Мëд и травы

Чайльд позволяет себе смеяться в лицо смерти так бессовестно ярко, что Бай Чжу задумывается - не припрятана ли у рыжего наглеца за пазухой лишняя жизнь? Когда Предвестник, шутки ли, хвастовства ли ради решивший раскошелиться на осмотр у лекаря - здоровый ведь как бык, точно хвастается! - стягивает с себя рубаху, на его груди пусто: ни заветного талисмана, который отводил бы заклятия и затупливал лезвия на лету, ни прочной брони, которая защитила бы от огня и стрел - под одеждой видна только светлая, испещрëнная шрамами кожа. Так уязвим... Единственный точный, сильный удар - и дикое сердце остановится на середине вздоха мужчины, который даже не успеет понять, что его убило. Лишней жизни у Чайльда нет. Есть ярость и азарт, придающие сил в битве, есть навыки боя, благодаря которым противник может издохнуть скорее, чем нанесëт хоть удар по вëрткой цели, есть поистине собачья живучесть - а ещë, кажется, есть едва заметный поцелуй Фортуны где-то на огненной макушке. В удачу доктор верит не особо, а потому Тарталью целует сам, тихо заклиная вернуться живым и заглянуть к нему снова; пусть он раздражает Чан Шэн своим беззаботным и жутко довольным видом, пусть, бывает, отмахивается от лишней заботы, пусть глупо шутит и порой совсем невесело смотрит, пусть - лишь бы мелькала в Бубу эта веснушчатая мордашка, согревая что-то в груди лекаря одним своим существованием. Чайльд, конечно, смертен - но Бай Чжу соврал бы себе, сказав, что не восхищëн бурлящей в венах мужчины жизненной силой. С такой мощью, которая кипела в чужой плоти, казалось, что сама гибель не решалась прикоснуться к воину, который, к тому же, щедро кормил еë с лезвий своих клинков или острий стрел. Чем же не бессмертие?