Vinegar & salt

      У его дома в тихом Романовом переулке они оказываются уже через пять минут — дороги совсем свободные.       — По логике вещей, здесь должен жить Роман Дмитрич, — замечает Катя.       — А живу я.       Александр открывает дверцу и помогает ей выбраться из машины. Она умудряется оступиться и подвернуть ногу — типичная Пушкарёва. Он ловко подхватывает её под локоть.       — Больно?       — Нет.       Катя осматривается, пока он ставит автомобиль на сигнализацию и достаёт из портфеля ключницу. Пятиэтажный особняк, явно построенный в позапрошлом веке, смотрит на неё щёгольским розовым фасадом с многочисленными бортиками и эркерами.       — Нравится? — любопытствует Воропаев и кивком приглашает её в розовую же парадную.       — Зефир какой-то, — отвечает она уже внутри, и голос её разносится эхом.       — Это хорошо или плохо?       — Странно… В сочетании с вами.       — Чем же я не зефир?.. На четвёртый этаж подниметесь? Или вас донести?       — Скажете тоже. Конечно, поднимусь.       Он так и идёт вслед за ней, неизбежно наблюдая перед собой её спину и всё к ней прилагающееся. Мужчины пропускают дам вперёд именно для этого, а вовсе не из вежливости. Она вдруг останавливается, и он едва в неё не врезается.       — Что за заминка?       — Просто смешно стало, — обернувшись, хихикает Катя. — Подумала, что с нашей с вами историей я вполне могу сейчас запнуться, упасть назад и окончательно вас добить.       — В таком случае, я лучше пойду рядом с вами, а не позади.       «Заодно успокою либидо».       В прихожей он включает тусклый свет и выдаёт ей пару женских тапочек.       — Гостиная прямо по курсу. Располагайтесь.       Подобная квартира в нескольких шагах от Кремля не может не произвести впечатление: потолки высотой метра в четыре с сохранившимися элементами декора, старый паркет, отреставрированный до идеального состояния, и много воздуха. Но есть в этом пространстве, при всех его достоинствах, и что-то казённое. Нет в нём яркой личности хозяина. Безликий белый цвет, который здесь превалирует, лишь усиливает это ощущение.       — Это парадная квартира, доставшаяся от родителей, — вернувшийся откуда-то Александр словно читает её мысли. — Моя на Волхонке, намного меньше и проще.       — Не захотели мне её показать?       — Там из-за аварии нет горячей воды, а вы продрогли. Так, в ванной всё готово, так что не стесняйтесь. Всё на видном месте: полотенца, халат, нераспечатанная зубная щётка. Не спешите, чай как раз настоится. Нужную дверь найдёте по свету.       — Спасибо, — благодарит Катя, почему-то смущаясь, и поспешно семенит в ванную, прихватив с собой сумку.       «А как тут не смущаться? Вся эта ситуация глубоко ненормальна. Всё-таки я настоящая дура. Кто меня за язык тянул? Зачем я выболтала ему всё на свете? Что, если он всю эту историю про отца вообще выдумал, чтобы меня разжалобить? Да ладно, ну не настолько же он ужасен. Или настолько?.. Господи, зачем я только села в его машину? И ведь не сбежать — некуда. Все давно спят, и у нас, и у Зорькина. Можно, конечно, поехать в какой-нибудь отель, но тогда Воропаев обидится, а это ещё хуже. Нет, придётся играть по его правилам. Что он там нёс про то, что я ему небезразлична? Да нет, это его изощрённое чувство юмора. Или попытка в очередной раз ко мне подобраться. Им ведь всем от меня что-то нужно. Денису — хвосты подтянуть, Юргену — фантазии в жизнь воплотить, Андрею — компанию спасти, Александру — получить какие-нибудь внеочередные выплаты. Конечно, есть Миша… Миша! Вот ему я могла бы позвонить… И даже приехать к нему могла бы. Нет, не хочу. Он опять заладит про свой ресторан, о котором я уже слышать не могу, или про супы из каких-нибудь несчастных черепах. Нет, придётся переночевать здесь, в логове дракона. Надо надеяться, что он не добавит чего-нибудь не того в проклятый чай. Пушкарёва, ты патологическая идиотка! Машина, напыщенная классика, огни Москвы и трогательная история — мало же тебе надо. Сколько раз Воропаев вот так разводил девиц? Думаешь, ты первая? Там счёт наверняка на десятки идёт. ИДИОТКА!» Ей вдруг вспоминается один из эпизодов в каморке, когда Александр вытворял совершенно непозволительные вещи, намеренно и хамски влез в её личное пространство, да ещё и положил галстук ей на колени — отвратительный жест. Теперь хотя бы понятно, откуда в нём всё это. А вот в ней-то откуда? Почему она это просто стерпела?       Она инстинктивно переключается на что-то приятное. На сегодняшний вечер и Андрея, который смотрел на неё так… нежно. Прикасался так уверенно, вцепился ей в плечи и только потом сообразил, что нарушил установленные границы. Он помог ей собраться с силами, чтобы выйти на сцену. Если бы не он, у неё ничего не получилось бы, потому что свет софитов и сотни пар прикованных к ней глаз вызывали у неё настоящую панику. А потом вдруг выяснилось, что она тоже может как Андрей. Играючи и легко толкнуть неплохую речь и улыбаться так, словно всю жизнь только этим и занималась. Несмотря ни на что, сойдя со сцены, она испытывала к нему благодарность, потому что только он умел заряжать её вот так. А потом его ревность… И поцелуй, который её отравил и возвысил. Дура, дура, тысячу раз дура, но как же это было прекрасно… «Соберись, Пушкарёва. Хватит предаваться мечтам». Она отвлекается на что угодно: резкий, дурманящий аромат какого-то дорогущего геля для душа, аккуратно уложенную плитку на стенах ванной, серебро искусственного дождя из огромной лейки… И голова отключается. Остаётся ощущение чистоты и воды, бегущей по телу.       Александр тем временем колдует над заварочным чайником, изо всех сил сосредотачиваясь на этом занятии. Он человек системы, последовательных действий. Хорошо, когда всё понятно. Плохо, когда как с Пушкарёвой. Его этой ночью будто куриная слепота одолела, и он потерялся в самом себе, в своих странных порывах, появляющихся невесть откуда. «Нужно было отвезти её в отель… Нет, тогда бы я перед ней спасовал. Она сама захотела в гости, а я что, должен был отнекиваться, как прыщавый юнец? Нет уж. Захотела — получай. Она сейчас наверняка напряжена. Усиленно размышляет, не соврал ли я ей, не пытаюсь ли усыпить её бдительность, чтобы потом предпринять что-нибудь в своём духе. А чего я, собственно, хотел? Сам сделал всё, чтобы сложился такой статус-кво, и теперь положение вещей не изменить. Будь моя воля, всё это закончилось бы в секунду. Я бы просто стёр все лишние мысли из головы и жил бы обычной спокойной жизнью. Ну, или просто переспал бы с ней — нашёл бы способ, как этого добиться. И вопрос был бы закрыт. Вместо этого я похож на какую-то невнятную субстанцию, которая носит моё имя по ошибке. Не понимаю, что происходит. Самое отвратительное чувство — непонимание. Господи, и из-за кого вся эта унизительная кутерьма? Из-за Пушкарёвой. Похоже, за последние месяцы во мне окончательно что-то сломалось. Я подвёл Павла, спустил репутацию в унитаз — но это ещё мелочи, потому что репутацию можно восстановить, а долг перед компанией я выплачиваю и в итоге возмещу убытки. А вот что делать с собой? Себя-то не пересобрать как конструктор. Нет, это не мой текст. Это она себя собирает после поцелуев со Ждановым, а я уже цельный. Я хозяин положения и своей судьбы. И никакая женщина этого не изменит. Хватит. Надо уметь вовремя останавливаться и не быть там, где тебя не надо. Я сказал ей всё откровенно, ей на это наплевать — и ради бога. Переночует здесь и исчезнет из моей жизни». В голове его воцаряется гулкая тишина, когда Катя появляется на кухне. Тщательно выстроенный план забывается мгновенно. Она выглядит так мило и невинно в белом пушистом халате, без макияжа и с растрёпанными косичками, что тело его предаёт. Нет, тело здесь ни при чём, конечно; виноват мозг, потому что всё рождается именно в нём. Пушкарёва — это паззл из миллиона элементов, который ему никогда не собрать.       «Потешался над Андрюшей, а сам? Посмотри правде в глаза, сын. У тебя встал на милую девочку с косичками. И девочка эта никогда не ответит тебе взаимностью. Столько амбиций и денег, столько интриг, чтобы получить кусок власти и влияния, столько взлётов и падений… А итог один: ты стоишь перед ней как кретин, как подросток с неуместным стояком, и молчишь как рыба. Жалкое зрелище».       «Заткнись. Я, как и Андрей, провалился на посту президента, но хотя бы не потерял её. В отличие от него».       «Потому что у тебя её и не было».       «Сука».       — Александр Юрьевич?..       «Замолчите. Не называйте меня так. Вообще никак не называйте. Пейте свой чай и не отсвечивайте».       — Да? — голос его взлетает вверх, и он проклинает себя на чём свет стоит.       — Всё в порядке?       — В полном.       — Чай очень вкусный, спасибо. Со смородиновым листом?       — Да. И с мятой.       Катя то и дело старается улучить момент и посмотреть на него, пока он вглядывается в идиллический вид закрытого двора за окном. Какой-то он… странный. Напоминает себя на парковке возле отеля, только ещё более взвинченный. Жалеет о том, что так разоткровенничался?..       — Знаете, я на всякий случай хочу ещё раз сказать, что никому ничего не разболтаю.       — Спасибо, — кивает он, не отрывая взгляда от окна.       — Вам не нравится, что я здесь?       — Что? — от удивления Воропаев теряет концентрацию и всё-таки смотрит ей прямо в глаза.       Кате становится жарко, но она винит в этом чай.       — Мне почему-то кажется, что в воздухе висит недоверие.       — Вы правы. Мы с вами не доверяем одному человеку — Александру Воропаеву. Я себе не доверяю. Но надеюсь, что всё-таки способен держать себя в рамках приличий.       — Вы опять за своё?.. — фыркает она. — Мы ведь с вами так хорошо поговорили… Можно сказать, по душам. Но вам необходимо перевести… всё… — она замедляется и сглатывает, потому что его чёрные глаза в этот момент бесстыдны и беззащитны одновременно. — …в какую-то странную плоскость.       — Да не обращайте внимания, Катя. Я уже понял, что вы не воспринимаете мои откровения всерьёз. Наверняка ведь думаете, что историю об отце я взял с потолка. Или хотя бы допускаете такую мысль.       — П-простите, но, учитывая наше прошлое… и все ваши провокации…       — А куда бы мы продвинулись без моих провокаций? — выходит из себя Воропаев. — Ну, ответьте, Катя! Вы же совершенно замороженная, не замечали? Вас если не тормошить, вы всю жизнь проведёте в летаргическом сне, предаваясь сладким грёзам об Андрюше Жданове! Признаю, я был неправ. Я вёл себя по-свински. Но иначе не мог, потому что тогда ещё не научился контролировать себя в должной степени и ничего не мог поделать с импульсами, которые руководили мной в вашем присутствии. Как видите, я изменился. И сейчас не делаю ничего из того, что хотел бы сделать. Просто пью чай. И вам, кстати, советую. Не будите лихо, пока оно тихо, — произносит он уже вкрадчиво и спокойно.       Она встаёт из-за стола и подходит к широкому подоконнику. Кружка в руках согревает, возвращает ощущение нормальной привычной реальности. Повернувшись спиной к Александру, можно вообразить, что его здесь вовсе нет, а есть только крыши, жемчужно-голубые в свете луны, и небо, на котором почти не видно звёзд.       — Я бы хотела лечь спать, — негромко говорит она.       — Пожалуйста. Здесь четыре спальни, выбирайте любую.       — Даже вашу?       Он дёргается, молниеносно оказывается рядом и разворачивает её к себе, довольно грубо схватив за плечи.       — Это шутка, — успокаивает его Катя и не глядя ставит кружку на подоконник.       Ей действительно хотелось его подразнить, разрядить обстановку, но вышло наоборот. Он угрожающе смотрит на неё сверху вниз, приближает своё лицо к её и шипит:       — Не надо. Со мной. Так. Шутить.       Она чувствует его дыхание на своих губах.       — Нравится вам это или нет — да, признаться, я и сам от этого не в восторге, — но, похоже, вы — моя главная слабость, — шепчет он уже мягче, невесомее.       Не шёпот, а шаги крадущегося кота. Сердце колотится бешено. Страшно и волнительно, как будто она стоит на краю пропасти. Где-то в области пупка рождается похожее на восторг чувство — так бывает, когда паришь во сне или пролетаешь на высокой скорости по дорожному полотну и словно оказываешься в невесомости. Он ничего не предпринимает. Продолжает смотреть. Аккуратно заправляет выбившуюся прядь за маленькое ухо и отступает на несколько шагов назад. «Расплести бы каждую из этих чёртовых косичек, заставить заурчать от прикосновений, добиться того, чтобы она доверилась мне и потеряла контроль над собой…»       «М-да. Новые фетиши рождаются на глазах у изумлённой публики».       — Утром мой водитель доставит вас домой. Спокойной ночи.       — С-спокойной ночи… — откликается она как-то растерянно.       И понимает: она ожидала большего. Не хотела, но ожидала, и замерла поэтому как хитрое, желающее выжить травоядное, приметившее грозного хищника. Он уходит в одну из четырёх спален, и узел в животе распускается. Но закручивается вновь, когда ей снится то, что не должно было присниться никогда. Она просыпается под утро от тахикардии и не сразу вспоминает содержание сна. Оно приходит к ней уже после того, как удаётся отдышаться, и глоток воды идёт не в то горло. Катя закашливается, от души желая выкашлять картинки, созданные не в меру богатым воображением. Не получается. Заснуть тоже не удаётся. Она слышит, как Воропаев собирается и уезжает, и выходит из комнаты в пустую квартиру. На круглом столе в гостиной её ждут круассаны, джем, сливочное масло и записка, написанная убористым почерком на белом листе: «Кофе в кофемашине, просто нажмите нужную кнопку. Ключ оставьте консьержу». Катя завтракает скорее из вежливости, моет за собой посуду и поскорее убирается из этой помпезной квартиры. У дверей парадной её действительно ждёт лысый водитель — тот самый, которого Воропаев присылал за ней в «Зималетто». Он молчит всю дорогу до Сокола, и только в её дворе доверительно сообщает:       — Вы первая женщина, которую Александр Юрьевич так обхаживает.       — Вам Александр Юрьевич велел это сказать?       — Да нет, ну что вы!       — В таком случае вы совершенно напрасно обсуждаете своего начальника за его спиной. Всего доброго.       — Так ведь велено доставить вас до «Зималетто».       — Благодарю, я доберусь общественным транспортом.       Дома её встречают взволнованная мама и толком не проснувшийся папа. Оба настроены расспросить её о здоровье бывшей начальницы, но она решительно их останавливает:       — Мама, папа, с Юлианой всё хорошо, а мне нужно переодеться и ехать на работу.       Катя скрывается в своей комнате, но мама тут же заходит следом.       — Катенька, а где этот твой паричок?       — Да он мне надоел, мама, — объясняет она, торопливо снимая платье.       — И правильно, — одобряет дочь Елена Александровна. — Со своими-то волосиками всегда лучше. Катенька, я чего зашла-то… Нам твой Жданов звонил. Интересовался, можно ли с тобой поговорить, мол, что-то срочное. Я сказала, что ты ночевала у Юлианы. Катя, он так вопил! «То есть как это не ночевала дома?! Ну, знаете, Елена Санна, вы свою дочь совсем упустили!» И как тебе это нравится? Посмотрите-ка на него, выискался петух гамбургский, учить он меня будет, как мне дочь воспитывать!       — Мамочка, а меня уже не надо воспитывать, — рассеянно бормочет Катя, выискивая в шкафу что-нибудь из купленных в Мюнхене вещей. — И как, ты его, конечно, поставила на место?       — Да уж не сомневайся, доченька! Сказала, чтобы вообще этот номер телефона забыл и что теперь ты его руководитель, а не наоборот.       — Правильно, мама.       Она выбирает свободную белую рубашку и юбку-карандаш переливающегося серого оттенка. Рубашку завязывает внизу узлом, быстро красится (немного туши, чуть-чуть румян и капля блеска на губах) и просит маму:       — Можешь быстренько расплести мне косички? Хочу собрать это всё в небрежный пучок.       Мама с заданием управляется ловко и стремительно, и пять минут спустя Катя уже надевает бежевые лодочки.       — Всё, я побежала! Мы сегодня подписываем важный контракт, опаздывать нельзя.       Она действительно спешит, на бегу думая о том, что Андрей наверняка уже позвонил Юлиане и выяснил, что она у неё не ночевала. Надежда только на то, что Виноградова сориентировалась и мастерски соврала. Из этих мыслей её вырывает громкий гудок автомобиля. Катя не верит своим глазам, когда из вставшего напротив неё в переулке внедорожника показывается воропаевская голова. Чёртов Чеширский кот.       — Это уже наша традиция, — довольно констатирует он. — Садитесь, подвезу. Негоже президенту компании толкаться в час-пик в троллейбусе.       Катя, чертыхаясь, смотрит на наручные часы.       — Пробки же.       — Ну так ведь и троллейбус над ними не взлетит, не так ли?       Он выходит из машины и открывает дверцу.       — Садитесь. Вы уже выяснили опытным путём, что я не кусаюсь.       — Вы меня преследуете, — обвиняюще заявляет Катя, стоит ему сесть за руль.       — А может, я просто о вас забочусь?       — Просто так, Александр Юрьевич, у вас ничего не бывает.       — Ну что ж, вы правы. Я хотел с вами кое-что обсудить…       «Сейчас о чём-нибудь попросит. Или попробует навязать какую-нибудь сомнительную сделку».       — Я вас слушаю.       — Давайте договоримся раз и навсегда: об этой странной ночи мы с вами забываем. Как будто её вообще не было. Ни сказанного, ни услышанного.       Это предложение даётся ему непросто. Её внешний вид сбивает с толку; наверное, перед ним та самая незнакомка из Мюнхена, которая в своё время удивила её саму.       — Хорошо, — легко соглашается Катя, тем не менее, мучаясь каким-то неприятным чувством. — Если вам так угодно.       — Мне так угодно.       — Прекрасно, — она мастерски прячет злость, которую сама себе не может объяснить. — Мне тоже.       — Уважаю умных женщин.       — Обязательно нашью на пиджак шеврон: «Меня уважает Александр Воропаев».       — Вовсе необязательно сообщать всем столь интимные подробности.       — Не могу себя сдержать, Александр Юрьевич. Хочется кричать об этом на весь мир.       До «Зималетто» они добираются преступно быстро — за пятнадцать минут и два трека “Massive Attack”.       — Спасибо, — бросает Катя и сама открывает дверцу. — Не выходите из машины, никто не должен видеть нас вместе.       Но их всё-таки видят. По-другому в «Зималетто» просто не бывает.