Враг моего врага

…И не бывает «непосвященных». Рождение человека — само по себе обряд посвящения. Всякий, кто однажды родился, уже избран и посвящен, а потому способен на все. Иных испытаний не требуется. М.Фрай «Энциклопедия мифов». Андрей Я жду Катю. Сейчас она спустится, и я отдам ей пухлую пачку листов, формата А4. Это самая большая моя драгоценность. А пока я жду Катерину, закрыв глаза и слушая невнятную музыку, картины прошлого плывут под моими веками. Моя память, наконец, похожа на память живого человека. Мы потратили почти три недели, чтобы вернуть себе воспоминания. До сегодняшнего дня моя жизнь и жизнь Кати была как у людей. У правильных, добропорядочных, хороших, скучных людей. Наша действительность, сотканная из случайных встреч, необязательных разговоров и необременительных обязанностей, напоминала мне лоскутное одеяло. Какие-то кусочки — поярче, но основной фон — мрачно-серый. Мы воспринимали все, как через плотный туман. Наши воспоминания менялись: в памяти оставалось только обыденное. Тогда мне казалось, что моя память — истертый лист бумаги. Вроде и текст есть, но что написано — не разберешь. Жизнь безжалостной рукой вырезала все яркие воспоминания. Мы прожили так неделю. В глазах Катерины — моей любимой, моей невесты — навсегда поселилась тоска. Ее голос стал тусклым, одежды — серыми. И сама она все больше и больше походила на привидение. Мы почти не ели и не спали, мы мало говорили друг с другом и с другими. Иногда мне казалось, что я уже умер, и что смерть — это не миг, это вечное бытие в замкнутом круге тоски. Когда первая неделя весны подошла к концу, я встречал ночь в баре, потягивая виски. Передо мной лежали салфетки — белые, как листы бумаги. Я вытащил ручку и начал записывать. Черкал, комкал, выбрасывая и записывая мысли снова. Бармен, милый человек, принес мне блокнот… Так прошла ночь. Только настоятельные просьбы покинуть заведение заставила меня уйти. Я поспешил домой, дрожащими руками включил компьютер, открыл вордовский документ. Выбирал шрифт — 12, курсив, Arial, с полуторным интервалом. Я писал целый день, не отвлекаясь на звонки. И вот передо мной легли первые двадцать страниц текста. Я перечитывал их снова и снова, маркером выделяя то, в достоверности чего сомневался, в потом на всех парах полетел к Катерине, что бы показать ей свое творение. Она хмурилась, читая, и первый раз за последнюю неделю робкая улыбка тронула ее губы. Она взяла остро отточенный карандаш и начала что-то дописывать на полях, потом бросила это безнадежное дело и тоже села к компьютеру. Тогда в нашей жизни появился смысл. Мы пытались ухватить за хвост ускользающие воспоминания, чувства, эмоции. Мы вглядывались в лица людей, вслушиваясь их речь, чтобы вечером дома или тайком на работе записывать свои ощущения и впечатления в файл под названием «Воспоминания». Нас окружала пустота. Никто не беспокоил нас в эти дни, кроме одного человека: Воропаева (моего врага? друга?). Он как верный стражник охранял нас от внимания других людей, терпеливо, по нескольку раз рассказывая удивительные сказки, убеждая нас в том, что эти чудеса — часть нашей прошлой жизни. Какие-то кусочки из этих рассказов мне удается записать, а что-то я стер на следующий день. На календаре 20 марта, мой текст готов. Я получил по почте письмо от Кати и, открыв послание, обнаружил прикрепленный файл: «Моя жизнь.doc». Еще какое-то время ушло на редактирование, сортировку по главам и красивое оформление. И вот текст стал книгой. Все изложенное в ней напоминало сказку, я и сейчас отношусь к нему, как к выдумке. Я перечитал все еще раз и отправил на печать около 200 страниц. А потом опять читал и правил всю ночь, пока пустые лакуны моей памяти ни стали наполняться живым соком моих воспоминаний. Я смеялся, а потом плакал, размазывая слезы по лицу. Я наконец-то был свободен. Я уже никогда не буду таким, каким был тот странный парень Жданов А.П., президент «Зималетто». Сегодня он умер, чтобы родился другой Андрей, и этот тип мне нравится значительно больше. Теперь мне осталось отпустить на волю еще одного человека. Пока принтер распечатывает еще один экземпляр моего творения, я принимаю душ, бреюсь, счастливо насвистывая дурацкий мотив. И вот я одеваюсь и, подхватив толстую пачку бумаги, ухожу в ночь. Когда я с полдороги звоню Кате, ее бесцветный голос банальными фразами просит подождать до утра. Но я настойчив, я чертовски настойчив. И я убеждаю Катерину, что ей необходимо спуститься и забрать кое-что, наплевав на позднее время. Скоро полночь. Завтра — 21 марта и это здорово. Я жду Катю. Роман Что мне, полуночному страннику, остается делать, когда я понимаю, что совершил глупость? Решения прыгнуть с двадцатого этажа вниз головой, выпить яду и прочие отметаются как несостоятельные. Следом за ними в корзину летят мысли об алкоголе и других маленьких радостях. Вместо этого я еду домой и ложусь спать. Жданов, конечно идиот, но кто ему дал ключи? Правильно — еще больший идиот — Малиновский. Вот теперь, Роман Дмитриевич, будем исправлять ситуацию, ища Макса и Катерину. Я принимаю душ, пью чай с мятой, придирчиво осматриваю постель на предмет наличия гипотетических крошек, чтобы, не дай Бог, мне ничего не помешало хорошо спать. Закрываю глаза и дышу по всем правилам. Самое жуткое, что может меня ожидать — это пустота. Но тут я согласен с Воропаевым: по всей видимости, метки, талисманы и прочая дребедень нам теперь не нужна. Пора брать жизнь в свои руки и творить волшебство самим. Алекс остается у нас за главного днем, а ночью — мое время. Итак, спать! По началу мне снится обыкновенный сон, в котором я артист, играющий какую-то нудную роль в сериале. Господи, я отроду телевизор-то не смотрел. Но мельтешение моего двойника наконец-то сменяет привычный пейзаж с пыльной дорогой и каменной стеной вдалеке. И на камне кто-то сидит! Ура! Я бегу со всех ног, но это не Катя. Макс, старый приятель Макс. — Допрыгались? — он смотрит на меня снисходительно. — Сам такой, — отвечаю я, радостно ему улыбаясь. — И ты думаешь, что во сне решишь все проблемы? — Ага! — А вот фигушки. Надо учиться открывать двери и без ключей. Вали давай отсюда. Ищи этот город, но по-другому, — в его словах нет злости. Так подталкивают маленьких детей, когда те, уже умея ходить, вдруг забывают свой навык. Я мотаю головой и просыпаюсь. В квартире темно, но я на всякий случай проверяю, как задернуты шторы и не горит ли какая-нибудь «дежурная» лампочка. Одеваюсь поудобнее, нацепляю на ноги уже порядком разношенные мокасины и, зажмурившись, первый раз без талисмана Ключника, открываю дверь. «Только бы не увидеть собственную кухню», — молю я всех богов. Боги меня, как известно, любят — передо мною огромный луг и холм вдалеке. Что-то Катя про это говорила. Ну, значит — в путь! Луг мне кажется бесконечным, но я пру как танк. Попробуй — останови. Дурных — нема. Забираюсь на пресловутый холм. Славно то как — изба! Что еще нужно усталому путнику? Какое-то время провожу в этом доме. Меня не беспокоят посторонние звуки и призраки, населяющее это место. Нервы у меня, что стальные тросы. Главное — чудеса продолжаются, а призраки, что — призраки?! Я сам-то кто? Э-эх! Пора в путь. Как время течет там, по ту сторону чудес, я не знаю. Время — материя тонкая и ведет себя непредсказуемо. И поэтому я должен идти дальше. За избушкой начинается лес. Тропинка блуждает между деревьев, становясь то шире, то уже. Иду несколько дней, ночую под открытым небом, пью воду из ручья, ем ягоды. Я бы конечно, не отказался от шашлычка или судачка «а натурель», но выбирать не приходится. Или я найду Катю, или могу собственноручно удавиться от сознания того, что сам помру, да и Андрея с Катей оставлю медленно загибаться от тоски. И вот лес кончается, и передо мной расстилается знакомый пейзаж: пыльная дорога, камень, и крепостная стена вдалеке. Бегу вприпрыжку. Город изменился, то тут, то там я замечаю признаки запустения: ветер гоняет мусор по улицам, вода в фонтане застоялась, горожане, прежде такие приветливые, аккуратненькие и веселые, нынче ходят хмурыми и неухоженными. Видать, хозяйка этого славного городка давно не жаловала их своим присутствием. Я прохожу мимо фонтана, поднимаюсь по ступенькам того самого, Катиного, дома, но дверь заперта. Я сажусь на крыльцо и начинаю раздумывать, что делать дальше, как достучаться до моей Катерины? К моим ногам падает оторванный лист календаря. Весточка с той стороны? Готическим шрифтом по середине листа выведена цифра 20. Долго я шел! И время на исходе. Я начинаю барабанить в дверь. Александр Мне больше не нужны знаки и гадания, меня не интересуют разговоры прохожих и рисунок трещин на асфальте, складывающийся в рунические знаки. Только один вопрос занимает меня, и только на него я хотел бы получить ответ: как исправить то, что случилось. Но я знаю — бесполезно спрашивать небо и взывать к высшим силам. Это мой путь: и я или найду ответ, или погибну. Я не боюсь смерти, но мысль о том, что Катя тоже угаснет — невыносима. От Малиновского нет вестей, я предполагаю, что он рыщет по изнанке времени, пытаясь найти призрачную свою возлюбленную, и от всей души желаю ему успеха. Я приезжаю в «Зималетто» каждый день и постепенно все привыкают к моим визитам. Дела в фирме идут так расчудесно, словно кто-то специально заботится о том, что бы нам: Кате, Андрею и мне оставалось больше времени для разговоров. Поначалу я пытаюсь достучаться до Кати, рассказывая и пересказывая десять раз за один день историю единственного нашего утра. Она слушает, склонив голову и поигрывая карандашом, а через две минуты спрашивает: «Они были счастливы? Те двое, о ком вы рассказывали?». Я готов разнести до основания это здание, весь этот город, но стискиваю зубы и мужественно начинаю все сначала, потому что… Я вижу, как ее глаза становятся все более темными, кожа — более бледной. Я чувствую, как все медленнее течет по ее жилам кровь. Я ощущаю, что не пройдет и месяца, как роковая случайность прервет и ее жизнь. Теперь я поступаю по-другому. Я рассказываю этим двоим сказки — сказки про них самих. И я вижу, что постепенно, по капле, воспоминания занимают свои места. Проблема только в одном — у нас очень мало времени. Я оставляю знаки, напоминания. Я читаю и перечитываю ее письма, каждой клеткой впитываю ее жизнь. Я точно знаю, что она любила, а что ненавидела. И теперь я каждый день дарю ей ирисы. Она прячет лицо в букете, и призрачная улыбка появляется на почти бескровных губах. Я привожу ей ее любимую черешню и красные яблоки, я заваливаю ее подарками: диски с музыкой, альбомы с фотографиями и многое другое. Единственное, чего нет среди этого разнообразия — книги. Тексты внушают мне мистический ужас. Мне кажется, что Катя может выбрать себе другую судьбу и исчезнуть, не оставляя нам ни одного шанса. Однажды, пройдя в эту каморку, которую я ненавидел раньше, а сейчас люблю за возможность отгородиться от обыденного шума офиса, не нахожу там Кати. На экране монитора мерцает текст. Не привычные бухгалтерские схемы, а… Неужели? Я пробегаю по диагонали, листаю вниз. Катя пытается вспомнить и восстановить свою жизнь. Текст путанный, пестрит вопросительными знаками, но надежда расцветает во мне. Надежда — глупое чувство, но только тогда, когда ты ждешь, что за тебя все сделают другие. А мы, все мы, так нелепо повязанные странной игрой, бьемся изо всех сил, пытаясь прожить отпущенный нам срок достойно. И надеемся… Когда возвращается Катя, я стою довольный и радостный, она вопросительно поднимает брови, и я позволяю себе то, чего не рискую сделать уже давно. Я беру ее в охапку, целую в щеку. Она пугается: «Андрей рассердится!» — Ничего, он простит, он у нас нынче добрый и не ревнивый, — я пожимаю ее пальцы и усаживаюсь на стул, чтобы рассказать новую сказку, сказку о себе… Приходит Андрей и стоит, слушая, в проеме двери. Он тоже изменился. Стал взрослее, появились морщины, тени легли под глазами. От его кипучего темперамента ничего не осталось: он не кричит, не язвит, не бегает за юбками, не ревнует Катю ко всем, тем более — ко мне. Я для них — добрый дядюшка с мешком подарков и интересными историями. Но теперь, я верю, все изменится. Когда время почти на исходе, вечером, а точнее, почти ночью 20 марта, я выхожу на балкон, стою, курю, наслаждаясь этим процессом особенно: уж теперь точно можно не переживать о том, что есть возможность сдохнуть от рака легких. И тут ветер доносит до моего слуха тихий голос, зовущий меня по имени. Что за ерунда? Может ерунда, но я поспешно спускаюсь вниз и еду на другой конец Москвы, чтобы все-таки увидеть Катю. Я уже не раз стоял у нее под окнами, зная, что пытаться с ней поговорить — бесполезно. Но что мне терять? Я смело направляю свой автомобиль в ночь.