Пробка на Садовом двигалась крайне медленно: высотка на Кудринской за последние полчаса едва ли стала ближе, а до начала премьеры, меж тем, оставалось сорок минут. Сорок минут, с нажимом повторил про себя Саша, вопреки атеизму обращаясь к высшим силам. Сорок минут он ещё выдержит, но не больше. Очень нужно в них уложиться. Длинные тонкие пальчики с безупречным нюдовым маникюром порхали над кнопками аудиосистемы, и по его несчастным ушам, оснащённым неплохим вкусом, ездила то одна, то другая надоевшая за год попсовая песня.
— Ой, моя любимая! — пропищала Людочка и прибавила громкость. — Помнишь, я тебе клип показывала? Такой романтичный…
— Помню. Я всё прикидывал, где заканчиваются ноги коротышки, когда они лежат на соседних подушках. Пришёл к удручающему выводу, что где-то на уровне её коленей.
— Да ну тебя! Вечно ты всё портишь своим цинизмом. Они там так красиво вместе что-то пекли. А ты даже на один-единственный кулинарный мастер-класс со мной не сходил!
— Готовить — удел женщины, дорогая.
В это обращение он никогда и ни с кем не вкладывал романтический смысл, исключительно буквальный: московские кисы — аттракцион недешёвый, как для кошелька, так и для нервной системы. Была в его жизни лишь одна женщина, которой никогда не доставались банальные ярлыки «дорогой» и «милой». Для неё легко придумывались куда более изобретательные характеристики… Пока всё не закончилось, и эти характеристики не схлопнулись в одну-единственную. «Бывшая».
— Нравится мне, когда ты голая по квартире ходишь и несомненно заводишь! — лихо подпела Людочка следующему хиту и кокетливо осведомилась: — Тебе же нравится, Саш?
— Мне вообще до фонаря.
Он всегда был убийственно честен в отношениях с женщинами, предоставлял возможность трезво оценить, нужен им такой правдоруб или нет. Трезво, разумеется, никто не оценивал. Кроме Бывшей — экономиста и любительницы таблиц с графами «Возможности» и «Риски». Содержимое второй однажды перевесило, и напрасно он повторял, что риски — это хорошо, в них весь драйв и перец…
— Ты меня не любишь, — грустно заключила Людочка, и рот-вишенка некрасиво поник. — Совсем.
— Я тебе в любви никогда не признавался и не собирался, — жёстко ответил Саша.
Уровень раздражения давно добрался до бровей и не позволял вскинуть эти самые брови в фирменной издевательской манере. Сил хватало только на постную мину, выражающую стерильную пустоту — полное отсутствие каких-либо чувств к созданию на пассажирском сиденье. То ли дело Бывшая. Та выкручивала ему и душу, и лицо, и все внутренности, и, что греха таить, яй…
— По-моему, нам пора расстаться, — прервала его размышления Людочка.
— Давай. Тебя здесь высадить? Хоть в пробке стоять не будешь.
— Ну и козёл же ты.
— Поздравляю с запоздалым прозрением.
— Ты целый год кровь у меня пил, сволочь! Год!
— Хочешь, включу тебя в список почётных доноров Воропаева?
— Урод…
— Здесь ты явно грешишь против истины.
— Сколько же в тебе самолюбования.
— На него в своё время и клюнула. Скажешь, нет? Так, всё, — не выдержал Саша. — Выходи из машины. Я устал, сегодня понедельник, и мне, в отличие от тебя, ещё пилить на эту тусовку.
— Нет, ты реально выкинешь меня сейчас в этот мороз?
— Надо было дотерпеть с расставанием до «Октября», дорогая. А теперь уж не обессудь. Видишь, во-о-он там кофейня? Там ты прекрасно сможешь согреться и заказать такси. Всё. Больше не задерживаю.
— Я просто зря потратила целый год…
— Так не трать более ни минуты. Время — ресурс невосполнимый.
Она фыркнула, театрально взмахнула белокурой гривой и всё-таки вышла из внедорожника, напоследок со всей дури хлопнув дверцей.
— Предсказуемо до тошноты, — с улыбкой подытожил Воропаев.
Улыбался он в последние годы редко, в основном когда очередная «дорогая» признавала поражение и уходила в закат. Наверное, ради этих моментов кратковременного блаженства он и обзаводился девушками — чтобы с удовольствием переключаться с группы «Градусы» на «Наше радио». Пробка неожиданно рассосалась, словно возникла именно для того, чтобы у Людочки случилось просветление. Саша выжал максимум, допустимый при высокой плотности движения, и понял, что всё-таки доберётся до «Октября» вовремя.
В фойе кинотеатра его сразу же проглотила суета, всегда сопровождающая светские мероприятия. Он перебросился ничего не значащими фразами с несколькими знакомыми и проскользнул в зрительный зал, избежав попадания в объектив светских хроникёров. Занимать своё место не торопился — сидячая работа в сочетании с московским трафиком наносила ощутимый урон позвоночнику, и при любой возможности ему хотелось выпрямиться и пройтись, чем он занялся. Курсируя между сценой и первым рядом бархатных сидений, Воропаев копался в мобильном и не обращал никакого внимания на белый шум праздных разговоров — до тех пор, пока мозг в обход хозяина не вычленил из этого шума знакомый голос. Саша застыл.
— Юлиана, отдыхай со спокойной душой и ни о чём не беспокойся. У нас всё под контролем. Разумеется. Да, мы сейчас на премьере. За рутинные задачи отвечает Эля, а я отдыхаю. Да, как ты и велела. Хорошо. Конечно, я всё передам Славе. Да, непременно. Всё, неугомонная! Отключаюсь, пока ты не придумала ещё десяток-другой задач. Пока.
Он торопливо повернулся спиной к рядам кресел, чтобы она его не узнала, и прошествовал к своему месту. С четвёртого ряда прекрасно просматривался первый, в середине которого сидела Бывшая. Воропаев всей душой — или что там у него вместо неё — надеялся, что она не будет крутить головой по сторонам. Или она уже его засекла? Ещё бы, он же расхаживал прямо перед её носом… А если засекла, почему ничего не сказала? Неужели он для неё совсем ничего не значит? Саша взбесился, сам себе напомнив Людочку. Проклятая спина, которую он обречён был наблюдать в ближайшие несколько часов, сбивала с толку и превращала его в жалкого юнца. Вдруг вспомнилось в деталях и красках, как выглядит эта спина, выгибаясь; как ощущается в руках, горячая и скользкая от выступившего пота; как нецензурно хорошо прижимать её к своей груди и вгрызаться в плечо, проходясь языком по нескольким крупным родинкам…
— Воропаев, ты? — грянуло над самым ухом. Соседнее кресло потяжелело — справа от Саши уселся Синицкий и протянул ему широкую ладонь. — Какими судьбами?
— Приглашён как представитель компании, у которой в этом фильме продакт плейсмент, — Воропаев пожал его руку, не отрывая взгляда от Бывшей.
— Ой, ну скромняга! «Представитель»! Насколько помню, ты там в топ-менеджерах.
— С памятью у тебя пока всё в порядке. Сам-то как здесь оказался?
— Приятельствую с одним из продюсеров. Слушай, я видел несколько фрагментов, которые публике не показывали — ну, угарище будет! Не хуже первой части!
— Угу, не сомневаюсь.
Всё, что дальше говорил Синица, Саша почти не слушал. Пока зал постепенно заполнялся, Бывшая несколько раз вставала с места, общалась с участниками знаменитого квартета, хихикала и поправляла тщательно уложенное каре — заигрывала, ему ли не знать. Потом создатели фильма вышли на сцену, чтобы рассказать о своём творении и пошутить несколько довольно предсказуемых шуток, и вскоре наконец-то начался показ. Не то чтобы Воропаев так уж рвался посмотреть картину — просто хотелось остаться в темноте и не видеть Бывшую. Отвлечься от собственной истории, переключиться на чужие, досидеть до финала и унизительно сбежать, дабы не ляпнуть какую-нибудь глупость. «Вернись, я всё прощу». «Я знаю, что мне не за что тебя прощать, это я идиот». «Говорила, что без меня не можешь, а сама, как я вижу, могла?» «У тебя кто-нибудь есть?» «С кем бы я ни спал, я думаю только о тебе». «Помнишь Питер и ромашки?» «Выходи за меня».
«Яна — это, наверное, единственное, чего я по-настоящему хотел. Испугался… Таких сильных эмоций никогда не испытывал. И не только положительных. Нет, когда счастье, то это такое счастье, что невозможно пережить. Но я ведь и ссорился с ней. Мы же реально дрались, меня аж прям трясло всего. А потом секс. Я ведь считал, что это такая придумка для кино: герои поссорились, а потом секс. А оказывается, так бывает. И это, конечно, невероятно…»
И красивейшая музыка «Несчастного случая», приправленная видами ночной Москвы, чтобы окончательно добить. Саша одеревенело вжался в спинку кресла, чувствуя себя беззащитным, обнажённым, будто кто-то прочёл содержимое его черепной коробки, которое он и от самого себя тщательно прятал. Не то что прочёл — вычерпал ложкой и подал всем на тарелочке. Угарище, значит?..
Разомкни свои объятья, дай немного отдышаться
Мы летали выше неба, а теперь пора снижаться
Наше время истекает и сжимается пространство
Ни один из нас ни разу не посмел сказать: «Останься»
Окончание показа он не запомнил: сколько минут не стихали аплодисменты, о чём вещали вернувшиеся на сцену авторы, как он очутился в фойе одним из первых — ни на один из этих вопросов Воропаев не смог бы ответить. Торопливо забрал пальто в гардеробной и выбежал в декабрьскую ночь. У Саши в фильме получилось вернуть оставившую его женщину; получится ли у него? Он знал, что нет — Бывшая была натурой жёсткой и принципиальной. Попробовать, однако, стоило — бездействия он себе не простит. Только не сегодня, когда внутри вот такой кавардак, почти паника… Или, наоборот, лучше предпринять эту попытку сейчас, покуда он способен на искренность?
Судьба решила всё за него: пока он курил и мучился возле своего внедорожника, из «Октября» вышла она, и не одна, а в компании Ростислава Хаита. Новый мужик? Воропаев наблюдал за тем, как они мило беседуют и смеются. Казалось, знаменитый лысый бабник что-то ей предложил; она отказалась, поцеловала его в щёку и не торопясь пошла к Бульварному кольцу. Сейчас или никогда… Саша сорвался с места, на ходу умудрившись с приличного расстояния бросить окурок точно в урну. К удаче?..
— Пушкарёва!
«Надо было назвать её по имени…»
Она обернулась и в тон ему воскликнула:
— Воропаев!..
И как ни в чём не бывало зашагала дальше.
— Постой.
— Я не паровоз.
— Ты упрямая баба, а это гораздо страшнее.
— Шовинизм из вас, Александр Юрич, так и не выветрился. Жаль.
— Да остановись ты, у меня машина возле кинотеатра осталась.
— Ну так возвращайтесь к машине. С ней у вас шансов несоизмеримо больше, говорю как экономист.
— Я думал о тебе каждый день.
— Целых три года?.. Мощно, — покачала головой, изобразила впечатлённую физиономию, смешно выпятив нижнюю губу. Он почти прыснул. — Где же результаты в виде научного труда? Такие упорные думы тянут как минимум на кандидатскую.
— Могу поделиться ими в устной форме. Я свои думы не записываю, дорожу конфиденциальностью.
— Обязательно поделитесь, только с психологом. Они тоже дорожат конфиденциальностью.
— Куда ты идёшь? — поинтересовался Саша, уже наплевав на оставленную машину и перспективу её эвакуации.
— В светлое будущее, не предполагающее вашего присутствия.
— Зачем этот театр с выканьем, Катя?
— Понимаю, Александр Юрич, что вы предпочитаете тыканье, в частности, в лиц женского пола.
— Не помогает, и давно.
— Тем больше причин обратиться к психологу. Или к сексологу? Вам виднее.
Они спустились в переход и вышли на противоположной стороне улицы.
— Мы идём на Арбат?
— Я иду на Арбат. Куда и, главное, зачем идёте вы, не имею ни малейшего понятия.
— У тебя кто-то есть? Хаит, да?
Катя рассмеялась.
— Бедный Ростислав, его репутация бежит впереди него. Он встречается с Юлианой, не со мной.
— Значит, ты свободна?
— А что, из мужского населения в Москве только вы и Хаит?
— Значит, кто-то есть.
— Кто-то всегда есть.
— А я вот сегодня расстался с девушкой.
— Поздравляю несчастную.
— Лучше поздравь меня. Время показало, что мне никто, кроме тебя, не нужен. Я сегодня это окончательно понял, когда слушал монолог Камиля…
— Настоящее искусство — оно такое. Иногда вводит в заблуждение.
— Это не заблуждение. Катя, ты мне нужна.
Она лишь продолжала уверенно и спокойно идти, по всей видимости, к одному из арбатских переулков.
— Так, мне это надоело, — Саша преградил ей путь, схватил за плечи и посмотрел в ореховые глаза. Он не мог разгадать их выражение, но надежды они его точно не лишали — что-то теплилось в их глубине. — Хватит делать вид, что я тебе безразличен. Я тебя знаю. Я знаю, ты бы и говорить со мной не стала, если бы тебе было всё равно.
Катя резким движением сбросила его руки и пошла дальше. С ещё одной порцией колкостей не нашлась — он попал в точку. Вместе они дошли до подъезда простой кирпичной девятиэтажки — значит, теперь она жила здесь. Наверное, не одна… Она набрала нужные цифры на домофоне, старательно закрывая кнопки второй рукой, и скрылась за дверью, не попрощавшись. Он не посмел последовать за ней — догадывался, что на сегодня с неё достаточно. Молчание — знак согласия. Он всё ещё ей небезразличен.
