверх своих сжатых кулаков, чувствуя, как в висках хуярит пульс, и лёгкие работают чётче кузнечных мехов, гоняя кислород пузырьками в кипящей крови.    Когда третий лег, второй встал.   Матвей, краем глаза, видит, как избитый пацан цепляется за джинсы бывшего друга, что-то причитает расквашенными, сочащимися кровью губами. То ли молит, то ли проклинает. Его один хер отпинывают ногой в грудь, опрокидывают обратно в мерзлую грязь, и Зеня, или, как его там, ссыкливо пятится, мотая короткостриженой головой с приплюснутым носом профессионального боксера. Сваливает, кинув и школьного “друга”, и подельников. Наблюдение за чужой драмой так увлекает.  Хотя сейчас лучше бы не щелкать еблетом.   Матвей даже на секунду забывает о том, что вообще-то тут и сейчас махается с двумя оставшимися пидарасами. Ребята свое негласное звание оправдывают, и пока один пытается достать рыжего по бледной роже, второй смешно машет ногой, видимо, вспомнив фильмы с Брюсом Ли и файтинги, в которых, естественно, всегда был очень крут. Приходится отвлечься от интересного. Перехватить ногу, которой ему метили в пах. Дёрнуть ее вверх, опрокидывая урода плашмя на бетон. Второй обсосок получает пару ударов по корпусу со всей злой силы и сгибается увлеченно задыхаться. Трещины в рёбрах – штука неприятная. Матвей знает по себе.   Нужно добавить, чтобы не разогнулся, успевает подумать рыжий. Жаль, оставил дома кастет. Марать руки о такую падаль не очень хочется. Но надо. Надо, иначе их жизнь ничему не научит.    — Осторожно, сзади! - вопит вдруг пацан, так и сидящий на земле после бегства Зени.    Мысль гаснет. Матвей не успевает обернуться. Под ребрами разгоняется ад. Острая боль в боку на пол-ладони ниже диафрагмы жрет так ярко, что хочется взвыть. Но получается только булькнуть, клацнув зубами, хватануть стылый воздух ртом и зажать источник агонии враз ослабевшей ладонью.   Там мокро. И пальцы режутся о край ножа.   За спиной Матвея так и стоит бледный, перепуганный в край мудак. Тот первый, которому он приложил по затылку. Мало приложил. Нужно было сильнее. Проломить эту тупую башку до вытекших мозгов.   Но сейчас уже что?   Сейчас у рыжего в кишках лезвие дешманской лоховской «бабочки», которыми понтуются школьники перед педовками. И ее прежний хозяин оторопело пятится, постфактум осознавая, что именно натворил.   — Пацаны, валим!!! – орёт бывший хозяин ножа.   Оставшиеся недобитки кое-как помогают друг другу встать и утащиться к выходу из подворотни.    Матвей растерян. Он не знает, что с собой теперь делать. Пытается вдохнуть, булькая алым с губ. Лёгкое точно цело. Откуда кровь? Прокусил язык и не заметил? Наверное так, потому что, попытка покрыть убегающих матом натыкается на странное косноязычие.   — Бул-бляяяць…   Херово. Боль постепенно нарастает, разворачивается, как скомканная фольга. Вначале это маленький шарик с острыми гранями. Но вот не успел моргнуть, а пропахшая металлом хуйня уже размером со скатерть и окутывает тебя всего, как утку перед запеканием.   Рыжий оборачивается на стон оставшегося пацана. Он совсем мелкий. Матвею макушкой хорошо если по плечо будет. В синей курточке Адидас со слипшимися от крови мелкими темными кудряшками, обрамляющими мордашку. Сейчас она вся в крови и уже начала опухать. Кудряшка пытается встать, кряхтя и чертыхась.   — Эй… ты как? - спрашивает пацан голосом, полным паники. И, пошатываясь, бредет к Матвею. Такая сдыхоть, что хочется сказать, сам он «как», но возможность говорить все ещё не вернулась. Язык во рту ощущается куском чужой плоти. Двинешь - отвалится. И Матвей просто отрицательно мотает башкой, стряхивая с алых волос тут же замерзающий пот. Кровавое дыхание срывается с губ, стелется облачками пара.   Мелкий подобрался почти вплотную теперь. У него распухшие губы, разбита переносица, и завтра глаза опухнут, отекут, станут похожи на пару коровьих сырых языков. Но сейчас эти темные гляделки во всю пялятся на Матвея. В ужасе полном. В ахуе. Парень тянет руки, но не решается прикоснуться. Не знает, что делать.    — Я сейчас… сейчас скорую вызову.    Обещает и собирается искать телефон. Хотя шансов, что он уцелел после знакомства с берцами убежавших борцов за мораль и насильственную гетеросексуальность, очень мало.   — Не нужно, — хрипит рыжий. — Ты на машине?    Сейчас все, что ему нужно - как-то преодолеть пару кварталов. И уже не особо важно: на своих двоих или кто-то сердобольный подбросит.    — Д-да.   Кудряшка кивает и вытирает разбитый нос рукавом. Вишнево-черные глаза, непроглядные, как кротовина, сразу же становятся подозрительно влажными. Малой вот-вот сорвётся в истерику. Его то ли не били до этого нормально, то ли участие в данном событии того самого Зени, который школьный друг, сильно ранило пацана.   — Давай, вали за машиной, подгони ее как можно ближе сюда. Усёк?   Говорить приходится медленно, ворочая язык во рту, как кусок отварной рыбы. Того и гляди, развалится на куски, расслоится волокнами и выпадет нахер в подмороженную грязь подворотни.   Холод - это хорошо. По ладони, зажимающей брешь в боку, струится горячее-липкое. Не так быстро, чтобы это стало проблемой. Но противно.   Матвей опускает голову. Медленно. Смотрит на торчащую из живота рукоять. Хромированное железо. Две узкие планки, скреплённые на конце скобой. Если ее снять, эти железки развалятся, желая принять в себя острый лезвийный лепесток.   Точно так же готов развалиться Матвей. Стоит хоть немного ослабить контроль. Единственное желание – принять в себя Арчи. Хоть немного. Самую малость. Пальцы, язык, встревоженный взгляд. Все, что угодно сгодится. Боль почти терпима, если не шевелиться. И дышать маленькими глотками.    Интересно, вернётся ли побитый пацан? Может, напиздел про машину? Может, уже свалил? Пошел догонять своего Зеню? Или вызывает сейчас ментов? По идее, рыжему бояться нечего. Один против четырех. Превышение самообороны ему ну никак не пришьют. Но он не хочет уехать на скорой в какую-то левую больничку. И светиться у ментов. Слишком много старых залетов. Все мысли заняты всего одним человеком. Всего одной возможностью.    Ему нужно к Арчи.   Голубой, как небо, MINI Cooper подъезжает к подворотне, по-скотски заехав задними колесами на тротуар. Кто-то бодро матерится у клуба.    Кудряшка выпрыгивает из салона и бежит к Матвею. Расхристанный. Успел расстегнуть куртку, видимо, когда искал ключи. Подхватывает рыжего под локоть и ведёт.   — Давай. Вот так. Аккуратненько. Я тебе переднее сиденье отодвинул подальше, чтобы ноги мог вытянуть. Садись-садись.   Пацан дерганый. Весь в грязи. Придерживает рыжего за затылок, усаживая в салон игрушечной машинки.    Чехлам точно пизда.    Матвей изнуренно откидывается на сиденье. Стонет, стараясь повернуться больше на левый бок, чтобы правый с несанкционированным дополнением ничего не задевало.   — Куда?   Хлопают дверки, в свете салона лицо кудрявого разноцветное, словно потёкший от влаги акварельный набросок. Неудавшийся ночной этюд. Алое, синее, лиловое, чёрное - все смешалось и марает бумагу пятнами.  Адрес Матвей называет по памяти. Уточняет, что нужна клиника «Вет-свет».   — Ветеринарка? Ты серьёзно? — малой забивает в навигатор адрес дрожащими побитыми пальцами, пачкая экран бурым. — Я очень надеюсь, ты знаешь, что сейчас делаешь…   — Знаю-знаю. Там меня заштопают в лучшем виде. Не впервой…   Не хочется уточнять, что не впервой, значит - во второй раз. А до этого на ноги Матвея ставили в навороченной частной клинике. Вполне человеческой. Все равно он не согласен ехать в Авалон, даже если придется придерживать кишки руками и ползти к Арчи на своих двоих.   Парень старается сочетать спешку и аккуратное вождение. Часто моргает, почти влипнув лицом в лобовое стекло.    — Ты только не отключайся! Держись! Хорошо? Никогда бы не подумал, что Зеня свяжется с такими уродами. Они же отмороженные! Господи….   Мелкому страшно, и это нормально.    Матвей смотрит на острый, наверное, красивый в нормальном состоянии профиль. Не особо понимая, нравится ему именно это лицо или воспоминания о том, как Арчи его вез к себе несколько месяцев назад. Определенно, второе вероятнее. Улыбается рыжий точно этим воспоминаниям. Мыслям о том, как представлял тогда дока в килте.    — Зеня твой - мудло редкостное. Нахуй таких слать надо. Камингаутнулся перед ним, да? Думал, поймет и примет? Ебать, ты наивный зайчик.   Крыть хуями кучеряшку не сильно хочется, но получается как-то само собой.    — С чего ты решил, что я вообще…— мелкий крутит баранку и обиженно сопит расквашенным носом. Дует разбитые, опухшие губы.   Мордашка у него сейчас – вот только что из-под пресса. И при этом ещё пытается что-то вякать.  — Что ты вообще гей? Ну так рыбак рыбака. К тому же, кого ещё могут дубасить футбольные фанаты у клуба с охуевшим названием Блу-Мун? Это ж полный пиздец, парень. Дружок твой знатно подсуетился. Ты его наперед предупредил или экспромтом вышло?   Все это напоминало попытку отчитать школьника за плохую отметку в четверти.    Пацан сутулится еще сильнее и сворачивает на перекрестке. Нервно поглядывает на рыжего. Он все ещё баюкает перо в бочине, но, видимо, без необходимости активно шевелиться, чувствует себя вполне терпимо. Пиздит вот много и с чувством прямо.   — Наперед… — совсем уже кисло сознается парень, и Матвей в ответ поржал бы, если бы каждый вдох не откликался дикой болью в проткнутом брюхе.   — Ну во-от. А знаешь, что было бы после? Они бы тебя ещё и по кругу пустили. Потому что такие уроды свято верят, раз ты гей, то любой член в заднице делает тебя счастливым. И вообще, ты не человек для них. И делать с тобой можно все, что угодно.    Это, наверное, было лишним. Но Матвей все ещё помнит, как эта кудрявая мелочь хваталась за колени своего школьного друга, хуй пойми на что надеясь. Лучше ему уже сейчас вложить нужные мысли в голову. Целее будет.    Молчание длится пару минут. Матвей мёрзнет. Матвей зажимает онемевшими пальцами дырку в своем животе и считает километры до цели на чужом навигаторе.   — Ты как там? Нормально? Может, все-таки в больницу?   Парень поглядывает косо, беспокоится. Хотя сам избит прилично. Хорошо, если без сотряса обошлось.   Рыжий выдавливает из себя улыбку.   — Не ссы. В печень мне не попали, а кишки… Ну, даже если задело, вытащат, зашьют, промоют. Жить буду.   — В ветеринарной клинике? — в голосе кудрявого сомнения и паники поровну.    Матвей шире улыбается, обнажая окровавленные зубы.   — Именно! Единственное место, куда я готов сдаться с потрохами, даже дырявыми.    Ехать совсем недалеко. Он все-таки удачно выбрал клуб. Даже если получил в итоге не случайную встречу с доком, а перо под ребро. Так тоже сойдёт.   Кудрявый тормозит у клиники. Матвей хочет выскочить из салона и бежать, а может только медленно ворочаться в кресле, переставляя ноги так, чтобы можно было выйти. Рукоять ножа в боку делает его удивительно неповоротливым.   — Я сейчас помогу!   Побитый пацан выпрыгивает на проезжую часть прямо с водительского. Под вой клаксона какого-то нервного водилы, огибающего их. Помогает открыть дверку со стороны рыжего, бестолково придерживает под руки, хотя веса раскачанной туши не удержит в случае чего.   — Все, малец, дальше я сам. Ты тоже лучше в больничку сейчас заскочи. Сними побои. И заяву можешь на этих уродов накатать. Давай. Удачи там…   Идти – хуйня.   Казалось бы. Под сводом отсекающих здание ворот. Направо и по ступеням. Можно было, конечно, подолбиться в дверь клиники на первом этаже, но там еще могут встретиться прохожие-полуночники. Да и шанс, что Арчи не услышит, слишком высок.    Поэтому рыжий бредёт сквозь сковывающий заживо холод. Он и не знал, что так сильно замёрз. Пока не почувствовал, как колени сгибаются со скрипом и скрежетом, словно ржавые шарниры. Рука, зажимающая рану, давно прилипла к сырой от крови коже куртки.    Эти мудаки изрезали косуху дока. И Матвею ее жаль сильнее, чем собственную шкуру.   Оклемается, найдет уродов и каждому глаз на жопу натянет! Обязательно! Главное, вот сейчас преодолеть бесконечную лестницу со двора на второй этаж. Рыжий - словно святой Петр, который решил вознестись. Ступени все подворачиваются под тяжёлые мартинсы: одна за одной. Им нет конца.   Матвей хватается за поручни одной рукой, тяжело переставляет ноги.   А что, если Арчи нет дома? Или он попросту не откроет? Сможет рыжий сам нашарить по карманам телефон и вызвать неотложку?   Нужно было все-таки оставить пацана рядом в качестве страховки. Но здравые идеи в рыжую голову приходят редко и всегда постфактум. Когда уже слишком поздно.   Возможно, и скулить на пороге Арчи о помощи тоже поздно. Но у Матвея попросту не осталось сил на сомнения. Он почти падает на последней ступени. Тормозит прямо у вожделенной двери, гулко грохнувшись о нее свободной рукой и левым плечом. Правый бок ебанутое тело бережет на голом инстинкте, уже ученое многочисленными драками и боями.   Нашарить впотьмах звонок не выходит.  Рыжий просто долбится в дверь. Ногой. Ритмично дубасит.    Бум-бум-бум!    Впусти-впусти-впусти!