Греби меня горстями, рви гроздьями, обними меня, аминь
Уменьшай меня до размера атома, ливнями проливными туши меня
Лицами слипнуться, слиться бы, превратиться в единицу
//
Кто там топчется в доньях одиночества, Герой или ничтожество одного отчества И, хочется не хочется, мне придётся их в себе принять
— Мария, расскажите-ка мне что-нибудь о вашей начальнице. Что-нибудь интимное. — П-простите? Александр Юрич, сейчас вообще-то семь тридцать утра… Тропинкина зевнула. Он, чертыхаясь, зевнул вслед за ней. — Так, хватит зевать! — рявкнул он и принялся за третью чашку эспрессо. — Соберитесь! Я хочу знать, чем можно порадовать Катерину Валерьевну. Что она любит? Может, мечтает о чём-то? Или только о новом скоросшивателе?.. На том конце раздалось похрапывание. — Тропинкина! — А?! Да! Что она любит? Работать любит! — Исчерпывающе. Ещё? — Любит булочки с молоком — очень редко, когда сильный стресс. «Московские» называются. — Неплохо, но не то. Напрягите извилины. — Ромашки любит. Ей не так много дарили в жизни цветов, и вот ромашки — никогда. Андрей Палыч как-то дарил букет, Коля, потом Миша, ну и партнёры всякие тоже приносят. — Вот это уже лучше. — Больше мне ничего в голову не идёт, простите, — с этими словами Маша снова зевнула. — Пока этого достаточно. Спасибо. Заказ цветов Александр делегировал Игорю и со спокойной душой допил эспрессо. Катя спустилась к завтраку с опозданием, но зато по-деловому одетая, с аккуратным малозаметным макияжем и высокой объёмной причёской. — Засмотрелась на нас в амплуа кроликов? «Господи, ну почему я не умею затыкаться вовремя?..» — Ты знаешь, нет. Спала как убитая. Просто попросила горничную помочь мне с волосами. Мне воду без газа, эспрессо, круассан и йогурт со свежими ягодами, пожалуйста, — сказала Катя подошедшему официанту. — Какие барские замашки, — хмыкнул Воропаев. — Скорее, необходимость. У меня очень тонкие волосы, которые самой не уложить. Похоже, отныне он и для секса больше не годился — иначе зачем сообщать такие подробности? Он же не Милко, чтобы обсуждать с ним укладки. Ему захотелось отменить затею с ромашками — уж очень не радовала перспектива выглядеть в глазах Пушкарёвой жалким идиотом. Хватило в своё время ситуации с казино. Нет, он будет не он, если не добьётся своего. Добьётся, обязательно. Поставит галочку и уйдёт в закат. За столом и в машине они хранили молчание. А на форуме было не до того, чтобы кривить лица — нужно было держать марку перед полезными людьми. И у них получалось: Воропаев представлял Катю крупным воротилам, пел ей дифирамбы, рассказывал об успехах «Зималетто» под её чутким руководством, а она смущённо кивала и только затем брала слово, начиная с максимально выгодных позиций. Холёные мужчины в костюмах от Brioni посматривали на неё с интересом, но неизбежно натыкались на непроницаемую физиономию Воропаева, который то устраивал руку у неё на спине, то аккуратно брал Катю под локоток, и всё понимали. С благонравным видом восхищались молодым и толковым топ-менеджером и отползали, иногда оставляя визитки и даже назначая встречи. В первый же день им удалось договориться о возможном сотрудничестве с крупным производителем бижутерии и поставщиком оборудования из Франции. — Неплохой улов, — довольно заметил Александр, когда они коротали перерыв перед выступлением президента. — Ну да, — вяло согласилась Катя, которую даже самые современные пластыри не спасали от боли в ногах. — Может, я поеду в номер? С президентом нам вряд ли придётся знакомиться. — А вдруг? — подмигнул ей Воропаев. — И вообще, я тебя сюда привёл, чтобы не умереть со скуки. Так что услуга за услугу — твоё общество в обмен на мои связи. — Уверен, что обмен равноценный? Твои связи стоят намного больше, чем я. — Катенька, ну что ж у тебя такая низкая самооценка? — Может, потому что один рыжий мизантроп никогда не держал в себе комментарии насчёт моей внешности? — Александр Юрьевич, — это подплыла практикантка Людмила, — вас требует господин министр — говорит, завязалась неформальная беседа с делегацией из Германии, и вас очень не хватает, надо блеснуть знаниями о немецком футболе. — Иду. Воропаев поднялся с мягкой скамьи и направился было по направлению к своим, но Людмила остановила его мягким движением и по-хозяйски поправила немного съехавший галстук. — Вот. Это чтобы Родину не опозорить. Катя, наблюдая за этой картиной, мысленно усмехнулась. В том, что Александр спит со всеми работающими на него девушками, она не сомневалась. Он удалился, а Людмила заняла его место рядом с Катей. — Такой мужчина! — мечтательно вздохнула она. — И не женат. Я решила попытать счастья. — Желаю удачи, — кисло ответила Катя и отошла к большому окну с видом на воду. Позвонила Зорькину, чтобы отвлечься и переключиться на что-то комфортное и родное. Резко потянуло в Москву, подальше от всех этих господ и особенно от Воропаева. — Чего-то ты хандришь, Пушкарёва. А твой Жданов, между прочим, тоже на всех волком смотрит. По тебе тоскует, что ли? — Нет. Скорее, злится на меня. — За что ещё?.. — Думает, что я живу в одном номере с Воропаевым. — А на самом деле это, надеюсь, не так? Секундной заминки хватило, чтобы Коля всё понял. — Пушкарёва, у меня просто слов нет. — Да мы спим в разных комнатах, и ничего страшного не происходит. — Ничего страшного не происходит?! Катька, если ты умудряешься заснуть, когда за стеной этот псих с замашками Сталина — значит, происходит что-то страшное. Причём с твоей головой! Ты как хочешь, а я нажалуюсь Виноградовой. — Стоять! — очень по-воропаевски гаркнула Катя. — Это моя жизнь, Коля. И её не надо ни обсуждать за моей спиной, ни пытаться изменить против моей воли. — Конечно, Кать, это твоя жизнь. Только ты без помощи других людей её жить совсем не умеешь. — Кто бы говорил. — Извини, мне работать надо. Звонит очень важный министр. — Коль, очень важные министры все здесь, перед моими глазами, и могу тебя заверить, что ни один из них не звонит Николаю Зорькину. — Отстань, Пушкарёва, — пробурчал лучший друг и бросил трубку. Катя вздохнула и убрала мобильный в сумочку. Коля, конечно, имел право на такую реакцию. К новости о его ночёвке в номере Клочковой она отнеслась бы точно так же. «Может, уехать в Москву?» Она снова достала телефон из сумки и набрала Андрея. — Да, Катя. Голос чужой и холодный. — Скажи, у нас… У нас ещё есть шанс? — Шанс на что? На выход из кризиса? Думаю, да. Всё будет хорошо. — Не издевайся, пожалуйста. — Чего ты хочешь? — Я не знаю. Я не представляю жизни без тебя. — Наверное, тебя Сашка оставил на пару часов, и ты позвонила со скуки? Ты не переживай, Катюш. Я думаю, жизнь без меня ты представляешь прекрасно. Тогда в его машине ты точно её великолепно и ясно видела. — Почему ты вообще не борешься, почему просто меня отпускаешь?.. Я тебя не узнаю… Это не ты… — Ну разумеется, это я. Ты просто не знаешь, какой я, когда мне нет до тебя никакого дела. Созвонимся завтра?.. Боль была осязаемой, физической, расползающейся от солнечного сплетения вниз, к животу. Катя выбежала из выставочного центра, почти ничего не видя из-за слёз, и рванулась было в сторону залива, но периметр территории «Ленэкспо» был полностью оцеплен Федеральной службой охраны — и на вход, и на выход. — Туда нельзя, девушка. А куда можно?.. Что делать с этой новой собой? Впервые с февральского совета директоров она отважилась быть с Андреем настоящей, просто сказать всё как есть, но это не принесло ей ничего, кроме разочарования. Она потерянно побрела к ближайшей скамейке. Привела себя в порядок, освежила макияж и твёрдой походкой пошла обратно, забыв про боль от мозолей. Президента и других спикеров она не слушала — просто сидела в зале рядом с Александром с маской неискренней заинтересованности, застывшей на лице. Очнулась только тогда, когда в очередную паузу он шепнул ей на ухо: — Давай сбежим. Он решительно взял её за руку и повёл к выходу. — А как же какая-то там вечеринка?.. Ты говорил, что вечером надо там быть… — на бегу пролепетала Катя. — Да наплевать. Я подаю в отставку. — Подожди, я не могу так быстро! Стопы, по ощущениям, кровили. Воропаев подхватил её на руки и быстро понёс к служебному автомобилю. Катя ничего не понимала и ничего не спрашивала. Что на него нашло?.. Опомнилась она уже в машине. — Что происходит? — Да ничего не происходит, — ответил он как-то нервно, играя желваками. — Просто посмотрел на тебя, прислушался к себе и понял, что нам там не место. — Ты всегда принимаешь судьбоносные решения вот так быстро? — Нет. Это впервые. Понял, что вся моя министерская карьера — продолжение противостояния с отцом. А мне на него давно наплевать. Он умер, а я вырос. И больше ничего не должен ему доказывать. Он чувствовал себя обновлённым, сбросившим прежнюю кожу — или хотя бы её часть. И хотел разделить этот момент именно с Катей. Жизнь — странная штука. …Они входят в свой люкс и утопают в аромате полевых цветов. — Это что такое?.. — изумляется Катя, доковыляв до гостиной. Повсюду вазы с огромными букетами ромашек. Она принимается их считать. Семь штук. — Очевидно, мой способ принести извинения. — Спасибо… По-моему, я вчера перегнула палку… — Безусловно. Но мне это пошло на пользу. Она поднимает бровь. — То есть ты всё-таки поддаёшься воспитанию? — Не зарывайся. Катя подходит к нему и целует. Несмело, нежно, но настойчиво. Потом отрывается от него и признаётся очень серьёзно: — Я знаю, что до сих пор не отпустила прошлое, но сейчас хочу быть с тобой. — И неужели у тебя голова не взрывается от самой этой идеи? — ухмыляется Воропаев, поглаживая её щёку большим пальцем. — Саш, ты меня не отговоришь. Она снова его целует, обвивает руками и ногами и притягивает к себе — ближе, ближе, ещё ближе. Была ли она вот такой с кем-то кроме него? Он почему-то уверен, что нет. Осторожно несёт её в спальню (там их тоже встречают ромашки — Игорь, как всегда, перевыполнил план), опускает на огромную кровать и понимает, что нервничает так, как ещё никогда не нервничал. Медленно освобождает её от одежды, успевая раздеваться сам. В мозгу проносится комментарий одной из бывших любовниц: «Ну ты и тощак». Ну и что? Катя и так догадывается, что он не Геркулес. Он снимает с неё юбку и видит красивое кружевное бельё. Разочарованно хмурится. — То есть вот так, да? Перевоплотилась аж до самого белья? А я так надеялся на трофейные панталоны. Собирался украсть их как сувенир, как железобетонное доказательство того, что был с Пушкарёвой, если вдруг однажды сам себе не поверю. Катя могла бы обидеться, но не хочет. Понимает, чувствует, что он волнуется, что для него это не просто секс. Может быть, впервые в его жизни это не просто секс. И легонько пинает его в живот истерзанной стопой. Он ловит её и покрывает поцелуями. — Слушай, раз такое дело, окажу им честь. Он толкает её на подушки и зависает над ней с плотоядным видом. Опускается ниже, цепляется за резинку трусов зубами и умудряется снять их таким образом. Катя закатывает глаза. — Какой киношный приём. — Давай поскромнее с критикой. А то ты так этого ждала, а я вот разволнуюсь, и ничего не получится. — И вовсе я этого не ждала, — врёт она, зная, что он всё считает правильно. — Так, необязательное дополнение к форуму. Укус в подвздошную косточку. Она запускает пальцы в тёмно-рыжую шевелюру и произносит подчёркнуто академическим тоном, не давая ни одной реакции на его действия прорваться в голос: — Вот ты боишься, что ничего не сработает. А я от девчонок в универе слышала, что у женщин случаются свои казусы. Они иногда так зажимаются, что мужчина не может выйти. Он смеётся, устроившись головой на её животе. — Какая глупость. — Мне тоже так кажется. А вообще хорошая была бы месть, — хихикает Катя. — Взять и просто тебя поглотить, привязать к себе. Хорошая была бы плата за экстрим — секс с Пушкарёвой! — Ты ведь никогда не заткнёшься, да? — Не-а. Если только ты меня не поцелуешь. Только чур, нежно. Пока он ползёт к ней, Катя думает счастливую мысль: «Как же хорошо, что реальность так отличается от банальной придуманной галиматьи. Как хорошо, что мы смеёмся». — Я много лет ни с кем не целовался, — шепчет он, отстранившись от неё на мгновение. — Теперь не могу насытиться. — И брекеты не мешают? — Не мешают. Наоборот, забавно и щекотно. — То есть тебе со мной всё смешно, да? Даже это? Вместо ответа он целует её с такой жадностью, что обоим наконец-то становится не до смеха. Он и правда не может насытиться — слишком ему красиво и тепло, когда она в его руках, когда не язвит, а смотрит так ласково и искушающе, пока глаза её не начинают темнеть, умоляя и приказывая одновременно. — Хватит медлить, а то решу, что ты садист, — хрипит она. — Всё есть яд и всё есть лекарство. Иногда и пытка бывает нелишней, — отвечает он с самым лукавым видом. — Так и будешь умничать? Он переворачивается на спину и тянет её на себя. — Разрешаю тебе задавать ритм. — Разрешает он, — фыркает она. — Просто ленишься, да?.. И наконец-то замолкает — но не совсем. Он наслаждается каждым звуком, который она издаёт, и прикусывает губу, чтобы не вторгнуться в эту совершенную симфонию. Они катаются по безразмерной кровати, и непонятно, борьба ли это, секс или всё вместе. Ему хочется стать маленьким, незначительным, соединиться с ней в единую сущность и пропасть в полном отсутствии мыслей. Это так прекрасно, что почти не страшно. Почти не тревожно. Почти… Под утро они лежат рядом, но не в обнимку, и слушают дождь. В окно рвётся резкий, щекочущий ноздри аромат сырого, чисто-начисто вымытого города и озона. — Есть ли что-то вкуснее этого запаха?.. — спрашивает разомлевшая Катя и потягивается. «Запах женщины, которая сводит с ума». — Саш. — Да? — Можно тебя обнять? — Зачем? — Потому что хочется. Просто так. Без всякой цели. Он качает головой и свешивает ноги с кровати. Закутывается в лежащий на полу плед и садится на широкий подоконник у раскрытого окна. Курит, несмотря на запреты отеля. Плевать. Потом заплатит штраф. За опьянение приходится расплачиваться тяжёлым похмельем. Он смотрит на безмолвную улицу Марата и отравляет дымом звенящий от чистоты воздух. Кто этот человек, что сидит сейчас на подоконнике и не боится упасть? Упасть на асфальт — перспектива в данный момент намного более привлекательная, чем обернуться и встретиться взглядом с Катей. Увидеть кровать со скомканной к чертям жемчужной простынёю — место преступления. Место перерождения. Место предательства самого себя. А может, наоборот?.. Может, он как раз перестал предавать самого себя, когда просто сдался течению и окончательно потерялся в противоречивых эмоциях, которые кто-то невидимый выкрутил до предела, до такого максимума, о каком он раньше только слышал? Он хотел добиться своего и уйти в закат. А что, если у неё были такие же планы?.. Что, если сейчас она с облегчением представляет возвращение в Москву и прощание с ним в «Шереметьево»? Неужели этот дрожащий, страшащийся будущего идиот — это тоже он? Она уйдёт, и как ему быть? Как спрятаться от этой правды? Он что, правда в неё влюблён?.. Это, значит, вот так ощущается? Вот он, самый страшный момент в жизни. Он не зря бегал от него так долго и так старательно — всё-таки он довольно умён. Был. Он бросает окурок в одну из ваз с ромашками и стремительно одевается. — Ты куда? — испуганно интересуется она. Он уходит, не сказав ни слова.