Скрытые Страницы

Летом 785 года от рождения Карломана Великого произошла битва на Равнине Столбов, где объединенные силы арвернов и "детей богини Дану" дали достойный отпор войскам союза ярлов викингов. В этом сражении едва не погиб любимый сын короля Хлодеберта Жестокого, Карломан Кенабумский, который спас своего царственного отца, по сути, жертвуя собой и своим отрядом. Израненного, лежащего в беспамятстве Карломана перевезли в замок тана Кормака Сурового, ближайший к полю боя. Четверо суток раненый лежал замертво, и в то время как лекари и жрецы старались исцелить его раны, все остальные молили богов о спасении юноши. Сам король Хлодеберт Жестокий все четыре дня не отходил от ложа сына, держа его за ледяную руку и разговаривая, как будто тот мог его услышать. Никто даже не представлял, что суровый король Арвернии способен испытывать столь нежные чувства. И он отмолил сына: спустя четыре дня, когда рядом с Карломаном находились отец и ближайший друг, оборотень Варох, раненый пришел в себя. Теперь лекари могли поручиться за жизнь Карломана. А его царственному отцу вскоре пришлось уходить с войском дальше. Ведь война еще не была закончена, викинги еще терзали прибрежную Арморику, и следовало тут же изгнать их, пока они не собрались с силами. И король со всем войском ушел дальше, оставив слабого от ран сына под надежным присмотром в гостеприимном замке приютившего его тана Кормака. Война еще продолжалась, но удача теперь была на стороне "детей богини Дану" и арвернов. Будто пролитая кровь Карломана и его соратников умилостивила богов. Но в последнем, уже победном сражении был смертельно ранен король Хлодеберт Жестокий. Его, еще живого, вынесли из битвы, однако вскоре он скончался. Арверны и их союзники все же одержали победу. Старший законный сын короля, теперь ставший королем Хлодебертом VI, немедля заменил отца на поле боя. Коонетабль, принц Сигиберт, и маршал запада, принц Дагоберт, дядя и брат погибшего короля, не позволили войскам дрогнуть, и довели решительное наступление до конца. Разгромленные остатки викингов, прижатые к морю, бежали на свои корабли. Тем не менее, гибель короля стала тяжким ударом для его близких, для воинов, только что одержавших под его началом блестящие победы, да и для придворных, которые не ожидали, что во главе королевства так скоро окажется неопытный юноша, находившийся под влиянием своей честолюбивой матери, королевы Радегунды Аллеманской. Самых близких, кроме того, тревожила еще одна мысль: как сообщить Карломану, чьи раны еще не зажили, о гибели его отца? Всем была известна крепкая привязанность между покойным королем и его сыном от любимой, особенно в последнее время, когда раненый Карломан очнутся от долгого забытья на руках у отца. И теперь родные боялись, что раненый не переживет трагического известия. Во всяком случае, никому не хотелось принести Карломану весть, способную свалить замертво. Но никто из них не подозревал, что происходило в это время с Карломаном, лежавшим на одре болезни. В тот самый день, когда мечи викингов пронзили его отца, у юноши началась сильная лихрадка. Вначале все подумали, что это естественные последствия ран. Но к вечеру ему стало хуже. Он весь горел, кожа его раскалилась на ощупь, словно все тело плавилось в кузнечном горне. Напрасно его обтирали полотенцами, вымоченными в холодной воде, напрасно к его голове прикладывали свертки со льдом. От сильного жара, сжигающего юношу, полотенца очень быстро высыхали, лед таял, и все приходилось начинать сначала. Ничто не могло охладить жар, мучивший Карломана. Ни лед и холодная вода, ни лечебные зелья, что лекари вливали в его пересохшие, потрескавшиеся губы, ни обереги жрецов и друидов. Те со всем старанием заботились о танисте Арморики, единственном сына королевы Гвиневеры. Посвятив раненого вниманию божественного врачевателя Диан Кехта, друиды напоили его водой из священного источника, из золотой чаши с изображениями богов и священных знаков. Но Карломан по-прежнему метался в лихорадке и начал бредить. Те, кто находился рядом, вновь молились всем богам арвернов и "детей богини Дану", умоляя, чтобы арфа Морриган, совсем недавно умолкшая для Карломана, не зазвучала вновь, не призвала бы его прочь, хотя бы и на счастливый Авалон. Кроме лекарей и жрецов, рядом с больным неотлучно находились двое: его верный друг Варох и дядя Карломана по матери, Морветен. С угрюмой печалью вглядывался Морветен в лицо племянника, пышущее неистовым жаром. Он сочувствовал всем сердцем ему и своей царственной сестре, уже потерявшей одного сына. И теперь Морветен боялся, что Карломан, хотя его раны уже начинали заживать, сгорит дотла в губительной лихорадке. Юноша не приходил в себя и начал метаться и бредить. И Морветен сидел рядом с ним, иногда касаясь его горячих, как угли, рук, как совсем недавно сидел у ложа своего сына отец Карломана. И, глядя, как племянник мечется по залитой потом постели, слыша бессвязные обрывки слов, срывающиеся с запекшихся уст юноши, Морветен молился про себя, призывая его вернуться. Из лихорадочного бреда больного брат королевы не смог уловить ничего определенного. Варох, как прежде вглядывающийся бессонными глазами в лицо Карломана - еще недавно мертвенно-бледное, а ныне раскаленное от жара, - угадывал больше, чем Морветен. Все-таки он обладал врожденным чутьем бисклавре, хоть способности Вароха были не так сильны. По беспокойным метаниям Карломана, по отрывистым восклицаниям он уловил, что происходит с его другом. Молодой оборотень вновь отжал в только что принесенном тазу с ледяной водой полотенце и положил его на лоб Карломану, пытаясь хоть ненадолго утишить сжигающий того жар. Но больной вдруг взметнулся, сбрасывая полотенце, выгнулся дугой, застонал в жестоком отчаянии: - Отец, отец! Не надо, не уходи!.. Ты же был здесь... Я... тебя видел... Он умолк и откинулся на подушки в полном изнеможении. Варох приподнял голову другу и осторожно влил ему в рот немного целебного зелья. Затем он уложил Карломана поудобнее. Ему опять припомнилось, как совсем недавно сидел у постели Карломана его отец, король Хлодеберт Жестокий. И сейчас он снова был здесь, рядом со своим любимым сыном. Варох готов был в этом поклясться священным мечом Нуады, главной клятвой "детей богини Дану". А Карломан, в то время как его тело горело в лихорадке, действительно заново переживал все счастливые моменты в жизни, связанные с отцом. Сколько их было, оказывается, несмотря на то, что принц, а затем - король Хлодеберт не имел возможности много участвовать в его воспитании! Карломан снова переживал свои детские встречи с отцом, и последующие, когда тот требовал от него заниматься усерднее, но он все равно безошибочно чувствовал под властными манерами принца горячую отцовскую любовь. Виделось, как отец благословил их с Альпаидой на счастливое супружество, и с какой радостью он бережно взял на руки маленького Ангеррана, первенца Карломана и его жены. Снова и снова перед ним проносились их с отцом последние беседы в этом походе, когда они узнали друг друга лучше, чем за всю жизнь. И, наконец, он видел своего отца, склонившегося над его скорбным ложем в те страшные четыре дня. Слышал все его молитвы, каждое слово, обращенное к сыну, его просьбы вернуться. Заново пережил радостный миг, когда, очнувшись, прежде всего увидел отца, что держал его за руку. Сколько радости было тогда в суровом лице арвернского короля! Затем, казалось бы, вопреки течению времени, Карломан увидел, как прощались его родители вскоре после того, как он появился на свет, какими глазами смотрел отец на него, что будет расти вдали от его глаз. И совсем уж давние события вдруг увиделись ему: как молодые, любящие Хлодеберт и Гвиневера отдыхали на цветущем лугу под лучами восходящего солнца, после того как только что зачали его, Карломана. На лице своего отца он прочел в тот миг великую радость, безграничную любовь к той, что была сейчас в его объятиях, и одновременно - легкое недоумение от сопричастности к таинствам бисклавре... А затем все воспоминания исчезли из глаз Карломана, словно занавес отдернули перед ним. И он увидел на широком лугу фигуру своего отца. В первый миг тот предстал перед сыном окровавленным, в изрубленных доспехах. Лицо короля Хлодеберта было бледно, как мел, а из ран продолжала струиться кровь. И Карломан застонал, забился на своей постели. - Отец, неужели правду видят мои глаза? - все внутри него выло, как зверь, попавший в капкан, отчаянно сопротивлялось, не желая верить тому, что было уже ясно. - Да, твои глаза говорят правду, - печально пророкотал павший в битве король. - Но почему ты плачешь и стонешь? Разве ты не знаешь, что долг короля - рисковать в битве, как и любой рыцарь? Или ты думаешь, что нам, арвернам, нечего ждать после смерти? И, пока он говорил, следы жестоких ран исчезли с его тела, кровь бесследно испарилась. Новый сверкающий серебром доспех одел крепкую фигуру короля, алый плащ окутал плечи. Весь его облик ожил, на лице появилась горделивая улыбка. И тут же Карломан разглядел, что поле, где он встретил отца, покоится среди непредставимо огромных ветвей ясеня Иггдрасиля, и что позади высится исполинская каменная стена, своей мощью напоминающая целый горный массив. А за ней воздвигался дворец, равного которому по величине и красоте на найти на свете. Его отец стоял у врат Небесного Города и улыбался, показывая рукой. А внизу, под его ногами, лежал Радужный Мост, обрываясь в пустоту. - Асгард! Вальхалла! - мгновенно понял Карломан, и почтительно склонил голову из уважения к богам своего отца, хотя в глубине души сильнее чтил богов народа своей матери. Его отец торжественно кивнул. - Как только вы проводите меня, как подобает, передо мной отворятся врата Вальхаллы! Я рад, что жребий норн судил мне погибнуть в сражении, а не от болезней или старости. Карломан сложил руки в знак почтения. Но трудно ему было примириться с гибелью отца! - Пусть будет твоя чаша полна и угощение сладко среди тех, кто пирует в чертоге Всеотца Вотана, батюшка! - он говорил с трудом, задыхаясь от горя, сжимавшего грудь и горло. - И все же сердце мое полно горечи! В последнее время, в этом походе, и особенно - после того, как я вернулся к жизни, сразу же увидев тебя, мы с тобой были друг другу самыми близкими людьми! Неужели нам суждено так скоро расстаться? Отец, ведь я, не помня себя, готов был пожертвовать жизнью, там, на Равнине Столбов, когда увидел, что ты в опасности! Хлодеберт Жестокий властно поднял ладонь, до боли знакомым сыну жестом. - Твой подвиг переломил ход войны, мой Карломан! И боги, и люди чтут сына, спасшего своего отца. Но подумай и о том, что пережил я, проведя четверо суток возле твоего почти бездыханного тела! А твоя мать, великая духом Гвиневера! Нам уже довелось лишиться Хлодиона, и я, как и ты, был готов на все, чтобы не пришлось пережить величайшее для родителей горе! Что для меня была боль от ран, нанесенных викингами, в сравнении с той, что я чувствовал, когда сидел четыре самых страшных дня у твоего смертного ложа, когда, сжимая твою холодную руку, то терял надежду, то вновь обретал ее! Неужели ты думаешь, что собственная гибель кажется мне несправедливой в сравнении с твоей? Карломан застыл на месте, словно окаменел, а между тем, его обжигал внутри белокалильный жар, и в душе у него все болело и ныло. - Я услышал, как ты, отец, просил богов забрать лучше твою жизнь вместо моей! Но скажи - неужели ты вправду отмолил мою жизнь ценой своей?! Погибший король пожал широкими плечами. - Я не знаю, ради чего боги потребовали мою жизнь. Может быть, она была необходима ради окончательной победы. Как бы ни было, моя жизнь принесена в жертву ради великой цели! Еще раз прошу тебя, Карломан: не думай, что на самопожертвование способен лишь ты! Насколько спокоен и даже горд своей судьбой был отец, настолько убит горем был его любимый сын. Склонив голову, он глубоко вздохнул, не в силах смириться с несправедливостью судьбы. - Как рано пришлось тебе подняться в Вальхаллу, отец! Ведь ты мог стать одним из лучших королей, что были у Арвернии со времен Карломана Великого. Однако тебе суждено было править всего два года... - И в этом жребий норн, сын мой, - печально улыбнулся Хлодеберт Жестокий. - Когда мы малы, родители указывают нам, и мы повинуемся, не спрашивая, зачем. Когда мы вырастаем, жребий норн ведет нас и указывает нам путь, и, даже если порой он кажется нам несправедливым, мы должны повиноваться, не спрашивая - зачем. Карломан вновь тяжело вздохнул. Труднее всего бывает смириться с несправедливостью, когда она больно бьет по твоим близким. - Я понимаю, но пока еще больше умом, - глухо проговорил он. - Пока я думаю лишь о том, как много потеряла Арверния с твоим уходом. И все мы, кто любим тебя! И моя матушка. Знаешь, отец: она, конечно, счастлива с Теодебертом все эти годы. Но, мне думается, она все равно каким-то уголком своего сердца продолжает любить тебя. Он увидел, как лицо его отца на какой-то миг вновь стало молодым. - Передай Гвиневере, что и я, там или здесь, буду вечно любить ее! И пусть она радуется тебе и твоей семье - продолжению нашей любви! Карломан ловил каждое слово, что сообщит ему отец напоследок, Он был безмерно благодарен богам за свой дар, что позволяет, по крайней мере, напоследок поговорить с умершим. - Я позабочусь о матушке, отец! - пообещал он. - Она уже лишилась одного сына, несчастного Хлодиона, с которым я скоро встречусь за воротами Вальхаллы, - с горечью проговорил Хлодеберт Жестокий. - Ты должен жить и радовать мать, сын мой! - Я постараюсь не доставлять ей огорчений! - поклялся юноша, сознавая и сам, что ему предстоит жить на свете за себя и за погибшего брата. - Но мне всегда будет не хватать тебя, отец! - добавил он дрогнувшим голосом. Покойный король приподнял руку, желая, казалось, положить ее на плечо сыну, однако одумался, и рука его опустилась, не коснувшись Карломана. - Такова судьба, сын мой! Чти Дагоберта и Теодеберта, как ты чтишь меня. Пусть они заменят тебе отца! - Я и так высоко чту Теодеберта, моего названого отца, и дядю Дагоберта, отца моей Альпаиды! И буду благодарен им всю жизнь. Но все же я всегда буду помнить, что моим отцом был ты! Плотно сомкнутых губ Хлодеберта Жестокого коснулась улыбка. - Признаться, это все же радует меня! Ну а теперь, Карломан, моя главная просьба! Я просил моего наследника Хлодеберта любить тебя, как подобает брату. А теперь я прошу тебя: помогай своему царственному брату править Арвернией. Ему пока не хватает опыта... Карломан смутился, взглянул на отца, не веря своим ушам. - Я постараюсь быть ему полезен! Если только у меня получится. Ведь я еще моложе моего брата, будущего короля... Его отец с гордостью взглянул на любимого сына. - Ты уже в свои годы настолько силен и мудр, что я не боюсь поручить тебе любую власть в Арвернии, мой мальчик! Но все же будь осторожен! Моя супруга, королева Радегунда, вряд ли тебе поверит. Ты знаешь, на что она способна... Карломан склонил голову. Ему известно было, кто погубил его брата Хлодиона. - Я не стану бороться с твоей супругой ее методами, отец, - пообещал он. - Однако буду бдителен, и не подставлю головы. Клянусь тебе мечом Нуады, отец, помогать моему брату Хлодеберту, чтобы он мог стать таким же искусным государем, как был ты! - И, если ты переживешь Хлодеберта, помогай и его наследникам, - продолжал отец свою просьбу. - Никто, к сожалению, не может поручиться за свое будущее. А быть королем Арвернии, как видно, становится опасно! Я-то всегда говорил, что моему брату, Хильдеберту Строителю, не следовало губить вейл. Однако их пролитая кровь пала на королей Арвернии, и проклятье грозит сократить жизнь не только мне, но и тем, кто придет после. Вот еще почему я хочу, чтобы ты, Карломан, стал Хранителем рода арвернских королей! И тогда Карломан протянул вперед обе ладони и дал клятву, что навсегда определит его судьбу: - Я обещаю быть Хранителем королевского рода, отец! И, возможно, со временем мне удастся снять проклятье вейл с правящих королей. Ты ведь знаешь, что при дворе герцога Шварцвальдского живет маленькая дочь кузена Хильдеберта и вейлы Морганетты. Быть может, когда она подрастет, удастся с ее помощью избавиться от проклятья или хоть ослабить его. Надеюсь, что будущие короли Арвернии не будут гибнуть слишком рано, как ты, отец! И вновь во взоре Хлодеберта Жестокого, устремленном на сына от любимой, отразилась великая гордость. - Благодарю тебя, мой Карломан! От своего имени и от всех королей, что придут после меня, - благодарю! Юноша не сводил с отца взгляда, полного тоски. - Твою героическую гибель почтут в веках, отец! Но чего бы я не отдал, чтобы ты был сейчас жив! - И мне жаль, что не смогли с тобой побыть подольше, - глубоко вздохнул его отец. - Но тебе пора возвращаться в мир живых, Карломан! Близкие тревожатся за тебя... Постой, еще одно! В скором времени тебе предстоит дальнее пушествие. Моя вдова постарается дать тебе трудное поручение. Но ты сумеешь преодолеть все испытания, и прославишь себя и Арвернию. - "Прославит героя гнев волоокой Геры, супруги царя богов!" - усмехнулся Карломан, цитируя известные строки агайского поэта. Но усмехнулся, но невесело: ведь, кроме его собственной судьбы, была еще кровь Хлодиона, его любимого старшего брата. Хлодеберт Жестокий вновь сделал движение рукой, как будто хотел ободряюще хлопнуть сына по плечу, но в последний миг одумался. - Ты способен добиться уважения и от Радегунды, когда она оценит твою заботу о благе ее детей!.. Передай нашу беседу матери и обними за меня прекрасную Альпаиду, приласкай маленького Ангеррана! Счастья тебе, мой Карломан! Я не прощаюсь с тобой - может быть, нам еще когда-нибудь доведется встретиться! Словно ветер подул, унося все призрачные видения. Исчез Хлодеберт Жестокий, исчезли врата Вальхаллы и ветви Иггдрасиля, растаял Радужный Мост. И Карломан полетел вниз с огромной высоты, обратно в свое тело. Ударившись о землю, он лежал неподвижно, бессильно распластанный, едва дыша. Близкие Карломана с неослабевающей тревогой наблюдали за юношей, над которым сейчас склонился самый опытный лекарь. Только что Карломан сгорал в жестокой лихорадке, метался и бредил. А теперь он вытянулся и лежал неподвижно, едва дыша, и на его горячем лбу выступил обильный пот. Ожидая слов лекаря, Морветен мрачно смотрел на распростертого племянника, пытаясь понять, что сулит Карломану такая перемена в его состоянии. Прощупав пульс раненого, лекарь, наконец, проговорил: - По всей видимости, только что настала решающая минута в состоянии больного, после которой следуют либо смерть, либо начало выздоровления. Граф Кенабумский пережил ее, значит, можно надеяться на лучшее, хотя до следующих суток ручаться за его исцеление было бы преждевременно. Сейчас самым целительным лекарством для него будет спокойный сон. Морветен задержал вздох, словно боялся, что даже этот звук потревожит Карломана. А Варох, глядя в изможденное лицо друга, на его печально нахмуренные брови, пытался уловить, какие видения посещали его в бреду. Молодой оборотень ясно улавливал лишь присутствие рядом отца Карломана, короля Хлодеберта Жестокого, и это само по себе навевало тревожные опасения. Предчувствиям Вароха суждено было подтвердиться. Вскоре приехал вестник с поля боя и сообщил, что одержана большая победа, но король Хлодеберт V пал в бою. А под вечер того же дня в замок тана Кормака Сурового приехал маршал запада, Дагоберт Лис, во главе авангарда арвернского воинства. Отдав приказания своим воинам размещаться в замке на ночлег, Дагоберт поднялся в покои своего племянника и зятя. По дороге он напряженно размышлял, как сообщить еще слабому после ран Карломану о гибели его отца. Когда же узнал, насколько ему плохо, то вовсе растерялся, не зная, что делать. Он остановился у изголовья постели больного, рядом с сидящим в кресле Варохом. И, разглядывая юношу, пытался понять, выдержит ли Карломан трагическую весть. Встретившись взглядом с Морветеном, Дагоберт проговорил: - Мой царственный брат, Хлодеберт V, отец Карломана, убит викингами! Но я не знаю, говорить ли об этом ему сейчас... Морветен выпрямился, словно готов был не допустить Дагоберта к своему племяннику даже силой. - Это невозможно! У Карломана весь день была страшная лихорадка, он едва жив. Даже если он придет в себя, эта весть его убьет, - в своем негодовании брат Армориканской королевы все же не забывал понижать голос, чтобы не разбудить спящего племянника. Дагоберт какой-то половиной сознания был согласен с доводами Морветена. Ему ли было не тревожиться за юношу, связанного с его семьей двойными узами! Но, с другой стороны, он сомневался, что удастся скрыть от Карломана правду. - Когда он придет в себя, спросит о войне и о своем отце. И как ты собираешься оставить его в неведении? Карломан всегда чувствует ложь! Морветен понимал, что Дагоберт прав, что волчье чутье племянника все равно откроет правду. Но не мог рискнуть его жизнью. - Не видел ты его, лежащего будто в огне, мечущегося в бреду, - сурово проговорил он. - Прошу тебя, Дагоберт: подожди хоть несколько дней, когда ему станет лучше! Сейчас весть о гибели отца убьет его! Подожди, если ты не хочешь, чтобы твоя дочь сегодня же стала вдовой, а единственный внук рос без отца. При этих словах Морветена, стойкость покинула маршала запада. Только что потеряв старшего брата, он не мог лишиться еще и любимого племянника. А мысль о горе своей дочери Альпаиды, если она лишится милого супруга, совсем обезоруживала Дагоберта. Он печально склонил голову, глядя на спящего или находящегося без чувств Карломана. - Ты прав! Постараемся как можно дальше не сообщать ему, что его отец погиб. Варох, единственный свидетель их разговора, кроме беспомощно распростертого Карломана, не подавал голоса. Однако при этих словах Дагоберта он покачал головой в такт своим мыслям. Он думал о том, что его друг мог уже и сам узнать правду: не зря же дух его отца был недавно рядом с ним! Молодой оборотень пристально вгляделся в лицо своего друга, исхудавшее, с запавшими глазами, казавшимися еще глубже под тенью густых ресниц. Сегодняшняя сцена живо напоминала Вароху другую - совсем недавнюю, в этих самых покоях, когда вместо Морветена рядом с Карломаном сидел король Хлодеберт. Тогда, как и сейчас, достигли наивысшей точки тревога окружающих, страх и, вопреки всему, отчаянная надежда. И Карломан открыл глаза, пришел в себя после четырехдневного беспамятства! А сейчас, когда прямо при нем говорят о смерти его отца?.. Веки Карломана затрепетали, он глубоко вздохнул, приходя в себя. И, задержав взгляд на Дагоберте, спросил дрогнувшим голосом: - Значит, это правда? Мой отец погиб? Морветен почти с ненавистью взглянул на Дагоберта, понимая, что уже ничего не получится скрыть. Но маршал запада, не замечая его ярости, поклонился, выражая почтение к смерти. Опустив руки ладонями вниз, он тихо, осторожно проговорил: - Увы, Карломан, это правда! В последнем сражении с викингами мой царственный брат Хлодеберт V получил смертельные раны и скончался на наших руках! Пусть будут к нему благодарны боги Асгарда! Морветен тут же сжал бледную ладонь своего племянника, и Варох взял другую, участливо стараясь разделить с ним его горе, желая разделить его на троих, чтобы боль от гибели отца не сломила слабого после ран и болезни Карломана. Все трое, исполненные тревоги, склонились над юношей, боясь, как выдержит он страшную весть. С лица Карломана сбежали все краски, оно вообще утратило все сходство с живым обликом, превратившись в алебастровую маску, олицетворяющую Скорбь. Дагоберт, Морветен и Варох ждали взрыва отчаяния, отрицания того, что ему сообщили, проклятий или слез, - хоть чего-то. Из них только Варох теперь вполне уверился, то все это уже было - при встрече с погибшим отцом. Оба опытных мужа лишь поразились стойкости юноши, что не проронил ни звука. Лишь в блестящих зеленых глазах Карломана сверкнул стальной отблеск, какого не было прежде. Присев на край его постели, Дагоберт участливо проговорил, надеясь достучаться до души юноши, окаменевшей от несчастья: - Мой брат, а твой отец погиб, как герой древних саг, и, к счастью, успел увидеть нашу победу! Его дух с честью войдет в Вальхаллу, среди храбрейших воинов. Я знаю, ты еще недавно сам был готов пожертвовать жизнью, чтобы спасти отца! Но норны судили иначе. Таков естественный порядок жизни - детям положено хоронить своих родителей. Поверь: очень больно и жестоко, когда случается наоборот! Карломан моргнул, словно бы соглашаясь. Он сознавал, что Дагоберт прав. Вспомнил, что тот сам некогда похоронил младшего сына. Ему живо припомнилось, в каком состоянии были его родители после гибели Хлодиона. Но признать гибель отца естественным порядком жизни означало смириться и даже успокоиться, как будто и не произошло ничего, достойного сожалений. Это означало предать отца! Карломан не мог так поступить. Он не проронил в ответ ни слова. - Перед смертью он говорил о тебе, Карломан, - продолжал Дагоберт - Он завещал своему наследнику жить в мире с тобой, как подобает братьям. А нам, родственникам, он поручил в будущем по-родственному любить тебя. Это впервые пробудило в юноше искорку жизни. Он вспомнил обещание, что дал недавно своему отцу. Его следовало выполнять. - Отец думал и о своей семье, и об Арвернии, - медленно, словно выбираясь на свет из мрака глубокой пещеры, произнес Карломан. - Твой отец мог сделаться великим королем, но судьба отвела ему слишком мало времени, - с глубоким сожалением проговорил Дагоберт. - Трудно бывает принять приговор норн, однако оспаривать его бесполезно! Послушай меня, Карломан: я, Теодеберт, Сигиберт сделаем все, чтобы заменить отца тебе и твоим братьям. Хоть и понимаю, что полностью занять место любящего родителя никто не сумеет... Карломан поглядел на своего дядю и тестя и кивнул ему. - Я клянусь мечом Нуады быть для своих старших родственников любящим сыном, для моего царственного брата и его семьи - защитником. Ибо так хотел мой отец! - голос юноши, еще недавно метавшегося в лихорадке, креп с каждым словом. При этой клятве Варох окончательно убедился, что Карломан, находясь в беспамятстве, встретился со своим отцом. А Морветен и Дагоберт поразились, с каким присутствием духа Карломан пережил беду. Так наступило новое время в жизни графа Кенабумского. Ему трудно было, как всякому преданному сыну, смириться с гибелью отца. Однако во всей последующей жизни Карломан всецело сдержал данное ему обещание, верно служа королевскому дому Арвернии в самой стране и за ее пределами, на войне и в совете. В конце концов, даже его мачеха, вдовствующая королева Радегунда Аллеманская, признала заслуги пасынка, когда убедилась, что он действует не ради корысти. Сам же Карломан всю жизнь чувствовал на себе незримый взгляд своего отца. И старался быть достойным его любви и доверия.