Скрытые Страницы

***

      Ранней весной 814 года от рождения Карломана Великого, ради создания прочного военного союза, было необходимо послать в длительную поездку за границу лучшего дипломата Арвернии — Теодеберта Миротворца. Однако, чтобы он со своей супругой, Гвиневерой, королевой Арморики, мог уехать надолго, необходимо было получить дозволение его престарелого отца, принца Сигиберта Древнего. Между тем, почтенный старец, которому уже исполнилось девяносто четыре года, боялся отпустить старшего сына, поскольку неизбежно думал о том, что может умереть в его отсутствие, даже не успев проститься. Итак, чтобы Теодеберт мог исполнить свое поручение, арвернским вельможам самим приходилось проявлять чудеса дипломатии. Сейчас Сигиберт Древний находился в своих покоях в замке Чаор-на-Ри. Вдоль стен стояли стеллажи и книжные полки, так что его покои были заодно и небольшой библиотекой. Старец сидел в удобном кресле, рядом стояла его трость с янтарным наконечником. Перед ним на невысоком столике лежала доска для фидхелла, с расставленными на ней фигурами. Позади кресла престарелого наместника Арморики стоял его младший сын, Хлодомер Одноглазый, а рядом — камердинер Арман, который готов был выполнить любой приказ господина. Напротив сидящего Сигиберта стоял Дагоберт, нынешний коннетабль Арвернии. Он был напряжен, ибо очень многое зависело от того, удастся ли сейчас переупрямить старца. Позади него стоял сам Теодеберт Миротворец, не менее напряженный и несколько смущенный, что именно из-за него столько забот. И Дагоберт, и Теодеберт сознавали всю важность угрозы завоевателей с востока. И готовы были применить все свои способности, один — военные, второй — дипломатические. Но для этого необходимо было еще преодолеть внезапно возникшее препятствие в лице упорства Сигиберта. Вот уже несколько седьмиц, как Дагоберт пребывал в Чаор-на-Ри, по прямому приказанию майордома, Карломана Кенабумского. Он прилагал все усилия и всю свою лисью хитрость, чтобы Сигиберт благословил своего сына и его жену в поездку государственной важности. Наконец, его дядя и бывший наставник сделал Дагоберту знак, чтобы тот садился в кресло напротив него. Коннетабль послушно присел. При этом его взгляд упал на игральную доску, и он подумал, что следующим приказом Сигиберта будет сыграть с ним в фидхелл. Ну что ж, Дагоберт был готов и на это, лишь бы удалось сломить сопротивление старца. Сам нынешний коннетабль предпочитал играть в шахматы, как и его ныне покойные царственные братья. Однако неплохо знал и фидхелл, любимую игру «детей богини Дану», благодаря Карломану. А тот выучился фидхеллу у своего деда, Риваллона Сто Воронов, который играл не хуже Сигиберта. Дагоберт не ошибся. Старец подвинул к нему доску с фигурами и произнес: — Давай сыграем с тобой на единственном поле битвы, что ныне еще доступно мне, — в голосе бывшего грозного полководца прозвучало скрытое сожаление. — Тебе предоставляю белые фигуры — короля и вождей кланов, вместе с первым ходом. Мои же фигуры, черные, будут врагами, пытающимися окружить их. Нынешний коннетабль почтительно склонил голову перед бывшим. — Благодарю тебя, дядюшка Сигиберт! Для меня будет большой честью сыграть с тобой. Он сделал первый ход на доске, и одновременно приступил к уговорам упрямого старца. Начать он решил издалека. — Как ты себя чувствуешь, дядюшка? Благодарение богам, вид у тебя, вроде бы, неплохой… — Да, в последнее время приступов не было, — подтвердил Сигиберт. И вдруг бросил на Дагоберта взгляд выцветших, старческих, но все еще пронзительных глаз. — Ты думаешь, я не пойму, к чему это ты печешься о моем здоровье? Хочешь во что бы то ни стало выманить у меня моего сына! Твои лисьи хитрости передо мной бесполезны! Ты еще молод, чтобы меня перехитрить! Дагоберт чуть не уронил фигуру, которой собирался сделать очередной ход. Почтительно ответил раздраженному старцу: — Не упрекай зазря, дядя Сигиберт! Я совершенно искренне осведомился о твоем здоровье, и мне, как и всем родным, приятно видеть, что ты хорошо чувствуешь себя! Хотя, не стану скрывать, мне подумалось, что здоровье вполне позволит тебе отпустить на два-три месяца Теодеберта в очень важную государственную поездку! Быть может, тебе даже пойдет на пользу, если придется больше заботиться о себе ради ожидания. В ответ Сигиберт вдруг мрачно, даже свирепо сделал следующий ход, проломил одной из черных фигур оборону белых и взял одного из их вождей. И только затем покачал седой, в прозелень, головой. — Нет, Дагоберт, не проси! Если Теодеберт уедет, страх за него сокрушит мне сердце, и я умру, не дождавшись его. Да, так престарелый наместник отвечал и остальным, что пытались переубедить его. С этой стороны бесполезно было заходить. Дагоберт сделал ход на доске, пытаясь залатать брешь в своей обороне. Надо было действовать с другой стороны. — Что ж, дядюшка, дело твое, разумеется! Я, конечно, могу и уехать, ничего не добившись. Да вот междугорцы и союзные им тюрингенцы продолжат накапливать силы на наших границах! Опасаюсь, что они-то не захотят убраться вон по одному нашему слову. Для этого придется объединить силы с сопредельными державами. Переговоры Карломан начал уже давно. Но многие вопросы можно решить только при личной встрече. К примеру, относительно свадьбы принца Хильперика с Бертрадой Шварцвальдской, что состоится этим летом. Или Нибелунгия. Трудно сделать недавнего врага союзником! Хоть внучка Торисмунда нынче королева Арвернии, мы до сих пор не знаем, кого он поддержит в случае войны — нас или междугорцев. Чтобы убедить его стать на сторону Арвернии, нужен самый искусный и красноречивый из наших дипломатов. Только Теодеберту Миротворцу под силу добиться успеха! Сыновья Сигиберта переглянулись, выражая тревогу. Они понимали, что на кону действительно стоит судьба государства, и опасались, что будет, если их отец откажется отпустить Теодеберта. Однако ни он сам, ни Хлодомер не вмешивались в разговор. Сигиберт Древний должен был принять решение сам. Он же поглядел на сына с тяжким, мучительным сомнением. И надолго замолк, хотя продолжал следить за игрой, и успешно атаковал с разных сторон черными фигурами, сражаясь с Дагобертом по всем правилам военной науки. В то же самое время старец продолжал размышлять, и усердно боролся с собой, пытаясь преодолеть нежелание отпускать сына. В глубине души он, как только мог отец, гордился дипломатической славой своего первенца, что один лишь способен был убедить чужеземных правителей поддержать Арвернию. О, это много значило, кому же это понимать, как не бывшему коннетаблю! Что ж, Теодеберт настолько терпелив и вежлив, и так красиво и складно говорит, а его жена Гвиневера и по сей день обладает настолько неистребимым обаянием, что самый несговорчивый собеседник охотно выслушает их! И о том, насколько важен прочный военный союз, Сигиберт тоже был осведомлен. В свое время ему доводилось сражаться и с междугорцами, и он признавал их воинскую выучку, а также несокрушимую самоуверенность их рыцарства. Да и Карломан сообщал в письмах о важности готовящегося военного союза. Да, все это Сигиберт Древний сознавал не хуже других государственных деятелей! Но одновременно с тем глубокая старость создавала в его сознании преграды, которых его по-прежнему ясный рассудок никак не мог преодолеть. Сигиберту упорно казалось, что, если его старший сын уедет на несколько месяцев, сам он непременно умрет за это время, не успев с ним проститься. Именно это последнее обстоятельство больше всего тревожило мужественного старца — умереть в разлуке со старшим сыном, не порадовавшись в последний миг его заботе, не благословив его на прощание, не сказав напоследок таких слов, что тот, кому они предназначены, сохранит их в памяти навсегда, и они, по крайней мере, скрасят ему горечь разлуки! Сердце его жестоко кровоточило при мысли, что он может не успеть перед смертью проститься со старшим сыном. К таким горьким и нелегким мыслям, как итогу клонившейся к закату жизни, Сигиберт пришел пять лет назад. Тогда его возлюбленная супруга Дарерка, с которой прожили всю жизнь рука к руке, заснув вечером, утром не проснулась, заледенела у него под боком. Конечно, по годам прожито было немало, и смерть ей досталась спокойная и легкая, каждый бы пожелал. Однако Сигиберту было нестерпимо больно, что Дарерка ушла от него, не простившись, и он не был готов к ее смерти, не заверил еще раз, что любит ее и будет ждать, не получил в утешение ее прощального взгляда, улыбки, чтобы легче было жить дальше. Казалось бы, он, старый воин, давным-давно потерял счет смертям вокруг себя. Повидал смерть в самом разном виде, оплакивал родных и близких, пережил множество своих родичей, в том числе и тех, что были гораздо моложе него. Но одно дело — знать, что человек смертен, а другое — когда смерть выхватывает его внезапно, крадет последнее дыхание, замыкает уста и стекленит глаза, и ты не успеваешь даже проститься с самыми близкими! Именно так, уйти, не простившись, боялся и сам Сигиберт. Вот почему он никому не отпускал от себя сыновей. Даже доводы рассудка и долг перед Арвернией уступали место этому необоримому страху, с которым он не в силах был совладать. И сейчас, думая о том, что никому не мог поведать, престарелый наместник Арморики не забывал следить за обстановкой на доске для фидхелла. Его черные фигуры со всех сторон упорно теснили белые, которыми играл Дагоберт. Как бы тот ни старался выкрутиться, Сигиберт разгадывал одну хитрость за другой. Под напором его фигур, белые скатывались с доски одна за других, лишились своих вождей, их ряды катастрофически редели, и вскоре Дагоберту уже нечем стало играть. Наконец, окружив своими фигурами верховного короля белых, Сигиберт довольно усмехнулся бледными губами. — Ты проиграл, племянник! Тебе еще есть чему поучиться! А Теодеберта я не отпущу, не проси! И он, и Хлодомер останутся при мне, пока я жив! Он жестом сделал гостю знак, что разговор окончен. Дагоберт мрачно кивнул и поднялся из-за стола. Он понял, что решение Сигиберта окончательно, и он не передумает. Увы, но сам он проиграл беседу, как и игру. Обернувшись, он встретился взглядом с Теодебертом, стоявшим позади. Тот, сам давно седобородый старец, опустил голову, словно чувствовал себя виноватым, что из-за него столько проблем. — Ты знаешь сам, кузен: я был бы рад поехать, чтобы исполнить поручение Карломана, ибо оно чрезвычайно важно! Но я не могу нарушить волю батюшки, чтобы не повредить ему. В этот миг вдруг послышалось громкое карканье. И в покои наместника вошел его старый друг Риваллон, за которым летел на высоте его головы один из его любимцев, черных воронов. Риваллон держался оживленно, словно бы даже помолодел. Глаза у него блестели, а на устах играла загадочная улыбка. Он переглянулся с Теодебертом и Дагобертом. Последний внутренне усмехнулся. Пришло время применить последнее средство, чтобы переупрямить несговорчивого Сигиберта. — Друзья мои, у меня для вас прекрасное известие, которое порадует и нас, и всех жителей Чаор-на-Ри! — многозначительно проговорил Риваллон. — Проклятые междугорцы отказались от своих военных замыслов, и у меня больше никто не отбирает сына? — сварливо проговорил Сигиберт, мрачный от того, что эта надежда, конечно, не оправдается. — Меч Нуады нашли в реке Одер? — тут же предположил Теодеберт, недаром проживший столько лет среди «детей богини Дану». — А может, боги спустились на землю? — тут же предположил Хлодомер еще более невероятное. Риваллон улыбнулся им всем, как бы говоря: «Смейтесь сколько угодно, но вы обрадуетесь, как и я, узнав правду!» — Ворон принес важную весть, — он сделал паузу, и торжественно проговорил, глядя прямо на Сигиберта: — Мой внук, танист Карломан, уже завтра утром приезжает в Чаор-на-Ри с визитом! Среди множества забот майордома Арвернии, он нашел время повидаться с родными! На губах Сигиберта Древнего появилась улыбка, и он обвел исхудавшей старческой рукой солнечный круг над головой. — Карломан всегда был почтителен к нам, старшим родичам! — растроганно проговорил он. — Я очень рад, что хотя бы еще раз смогу повидаться с ним! — Конечно, повидаешься, батюшка! И, да помогут боги, еще не раз! — заверил отца Хлодомер Одноглазый. — И Гвиневера обрадуется: она давно не видела сына, — произнес Теодеберт, вновь украдкой переглядываясь с Дагобертом и Риваллоном. Он сразу понял, ради какой цели, в первую очередь, предпринял эту поездку майордом Арвернии. В этот миг ворон Риваллона, с шумом взмыв под потолок, уселся на верхнюю из книжных полок, и, сложив крылья, торжественно изрек: — Кар-р-рломан пр-р-риезжает! Эта выходка обученной птицы несколько разрядила обстановку, и даже Сигиберт засмеялся, а его сыновья веселились открыто. Риваллон, тоже посмеиваясь, погрозил пальцем своей птице, и произнес: — Ворон всегда говорит правду! Карломан скоро будет здесь, и нас всех ждет счастливая встреча! *** На следующее утро весь Чаор-на-Ри торжественно встречал наследника престола — таниста Карломана. Королева Гвиневера приветствовала сына, как если бы он уже был королем Арморики. Она вместе с Теодебертом, в сопровождении пышной свиты встретила сына на крыльце своего замка, едва сдерживаясь, чтобы не выбежать ему навстречу. По всему города дома украсили зелеными ветвями тиса в знак приветствия. Сам Карломан въехал в Чаор-на-Ри на колеснице, и сам правил тройкой золотисто-рыжих коней. За ним следовали те, с кем он приехал, и встречавшие их толпы горожан, так что по улицам Чаор-на-Ри растянулось настоящее шествие. Вместе с Карломаном приехали и еще некоторые из тех, кого долго ждали в Арморике. То были его кузены, Жартилин и Варох, желавшие повидать свои семьи, а также Магнахар. Он также хотел увидеть своих отца и деда. Кроме того, маршал востока надеялся убедить деда, Сигиберта Древнего, отпустить его отца Теодеберта в поездку. Поскольку Карломан собрался сегодня же встретиться кое с кем еще, Магнахар думал совершить попытку. Спешившись, Карломан радостно отыскивал взглядом родичей и знакомых, встречавших его вместе с матерью. Он не нашел только самых старших членов семьи — Сигиберта и Риваллона. Но, если бы с ними что-то случилось, матушка предупредила бы. Верно, они остались в замке. В их годы уже трудно участвовать в торжественных встречах. Что ж, с ними он увидится немного позже! А сейчас… Оставив колесницу и коней на попечение слуг, Карломан стремительно взбежал по ступеням, навстречу матери и Теодеберту. Поклонился им, выражая почтение, и мать возложила руки на его голову, благословляя и одновременно лаская. — Добро пожаловать домой, мой дорогой сын! — проговорила она с глубоким чувством. — Завтра мы устроим большой прием в твою честь! А сегодня ты повидаешься со всеми родными и принесешь жертвы родным богам! — Я непременно это сделаю, матушка! — ответил Карломан и, поцеловав матери обе руки, поклонился Теодеберту, своему второму отцу. — Здравствуй! Я рад тебя видеть, и очень надеюсь, что скоро ты сможешь взяться за важное дело! — пообещал своему отчиму майордом Арвернии. — И я рад видеть тебя, — улыбнулся Теодеберт, но в следующий миг его внимание отвлек родной сын, Магнахар, принявшийся с горячим увлечением рассказывать отцу о приготовлениях к близящейся войне. И таким образом, они все вместе стали подниматься в замок. На каждой ступени крыльца Карломан учтиво приветствовал всех родных и армориканских вельмож, и даже служителей, которых хорошо знал. Карломан шел об руку с матерью, улыбаясь и слегка щуря свои яркие зеленые глаза. Он был рад вернуться домой. На верхней ступени крыльца приблизились, приветствуя Карломана, и жрецы-друиды, очень важные на вид. В пышных одеяниях, вышитых древними символами, они вышли навстречу танисту, и верховный друид Кинврайт осенил Карломана солнечным кругом. — Приветствую тебя на праотеческой земле, доблестный танист Карломан! — пророкотал он. — Да коснется она тебя, и да очистит от всего наносного, приумножит силы, изначально присущие потомку Матери Богов! Принеси жертвы на алтаре в священной дубраве — ты и прибывшие с тобой, чтобы наши боги, а также Хранители и души предков могли вновь оказывать вам покровительство! — Сегодня же вечером мы принесем богатые дары и обновим наше единство со священной землей Арморики! — заверил Карломан с самым благочестивым видом. Внутренне, однако, ему не понравились эти намеки на исключительность «детей богини Дану», словно другие народы были нечистыми в сравнении с ними. Хотя Карломан и его родичи, едва пересекли границу, оделись по обычаю Арморики, друиды все равно глядели на них, как будто они осквернились долгим пребыванием среди арвернов. А, когда Карломан заметил такие же взгляды и у некоторых вельмож из свиты королевы, он окончательно насторожился. Известно было, что друиды больше всех ненавидели власть Арвернии, и в былые времена не раз поднимали мятежи, вдохновляя отряды яростных фениев. До Карломана уже доходили слухи, что некоторые жрецы разжигают мятеж против арвернов, и что часть народа, прожившего три поколения спокойно, ищет применения своим силам и упивается мечтами о будущих победах. И он уловил искоса брошенный напряженный взгляд одного из друидов, окружавших Кинврайта. Его звали Майлгун, и он, по иронии судьбы, был наставником мальчика Брана, которого сам Карломан отдал в ученики друидам. Мальчик, чьих родителей убил Ужас Кемперра, следовал за своим наставником. Увидев Карломана, он кивнул и радостно улыбнулся, приветствуя его, как позволяет только чистая совесть. Карломан подмигнул ему в ответ. Но в Майлгуне он явно ощущал недобрые намерения, которые тот всячески старался скрыть от таниста, бывшего одновременно и майордомом Арвернии. Теперь Карломан уже не сомневался в мятежных помыслах друида. И стал думать, как уберечь Брана от влияния его наставника. Все-таки, Карломан чувствовал ответственность за судьбу мальчика, которого сам отдал на воспитание друидам, и не хотел, чтобы его втянули в мятеж. Кроме того, Бран обладал настоящей связью с Высшими Силами, умел видеть и слышать незримое, как подобало истинному друиду. Он способен был в будущем очистить и возродить армориканское жречество, занимавшееся все больше политикой. Нужно было непременно поговорить с мальчиком, причем втайне от его наставника. Наконец, Карломан решил, что найдет для этого подходящий момент на сегодняшнем жертвоприношении в священной дубраве. У него были для этого целых три причины. Первая — выяснить, точно ли друид Майлгун мятежник, и кто из знати и простого люда прислушивается к нему. Вторая — поговорить с Браном, дабы тот, когда придет время, сделал правильный выбор. И наконец — именно в священной дубраве он условился этой ночью встретиться с оборотнями: Номиноэ, Ридведом и Керетиком. Приняв решение, Карломан расслабился. Он это умел — выглядеть невозмутимым, и даже неподдельно радоваться, как сейчас продолжая улавливать тайные помыслы окружающих. И он, рука об руку с матерью, в сопровождении родных и своей свиты, прошел дальше в замок, чтобы приветствовать всех, ради кого приехал в Чаор-на-Ри. В тот же день, немного позже, Карломан приехал в священную дубраву. Следовало очиститься, по совету Верховного Друида, а уж потом браться за дела. Таниста сопровождали его дядя Морветен со своим сыном Жартилином, и Варох Синезубый. Для святилища в Чаор-на-Ри Карломан привез богатые дары. Главным из них была отлитая из чистого серебра статуя Матери Богов, стоявшая с чашей в руках, ростом с десятилетнюю девочку. Ее окружали фигуры других богов из лунного металла, ростом в локоть. Все, кто видел, были восхищены красотой серебряной богини, которой было придано намеренное сходство с королевой Гвиневерой. Также Карломан подарил святилищу драгоценные камни и золото, и скот — породистых коней и коров, и две сотни тонкорунных овец, что будут частью принесены в жертву, большинство же отправятся пастись на принадлежащих храмам пастбищах, еще более увеличивая их живое богатство. Возле алтаря собралась, по случаю торжественного служения, вся коллегия друидов, пребывавшая в Чаор-на-Ри. Вместе с Кинврайтом возле алтаря находился и Майлгун. Позади посвященных друидов стояли мальчики и юноши в черных мантиях — их ученики, которым пока полагалось глядеть, учиться, запоминать и выполнять приказы старших. Сам Карломан стоял на почетном месте перед алтарем, в сопровождении своей свиты. Его приветствовали жители Чаор-на-Ри. Святилище было сегодня полно людей. Здесь собрались и вельможи, встречавшие Карломана, и воины, и простые горожане. Оборотни же, с которыми он собирался встретиться, пока таились в тени священных дубов, не выходя к людям. Негромко беседуя с Варохом и Морветером, танист на самом деле порой задерживал взгляд на некоторых из собравшихся «детей богини Дану», что держались особенно гордо, словно знали что-то, неведомое другим. И он насторожился, догадываясь, что видит перед собой будущих мятежников. Также он наблюдал за Браном и улыбался ему, когда их взгляды пересекались. Карломан заметил, что некоторые из заподозренных им людей пристально следят за друидами, словно ожидая от них неких откровений. И он не ошибся. Как только на алтаре закололи быка в честь приезда наследника престола, Майлгун, взяв из рук Брана чашу с вином, молоком и медом, подставил ее под струю хлынувшей крови. Когда чаша наполнилась, он выпил получившуюся смесь и стал пророчествовать — Трудная борьба ждет нас впереди, храбрые «дети богини Дану»! Впереди слышен лязг мечей и хлопанье крыльев воронов Морриган. Завеса мрака, подсвеченная огнем, порой готова окончательно сомкнуться над Арморикой. Но мужество победит все! Придет пора, когда меч Нуады будет обретен, и Арморика станет свободной! Карломан стоял, скрестив руки на груди, и не подавал вида, как сильно его задели мятежные намеки друида. Больше сомневаться не приходилось. Он лишь поразился, как далеко все зашло! Уже давно жрецы не пили при жертвоприношениях кровь животных, что усиливала способности к ясновидению и разжигала воинственный пыл. Но вот, Майлгун вспомнил старый обычай, а Верховный Друид ему позволил. Правда, мятежнику пока хватало ума говорить намеками, не указывая, когда это должно произойти, но лишь до тех пор, пока ему не удастся собрать достаточно союзников. Карломан видел по лицам собравшихся, что многие охотно прислушиваются к откровениям друида-отступника. Он замечал, кто из придворных его матери готов поддержать мятеж, и сочувственно вздохнул: трудно же придется королеве Гвиневере! На алтаре горело сердце жертвенного быка вместе с душистыми травами. Люди перешептывались между собой. Пророчество друида произвело большое впечатление и на тех, кто готов был поддержать мятеж, и на колеблющихся. После основной службы, Варох незаметно отошел от Карломана и направился к оборотням, стоявшим в отдалении. Они тепло приветствовали друг друга, ибо были все родичами и одной стаей. — Приветствую вас всех! — тепло проговорил Варох. — Карломан подойдет немного позже. У него здесь еще одно дело. — Я хотел с ним посоветоваться о том, как призвать, наконец, к ответу Ужас Кемперра, — проговорил Керетик. — Мне удалось найти в лесу его следы. По ним я разыщу его, хоть это будет опасное деяние! Варох прижал палец к губам, советуя подождать. Между тем, когда бисклавре встретились, торжественное жертвоприношение закончилось. Люди стали расходиться с разнообразными впечатлениями. И Карломан вместе с Морветеном и Жартилином подошел к мальчику Брану, который следовал за своим наставником Майлгуном. Теперь танисту еще важнее было вырвать мальчика из-под его влияния. Как было условлено со спутниками, Карломан завел с друидом беседу. — Почтенный Майлгун, — проговорил он. — Мы все крайне восхищены твоим искусством прорицания, явленным сегодня! — В самом деле, — подхватил Морветен. — И меня чрезвычайно волнует, что говорят предзнаменования друидов о погоде в этом году. Не погубит ли засуха урожай? Друид улыбнулся, гордясь, что даже брат королевы просит у него совета. — Знамения при гадании, а также расположение звезд указывают, что лето будет жарким. Но дожди спасут нивы и виноградники угодных богам «детей богини Дану»! Мы усердно творим возлияния молоком, медом и вином на алтарь Тараниса Тучегонителя, дабы Он доил над Арморикой стада небесных коров, и их молоко дождем орошало землю! Убедившись, что Майлгун сосредоточил внимание на Морветене и Жартилине, Карломан незаметно скользнул в сторону. Уходя дальше, он услышал, как друид спросил у его кузена, на которого обратил особое внимание: — Если я не ошибаюсь, господин маршал, под твоим началом состоят много «детей богини Дану», прошедших рыцарскую выучку? От намеков, высказываемых весь день друидом-отступником, у Карломана вся кровь закипала в жилах. Тот явно к чему-то готовился, вероятно, с дозволения Верховного Друида и жреческой коллегии. Теперь ему еще хотелось втянуть Жартилина с его полками в свой мятеж! И танист Арморики как бы невзначай, словно прогуливался, удалился вглубь опустевшей священной дубравы, поманив за собой Брана. Тот, освободившись от обязанностей служки при священнодействии, радостно последовал за танистом которому был обязан тем, что из никому не нужного мальчика-сироты сделался учеником друида. Углубившись с ним в тень дубов-великанов, Карломан думал о мальчике, вприпрыжку бежавшем за ним. Его имя — Бран, означало «ворон», но пока еще он был похож на только что вылетевшего из гнезда птенца, которому долго придется учиться вороньей мудрости. И Карломан хотел поделиться с ним своими мыслями, оставить для него знаки, как крошки хлеба, чтобы мальчик окреп мыслью и сделал правильный выбор, когда придет время. Они, не сговариваясь, остановились в тени большого дуба. В это время дубрава была еще оголена, но зато землю устилал ковер опавших листьев, почти не сгнивший за зиму, шуршащий под ногами. Сквозь толстые ветви дубов вечернее солнце проливало ясный свет. Здесь всегда, в любое время, было тихо и спокойно. Карломан выбрал это место, следуя лесной науке, а Брана друиды учили прислушиваться к тайным голосам деревьев, и те привели его сюда. Мальчик порывисто повернулся к Карломану и произнес: — Благодарю тебя, благородный танист, за то, что привез меня сюда! Я и не знал, что учиться тайнам друидов так интересно! Наставник Майлгун говорит, что у меня большой дар! Скрывая тревогу за мальчика, Карломан спросил: — Высказывал ли твой наставник при тебе мятежные мысли, как сегодня? Учил ли ненавидеть арвернов? Мальчик побледнел. Ему и самому приходило в голову, что наставник произносит все более ярые речи вместе с теми людьми, что приходили к нему под покровом ночи. Однако он привык чтить наставника, и не мог сказать о нем никому, даже танисту Карломану. И он произнес, весь напрягшись, даже закусив губу: — Н-нет! Меня никто такому не учил! Я не хочу ни с кем воевать! Карломан улыбнулся, радуясь, что не ошибся в мальчике. В число его талантов входила и способность различать добро и зло — а это значит не меньше, чем магия или власть! — Тогда — гляди своими глазами, маленький Вороненок, и мысли своим умом! Помни, что надо всеми людьми, даже самыми сильными, царят закон и правда! Это было так не похоже на то, чему учил его Майлгун и другие друиды, что Бран растерянно заморгал. — Как же я буду сам принимать решения? Разве я не должен полагаться на опыт старших? Разве не друиды мудрее всех в Арморике? Что мой ум против них? Карломан положил одну ладонь на грудь Брана, другую — на его лоб. — Друиды, конечно, многое знают, они копили знания тысячелетиями! А мудрость… Давай сделаем так: ты слушай, что тебе говорят, и одновременно прислушивайся к себе, и думай: согласуются ли их речи с законом и правдой, что послали нам боги? Если они подходят друг к другу, как пальцы на одной руке, и ты примешь сердцем чужую мысль, как свою — верь смело. Если же другие ее зовут мудрой, мудрейшей даже, а внутри у тебя холод, и ты чувствуешь, что боги отвергли бы эту мысль, — доверяй своему сердцу, а не чужим словам. Даже если все будут убеждены! Часто себя мнят праведниками как раз слепые фанатики. И порой, чтобы сделать правильный выбор, необходимо от кого-то отступиться, «предать» того, кто затеял злое дело. Так же, как ты — между слепой мудростью друидов и спасением своего народа, выбирал некогда и король Гродлан Вещий — тот самый, что некогда признал себя вассалом Карломана Великого. Ты слышал о нем? Тогда друиды тоже стремились управлять королем и страной, требовали передать им священный меч Нуады, а многие вожди и воины готовы были сражаться до последнего человека, до гибели всего нашего народа. Но король Гродлан сделал самый трудный выбор на свете. Он покорился завоевателям, отдал им меч, за который множество людей готовы были убивать и умирать, — и «дети богини Дану» были приняты, как союзники арвернов, а не рабы. Его выбор оправдали века! Мальчик часто-часто заморгал глазами. Видимо, пытался осмыслить то, что знал о Гродлане Вещем, в соответствии со своей собственной жизнью. — Но, благородный танист!.. Гродлан — он же был король и вещий бисклавре! Он был… Взрослый он был! Мог полагаться на себя! А я еще ничего не знаю!.. Карломан дружески, как равному, положил руку ему на плечо. — Иногда приходится делать трудный выбор еще до того, как повзрослеешь! Мне довелось многое осмыслить и обуздать себя, когда я был немногим старше, чем ты сейчас. — Тебе, о, танист? — удивленно воскликнул Бран. — Да, мне! — подтвердил Карломан. — Когда я приеду в следующий раз, расскажу себе о самом трудном в жизни выборе, что довелось сделать в отроческую пору. Он и вправду решил рассказать Брану, когда тот подрастет, о том, как переживал гибель вейл и истребление других ши. Тогда он хотел превратиться в волка и растерзать Ги Верденнского, виновника стольких смертей. Спасибо Вароху, матушке и Номиноэ, что помешали ему! Варох, узнав, что он замыслил, рискуя навсегда лишиться дружбы кузена, выдал его опасную тайну королеве и своему деду. Матушка сумела переубедить Карломана, разделив его боль от печальных вестей, и объяснила, что танист Арморики не имеет права действовать столь опрометчиво. А Номиноэ серьезно поговорил с ним и разъяснил, что оборотни, если они в своем уме — Хранители, а не убийцы и не палачи. И Карломан отказался от мести, хоть и нехотя… Когда-нибудь он обо всем расскажет Брану. Но еще не сейчас. И он хлопнул мальчика по плечу. — Пойдем, Бран! Думай и принимай решения сам! А сейчас поспеши, не то твой наставник хватится тебя. Когда они вернулись к алтарю, вокруг никого не было. Священная дубрава опустела. На западной стороне неба догорал закат. Друиды последними возвращались в свои дома. Бран присоединился к гурьбе учеников, следовавшей позади старших. А Карломан, чуть помедлив, скрылся в лесу, где ждали его оборотни… Спустя несколько месяцев юному Брану, ученику друида, придется сделать решительный выбор, когда он узнает о преступных замыслах своего наставника. И тогда он сумеет, чтя законы богов и людей, выбрать правильно, вспомнив разговор с танистом Карломаном. Таким образом, Бран спасет ему жизнь, а заодно — и всю Арморику от междоусобной войны. Семя, брошенное графом Кенабумским юному «Вороненку», не пропадет даром, но прорастет всходами мудрости и живой совести в будущем. *** В ожидании Карломана, в священной дубраве беседовали четверо оборотней. В сгущавшемся полумраке поблескивали их ясные глаза. Двое оборотней-старцев, умудренных жизнью, и двое зрелых мужей, приходившимся им внуками. То были Номиноэ Вещий и Варох Синезубый, Ридвед Лесной и его внук Керетик Охотник. Варох первым обратился к своему деду, кивнув в сторону поляны, где стоял алтарь. — Я вижу, наши друиды уже открыто призывают народ к мятежу? И многие среди «детей богини Дану», знатные и простолюдины, прислушиваются к ним. Номиноэ глубоко вздохнул. Пророчество, высказанное Майлгуном у алтаря, беспокоило и его, хоть вещий оборотень понимал лучше всех, что время его исполнения еще не пришло. — Да, при дворе Арморики нынче неспокойно! — подтвердил он. — Можно бы похвалить «детей богини Дану», в которых за долгие века подчнения Арвернии не иссякло стремление к свободе! Однако этим пользуются друиды, что всегда рады разжечь в народе мятежный пыл, чтобы, как в древности, вести народ за собой. Но те, кто верен королеве Гвиневере и Арвернии, втайне следят за мятежниками и не позволяют им распоясаться. Хотя Кинврайт в звании Верховного Друида больше занимается политикой, чем стремится выполнять волю богов, но Морветен и я при необходимости даем ему достойный отпор. Варох кивнул деду в знак благодарности. — И Карломан, и я надеемся на вашу помощь! Не допустите разгореться в Арморике пламени мятежа! Свободолюбие «детей богини Дану» достойно уважения, но сейчас для него совсем неподходящее время! С востока грозит могучий военный союз, и сейчас следует всем объединить силы, а не разобщаться. Ради этого Карломан и приехал в Арморику. Сейчас «дети богини Дану» обязаны действовать, как подобает верным вассалам, ибо отсидеться в стороне не получится. Хватит с нас и Окситании, герцог которой исполнен вероломства! В войне, что приближается, Арверния и Арморика должны быть едины — и никак иначе! Не допустите восстания! Номиноэ чувствовал гордость за своего внука, что мыслил, как подобало государственному мужу. — Мы никогда этого не допустим! Королева Гвиневера и мы все, ее советники, бдительно следим за теми, кто произносит мятежные речи. Мы не допустим восстания и не потеряем время, погасим факел, пока он не разгорелся в бурный пожар. До тех пор же, пока они ограничиваются речами, их не за что наказывать! В Арморике не полагается карать за слова, каковы бы те ни были. — Это правда, — кивнул Варох. — Вот в Арвернии изменнические речи приравниваются к настоящей измене. Того, кто пожелает зла королю, могут казнить, как за настоящее покушение на его жизнь… По мне, это не самый разумный обычай, и приведет лишь к тому, что подлинные заговорщики не станут кричать о своих замыслах открыто, как наши друиды… Он примолк на мгновение, затем нахмурился, и бросил в сердцах: — Если уж друидам не живется спокойно, лучше бы они призвали Морриган на голову Ужаса Кемперра! При упоминании этого прозвища, которое неведомо кто носил, все присутствующие оборотни помрачнели, их глаза зажглись гневом и скорбью. Ибо вот уже несколько лет, как этот неуловимый выродок-убийца стал одной из повесток для обсуждения Королевского Совета. Но, к сожалению, все, что изобретали для победы над ним, оказывалось до сих пор безрезультатно. И Варох добавил, чтобы его родичи лучше представляли себе, как здешние события сказываются за пределами Арморики: — Хоть арвернская столица и далеко от Арморики, но даже там матери пугают непослушных детей Ужасом Кемперра! А мужчины-арверны, слыша о все новых кровавых убийствах, совершенных им, все чаще вспоминают времена Хильдеберта Разрушителя и его пса, Ги Верденнского, времена кровавого дождя для всех ши! Они готовы пожалеть о том, за кого в недобрый час отдала жизнь блаженной памяти королева Игрэйна, и размышляют, что он, быть может, был прав! По одному оборотню-чудовищу дети Миля судят о нас всех, и готовы всех ненавидеть! При имени Ги Верденнского челюсти оборотней яростно клацнули, как у настоящих волков, и глаза их неистово вспыхнули в сгущающемся полумраке. Номиноэ, старейший из бисклавре, потупившись, вздохнул: — Мне так и не удалось найти нашего врага! Даже вода священного источника не показывает его лицо. Видно, он во всем не похож на других бисклавре. Я могу лишь помочь советом бисклавре-охотникам, что стремятся обезвредить Ужас Кемперра. При этих словах оживился Керетик, лучший охотник среди бисклавре. Ему было сорок шесть лет, и по его облику была гораздо заметнее волчья порода, чем по его родичам. Крепко сложенный, коренастый, с суровыми чертами лица и густой бородой, он носил простой кожаный охотничий костюм. На обнаженных до локтя руках обильно росли густые волосы такого же русо-песочного цвета, как и на его голове. Никто посторонний не мог бы предположить по его облику, что он принадлежит к одному из знатнейших семейств Арморики, в родстве с королевским домом. Но Керетика не волновало, что о нем думают. Как и его дед Ридвед, он больше следовал природе и не любил городов. Еще в молодости Ридвед выстроил в глубокой чаще большой деревянный замок, где и жил по сей день с постепенно увеличивающейся семьей. Его дети, взрослея, вступали в браки, большей частью, с местными оборотнями, повзрослевшие внуки следовали их примеру, — так что в лесном замке обитала теперь сильная и многочисленная стая. Они жили просто, в человеческом обличье ведя свой быт, однако прекрасно знали лес и его тайны. Зато их совсем не интересовала политика и вообще чужая жизнь. Сегодня Ридвед и Керетик пришли в Чаор-на-Ри лишь ради встречи с Карломаном. И вот, Керетик решительно встряхнул головой: — Я не зря с зимы выслеживал Ужас Кемперра вместе с двумя лучшими охотниками-бисклавре! Мы разнюхали его след, и готовы, по одному слову моего родича и господина, коронованного бисклавре, хоть этой же ночью пойти по следу выродка и взять кровь за кровь! Вароха обнадежила решительность кузена, хоть он и встревожился, переглянувшись со старым Ридведом. Ибо слишком опасным противником для любого оборотня был Ужас Кемперра! И все же, он понимал, как и все собравшиеся бисклавре, что его необходимо убить. Между тем, Ридвед, не говоря ни слова, смотрел то на внука, то на Номиноэ, словно прося у него совета. Ибо понимал, что Керетик рискует жизнью, пускаясь на охоту за Ужасом Кемперра. Но вещий оборотень проговорил спокойно, не отговаривая своего родича и бывшего ученика, но стараясь немного охладить его пыл. — Спеши медленно, Керетик! Ведь Карломан, наш господин и родич, приехал в том числе и затем, чтобы обсудить будущую охоту на выродка! И, как только Номиноэ произнес имя Карломана, он сам показался из-за деревьев. Он улыбнулся, радостно протягивая руки своим родичам. Те приветствовали его гораздо свободнее, чем могли бы люди на их месте, и одновременно — так, что любой, увидевший их, мгновенно понял бы, что эти ясноглазые мужчины — одно целое, команда, стая, и что Карломан очень много значит для тех, кто встречал его. — Счастье, что ты вернулся домой! — проговорил Номиноэ, приветствуя своего бывшего ученика. — Хоть и привело тебя, как всегда, предвестие несчастья! Редко в последнее время ты навещаешь нас!.. Ну-ну, я же не осуждаю: у тебя государственные заботы! Майордом Арвернии кивнул, зная без лишних пояснений, что здесь его поймут, здесь все свои. — Повод, конечно, не самый веселый, и все-таки, я рад, что могу увидеть свою семью, дом, вас всех! Поздоровавшись со всеми по очереди, Карломан положил руку на плечо Керетику. Что-то тревожило его в облике кузена, как будто он стоял за полосой тумана, и его силуэт становился расплывчатым, нечетким. Однако сам он был исполнен решимости: — Если только я смогу одержать победу, клянусь тебе, Карломан, я очень скоро возьму с него кровь за кровь! Карломан постарался отогнать от себя неясные предчувствия. — Казнить выродка, которого не зря прозвали Ужасом Кемперра, необходимо! И чем раньше, тем лучше. Сейчас, когда угроза с востока все ощутимее, вдвойне необходимо, чтобы внутри страны было тихо. Любая война неизбежно тяжким гнетом ложится на плечи населения. Я помню, как несладко пришлось жителям Арвернии и Арморики несколько лет назад, во время войны с Нибелунгией. Много мужчин ушли на войну и погибли или не могли больше работать из-за ран. На оставшиеся семьи легло бремя повышенных налогов. По нашим землям скитались оборванные беглецы из Окситании. А потом еще появилась оспа и погубила много людей. Неудивительно, что с тех пор в Арморике появились недовольные! И тут еще люди не могли даже в лес пойти безбоязненно, ибо там орудовал Ужас Кемперра. Но та война, что предстоит ныне, с союзом Междугорья и Тюрингии, будет гораздо тяжелее, ибо противник очень силен, и одолеть его будет трудно даже при поддержке других государств. В этих условиях Ужас Кемперра непременно должен быть убит! Этим мы успокоим народ, устранив хоть одну угрозу. В ответ Керетик пожал прямыми широкими плечами. — Смело располагай мной! Выродок умело скрывает следы, но я разнюхал их, и знаю, где искать. Прежде молчавший Ридвед посоветовал внуку: — Скрывай и ты свои следы вместе со своими помощниками, чтобы выродок не нашел вас первым! Слушай птиц: они замолкают там, где таится выродок! — Благодарю за советы, дедушка! — произнес Керетик. К этому времени закат уже совсем догорел, и в священной дубраве стемнело. Но оборотни хорошо видели и в темноте, и их глаза ярко блестели. Появились блуждающие огоньки и стали носиться над их головами, в знак того, что это место, священно, и что ши покровительствуют собравшимся. Карломан украдкой поглядел на Керетика сквозь щелку между пальцами, но то, что встревожило его, не пропало. Он переглянулся с Номиноэ, и, скрывая тревогу, обратился к кузену: — Керетик, когда ты поймешь, что близок к логову Ужаса Кемперра, или найдешь его свежие следы, или даже его самого, посылай одного из своих охотников за подкреплением! Не выходи против него в одиночку! Керетик нахмурил косматые брови. Просьба Карломана пришлась ему не по душе. — Я предпочел бы справиться с ним сам, не подвергая опасности других! Ридвед неожиданно поддержал внука, хоть и по другим причинам. — До тех пор, пока придет помощь, выродок может и сбежать! Ведь неизвестно, в какой глухой чащобе его обнаружат. — У вас будет его свежий след, разыщете снова, — парировал Карломан. Варох поддержал кузена и ближайшего друга. — Вспомните, сколько раз Ужас Кемперра устраивал засады на тех, кто пытался сразиться с ним в одиночку! И арвернские рыцари, и «дети богини Дану», и местные жители попадали в расставленные им ловушки, полагаясь только на себя. Спор грозил разгореться. Но тут Номиноэ взял слово, и все четверо оборотней повернулись к старейшему из своего народа. — Керетик, лучше будь осторожен! Если ты в решающий миг не пошлешь за подмогой, прольется жаркая кровь! Ридвед, услышав пророчество, побледнел и оперся на руку внука. — Теперь и я прошу тебя, Керетик: прислушайся к их советам! Они правы! Я и так не сплю ночей, предчувствуя, что тебя ждет недоброе от встречи с Ужасом Кемперра! Под напором старших родичей и кузенов Керетик вынужден был уступить. Он проворчал, склонив голову: — Так и быть, я обещаю вызвать подкрепление! Карломан чувствовал себя неловко из-за того, что пришлось надавить на Керетика. Для бисклавре просьба, совет и приказ вожака — самого уважаемого в стае, — одно и то же, и обязательно к выполнению. Да и сам Карломан не любил употреблять власть там, где вправе был рассчитывать, что его волю исполнят добровольно, тем более — со своими близкими. Лишь тревога за жизнь кузена вынудила его приказывать, как простому подчиненному. Оставалось надеяться, что знамение относительно судьбы Керетика — предупреждение, а не прямое указание, и можно еще избежать худшего, если кузен поостережется и вызовет подкрепление. Потому что, если и Керетик не одолеет Ужас Кемперра, тогда, как предчувствовал Карломан, ему придется самому выйти против оборотня-выродка… Желая загладить невольную вину перед кузеном и его дедом, он предложил им: — Прошу тебя, почтенный Ридвед, и тебя, кузен Керетик, почтить завтрашний прием своим присутствием! Вы окажете этим большую честь мне, танисту Арморики! Я соскучился по всем родным, и по вам обоим в том числе. Вы же всегда успеете вернуться в свой лес! Керетик хотел было возразить, но тут и его дед поддержал Карломана: — Да и я хотел бы остаться на завтрашний прием! Повидаться со своей царственной племянницей Гвиневерой, со своей сестрой Ангарад и братом Риваллоном. В наши годы каждая новая встреча — драгоценность! Керетик вздохнул. — Так и быть, остаемся! Хоть я предпочел бы не тянуть долго с поисками выродка. Карломан дружески хлопнул кузена по плечу и обратился к своим близким: — Пойдемте домой! И они направились через священную дубраву, в сопровождении блуждающих огней, безмолвно беседуя между собой и глядя вперед светкающими в темноте глазами. Торжество, состоявшееся на следующий день, стало последним радостным днем в жизни Ридведа. Да и то, после он с горечью вспоминал этот праздник. Ибо Керетик, что веселился больше других вместе с Карломаном и Варохом, спустя месяц погиб жуткой смертью в поединке с Ужасом Кемперра. Предчувствие Карломана оказалось не напрасным. Керетик выследил в лесу оборотня-выродка, но, в охотничьем азарте, не позвал никого на подмогу, понадеявшись, что в пророчестве Номиноэ говорилось о том, что прольется кровь самого выродка. И Ужас Кемперра напал на него сзади, и одолел после долгого сражения, хоть и сам получил тяжелые раны. В ярости выродок не только отгрыз голову убитому Керетику, но и водрузил ее на верхушку сосны, как страшный опознавательный знак всем, кто посмеет вторгнуться в его лес. В тот же день дождь смыл все следы выродка, так что никто не понял, куда тот ушел зализывать раны. Да если бы и поняли, что толку? Ведь раненый оборотень, принявший человеческий облик, был подобран близ лесной дороги бродячими артистами, которые, не подозревая ни о чем, увидели только человека, искусанного диким зверем. И он уехал с ними вместе, прочь от Арморики. Именно гибель Керетика заставила Карломана принять окончательное решение. Которое, впрочем, он скрывал ото всех — даже от матери, жены с сыновьями и Вароха. Хоть тот догадывался кое о чем, как и Дагоберт, и в разговоре с ним они оба избегали упоминать Ужас Кемперра, опасаясь, что Карломан сочтет своим долгом сразиться с ним. Но он и так убедился, что это его противник. И стал готовиться, чтобы уладить сперва все важные семейные и политические дела, так, чтобы они не очень пострадали в случае его смерти. Вот почему впоследствии, оказавшись на грани гибели и попав в некий загадочный лабиринт, Карломан не удивился, встретив там свою бабушку, королеву Игрэйну. Ведь она погибла, ценой своей жизни остановив другого оборотня-выродка, и ее появление указывало Карломану его будущую судьбу. И он был готов, когда узнал, что сулит ему жребий Норн. *** На следующий день после торжественного приема в честь приезда таниста Карломана, обитатели королевского замка в Чаор-на-Ри готовы были приняться за важные дела. Хотя многие из них накануне легли спать поздно, утром они уже были на ногах и выглядели исполненными сил. Они собрались в Малом Зале Советов. Том самом, где хранился нос корабля Эохайда Техтмара и другие реликвии «детей богини Дану». Здесь некогда Дагоберт Лис застал еще юного Карломана, подслушивающего под дверью вместе со своей сестрой и Варохом. Как же давно это было! Сейчас королева Гвиневера Армориканская сидела во главе стола вместе со своим супругом, Теодебертом Миротворцем. Рядом с королевой находился ее брат Морветен. Карломан, ее сын и наследник, расположился напротив матери. По левую руку от таниста сидели Варох и Номиноэ, а по правую — Дагоберт Старый Лис. Карломан приготовился, наконец, сообщить, по какой причине он столь неожиданно приехал в Чаор-на-Ри. Впрочем, мудрые правители Арморики и сами догадывались о том. — Как вы уже знаете, ибо мой дядя и тесть, коннетабль Арвернии, конечно, поведал вам, — при этих словах Дагоберт кивнул, подтверждая, а Карломан продолжал: — Нам угрожает большая война! Союз воинственных королевств, Тюрингии и Междугорья, стремится поглотить все окрестные государства. У нас с ними идет борьба на опережение! Если мы сможем убедить разобщенных соседей соединить силы против общего врага, у нас есть надежда остановить завоевателей. Иначе союз двух могучих королевств поглотит все сопредельные страны по очереди. Но, чтобы они создали свой союз, с которым Междугорью и Тюрингии придется считаться, следует забыть старые и новые обиды и вражду, хотя бы на время! Я уже много сделал для этой цели, несколько месяцев переписываюсь с чужеземными государями и именитыми вельможами. Однако для самых важных переговоров необходимо личное присутствие. Сам я не могу надолго покинуть Дурокортер, а тем более — уехать в другую страну, чтобы налаживать отношения и выяснять, в самом ли деле Торисмунд Нибелунгский готов протянуть руку Междугорью и Тюрингии, вопреки интересам своей внучки, королевы Кримхильды… — Карломан сделал паузу, внимательно глядя на своих родителей и наставника. Те быстро уловили, к чему он клонит. Встретившись взглядом с Теодебертом, Карломан обратился уже прямо к нему: — Мой названый отец! Тебя я чту наравне с моим покойным родным отцом (да веселится он в Вальхалле), и со своим дядей и тестем, — он кивнул Дагоберту, затем снова обратился к отчиму: — Ты — самый искусный дипломат Арвернии и мудрый государственный муж, на тебя я полагаюсь, как на самого себя. Именно поэтому я хочу, чтобы ты отправился в важную дипломатическую поездку к нашим соседям и предполагаемым будущим союзникам… Разумеется, в сопровождении моей прекрасной матушки! — добавил Карломан, подмигнув ярким глазом королеве Гвиневере. Она — моложавая, такая же зеленоглазая, как ее сын, чуть заметно улыбнулась ему. А Теодеберт тихонько вздохнул, выслушав речь своего пасынка. — Я польщен твоей похвалой, Карломан! Поверь, я все понимаю, ибо мне не меньше, чем тебе, дорого благо Арвернии! Что до меня — я готов ехать хоть сегодня… Однако ты знаешь, что мой почтенный отец боится отпускать меня куда бы то ни было! Нам надо придумать, каким образом преодолеть его упорство. Тут вмешался Дагоберт, памятуя о недавней неудачной игре в фидхелл с Сигибертом Древним. — Мой почтенный дядя бывает неистово упрям, как только заходит речь о возможном отъезде Теодеберта! Как бывший коннетабль, он правильно оценивает восточную угрозу и отдает себе отчет в текущем положении вещей. Однако принц Сигиберт не может пересилить себя, чтобы отпустить Теодеберта, а тем более — благословить его на долгую поездку. Даже мне не удалось перехитрить дядю, ибо Сигиберт Древний по-прежнему сохраняет свою проницательность! Нынешний коннетабль помолчал, пристально глядя на Карломана. Зная, что тот не любит принуждать своих близких, Дагоберт все же счел, что на сей раз не будет другого выхода. — Я думаю, что Сигиберт Древний подчинится приказу Почти Короля! Номиноэ укоризненно взглянул на говорившего, и промолчал с мрачным видом. Теодеберт же вздохнул и подтвердил, с явной неохотой: — Да, приказу Почти Короля мой отец уступит, но невольно, скрепя сердце. Мне во время поездки будет тревожно, как мой отъезд не укоротил отцу жизнь. А он станет изводиться, страшась за меня. — Лучше бы решить все по-доброму, тогда и боги поддержат нас, — высказался Номиноэ. Тогда Вароху пришла в голову мысль, как все уладить. — Если и тебе, Карломан, не удастся убедить почтенного принца Сигиберта, тогда вместо Теодеберта могу поехать в Нибелунгию я. Морветен тут же возразил ему. — Лучше все же послать к нибелунгам и прочим народам, которые следует посетить, посла, что ближе им по воспитанию, верит в тех же богов, и лучше сможет их понять. Карломан кивнул, размышляя про себя. Он подумал, что поехать с дипломатической миссией мог бы и его первенец Ангерран, что воспитан по обычаям знатных арвернов, блестяще образован и умеет ладить с людьми… Королева Гвиневера, словно услышав мысли сына, поинтересовалась: — Может быть, вместе с Варохом пошлешь Ангеррана, чтобы приобретал опыт? Мысленно восхитившись проницательностью матери, Карломан отвечал: — Сразу без двух сенешалей мне не обойтись. И заменить их некем: лишь Ангеррану и Вароху я доверяю, как самому себе. Так что, если я не сумею преодолеть упорства названого деда, поедет либо Ангерран, либо Варох. — А, если Теодеберт все же уедет, и королева Гвиневера будет сопровождать его, — заметил Дагоберт, — придется следить еще пристальнее, чтобы Арморика не восстала. Кто заменит «детям богини Дану» их королеву?! — По закону, наместник Арморики — принц Сигиберт, — напомнил Номиноэ. — Надеюсь, что Риваллон и Морветен помогут ему! Морветен кивнул, обещая помогать. Однако у Карломана тоже возникли сомнения. — Вы, конечно, поможете! Но Сигиберт все-таки арверн. Не всем «детям богини Дану» его наместничество будет по душе. А это опасно в условиях, когда открыто проповедуют мятеж! Однако советники армориканской королевы, как видно, были настроены на лучшее. — Ты прав! — согласился Морветен. — Во всем виноват Кинврайт, Верховный Друид, что ныне занимается политикой, вместо того, чтобы исполнять роль посредника между богами и людьми, как подобает. Но мы следим за ним, и не допустим восстания. Ты можешь быть спокоен за Арморику, Карломан! Граф Кенабумский вздохнул. Он мог полагаться на своих родичей по матери, и знал это. Но ему было тревожно, что придется покинуть Арморику после того, что довелось увидеть и услышать. Его томило неясное предчувствие… *** А в это время Магнахар Сломи Копье попытался, как и обещал, убедить своего деда, Сигиберта Древнего. Когда он пришел, Сигиберт играл в фидхелл со своим другом и лучшим партнером по игре, Риваллоном Сто Воронов. Рядом с престарелым принцем, сидевшим в кресле, стоял его младший сын Хлодомер Одноглазый, а за спиной — камердинер Арман. Занятый игрой с другом, Сигиберт увидел, как в его покои вошел Магнахар, и ласково улыбнулся, приветствуя внука. Затем смешал свои фигуры и извинился перед Риваллоном: — Прости меня, друг: я хочу сыграть партию с внуком. Риваллон подвинулся вместе со своим креслом в сторону. — Удачи тебе! Магнахар подвинул одно из свободных кресел, стоявших у стены, и сел напротив деда. — Почту за честь, дедушка! — Предлагаю тебе сыграть в фидхелл, Магнахар! — азартно предложил старец, заново расставляя фигуры. — Военачальник обязан знать не только ту тактику и стратегию, какой придерживается обыкновенно! Магнахар и вправду был лучше знаком с арвернскими обычаями и их же играми, но не стал возражать деду. Тем более, что ему предоставлялся повод попытаться убедить упрямого старца. Не зная того, Магнахар играл так же искусно, как и Дагоберт Лис, и, как и он, попытался во время игры убедить своего деда. — Арвернским военачальникам, к сожалению, вскоре, видимо, придется сражаться не только на игральной доске, — вздохнул Магнахар. — Вскоре от нас потребуется отдать ради победы все силы, сделать все возможное, лишь бы одолеть Междугорье и Тюрингию! Сигиберт с тоской поглядел в глаза внуку, и с трудом заставил себя сосредоточить взгляд на доске. — Я знаю, чего ты хочешь, внук! — проговорил он столь же проницательно, как и прежде. — Ты тоже пришел убеждать меня отпустить твоего отца в длительную поездку! Но я не могу этого сделать! Простите меня — но, пока я жив, Теодеберт никуда не поедет. Похороните меня прежде, если я вам мешаю! Так и передай Карломану! Упомянув своего названого внука, старец задумался: почему же сам Карломан за время, что пробыл в Чаор-на-Ри, не делал никаких попыток убедить его? Это насторожило старца. И все-таки, глядя в глаза Магнахару, он никак не мог переступить через себя. Магнахар с глубоким сочувствием погладил руку деда. — Мы с почтением относимся к твоему желанию, дедушка! А сейчас давай играть! Сигиберт Древний с большим трудом оторвал взгляд от глаз Магнахара, таких ясных, светло-голубых, как вода в роднике… Один раз маршал востока обыграл деда, второй — проиграл, однако он не смог убедить его отпустить Теодеберта в заграничную поездку. Сигиберт оставался непреклонен. Наконец, старец махнул внуку рукой: — Ступай, Магнахар! Мы с тобой еще побеседуем и поиграем. Но только не говори мне о том, чтобы отнять у меня сына! На это я никогда не соглашусь. Магнахар вышел, поклонившись деду, и снова уловил его исполненный тоски взгляд. Он отправился к Карломану, и поведал ему все о разговоре с дедом. Упомянул и о том, как тот глядел на него. Карломан внимательно выслушал, сопоставляя факты, и вдруг сам пристально взглянул в глаза Магнахару. — У тебя глаза твоей бабушки, Дарерки! — воскликнул он. — И твой дедушка Сигиберт видел в тебе ее. Вот почему он глядит с тоской и болью. И… Я, кажется, понимаю, чего боится мой названый дед. И, если так, думаю, у меня получится убедить его отпустить твоего отца Теодеберта! Магнахар с надеждой поглядел на своего названого брата. Он знал, конечно, как тяжело переживал дед смерть своей жены, и надеялся, что Карломан сможет ему помочь. — Удачи тебе, брат! — пожелал он. Но майордом Арвернии не направился немедленно к Сигиберту, как ожидал маршал востока. — Нет, я подожду более удачного момента для разговора с дедушкой! — пообещал он. — Спешить следует медленно! Последующие несколько дней Карломан вел себя как ни в чем не бывало, как будто и не приехал в Чаор-на-Ри ради важного дела. Он развлекался, побывал во всех своих любимых местах, принимал у себя вельмож Арморики, и беседовал со своими близкими, как ни в чем не бывало. Словом, вел себя так, словно приехал совсем не затем, чтобы поручить своим родителям дело государственной важности. И, навещая Сигиберта Древнего, он охотно беседовал с ним о самых разных вещах, играл со старцем в фидхелл, но не делал ему никаких намеков, проявлял одни лишь родственные чувства и называл его дедушкой. Лишь по прошествии нескольких дней Карломан решил, что его час настал, и собрался поговорить с Сигибертом… *** Готовясь к решающему разговору с Сигибертом, Карломан решил прежде посоветоваться со своей матерью о том, что происходило здесь, в его отсутствие, несколько лет назад. Мать с сыном прогуливались по священной роще возле замка, там, где рос королевский дуб. Они беседовали обо всем, что было для них важно, как будто стремились обсудить все на свете, на целую жизнь вперед. — Передай мои наилучшие пожелания Альпаиде и сыновьям! — пожелала королева Гвиневера. — Если уж вы редко бываете у нас, то я надеюсь по возвращении из поездки вместе с Теодебертом навестить вас в Дурокортере. Карломан склонил голову, чувствуя себя немного виноватым в том, что не может уделять матушке достаточно много внимания. — Я надеюсь, мы все доживем до того времени, когда сможем все вместе приехать к тебе, просто так, чтобы порадоваться друг другу, побыть вместе одной семьей, как подобает! Но для этого необходимо, чтобы в Арвернии был покой, и здесь тоже! Гвиневера ласково взяла сына за руку. — Я все понимаю, Карломан! Ты не по своей воле навещаешь меня слишком редко. И я ни в чем тебя не виню! Напротив — горжусь тобой, мой сильный и мудрый сын, как только может гордиться мать. Ведь мало у какой матери было столько поводов для гордости, как доставляет мне мой сын и внуки! Карломан поцеловал руки матери. — Что бы я делал без тебя, лучшая из матерей, без твоей мудрости и глубокого понимания! Тем более, что и сегодня мне необходим твой совет! — С удовольствием помогу тебе, если только я знаю, о чем идет речь! — заверила королева, прогуливаясь вместе с сыном по еще не одетой в зелень весенней роще. Повернув к ней голову, Карломан попросил мать: — Расскажи мне, как умерла твоя тетушка Дарерка, и как дедушка Сигиберт переживал ее смерть. Гвиневера тяжело вздохнула. Всегда бывает жаль живым вспоминать ушедших на светлый Авалон! — Ее смерть застигла нас всех неожиданно! Никто даже не подозревал, что она больна, а сама она никому не жаловалась. Кроме того, тот год выдался тяжелейшим для всех. Ты помнишь сам: война, бремя налогов, оспа, беглецы из Окситании, которых приходилось устраивать в лагеря для проверки, чтобы они не переносили болезнь… Я была тогда так занята, что уже не осталось сил замечать знаки и предзнаменования. Впрочем, знамение о том, что с кем-то из близких случится несчастье, все-таки коснулось меня. Но я подумала, что оно говорило о Хлодомере. Ты помнишь, что как раз незадолго до того он был тяжело ранен, потерял глаз, но остался жив… Вот почему никто не ждал смерти Дарерки! — Расскажи мне, как она скончалась, — Карломан спрашивал не из праздного любопытства: ему обязательно нужно было узнать о тех событиях, чтобы найти правильный подход к Сигиберту Древнему. — Как я уже сказала, Дарерка никому не жаловалась на нездоровье, — повторила Гвиневера. — Уже потом мы вспомнили, что в свой последний вечер она была особенно ласкова со всеми, особенно с супругом и старшим сыном. Они с Сигибертом ужинали вместе с Теодебертом и со мной, и она расспрашивала нас о делах в стране и пожелала нам всего лучшего. После ужина Дарерка захотела погулять в саду. Она так просила, что Сигиберт уступил ее желанию и отложил свою ежевечернюю партию в фидхелл с моим отцом. Хотя у него в тот год особенно сильно болела нога, он взял свою трость и вышел вместе с тетушкой прогуляться по саду. Они гуляли и задушевно беседовали. Затем Дарерка наблюдала, сидя рядом с Сигибертом в его покоях, как он играл в фидхелл с моим отцом. Мне показалось тогда, что она глядит на твоего деда Риваллона особенно пристально: ведь он к тому времени уже был вдовцом, похоронив и свою вторую жену, Шамару Лесную. Но и тогда никто из нас не заподозрил неладного: всем хотелось думать лишь о хорошем… Уже потом стало ясно, что она неосознанно прощалась с нами всеми… Гвиневера глубоко вздохнула, вспоминая тот день пятилетней давности. — А наутро Арман обнаружил Сигиберта, сидящего возле тела жены, сжимавшего ее похолодевшую руку. Он все шептал ей какие-то бессвязные слова, словно прощался с ней, как с живой, ведь им не довелось проститься напоследок. Когда же его с трудом отвели прочь от нее, в другие покои, Сигиберт был сам не свой, и, казалось, никого не узнавал и ни с кем не разговаривал в следующие несколько дней, до самых похорон. Впрочем, уединение близких покойника в обычае у «детей богини Дану», так что большинство людей сочли проявление его горя похвальным. За все время до похорон он лишь однажды промолвил, что хочет похоронить Дарерку по обычаям «детей богини Дану». Мы все очень боялись, как Сигиберт, в его возрасте, переживет такое потрясение. Но он — мужественный человек, и с трудом заставил себя смириться и жить дальше. Карломан кивнул и заговорил о том, что его волновало в этой истории сильнее всего: — Я заметил, что именно с тех пор мой названый дедушка Сигиберт старается не отпускать от себя надолго сыновей, Теодеберта и Хлодомера. Его мать грустно кивнула. — Каждый раз, когда нам нужно хотя бы ненадолго отлучиться, приходится подолгу уговаривать его, даже там, где не может быть никакой опасности. Например, два года назад, когда мы должны были ехать на свадьбу короля Хильдеберта с Кримхильдой Нибелунгской, Сигиберт вел себя так, словно уже лежал на смертном одре, и страшился умереть, не простившись с нами. Но до сих пор это выглядело всего лишь старческой причудой. Никто и подумать не мог, что его упрямство так повлияет на дела государственной важности! Карломан поклонился матери, затем ласково обнял и поцеловал ее. — Благодарю тебя, моя мудрая матушка! С твоей помощью я разобрался во всем. Думаю, теперь я смогу преодолеть сопротивление дедушки Сигиберта. Так что готовьтесь вместе с батюшкой Теодебертом к поездке! Гвиневера сделала над головой сына солнечный круг — знак жизненной силы, удачи, покровительства высших сил. *** В тот вечер за вечерней партией в фидхелл напротив престарелого наместника сел за игральную доску его старший сын, Теодеберт Миротворец. За его спиной стоял Дагоберт, а за спиной Сигиберта — Риваллон. Они оба с интересом следили за игрой, и время от времени подсказывали, один — своему кузену, второй — другу и свату. Сигиберт принялся за игру, ожидая, что сын сейчас сам попросит отпустить его (ведь откладывать дальше было нельзя). Но Теодеберт — недаром умнейший дипломат Арвернии! — говорил за игрой о чем угодно, только не о своей предполагаемой поездке. — Друиды обещают, что этой весной пройдет достаточно дождей, так что урожай будет хорош. — Это радует, — кивнул Сигиберт. — Когда народ сыт и не раздавлен нуждой, он больше доволен своей жизнью и не испытывает желания что-либо менять. И у вас с Гвиневерой будет меньше хлопот… Ты играй, играй! Половина твоих фигур еще не ходила! — Наша главная забота, отец — чтобы ты был здоров и счастлив! — заверил Теодеберт, двигая в наступление одной из черных фигур. — Дави слева, — шепнул Дагоберт своему кузену еле слышно. — Смотри на все четыре стороны! Сейчас белые прегруппируются, и одержат победу! Теодеберт последовал совету, но его отец заметил, поглядев на нынешнего коннетабля Арвернии. — А подсказывать нечестно, Дагоберт! Коль сел играть, пусть играет один! Впрочем, я и так сейчас его обыграю! — добавил Сигиберт, выстраивая свои фигуры в круговую оборону. Риваллон улыбнулся, радуясь, что успех в игре привел его старого друга в доброе расположение духа. — Кроме меня, знающего и Сигиберта, и фидхелл столько лет, один лишь Карломан может играть с ним на равных! — проговорил он, и, увидев итог игры, обратился к престарелому наместнику: — Поздравляю с победой! Сигиберт, улыбнулся, разгромив белыми фигурами строй фигур сына. Ему было приятно, что люди продолжают ценить его мудрость и заслуги, хотя бы ограничивающиеся ныне игрой на доске. В этот миг вошли Гвиневера и Карломан. При виде дамы Теодеберт поднялся на ноги и поклонился своей царственной супруге. То же сделали Дагоберт и Риваллон. Лишь Сигиберт из-за больных ног и возраста остался в кресле, но и он почтительно склонил голову перед королевой Арморики. Хотя и мог, строго говоря, этого не делать, ибо Гвиневера была вассалом его родича, короля Арвернии. Но он, как и все обитатели Чаор-на-Ри, глубоко почитал свою царственную невестку. Как и ее сына Карломана, которому ласково улыбнулся, встретившись взглядом. Они обменялись приветствиями. И Карломан, усадив мать в кресло рядом с Теодебертом, сам почтительно поклонился названому деду. — Здравствуй, дедушка! Рад видеть тебя. Тем более что, к сожалению, через несколько дней я буду вынужден уехать обратно в Дурокортер. Государственные дела не ждут! Повисла выжидательная тишина. Родные, знавшие основную цель приезда Карломана, ожидали теперь же серьезного разговора. Но майордом Арвернии держался так, будто пришел сюда единственно ради родственной беседы. И Сигиберт попросил его: — Если ты не возражаешь, мне бы хотелось сыграть с тобой партию в фидхелл! — мысленно он удивлялся, почему Карломан сам не попросит его отпустить Теодеберта в путь. Но тот улыбнулся, как ни в чем не бывало: — Почту за честь, дедушка! Карломан, сев в подставленное кресло напротив названого деда, расставил фигуры, как полагалось при фидхелле. Белые, с верховным королем в центре и четырьмя вождями по краям, выстроились солнечным крестом, а черные окружали их со всех сторон, ведя наступления. Карломану достались белые. Они принялись играть, и Сигиберт сразу же почувствовал, что имеет дело с совсем иным противником, чем Дагоберт, Магнахар или Теодеберт. Да и присутствующие здесь поняли, что Карломан играет совсем по-другому. Он предугадывал ходы противника и делал свои, не подставляя собственных фигур. И, чтобы играть с ними наравне, старейшему из королевского дома приходилось собирать все силы. Что он и делал, с удовольствием отмечая, что может еще держаться против названого внука. И за этой мыслью в голове Сигиберту, как молот, стучала еще одна: неужели и сейчас Карломан не попросит у него отпустить Теодеберта? Или просто не прикажет ему, как подобает Почти Королю? А Карломан играл, воодушевляясь сам и поздравляя двоюродного деда с каждым удачным ходом. — Прекрасно, дедушка! Ведь это ты вместе с дедушкой Риваллоном учил меня хитросплетениям игры на доске. Как и многим другим играм, военным и политическим. И, если я чего-то достиг, то лишь потому что у меня были мудрейшие наставники на свете, — он переглянулся с Дагобертом и Теодебертом, которые согласно кивнули в ответ. — Сейчас меня радует прежде всего, что я могу и ныне продолжать учиться у тебя, дедушка Сигиберт! Королева Гвиневера кивнула свекру, подтверждая, что каждое слово, произнесенное ее сыном — чистая правда. Дагоберт подтвердил слова Карломана: — Да помогут нам боги, дядя Сигиберт, не только дожить до твоих лет, но и вполне сохранить накопленную за долгую жизнь мудрость, как это удалось тебе! И Теодеберт дипломатично сообщил отцу: - Счастлив королевский род Арвернии, что может во всех испытаниях опереться на твою мудрость, батюшка! Сигиберта тронули их похвалы. Ведь он знал, что его младшие родичи - сами давно большие люди, опора престола Арвернии. И, если они хвалят и благодарят его - значит, он в самом деле им нужен, и еще может приносить пользу, несмотря на свои преклонные годы. И ему захотелось быть полезным и нужным в их трудном, однако необходимом государственном деле. Однако что он мог сделать, глубокий старец, с трудом способный передвигаться? По сути дела, только одно. Престарелый наместник знал, чего именно от него ждут. Но как же трудно было пересилить величайший страх своей души, и сделать то, чего от него ждут! А Карломан, проигрывая и кое-как спасая остатки своих фигур от неминуемого разгрома, попросил старца, подмигнув ему зеленым глазом: - Я очень надеюсь, дедушка, что ты перед моим отъездом дашь мне мудрый совет! Коннетабля Сигиберта все еще помнят наши враги, междугорцы, и он помнит их боевую силу. Нужно, чтобы враг убедился, что Арверния и ее союзники не стали слабее, а, напротив, намного сильнее, чем во времена, когда принц Сигиберт стоял во главе войск... Старец слабо улыбнулся в ответ искусной похвале. И тут же увидел перед собой Дарерку - ту, что покинула его, не успев проститься. И все-таки, она продолжала жить рядом с ним, в нем самом, в его памяти и душе, как и все близкие люди... Разве хотела бы Дарерка, чтобы он удерживал возле себя их старшего сына, когда его услуги необходимы родине? И тогда Карломан сказал, взяв руки Сигиберта в свои и лукаво блеснув зелеными глазами:* — Я обещаю тебе, дедушка (так, по привычке с детства, обращались к Сигиберту Древнему все арвернские принцы), если ты решишься отпустить моих родителей в путь, эта поездка не продлится слишком долго. Пока я, к сожалению, не могу открыть всего, но, если батюшка Теодеберт успешно выполнит свою миссию, мы в дальнейшем сможем избежать большой крови и создадим сильнейший союз со времен великого императора, моего тезки! Он принесет всем людям благоденствие и процветание, я обещаю тебе, дедушка! Что и говорить, убеждать Карломан умел! Вскоре Сигиберт, издав тяжкий вздох, взглянул на своего сына, но уже не столь несчастным взглядом, как совсем недавно. — Что ж… Если надо, поезжай, Теодеберт! Я не имею права удерживать тебя, если тебя ждут важные заботы… Да, да, поезжай! Простимся, на всякий случай. Случится только то, что людям сулили норны. Услышав эти слова, Карломан улыбнулся загадочной, едва уловимой, как у его матери, улыбкой, и коснулся холодных рук старика: — Не беспокойся, дедушка: вам еще рано прощаться навсегда! Мое чутье подсказывает, что у тебя в запасе еще есть несколько лет. Так что не бойся их отпустить. И тогда Сигиберт совсем поверил ему. Потому что о чутье Карломана, тоже унаследованном от матери, знали все родичи, да и многие другие люди. Он не раз его проявлял, с первого взгляда отличая больного человека от здорового, даже если болезнь только пустила корни в его теле и еще не успела отразиться в облике и внешнем состоянии. При первом взгляде на любую женщину он мог узнать, беременна ли она, и кто у нее родится. Лишь самые одаренные провидцы могли соперничать с Гвиневерой Армориканской и с ее сыном. Он тихо вздохнул, умиротворенный впервые за долгие дни. Таким образом, Теодеберт Миротворец сумел выполнить свою дипломатическую миссию, после того как Карломан убедил его престарелого отца отпустить его с Гвиневерой в долгий путь. Что ж, их поездка оказалась удачной, и они смогли призвать под знамена Арвернии новых союзников, в том числе былого противника - Нибелунгию. Так среди сопредельных государств складывался военный и политический союз, который вскоре по праву стали называть Союзом Карломана, в честь его создателя, графа Кенабумского. Сигиберт Древний дождался возвращения своего старшего сына и убедился, что тревожился за него напрасно. А сам Карломан, что поручился двоюродному деду за его жизнь, спустя несколько месяцев едва не погиб от меча своего короля. Ибо он был готов пожертвовать жизнью ради чести королевства и его правителя, ради дела, которому он посвятил всего себя. * Этот отрывок описан в качестве флэшбека во главе "Фидхелл" нашего основного произведения.