Vinegar & salt

      Оставшись одна, Катя первым делом идёт в душ. Как будто вода может смыть с её биографии неоспоримый факт: она провела ночь с Александром Воропаевым. Стоит под лейкой, а в голове — ни одной мысли. Тишина. Потом аккуратно и методично застилает кровать, вылавливает из вазы с ромашками окурок и выбрасывает его в ведро. Своё нижнее бельё, лежащее на полу неаккуратной кучкой, отправляет вслед за окурком. Надевает новое, попроще. Одевается, обходит роскошный номер, проверяя, не забыла ли чего, и уходит вместе с чемоданом. Поднимает его над лестницей легко, не замечая тяжести, позабыв о сбитых ногах. Прощается с сонным портье и решительным шагом направляется к Московскому вокзалу, до которого отсюда десять минут пешком — только дойти до Невского и повернуть направо, к площади Восстания. Каблучки стучат по асфальту, стучит чемодан на колёсиках. Стучит пульс в ушах, стучит в висках первая осознанная мысль этого утра: «Ушёл. Ушёл. Бросил. Трус». Он на неё даже не взглянул — наверное, ему противно и стыдно. Хорошо бы никогда с ним больше не встретиться, не прочесть в и без того наглых глазах брезгливое удовлетворение: «Я с тобой переспал. Я до тебя снизошёл. Наплёл про небезразличие, а потом сбежал, только чтобы тебя не видеть». Ещё один в её коллекции подлецов. Недавно они с мамой смотрели по телевизору фильм «Три полуграции». В нём героиня Татьяны Васильевой ёмко сказала: «Все мужчины мерзавцы, но других на эту планету не завезли». Не может же она быть права?.. Есть же Коля. Хотя кто его знает, этого Колю?.. Это он друг хороший, самый лучший её друг. А в делах любовных и он наверняка тот ещё фрукт. Верить никому нельзя. Нельзя, но так хочется…       «Замри! — сдавленно попросил он, и она послушно застыла. Они сидели, не разрывая контакта, а он крепко держал её в своих руках и смотрел на неё снизу вверх. — Ты такая красивая сейчас». Катя даже головой встряхивает, чтобы прогнать воспоминание, и ускоряет шаг. Он в этот момент был таким настоящим, что она не сомневалась в нём ни на секунду. Ну и что? Чего только не скажешь в предоргазменном состоянии. Не он первый. Но он точно последний. Больше никаких мужчин. Она усмехается, расплачиваясь с кассиршей за билет на ближайший поезд до Москвы. Сколько таких же, как она, идиоток уже провозглашали этот гордый лозунг? И сколько из них затем попадали в лапы таких же подонков? Но она же уникальный зверёк в единственном экземпляре. Живучий и упрямый. Она Катя Пушкарёва. И ей под силу переломить себя и принять простой факт: нет рядом с ней места для представителя сильного пола. Да и сильного пола никакого нет. Есть иллюзия, поддерживаемая женщинами. Женщинами, которые на своих плечах держат чужие компании и спасают чужие рестораны, чтобы в нужный час пришли мужчины и сняли пенки. «Мармеладофф»! Фамилия «Скотинин» в качестве названия подошла бы гораздо больше.       В вокзальном бистро играет песня Земфиры. «Дурной мальчишка ушёл, такая фишка, нелепый мальчишка». Катя смеётся и торопится попасть на перрон — поезд отбывает через двадцать минут. Нет, это она, если им доведётся наткнуться друг на друга на какой-нибудь дурацкой светской вечеринке, взглянет на него свысока. Это она вспомнит, как он спешил поскорее выбежать из номера и даже не отважился пересечься с ней взглядом. А он пусть снова сделает вид, будто её и нет вовсе. Обычные дела, как пела Валерия. «Невский экспресс» набирает ход, покачивается, убаюкивает. Катя задрёмывает в своём купе, лёжа головой на столике. Через четыре с половиной часа она уже будет в Москве — почти не опоздает к началу рабочего дня.       …Андрей при виде неё побледнел.       — Какая бурная реакция, — заметила Катя, с отвращением улавливая в собственном голосе воропаевские нотки. — Вы не волнуйтесь, Андрей Палыч. Я вернусь в это кресло очень ненадолго и с радостью отдам его вам.       Он перемахнул через стол и оказался рядом с ней.       — Что-то случилось?       — Ничего не случилось. Я привезла с собой визитки Аверина — помните его, у него успешный бренд бижутерии? — и ещё поставщика оборудования из Франции. Неплохая конкуренция для Полянского — может, удастся выбить у него дополнительные скидки, потому что французы готовы поставить пробную партию по очень приятной цене. С обоими договорились встретиться в Москве в ближайшее время. Думаю, на эти встречи нам нужно будет поехать вместе, чтобы они понимали, что им предстоит работать с вами, а не со мной. На большее меня не хватило. Мероприятие утомительное, а по-настоящему интересных для нас людей там не так много.       — Кать, Кать… — Андрей взял её за плечи и легонько встряхнул. — Что-то всё-таки случилось. Он тебя обидел, да?.. А тут ещё я со своей ревностью… Я знаю, что по телефону был слишком жестоким… Прости… — он понурился.       Катя резким движением плеч скинула его ладони и отошла на шаг назад.       — Меня не так легко обидеть. Вашими, между прочим, стараниями. А что до нашего телефонного разговора — по-моему, вы были не жестоки, а честны. В кои веки. И я вам за это благодарна. Не торопитесь освобождать этот кабинет, я ещё зайду к господину Зорькину.       У господина Зорькина она первым делом рухнула на диван и заплакала. Коля вскочил, поскорее закрыл дверь и сел рядом. Сгрёб её в охапку и, поглаживая по содрогающейся спине, осторожно спросил:       — Один на двоих номер до добра не довёл, да?..       Она всхлипнула и свирепо размазала слёзы по лицу.       — Утром он мне ни слова не сказал. Ни слова. Просто взял и ушёл.       — Эх, Пушкарёва-Пушкарёва… — вздохнул Зорькин. — Всё же ясно с этим Воропаевым давно. Как вспомню, как он обращался с Викой, так вздрогну.       — Ты-то чем лучше, рыцарь? — вскинулась Катя и отодвинулась от него подальше. — Думаешь, я не догадываюсь, какими методами ты добился от Клочковой того, о чём мечтал? Наверняка скормил ей враньё про то, как поможешь решить все её проблемы. И как, Коля, решил? Вика жадная, корыстная и непорядочная, но она такой не родилась. Такой её сделали мужчины, которым от неё только одно и нужно. И не тешь себя надеждой, что стоишь на ступень выше его. Вы с ним в одном загончике, два портрета с одной газеты.       С этими словами она вышла из его кабинета, злая на весь мир. В приёмной президента её встретила взволнованная Маша.       — Катюш, прости, я буквально на минуточку отошла и пропустила твоё возвращение!       — Ничего страшного, Маша. Жданов ушёл?       — Да, переехал обратно к Малиновскому. Выглядел расстроенным, кстати. Да и ты что-то тоже не в форме… — обеспокоенно проговорила верная подруга. — Ты почему так рано вернулась? С Воропаевым поссорилась?       — Машуль, ты можешь выполнить одну мою просьбу?       — Конечно, Катюш!       — Не упоминай при мне его имя и фамилию, хорошо?       — Х-хорошо…       — Спасибо. Давай поработаем немножко, что ли? Налей нам кофе и приходи ко мне с моим расписанием.       И всё. Будто ничего и не было.       …Александр ничуть не удивился, когда утром вернулся в номер и не обнаружил Катю.       — И замечательно.       Не раздеваясь, бухнулся на кровать и утонул в запахе её парфюмерной воды: дым и чёрная смородина. Сложный, хара́ктерный аромат. Кто бы мог подумать, что у Пушкарёвой есть вкус…       Она, должно быть, испытала облегчение, когда он ушёл. Хотя ей с ним было хорошо — это он почувствовал. Но «хорошо в постели» не всегда трансформируется в «хорошо вдвоём». Да что там, почти никогда. Максимум, который он когда-либо испытывал к женщине за границами спальни — отсутствие раздражения. И то всего лишь два раза в жизни. Глядя в белоснежный потолок люкса, он понимал, что занимается самообманом. С Катей ему было хорошо. Драйвово, легко, немного нервно. Словно балансировать на краю обрыва. Но ещё лучше он понимал, что в мире не существует не то что вечного — хоть сколько-нибудь долгосрочного. Поэтому остановиться стоило сейчас. Запомнить это приключение, поставить отметку на этой высоте и надеяться, что получится вернуться на неё с какой-нибудь другой женщиной. Только не с Пушкарёвой. Воропаев и Пушкарёва… Это даже звучит комично. И не может иметь никакого отношения к реальности. Он провалился в сон с этой мыслью, а проснулся от звонка министра.       — Воропаев, это что за демарш?! Через час чтобы был в «Ленэкспо»! Ты, может, забыл, что через неделю тебе лететь в Лондон?! Так я напоминаю! А заодно и о том, что на твоём месте будут рады оказаться как минимум трое моих подчинённых!       Так его жизнь вернулась на прежние рельсы. Бунт был подавлен.       «Всё правильно, сын».       …Андрей отложил её заявление. Выдохнул, снял очки и поднял на неё глаза.       — Это твоё окончательное решение?       — Да, — непреклонным тоном ответила Катя. — Я отдала этой компании всё, что могла. Исправила все свои ошибки. Больше я вам ничего не должна.       — Неужели… — Андрей нехотя нацепил очки и пригляделся к ней повнимательнее. — Неужели ты просто отдавала долг? И всё? Больше для тебя это место ничего не значит? А как же… Как же… Все?.. Женсовет, твой Зорькин? Я, наконец?       — Андрей… Я всем вам благодарна, правда. И всех вас… люблю… — она запнулась и прикусила губу. — Я не хочу, чтобы ты неправильно истолковал эти слова…       — Всё в порядке. Мы с тобой всё проговорили и приняли.       — Тогда отпусти меня. Пожалуйста.       — Помнишь, как ты мастерски уговорила Милко остаться? Он слетал в отпуск и вернулся совсем другим. Отдохнувшим и готовым творить.       — Я не Милко.       — И всё же я хочу попробовать. Твоё заявление пусть полежит в ящике моего стола, а ты отдохни, хорошо?.. Август для этого очень подходит.       — Всё-таки ты упрямец, — слабо улыбнулась Катя.       — Может, именно поэтому ты в меня когда-то влюбилась?       — Наверное. Одна из миллиона причин.       Ей захотелось расплакаться, и она поскорее вышла в коридор, напоследок поцеловав Андрея в щёку. Побрела к нейтральной территории — в непонятно чей кабинет, — чтобы забрать сумку и уйти. Может быть, навсегда. А может быть, просто в отпуск.       Воропаев так ни разу и не позвонил. И не написал. Они так ни разу и не встретились. Возможность окатить его ледяным взором так и не представилась. Эффект Зейгарник проявлял себя в полную силу. «Незавершённые действия запоминаются лучше, чем завершённые». Андрей Жданов относился к последним. Александр Воропаев — к первым. Он запомнился. Запомнился так, что на других мужчин Катя не смотрела. Сама себе она объясняла это тем, что больше не хотела иметь с ними ничего общего. А правда заключалась в том, что она влюбилась. И просто ждала, когда это наваждение пройдёт.       — Катя!       Она вздрогнула и обернулась. Кира сверлила её холодным взглядом, спрятав руки в карманы широких брюк.       — Я слышала, вы собираетесь уйти из компании?..       — Да. Как минимум в отпуск. Решение ещё не принято.       — Ну разумеется. Мы в очередной раз должны ожидать решения Катерины Валерьевны, затаив дыхание.       — В этом нет нужды. «Зималетто» твёрдо стоит на ногах и обязательно будет процветать, со мной и без меня. Если это всё, то с вашего позволения я всё-таки дойду до кабинета. Хочется на воздух.       — Подождите, — опять окликнула её Кира. — Я хочу с вами поговорить.       — Что ж, тогда идёмте со мной.       Катя была уверена, что Воропаева захочет обсудить Андрея и статус их отношений, потому что наверняка до сих пор жила надеждой, что сможет снова с ним сойтись. В президентском кабинете они несколько минут молчали, пока Катя наводила порядок на столе, а Кира сидела на стуле для посетителей, скрестив руки на груди.       — Объясните, что вы сделали с моим братом?       Катя даже закашлялась от неожиданности.       — Простите?..       — Прошу вас, не стройте из себя святую невинность. Не знаю, как вы оцениваете мои интеллектуальные способности…       — Очень высоко, — поспешила сказать Катя.       — В таком случае вы способны доверять моему мнению, верно?       — Разумеется.       — После вашей поездки в Петербург Саша очень изменился.       — Уверена, что не имею к этому никакого отношения.       — А вот я уверена в обратном. Вам известно, что на днях он подал в отставку?       — Нет. Мне нет дела до его карьеры.       — Похоже, ему тоже.       — Кризис среднего возраста?       — Если бы… Нет, Катя. Он влюбился.       — Что ж, остаётся посочувствовать несчастной.       — Хватит паясничать! — воскликнула Кира. — Он влюбился в вас.       — Кира Юрьевна, я понимаю, как вам хотелось бы отомстить мне за всё, в чём я перед вами виновата. Поиздеваться, разыграть, выставить дурой перед вашим любезным братом. Понимаю, правда. Но не куплюсь на это даже из сочувствия к вам. Если это всё, о чём вы хотели поговорить, я всё-таки пойду.       — Позвоните ему, я прошу вас, — очень серьёзно и тихо произнесла Воропаева. — Он не сделает первый шаг — слишком большое эго. А я желаю ему счастья. Даже если это счастье возможно только с вами.       — До свидания, Кира Юрьевна.       Катя шла по Москве и предавалась тоске, отмечая признаки грядущей осени: густая, сочная и припылённая зелень деревьев тут и там начинала желтеть, а воздух после заката становился по-настоящему прохладным. Насколько она озябла, Катя поняла уже на Бульварном кольце. Лёгкое платье для августовского вечера не годилось совсем. Она чертыхнулась и достала из сумки мобильный. Медленно, делая паузу после каждого нажатия очередной клавиши, набрала номер, который успела выучить.       — Алло.       Сердце её от звука этого голоса пропустило несколько ударов.       — Я недалеко от Волхонки. У тебя дома есть горячая вода? У меня её отключили, — соврала Катя.       Пауза.       — В ГУМе можно замечательно помыться.       — То есть я по твоей милости потратилась на диван, а теперь ещё должна платить за такую простую человеческую радость, как горячий душ?       — Не взывай к моей совести, у меня её нет.       Она молчала и ждала продолжения.       — Шестой дом, пятый этаж. Подъезд единственный, так что не заблудишься.       — Значит, совесть всё-таки есть?       — Это не совесть, а желание.       …При виде него разум услужливо замолкает. Все зароки, данные себе, забываются. Катя снимает босоножки и надеется, что полумрак прихожей скроет предательский румянец.       — Неужто так замёрзла, что раскраснелась?       Не скроет.       — Да. Там уже настоящая осень.       — Мой уличный термометр показывает плюс тринадцать.       — Да какая разница, что там показывает твой уличный термометр!       Катя, послав к чёрту весь мир, льнёт к нему и несмело целует. Сначала он будто не реагирует, даже не обнимает в ответ, и она бьёт его в грудь кулачком — не больно, но ощутимо.       — Я сейчас уйду. Как ты тогда. Мерзавец! — на последнем слоге голос взлетает вверх, потому что он приникает губами к шее и прижимает к себе.       — В душ или в спальню?.. — вкрадчиво интересуется Саша и жадно её целует. — Ты что, сняла брекеты?..       — Сегодня. Самый счастливый день моей жизни.       — Только поэтому?       — Разумеется. АЙ! Кусаться-то зачем?       — Скажи ещё, что тебе не нравится.       — Нравится, — выдыхает Катя и содрогается от запредельно ярких ощущений. Чувствует его бешеный пульс и пугается своего, сбивчивого и скачущего. — Почему ты тогда ушёл?! Зачем бросил меня вот так?..       — Чтобы ты сегодня пришла, — он уже несёт её в спальню. А может, в душ — ей всё равно.       — Это не ответ, — вяло спорит она.       И всхлипывает, когда он снова её целует, опустив на большую кровать. Снимает с неё очки, и комната вокруг расплывается.       — Ты сейчас опять… мной… воспользуешься… и бросишь…       — Нет, — твёрдо, уверенно.       Наверняка опять врёт, но на обоих уже почти не осталось одежды. Он повсюду, сразу везде, он всё помнит — сволочь, — помнит, где и как прикоснуться, чтобы у неё потемнело в глазах.       — Ты скучала, — довольно заявляет Саша, ничем не выдавая океан эмоций, бушующий внутри.       — А ты?..       Вопрос этот переходит в стон, и она двигается ему навстречу.       — Я… сходил… с ума… И похоже… сегодня… сбрендил…       — Надеюсь, окончательно?       — Кажется, да. Помолчи, а?..       — Совсем замолчать?       — Нет. Хочу тебя слышать.       — Только сегодня?       — У тебя сегодня вечер глупых вопросов?       Катя останавливается, отстраняется и смотрит в тёмные озёра его глаз.       — Постарайся не причинить мне боль. Пожалуйста.       Он кивает и вдруг просит:       — Обними меня.       — Правда можно?..       — Нужно.       Она обнимает его до боли в мышцах, нежно зацеловывает плечи, на которых обнаруживает трогательные веснушки. Считает их, пока он не возобновляет движение. Так начинается их новая жизнь. С семнадцатой веснушки.