Скрытые Страницы

***

      Людям редко бывает дано понять заранее, чем могут обернуться самые благие намерения и сделанные от всего сердца подарки. Зачастую ни даритель, ни тот, кто получает дар, не представляют себе всех возможных последствий. Лишь иногда шевельнется в душе неясное предчувствие, но чаще всего люди не прислушиваются к ним. Если же рядом с ними и найдется тот, кому древняя мудрость подскажет быть осторожным, нельзя ручаться, что его послушают. Например, так произошло с королем Арвернии, Хлодебертом VI, сыном Хлодеберта Жестокого и Радегунды Аллеманской. Как получилось, что он принял от своей царственной матери подарок, которому суждено было сыграть в его судьбе роковую роль? Незадолго до тех событиях умер от болезни младший брат короля, Теодеберт, которого в семье продолжали всю жизнь звать Малышом. После него остались двое маленьких сыновей, принцы крови Адальрик и Хильперик. Они росли вместе с детьми своего царственного дяди и его супруги, Бересвинды Адуатукийской, которые обещали позаботиться о сиротах. Разумеется, сильнее всех была потрясена смертью младшего сына его мать, вдовствующая королева Радегунда. Никто не мог знать, о чем думала эту любящая и честолюбивая мать в тишине своих покоев. Не приходило ли ей в голову, что взыскивается кровь погубленного ей Хлодиона?.. Но Радегунда была энергичной женщиной, и не теряла надолго присутствие духа. Когда после смерти Теодеберта минул год, королева-мать пришла в себя, и черная тоска немного отпустила ее. После этого она стала проявлять еще больше материнской любви к единственному оставшемуся у нее сыну - королю Хлодеберту VI. И она решила сделать ему подарок. Однажды король, при поддержке своего единокровного брата и майордома, графа Карломана Кенабумского, вел долгие прения со своим родственником, принцем Бертрамом, который был главой союза могущественных вельмож Арвернии, во многом не согласных с политикой короля. Разговор ни к чему не привел, и король, закончив беседу, уже собирался покинуть тронный зал. Но королева-мать, также присутствующая при всех важных беседах, воспользовалась подходящим моментом. Подведя своего царственного сына к окну, она указала на нечто, находящееся во дворе. - Государь, я дарю тебе прекрасного верхового коня в память о твоем брате, несчастном Теодеберте! Следует проявлять внимание к близким, пока еще можешь это сделать, - она промакнула глаза украшенным кружевами платком. Король взглянул в окно, да и не мог больше отвести глаз. Не конь - загляденье стоял во дворе, едва сдерживаемый под уздцы двумя конюхами; видно было, что ему хочется пуститься вскачь. Угольно-черный жеребец со звездочкой на лбу, высоконогий и крепкий, с изящной головой, выдающей самую чистую кровь верховой породы, весь налитый силой, с гладкой лоснящейся шкурой, вскормленный ячменем и овсом. Его роскошные хвост и грива развевались, будто черный шелк. Внезапно конь задрал голову и громко заржал, словно призывая седока, с которым можно будет, наконец, скакать вволю. Он явно застоялся, и теперь переступал ногами, не желая стоять смирно. А король был уже зачарован вороным красавцем. Глаза у него загорелись воодушевлением. Порывисто обернувшись к матери, он поцеловал ей руки в знак благодарности. - Какой чудесный конь! От всего сердца благодарю тебя, матушка, за подарок! Я иду сейчас же объездить его. И приглашаю вас последовать со мной, - он махнул рукой стоявшему рядом с ним у окна Карломану, а также принцу Бертраму, позабыв о недавнем споре с ним. Но Карломан, вместе с королем смотревший вниз, на коня, ощущал тревогу. Ему совсем не хотелось, чтобы его царственный брат садился на этого жеребца, как бы тот ни был хорош. Только не на него и не сегодня! Коронованный Бисклавре ощущал горячие, багровые, как запекшаяся кровь, потоки опасности, как лесной зверь чует еще далекий пожар. Они лились, затопляли все вокруг, плескались у ног его царственного брата, пытались его захлестнуть. Это чувство было таким ярким, что Карломан лишь удивлялся: почему другие ничего не замечают?.. Но нет - его брат собирался прямо сейчас идти к подарку, что, как знал майордом, окажется роковым! И не отговорить, не сказать при всех, насколько зловещ этот конь. В человеческом языке просто нет понятий, способных объяснить, какие предчувствия приносит бисклавре их волчье чутье. Люди тоже способны познать многое, но как часто они к этому стремятся? Гораздо чаще их притягивает то, что можно без затей окинуть взором, потрогать руками... И они готовы, как мотыльки на огонь, стремиться к опасности. Вцепившись пальцами в подоконник, Карломан склонил голову и глубоко вздохнул. Сперва отвернувшись, король увидел, что брат не последовал за ним. Вернувшись, Хлодеберт взял его под руку. Они были очень похожи - истые сыновья Хлодеберта Жестокого. Только Карломан был выше ростом и красивее, а главное - глаза у него были изумрудно-зеленые, яркие и блестящие, в мать и ее предков-оборотней. Но весь арвернский двор знал, какая искренняя дружба соединяет двух братьев, короля и майордома. Одна лишь Радегунда Аллеманская продолжала коситься на Карломана, опасаться его. Ее неприязненный взгляд преследовал майордома и сейчас, но за себя он не опасался. Он видел угрозу для короля. А тот участливо проговорил, заметив, что Карломан чем-то опечален: - Что случилось, брат? Тебе нездоровится? Или наши прения в совете нагоняют тоску? Самое лучшее средство от нее - развеять по ветру в хорошей скачке! Спорим, в моих конюшнях не найдется скакуна, способного обойти этого вороного красавца? - О нем я и хотел сказать, - увы, Карломан чувствовал, какими жалкими выглядят его предчувствия, когда пытаешься их передать языком обычных людей! - Хлодеберт, государь брат мой, не садись на этого коня! Он несет тебе опасность! - Ну о чем ты говоришь? - король глядел на вороного коня, как маленький мальчик на редкое лакомство. - Разве я не смогу укротить самую горячую лошадь? Ведь я все еще король-рыцарь! Никогда еще Карломан не чувствовал себя настолько беспомощным. Он привык, что царственный брат обычно прислушивался к нему. Однако сейчас все его слова отскакивали от Хлодеберта, как от стены. И все же, майордом постарался говорить с нарочитой легкостью: - Для короля-рыцаря больше чести - укротить принцев крови, что готовы поднять мятеж. Что в сравнении с ними значит победа над самым норовистым конем! Хлодеберт взглянул на самого влиятельного из мятежных принцев, Бертрама, важного, осанистого старика, одетого богаче самого короля. Тот стоял в нескольких шагах от братьев, усмехался про себя в пышные седые усы, уперев руки в боки, с таким видом, как будто он был настоящим хозяином в Дурокортерском замке. - Если я объезжу этого коня, внушу уважение и нашим беспокойным родичам! - сказал король так тихо, что его слышал лишь Карломан. - Ведь это же не конь, а воплощенная мечта! Укротить его - все равно что укротить ветер! Он сделал резкое, порывистое движение, собираясь идти, но Карломан сделал еще одну попытку: - Прошу тебя, государь брат, будь осторожен! Ветер - стихия, а стихии мстят тем, кто думает покорить их. Король обернулся на свою мать. Она, одетая в траурное платье, не сводила с него пристального тревожного взора. - В конце концов, я не могу оскорбить матушку, отказаться от ее подарка! Нет, не проси меня, Карломан! При этих словах царственного брата, майордом окончательно понял, что все бесполезно. Хлодеберт послушает мать, а не его. И все усилия бесполезны. Лучше ему замолчать, не то, если с его царственным братом случится несчастье, Радегунда Аллеманская обвинит во всем его. А между тем, Карломан предчувствовал несчастье, хотя смерти на пути Хлодеберта и не видел - по крайней мере, немедленной. Не обращая более внимания на мрачный вид Карломана, король указал ему идти следом. Они направились к выходу из дворца, в сопровождении королевы-матери и принца Бертрама. Король шел по переходам дворца, поддерживая под руку королеву-мать, что означало величайший знак почтения. За ним было место Карломана, но тот, удрученный тревожными предчувствиями, уступил его принцу Бертраму, а сам шел позади. К ним присоединялись встречавшиеся в коридорах придворные и королевские слуги, так что во двор король спустился уже в сопровождении изрядной свиты. По дороге принц Бертрам всячески высказывал королю одобрение по поводу коня, которого тот собирался укротить. - Ничто иное, как древние рыцарские увлечения, веселит сердце человека и позволяет сохранять молодость! - во всеуслышание разглагольствовал он. - Когда, как ни в твои цветущие годы, государь, укрощать строптивых коней, спускать соколов, травить собаками лесную дичь! Я и сам, хоть и более, чем вдвое старше тебя, государь, не могу отучиться от страсти к охоте. Сейчас вот привез с собой в Дурокортер могучего мастифа, который один стоит всей своры, - не удержался престарелый принц крови от похвалы. - Огромный пес, чудовищной силы, он не ведает страха, в одиночку берет взрослого кабана! Сейчас он ждет во дворе, потому что твои слуги не смеют его коснуться. Он никого не подпускает к себе, кроме меня. Да еще неожиданно граф Кенабумский сумел расположить его к себе, - Бертрам обернулся к майордому, все еще исполненный недоумения. - Я глазам своим поверить не мог, когда мой свирепый мастиф держался с тобой, как овечка, в тот раз, когда ты гостил в моем замке! Карломан загадочно сверкнул зелеными глазами. - Я умею ладить с животными. - Да-да, конечно! Но прошу тебя впредь не сманивать чужих животных! - Бертрам не мог скрыть некоторую обиду. Но, закончив говорить с Карломаном, обернулся вновь к королю: - Если ты не возражаешь, государь, испытаем моего мастифа в дурокортерской большой охоте? Ты сможешь поехать туда на новом коне... Как и ожидал принц Бертрам, в глазах Хлодеберта загорелась "благородная страсть", и он с большим интересом выслушал родных. Но королевский долг все же взял верх, и он произнес с усмешкой, пока спускались по лестнице: - Лучше не юли лисой, благородный принц Бертрам! Я с удовольствием проверю твоего мастифа на охоте, если он так хорош, как ты говоришь. Но о главном, что мы обсуждали сегодня, все равно не забуду. Привилегии облагать налогами города, стоявшие на землях принцев крови, я не дам! По закону, жители городов - не ваши холопы! Бертрам возмущенно фыркнул, раздувая пышные усы. Лицо его побагровело. - Обходить знатнейшие роды, происходящие от Карломана Великого, в пользу ничтожных ремесленников и торгашей, ну и ну! Подумай, государь, не выйдет ли тебе боком пренебрежение своим сословием! Ну как тебе придется собирать войско для битв с чужеземцами? Кто тогда приведет сильных рыцарей и обученные войска под твое знамя? Лавочники, которые копья отродясь не держали в руках? - в голосе принца крови звучало все презрение аристократа к горожанам. Но король обернулся к Карломану и уловил поддержку в выражении его лица. И решительно проговорил: - Для войны необходимы не только люди, но и золото, монеты. И, я ручаюсь, скорее ненавистные тебе лавочники согласятся дать их мне, чем надменные принцы крови. Бертрам едва не оступился на очередной ступеньке, не помня себя от гнева. - Я предупреждаю тебя, государь: для тебя же лучше не пренебрегать интересами высшей знати, чьи права освящены старинными обычаями времен Завоевания! - запальчиво произнес он. - То-то и оно, что со времен Завоевания, - многозначительно ответил король, чувствуя за спиной молчаливую, но надежную поддержку Карломана. Даже мать с удивлением взглянула на своего находчивого сына. - Что ты имеешь в виду, государь? - с недоумением спросил принц Бертрам. - Только то, что времена меняются, и мы должны следовать им! Чтить наших предков - да, разумеется! - но приноравливаться к новым обстоятельствам. Мне дороги все: и властители, и горожане. Все мы живем в одном королевстве, как в большой семье, где каждый должен чем-то поступиться, чтобы жить сообща. Я требую от принцев крови, чтобы они примирились с жителями вольных городов и признали их независимость и самоуправление. И в Арвернии наступит покой! Его родственник, вождь мятежных принцев крови, покачал головой в ответ. - Будь верен своему благородному сословию, государь, тогда и мы будем верны тебе! - теперь уже в словах Бертрама хрипло прозвучала откровенная угроза. Король оглянулся и проговорил невозмутимо, поймав блестящий взор изумрудных глаз Карломана. - Не думай меня испугать, благородный принц Бертрам! Я всегда сумею усмирить ветер, - усмехнулся Хлодеберт VI, выходя со свитой во двор. Его царственная мать гордилась своим сыном. Все-таки ее мальчик вырос достойным сыном Хлодеберта Жестокого, и ему не откажешь в твердости духа! Пусть боги несправедливо рано лишили ее младшего сына, но зато старший будет великим королем, какого заслуживает Арверния! И Карломан мог гордиться своим царственным братом, что решился поставить на место зарвавшихся принцев крови. Но только внезапно появившееся предчувствие затмевало все остальные мысли. Он боялся за Хлодеберта, идущего навстречу большой опасности, хоть и не видел на его пути смерти, по крайней мере, немедленной. Но как самонадеянно было желание короля укротить ветер! В конце концов, Карломан решил полагаться на себя и, если потребуется, действовать решительно и быстро, как он умел. И все же, его давила непонятная тоска, не отпускало тяжкое предчувствие, что и ему сегодня не справиться с тем, что должно случиться... А вороной красавец-конь все стоял под присмотром двух конюхов, ожидая хозяина, который сумеет справиться с ним. - Как он хорош! Вблизи еще лучше, чем издалека! - проговорил король и, оставив свою мать на крыльце, в сопровождении придворных, направился к коню. В то время, как король, приостановившись на нижней ступени крыльца, любовался прекрасным конем, стали собираться и высшие придворные, привлеченные происходящим. Плавным царственным шагом во двор спустилась королева Бересвинда в сопровождении Альпаиды, жены Карломана, и ее брата, герцога Хродеберга. В то время королева, мать четверых детей, находилась в цвете лет и доступной ей красоты, а возможные для знатных людей способы украшать свою жизнь помогали ей сохранять свой величественный облик как можно дальше. Сейчас, в платье из багряно-алого атласа, в диадемой из крупных рубинов в высокой прическе, Бересвинда сама выглядела сверкающим рубином или пышной розой среди полевых цветов. Неудивительно, что на нее с тоской поднимал глаза Хродеберг, который никак не мог преодолеть в своем сердце роковую страсть. Хотя многие люди сочли бы более привлекательной Альпаиду, идущую позади королевы, ради ее спокойной, неброской красоты (хотя и ей весьма шло одеяние из шелка цвета морской волны, с гарнитуром из крупных аквамаринов). Увидев своего мужа рядом с королем, Альпаида радостно улыбнулась, и одной ее улыбки и просиявших глаз было достаточно, чтобы в одно мгновение сделать ее краше всех на свете. За дамами последовали и королевские родичи. Первым из них был один из старейших принцев крови, Сигиберт, коннетабль Арвернии. Он искал короля, чтобы узнать, к чему привели прения с Бертрамом. Услышав, что король спустился в конюшенный двор, Сигиберт проворно, как молодой, поспешил к нему. Его сопровождали: Риваллон Сто Воронов, бывший майордом, а ныне хранитель печали, младший сын Сигиберта, маршал Хлодомер, и внук, Магнахар, а также маршал запада, Дагоберт Лис. Последним, немного замешкавшись позади старших вельмож, появился младший сын принца Бертрама, граф Роберт Амьемский, в то время успешно делавший карьеру в канцелярии, подающий большие надежды юрист. Он направился к отцу, желая узнать, договорился ли тот с королем. Также за королем следовал командир паладинов, Бруно Молниеносный, которому полагалось всегда находиться рядом. Зрители собрались, чтобы увидеть, как король Арвернии попытается укротить ветер. А король не спешил, ему хотелось еще немного полюбоваться прекрасным конем, подаренным матушкой. Как он хорош, какой изгиб шеи, изящная, как у оленя, голова, и такие же стройные ноги! "Закажу придворному художнику написать мой портрет верхом на этом коне", - решил про себя Хлодеберт. В это время к принцу Бертраму подошел огромный мастиф, тот самый, о котором он говорил королю. Это было огромное животное, происходящее от древних армориканских боевых псов, смешанных с арвернскими молосскими собаками. Его мощное тело казалось отлитым из металла, под гладкой палевой шкурой четко обрисовывались бугры мускулов. С огромной, как у медведя, головы с черной складчатой мордой глядели небольшие темные глаза с красноватыми белками - признак свирепости у собак. Это чудовище весило никак не меньше взрослого крупного мужчины. Увидев своего хозяина, мастиф подошел к нему и уселся рядом, подставив голову под руку Бертраму. Тот рассеянно погладил пса по голове, и животное благосклонно приняло ласку, не забывая угрожающе поглядывать на окружающих. Впрочем, никто и не стремился приближаться к принцу крови, охраняемому таким надежным сторожем. Даже Роберт остановился в нескольких шагах от отца, не то опасаясь мастифа, не то не желая заводить разговор прилюдно. Между тем, королева Бересвинда, выходя на крыльцо, продолжала со своими спутниками светскую беседу, начатую по пути: - Как хорош сегодняшний день, не правда ли? - проговорила она, обращаясь к Хродебергу. - Вообще, я нахожу карломонат самым приятным месяцем в году. Солнце уже согрело землю, и все живое расцветает, и дышится легко, потому что еще нет летней жары. Неудивительно, что великий император назвал именно этот месяц в свою честь. - Карломонат назван в честь Карломана Великого потому что он родился в этом месяце, - пояснил Хродеберг, радуясь случаю побеседовать с дамой своего сердца. - Прежде этот месяц называли блидмонат, "месяц цветов". - Ах, вот как! Благодарю тебя, любезный герцог Хродеберг, за внимание и учтивые пояснения! - кокетливо пропела Бересвинда, повышая голос, так что ее услышал царственный супруг, как раз в это время любовавшийся конем. Воспользовавшись тем, кто Хлодеберт немного задержался, Карломан еще раз попытался убедить брата не садиться на этого коня. - Государь, прошу тебя, откажись от поездки на этом жеребце! Хотя бы не сегодня, в другой день. Возможно, тогда тебе не будет грозить опасность. Поверь мне, Хлодеберт, в память о нашем отце! И, может быть, в других обстоятельствах король и отложил бы объезжание коня. Он привык доверять предчувствиям Карломана, а его интонации и напоминание об отце ясно говорили, что дело очень важное. Однако тут как раз до Хлодеберта донесся голос жены, обращавшейся к Хродебергу, и король разозлился. Что Бересвинда себе позволяет?! Как может прилюдно любезничать с Хродебергом? Самому Хлодеберту случалось провиниться перед женой, но его больно задевало, когда она демонстрировала ему пренебрежение. Да еще его кузен тут как тут! Нет, будь что будет, но он усмирит этого коня. Укротит ветер. И пусть все знают, на что способен он, король Арвернии, в том числе и его царственная супруга. Он махнул рукой, обращаясь к Карломану. - Будь что будет, я ничего не боюсь! - и он направился через двор, к ожидавшему его прекрасному коню. Карломан с ощущением бессилия и отчаянной тоской наблюдал, как его царственный брат подошел к скакуну. Как водится, сперва погладил и похлопал его, знакомясь, прежде чем сесть верхом. Затем одним стремительным движением взлетел в седло. Помощь конюхов, готовых подсадить короля, при этом не потребовалась. Что ж, Хлодеберт VI не зря именовался королем-рыцарем: мало кто умел править конем лучше него. Жеребец лишь в первое мгновение зауросил, пытаясь проявить строптивость. Король тут же совладал с ним и, сжав коленями конские бока, послал вороного красавца вскачь. Конь с легкостью проскакал вокруг двора, неся царственного всадника. Когда поворачивали обратно к крыльцу, Хлодеберт помахал рукой своей матери, благодаря ее за подарок. Вдовствующая королева с гордостью любовалась красавцем сыном, так искусно правящим великолепным конем. А королева Бересвинда подняла голову, не сводя глаз с супруга, как он и хотел. Один лишь Карломан продолжал настороженно следить за братом. Хотя все, как будто, шло хорошо, тревожное предчувствие не отпускало его. Чего от него хотят боги? Чтобы он изменил то, что еще возможно, или чтобы с достоинством принял предначертанное норнами? Альпаида, Дагоберт и Риваллон, лучше других знавшие Карломана, тоже продолжали следить за королем, угадывая по поведению майордома, что дело непросто. Но иные из присутствующих уже потеряли интерес к новому королевскому коню, и вернулись к своим обычным заботам. Так, принц Бертрам заметил среди присутствующих Сигиберта и ехидно усмехнулся. Между ними всегда были сложные отношения, и с годами не добавилось понимания. Ныне они были одними из старейших принцев крови. Сигиберту исполнилось семьдесят шесть лет, Бертраму - семьдесят, но эта разница не имела значения, когда большинство родичей годились им в сыновья, а то и во внуки. Главное различие - в том, что Сигиберт всю жизнь служил королям и Арвернии, а Бертрам сам жил как король в своих владениях, никому не давая отчета. И вот, теперь он, гладя складчатую шкуру своего мастифа, нагретую солнцем, решил подразнить кузена: - Как самочувствие, благородный принц Сигиберт? Если вдруг начнется война, тебе в твои семьдесят шесть лет, пожалуй, будет трудно командовать войсками! Если же ты слишком долго станешь цепляться за свой пост, тебя отправят в отставку, как последнего холопа. Сигиберт ждал чего-то подобного, и ответил с достоинством: - Если мне будет трудно, я уступлю место более молодым, ибо вырастил достойных преемников, - он обвел рукой круг, показывая на двух маршалов, Дагоберта и Хлодомера. - А ты зря надеешься на расширение ваших старинных привилегий, Бертрам! Передай своим единомышленникам, чтобы смирились. Разгневанный принц Бертрам топнул ногой. И тут же в горле его мастифа зародился, набирая силу, глухой нутряной рык, словно исполинскому псу передавалась ярость хозяина. - Меня-то, по крайней мере, моих владений никто не лишит! - высокомерно заявил Бертрам. Сигиберт насмешливо покачал головой. - Могут и лишить, если не сбавишь спеси! Впрочем, я думаю, твои сыновья уже не сочтут для себя зазорным служить королю. При этих словах Бертрам даже затрясся от гнева, побагровел, словно медь в горне. Его рука, лежащая на голове собаки, задергалась, передавая животному токи сильнейшего раздражения. Массивная голова мастифа повернулась к Сигиберту, глаза налились кровью, а уши угрожающе прижались к голове. Он давно уже ворчал, предупреждая, чтобы никто не подходил к ним с хозяином. А тут разинул огромную пасть и оглушительно залаял. Да, это можно было назвать лаем, поскольку речь шла о собаке, но скорее эти громоподобные звуки напоминали страшный звериный рев. Ничего бы не случилось, если бы принц Бертрам не взял с собой мастифа, желая похвастаться им перед королем. Или если бы хотя бы он не затеял спор с Сигибертом. Или если бы король не решил показать себя перед Бересвиндой... От страшного лая испуганно вздохнули почти все присутствующие. А конь короля Хлодеберта метнулся в ужасе совсем в другую сторону, так стремительно, что всадник не сумел справиться с ним. Потеряв равновесие, король выпал из седла, завалился на бок. Одна нога его застряла в стремени, и конь поволок его по камням двора. Все закричали разом, не веря своим глазам, но сознавая быстрее разума, что случилось. - Государь! - закричали вразнобой несколько мужских голосов. - Хлодеберт! - крикнула королева Бересвинда, бледная как мел. Она пошатнулась и упала бы, не подхвати ее Хродеберг. Но страшнее всего был вопль королевы Радегунды, рухнувшей на колени. Что она кричала, было не разобрать, да и не слышалось в ее голосе никаких членораздельных звуков. Лишь безумный вопль матери, лишившейся одного сына, и теперь видевшей, как она успела подумать, гибель второго... Это было все, что успел разобрать Карломан, в тот миг как быстрее молнии бросился наперерез бешено мчащемуся коню, что волочил тело его брата. Кто-то еще ухватил его за руку. Кажется, Магнахар. Ну да, это его сводный брат крикнул ему с белым от ужаса лицом, когда увидел, что он собирается делать. - С ума сошел? Конь тебя затопчет! У Карломана не было времени ничего ответить. Он лишь полоснул Магнахара таким взглядом, что тот отпустил его руку. И быстро, но плавно шагнул навстречу скачущему коню. Услышал за спиной новую серию испуганных возгласов. Кажется, в этот миг все представили, что Арверния лишится разом и мужественного короля, и мудрого майордома. Если бы Карломан мог еще оглянуться, он бы увидел, как Альпаида, позабывшая дышать, смотрит на него немигающим взором, боясь хоть на миг отвести глаза, словно тем самым предала бы своего доблестного супруга. И даже прославленный своим хладнокровием принц Дагоберт в тот миг не мог совладать с горячими эмоциями. А побледневший от страха почтенный Сигиберт замер, стиснув руки, и словно окаменел. Риваллон же по прозвищу Сто Воронов, перед глазами которого уже предстала ужасная картина обезображенного тела младшего внука, лежавшего в луже крови, лишь беспомощно качал головой... Но Карломану было не до них. Он бросился наперерез коню и неуловимым движением перехватил его под уздцы, уворачиваясь от бешеного удара копыт. Остановившийся жеребец, тотчас вставший на дыбы, тотчас бешено забил копытами, каждый удар которых мог расколоть череп человеку или волку. Но Карломан ловко уворачивался от ударов, и при этом не отпускал поводьев, так что конь был вынужден остановиться. Непостижимым для других образом, майордом продолжал удерживать его. Он видел, как конь дрожит от волнения, как белая пена падает с его губ на удила. Сам Карломан чувствовал крайнее напряжение, его плечи и руки горели от усилий, прилагаемых, чтобы сдерживать коня. Но это не имело значения. Не одну грубую силу он противопоставлял безумному ужасу животного. - Во имя Кернунаса, покровителя всего, что бегает, плавает и летает, носит мех, чешую или перья! Я, Хранитель, велю тебе: остановись и успокойся! - приказал Карломан "скрытым" голосом, так что услышал его только конь. Имя бога-покровителя животных волшебным образом усмирило коня, как и волны силы, что излучал говоривший. Конь перестал брыкаться, и больше не пытался бежать, меж тем как Карломан продолжал гладить его по голове и шее, по взмыленному крупу. - Вот так! Теперь стой смирно, не мешай нам спасти короля. Так, молодец! В случившемся твоей вины нет, хоть, я боюсь, последствия будут большие. Тебе я обещаю: больше никто не будет тебя пугать, как сегодня. Понял? Вот так, хорошо! Пока Карломан беседовал с конем, подоспевшие Хлодемер, Магнахар и Бруно отцепили от стремени короля, бережно подняли его, стараясь не причинять новых повреждений. Насколько можно было видеть, у него была сломана и неестественно вывернута нога, и бок сильно помят. Когда его подняли на руки, он застонал, и так окружающие поняли, что он жив. Сигиберт и Дагоберт первыми пришли в себя, стали распоряжаться сбежавшимися слугами. - Носилки сюда! Лекаря! Приготовьте в покоях короля удобную для раненого постель! Вызовите лучших королевских хирургов! - командовали они, как на поле боя. Слуги разбежались, как мыши, а родичи короля, которого уложили пока на сложенные плащи вельмож, стояли вокруг, не зная, что делать. Королева Бересвинда склонилась к супругу, бережно коснулась его руки и убедилась, что он жив. Это немного успокоило ее, и она смогла перевести взгляд на свою тетку и свекровь, Радегунду Аллеманскую. Та, согнувшись над телом сына, ощупывала его, как слепая, глотая слезы. Бересвинда могла разделить ее горе. Стоило ей представить несчастье с одним из ее детей, как темнело в глазах. Альпаида приблизилась к королеве-матери, помогла ей подняться на ноги. - Государыня, не убивайся так! Король жив, ты же видишь! Мой муж Карломан спас его! Все обойдется! Король будет жить! Радегунда огляделась вокруг, еще не осознавая как следует, что происходит. Не сразу до нее дошло то, что и представить себе не могла: Карломан спас ее царственного сына! Сам Карломан подошел к королю чуть позже. Он чувствовал себя усталым и разбитым. Правда, он спас жизнь своему царственному брату. Но предчувствие все же сбылось, и с этого дня начнется новая цепь событий. И еще один человек среди собравшихся был потрясен почти так же сильно, как королева-мать. Это был принц Бертрам, так и оставшийся стоять со своим мастифом в одиночестве. Никто больше не обратился к нему со словом, даже его сын Роберт стоял поодаль, ожидая, когда отец позовет его. А тот не двигался с места, не в силах поверить, что по его вине, пусть и невольной, король Арвернии, кровный родич, искалечен, а может, и умирает. Правда, Бертрам мечтал победить короля, чтобы тот не смел навязывать принцам крови нелепых требований, будто своим слугам. Он готов был, если потребуется, поднять против короля других вельмож и их владения. Но цареубийства никогда не желал, он мог поклясться на своем мече! Кровь рода Карломана Великого - это святое. Кроме того, мертвый король не смог бы признать вину за притеснение своих благородных родичей. И теперь Бертрам готов был молиться любым богам, обещать что угодно, ради спасения короля. Слуги принесли носилки. С ними подоспели и двое лекарей, стали осторожно осматривать раненого. У Хлодеберта оказалась сломана нога и четыре ребра. Когда его укладывали на носилки, он застонал и открыл глаза. Огляделся мутным взором, пытаясь узнать лица собравшихся вокруг. Наконец, сквозь туманную пелену прорвались изумрудные глаза Карломана. Брат глядел на него печально и укоризненно. Хлодеберт ощутил вину за то, что не послушал его. Но говорить не было сил. Он почувствовал, что его куда-то несут, и боль все сильнее пронизывала тело. Поймав на ощупь руку Карломана, он притянул его и прохрипел: - Брат мой, майордом граф Карломан Кенабумский, будет регентом Арвернии вплоть до моего выздоровления! - и король вновь потерял сознание. Собравшиеся вокруг родичи короля переглянулись. Сигиберт, Риваллон и Дагоберт первыми склонили головы. Остальные последовали их примеру. Королева Бересвинда мгновением позже проговорила: - Да будет так! И даже королева Радегунда впервые в жизни кивнула Карломану, соглашаясь. Похоже, она наконец-то взглянула другими глазами на сына Гвиневеры, что спас жизнь ее сыну. Так Карломан стал регентом Арвернии, и исполнял свои обязанности с середины весны до осени, пока его царственный брат был прикован к одру болезни. Именно тогда его прозвали Почти Королем, и он сам признавал себя им, подписывая государственные документы, скрепленные королевской печатью. Но сам он был рад, когда его царственный брат вернулся к делам. Все это время во всех храмах Арвернии возносили торжественные молитвы ради выздоровления короля. Его семья и все значительные вельможи разослали в святилища богатые дары. Больше всех одарил храмы принц Бертрам. "Хочет искупить свою вину", - злословили придворные. Увы, все последствия вины Бертрама и его мастифа сказались лишь со временем. Ибо, хотя король выздоровел после падения с коня, он остался хромым, да и сломанные ребра давали о себе знать в самое неподходящее время. И вот, летом следующего года, когда король-рыцарь решил проверить на турнире, полностью ли восстановились былые навыки, ему не хватило подвижности, чтобы как следует уклоняться от ударов противника. Хромота помешала править конем, старые переломы не дали уклониться достаточно быстро. Копье его противника сразило короля наповал! Так погиб король Хлодеберт VI. Он не сумел укротить ветер в конском обличье и не успел докончить укрощение мятежных принцев крови, хоть и заключил с ними перемирие. Это закончил, уже после безвременной гибели брата, Карломан Кенабумский, Почти Король, вновь ставший регентом при юном племяннике. Он сумел обуздать своеволие вельмож и заставил их повиноваться королевской власти. Возможно, чашу весов склонило на его сторону и то, что самый знатный и влиятельный из принцев, Бертрам, отошел от дел после гибели Хлодеберта VI, вину в которой, хоть и невольную, он чувствовал всю оставшуюся жизнь. Отпустив сыновей служить при дворе, он никогда больше не покидал своих владений, за что был прозван Бертрамом Затворником. Пожалуй, чувство вины произвело в нем перемену ума, какой в его годы не совершило бы ничто иное. Семейные несчастья умудрили не только Бертрама. Со временем даже королева Радегунда Аллеманская примирилась с Карломаном, перестав подозревать в нем врага. Лишившись обоих сыновей, она жила надеждой воспитать великого государя из старшего внука. И в этом майордом становился ей союзником. Судьба, предрешенная норнами, и воля самого человека творят жизнь, как солнце и земля растят зерно. И никто не узнает, чей же вкус в хлебе.