Глава 17.
Каждый шаг отдавал болезненным импульсом в голову, когда Ксавье заворачивал на улицу, где жил бывший шериф Галпин. В кармане серого пальто в очередной раз завибрировал телефон. Звонила Уэнсдей. Но он не мог сейчас ответить, сперва ему надо было убедиться. Или он прав, и интуиция его не подвела. Или же пора записаться к психологу, чтобы проработать ставшую уже патологической ревность. Подходя всё ближе, Ксавье думал, что скажет Тайлеру. Или лучше сразу набьёт ему морду, без лишних разговоров. О чём им вообще говорить? Въедливые мысли опять твердили о том, что Уэнсдей любит Тайлера, до сих пор может общаться с ним, что он не случайно приехал в Джерико, и, что, о господи, Лили-Роуз не его дочь. Гнев будто напрочь лишал его возможности мыслить объективно. Но последнее он отмахнул сразу, Ксавье точно знал, что малышка от него. Он чувствовал их нерушимую связь почти с самого зарождения её жизни. Пройдя ещё пару сотен метров, Ксавье облегчённо выдохнул. Никакой машины рядом с домом Донована Галпина не было. Стук сердца Ксавье постепенно приходил в норму. Он успокоился и быстрым шагом поспешил вернуться в больницу к жене и дочери, которых оставил одних сорок минут назад. Навязчивые мысли, подобно гадюкам, медленно расползлись по тёмным углам его души и затихли. По крайней мере на какое-то время.***
Когда Ксавье зашёл в палату, Уэнсдей сидела на кровати и кормила Лили-Роуз. Она сразу обратила внимание, что выглядел он достаточно спокойно. Уэнсдей могла только догадываться, что делал Ксавье последний час. Не сказав ни слова, он прошёл в небольшую, но удобную ванную комнату, которая находилась прямо в палате. Она слышала, что он моет руки. Вернувшись обратно, Ксавье переоделся в домашнюю одежду, которую наспех собрал перед вылетом в Джерико. Когда Лили-Роуз доела, Ксавье взял её из рук Уэнсдей и стал расхаживать с ней по комнате, укачивая. — Тебя долго не было, — начала разговор она. — Ах да, прости, не слышал телефон. Я решил прогуляться, подышать свежим воздухом, — Ксавье заострил внимание на её реакцию, когда продолжил. — Как хорошо, что в Джерико сейчас безопасно, никакие монстры больше не скрываются в лесу. Уэнсдей никак не отреагировала на этот выпад, а лишь встала с кровати и, прихватив чистые вещи, которые ей привезли родители, отправилась в душ. — Присмотри за малышкой, мне нужно смыть с себя этот день, — спокойным голосом произнесла Уэнсдей и закрыла за собой дверь. Оставшись наедине с собой, она опёрлась руками на раковину и посмотрела на своё отражение в зеркале. Вид у неё был измождённый, тёмные круги тенью залегли под глазами, а кожа, и без того всегда бледная, казалось приобрела серый оттенок. На её лице будто отражалась вся эмоциональная тяжесть сегодняшнего дня. Она читала, что некоторые женщины после рождения ребёнка в первые сутки испытывают невероятный душевный подъём из-за выброса эндорфинов. Но это был явно не её случай. Уэнсдей хотелось закрыться, сбежать, спрятаться ото всех и просто побыть одной хотя бы какое-то время. И она на самом деле была рада тому, что Ксавье такой заботливый отец, и что Лили-Роуз с ним успокаивалась. Как отцу своего ребёнка, она могла ему доверять. Но как мужу… Уэнсдей осознавала, что Ксавье опять вбил себе в голову что-то, и, даже если сейчас он был спокоен, это ещё непременно выльется когда-нибудь в большой скандал. Неужели он не понимал, что сам делает их спокойную семейную жизнь невыносимой своей необоснованной ревностью. Пусть Уэнсдей его не любила, чего в принципе никогда не скрывала, но при этом она никогда не опускалась до такой низости, как измена, общение на стороне или что там ещё напридумывал себе Ксавье. Встав под сильный напор тёплой воды в душе, она выдохнула. Лили-Роуз. Вот что было сейчас действительно важно — счастье этой маленькой девочки, которая своим появлением буквально перевернула весь её мир. Спустя полчаса, выйдя из ванной Уэнсдей обнаружила, что дочка спала в своей люльке, а Ксавье сидел на одном из диванов и переключал каналы телевизора один за одним в поисках того, что заслуживало бы его внимания. Увидев её, Ксавье встал и плавно подошёл к ней сзади. Молча взяв расчёску из её рук, он аккуратно провёл ей по подсушенным длинным волосам цвета вороньего крыла. Затем он разделил их на две ровные пряди, сделав идеально ровный пробор, и принялся заплетать две косички. Закончив с этим, Ксавье нежно поцеловал её в загривок. Развернув к себе, он кончиками пальцев взял её за подбородок и, глядя прямо в глаза, произнёс: — Уэнсдей, я люблю тебя. Ты всегда будешь моей. Я всё сделаю, чтобы ты и Лили-Роуз были счастливы. От этих слов по спине Уэнсдей пробежали мурашки, вместо любви и обещания счастливого будущего, она будто ощущала угрозу.***
После того, как Тайлер и Эмили помирились, они вместе спустились вниз на кухню, где Донован накрывал обед. — А я только собирался вас звать, садитесь за стол, — по-доброму скомандовал отец, довольно улыбаясь тому, что его сын и будущая невестка помирились. Заняв своё место, Тайлер внимательно наблюдал за отцом. Тот сильно изменился с годами, причём именно внутренне. Донован определённо стал мягче и добродушнее. Что это было? Отпечаток прожитых лет? Чувство вины перед ним? Или что-то ещё? После обеда Эмили вызвалась убрать со стола и помыть посуду, а Тайлер с отцом вышли на задний двор, посидеть на крыльце. — Отец, с тобой всё в порядке? Когда ты в последний раз проходил полное обследование в больнице? — обеспокоенно начал разговор Тайлер. — Со мной всё хорошо, — Донован ободряюще улыбнулся. — Чувствую себя прекрасно. За меня точно не стоит беспокоиться. — Пап, прости, но ты неважно выглядишь. Давай ты поедешь с нами. В Лос-Анджелесе прекрасная медицина… — Нет, — резко прервал его отец. — Со мной всё нормально. Не хочу доставлять вам хлопот. Приезжайте изредка навещать старика, мне этого будет достаточно. — Какие хлопоты, о чём ты говоришь? Кроме тебя и Эмили у меня никого больше нет. Я должен быть уверен в том, что ты здоров. — Тай, ты не обо мне сейчас должен думать. Ты скоро женишься, — Донован положил руку на плечо сына. — Я обещаю тебе, что пройду обследование в самое ближайшее время. Тайлер кивнул, через мгновение к ним вышла Эмили. — Секретничаете? — с улыбкой спросила она и села рядом с Тайлером на ступеньки. — А я уже всё убрала. Пришла предложить всё-таки поехать в Берлингтон сегодня. Можно даже переночевать там в гостинице. Давно хотела побывать в Музее Шелбурна Заедем в строительный магазин и завтра же вернёмся сюда. — Отличная идея, поезжайте конечно, — оживился Донован, обрадовавшись тому, что они ушли от разговора о его здоровье. — Хорошо, — согласился Тайлер, и они с Эмили через полчаса уже выезжали из Джерико.***
Ксавье действительно долго продержался в роли идеального мужа. На третий день после родов, Уэнсдей и Лили-Роуз выписали из больницы. Их встречали родители Уэнсдей, брат Пагсли, Винсент Торп, Энид и даже Джек специально ради этого прилетел из Нью-Йорка. Больше двух месяцев они провели в поместье Аддамсов. Ксавье остался с женой и дочерью, и буквально не отходил от малышки, чем очень облегчал Уэнсдей жизнь. Она продолжила ездить дважды в неделю на занятия по скрипке в Берлингтон, а раз в неделю встречалась с Энид. Когда у Ксавье появлялись дела, то на помощь с Лили-Роуз тут же приходила Мортиша, поэтому у Уэнсдей находилось время ещё и на написание романа. Несмотря на небольшую напряжённость во взаимоотношениях, Уэнсдей и Ксавье неплохо справлялись с ролью молодых родителей и жили довольно дружно. Они вернулись в Нью-Йорк в конце мая, когда Лили-Роуз было два с половиной месяца. Ксавье по-прежнему уделял много времени дочери, но практически сразу они наняли приходящую няню, чтобы Уэнсдей чувствовала себя свободнее в те моменты, когда Ксавье не было дома. Девочка действительно росла маленькой копией самой Уэнс, это отмечали все, кто видел малышку. Ксавье души не чаял в дочери. Уэнсдей даже показалось, что фокус его внимания полностью переместился на ребёнка, и ей словно стало легче дышать. Но это длилось недолго. Лили-Роуз исполнилось четыре месяца, и Ксавье стал настаивать на возобновлении близости между ними. По началу очень аккуратно, затем более настойчиво. Он практически всё делал сам, пока Уэнсдей старалась не думать о том, в какой кромешный ад превращается её жизнь. После рождения дочери тело Уэнсдей будто перестало реагировать на прикосновения и ласки Ксавье. Требовалось больше времени и усилий, чем раньше, чтобы она была готова к сексу. По крайней мере физически. Иногда у неё получалось забыться в его объятиях, но чаще всего нет. Почти каждый раз после этого, когда Ксавье уже спал, Уэнсдей сидела на полу в ванной, обняв колени руками. Опустошённая и потерянная, она мысленно сокрушалась о том, что своими же руками сотворила с собой. Привычные вещи и любимые занятия перестали её радовать. Уэнсдей ощущала прилив счастья только в те моменты, когда на неё смотрела пара таких же, как у неё, чёрных глаз, которые словно проникали к ней в душу. Она обожала свою маленькую дочь. Но и с ней было непросто. Когда Лили-Роуз капризничала и плакала, то успокаивалась только на руках Ксавье, и это начинало действовать Уэнсдей на нервы. Она как будто зависела от него, ведь даже не могла нормально успокоить собственную дочь.***
Тайлер и Эмили вернулись из Берлингтона вечером следующего дня в прекрасном настроении, недопонимания прошлого дня словно испарились. Эмили очень сильно любила Тайлера и не могла обижаться на него дольше пары часов. Все оправдания она приняла за чистую монету и старалась больше не думать о том происшествии. Закупив обои, клей, краску и кисточки, они принялись за небольшой косметический ремонт уже на следующее утро. Решили начать с гостиной. Когда Тайлер отодвигал шкаф, сверху упал небольшой свёрток бумаг. Эмили подняла его с пола и хотела уже убрать в один из выдвижных ящиков, когда её взгляд упал на слово, от которого сердце сжалось в ту же секунду, — «Онкология». Она испуганно подняла глаза на Тайлера и молча протянула ему бумаги. Тайлер взял их из дрожащих рук Эмили, предчувствуя трагедию. Бегло пройдясь по результатам анализов, снимкам компьютерной томографии и заключению врачей, Тайлер выронил их из рук и опустился на край дивана, держась руками за виски. По результатам обследования его отцу диагностировали четвёртую неоперабельную стадию рака головного мозга. Эмили подняла бумаги, и сама убедилась в диагнозе. К глазам тут же подступили слёзы. Она села рядом с Тайлером и обняла его, пытаясь перенять часть его боли в тот момент на себя. Когда Донован вернулся домой с местного рынка, по лицам Тайлера и Эмили и стопке документов, что находились в руках у сына, он сразу понял, что произошло. Он тут же прошёл на кухню и нервно стал раскладывать продукты из сумки в холодильник. — Почему ты ничего не сказал, отец? — на Тайлере не было лица. Сейчас, когда у них с отцом наладились отношения, он опять мог потерять его. — Я хотел сказать, — Донован остановился и развернулся к сыну. — Сам узнал две недели назад, когда дважды потерял сознание. Я не хочу стать тебе обузой. Ты этого не заслуживаешь, сын. — Ты поедешь с нами, пап, — решительно сказал Тайлер и подошёл к отцу. — Я не хочу потерять отца, которого по сути недавно приобрёл. Донован обнял Тайлера по-отцовски, не в силах больше противиться неизбежному.***
Малышке исполнилось девять месяцев. У Ксавье в этот день прошла особо удачная выставка. К двадцати шести годам он стал модным популярным художником, на чьи выставки съезжались ценители искусства со всей Америки. Уэнсдей осталась дома с дочкой, пока Ксавье блистал на собственном мероприятии. После выставки в галерее состоялся фуршет, на котором он позволил себе изрядно выпить в честь такого ошеломляющего успеха: ведь большинство картин уже были забронированы для дальнейшей покупки. Вернувшись домой только к полуночи, он застал Уэнсдей в гостиной уткнувшейся в телефон: она с кем-то переписывалась и выглядела довольной. Дочь спала в спальне, а радио-няня стояла на столике прямо перед Уэнс. Увидев Ксавье, улыбка исчезла с её лица. По одному его стеклянному взгляду она поняла, что ничего хорошего сейчас точно не произойдёт. Алкоголь всегда странным образом действовал на него, будто давая его внутренним демонам выйти наружу и высказать всё то, он чём он обычно молчал, но что всегда крутилось в его голове под напором богатой фантазии. — С кем переписываешься? — спокойно спросил он, усаживаясь напротив неё. — Рад видеть тебя в хорошем расположении духа. В последнее время такое происходит нечасто. — С Энид, — коротко ответила Уэнсдей, собираясь уйти к дочери. — Уэнс, подожди, — Ксавье схватил её за руку. — Побудь со мной. Я расскажу тебе, как прошла выставка. Тебе же интересно, правда? — Мне нужно идти к Лили-Роуз, — ответила Уэнсдей, пытаясь освободить руку. — Малышка сладко спит, посмотри сама, — Ксавье указал на небольшой монитор радио-няни, усаживая Уэнсдей обратно на диван. — Я так соскучился по тебе. Он поднёс её руку к своим губам, пока Уэнсдей сидела напряжённая, не понимая, чего от него ждать в следующий момент. — Что я опять делаю не так, Уэнс? — раздражённо бросил Ксавье, когда она вновь попыталась отнять свою руку. — Ты сильно изменилась после родов. Что на тебя повлияло? Или может кто? Ксавье продолжал держать её за руку, пристально глядя прямо в глаза. — Ксавье, не начинай. — Покажи телефон, — требовательным тоном попросил он, кивая на гаджет в её руке. — Что? — Уэнсдей удивлённо уставилась на него. — Покажи телефон, я хочу знать, с кем ты сейчас переписывалась, — произнёс Ксавье с серьёзным видом. — Я не буду тебе ничего показывать, — уверенно ответила Уэнсдей, силой вырвав руку от него. — Я так и знал. У моей любимой жёнушки есть тайны от меня, — с наигранной печалью в голосе ответил Ксавье, вновь прокручивая в голове события того дня, когда Уэнсдей родила в Джерико, и моменты после аварии в Лос-Анджелесе. — Я так устал чувствовать себя идиотом, которого водят за нос. — Так может не надо вести себя, как идиот? Ксавье пропустил эти слова мимо ушей и продолжил. — Ты знала, что медсестра в больнице Лос-Анджелеса назвала меня Тайлером? Ты произнесла это имя, пока была без сознания. Глупая медсестра подумала, что после аварии из-за пережитого стресса ты зовёшь во сне своего мужа. Но нет, зачем? Тебе же есть кого звать, да, родная? Скажи, при родах ты тоже кричала его имя? — Если и так, то что?! — с вызовом ответила Уэнсдей, устав от этих необоснованных нападок. Она физически ощущала его закипающую ярость после её слов. — А вообще, знаешь, зачем мне было его звать. Он же стоял буквально за стеной от меня. — Что ты несёшь? — изумлённо смотрел на неё Ксавье, сжимая кулаки. — Представляешь, в такой важный момент рядом с твоей, как ты выразился, любимой жёнушкой, опять находился не ты, а совершенно посторонний человек, — Уэнсдей посмотрела на монитор радио-няни, проверяя, что с дочерью всё хорошо. — Ты? Ты позвала его для этого? — глаза Ксавье налились кровью. — Конечно! Или ты думал, он случайно оказался за тысячи километров от Лос-Анджелеса? И ехать в это адское пекло я согласилась тогда только потому что знала, что Тайлер живёт там. И в ресторан тот я потащила тебя только потому что ОН там работает! Так же ты считаешь, да, Ксавье? — Уэнсдей уже сорвалась на крик, выплёскивая все негативные эмоции наружу. — Закрой свой рот, иначе я за себя не ручаюсь, — гневно прорычал Ксавье, тяжело дыша и продолжая сжимать кулаки. — Ударишь меня? — глаза Уэнсдей сверкнули, а рот перекосила злая усмешка. — Давай, сделай это. У меня наконец-то появится веская причина подать на развод, чтобы прекратить это мучение, под названием «наша семейная жизнь». В ту же секунду плач их маленькой дочери через радио-няню заполнил всю гостиную, будто отрезвив их обоих. Уэнсдей кинулась в спальню, оставив ошарашенного Ксавье одного осознавать всё то, что он только что услышал. Казалось, что из его организма в миг выветрился весь алкоголь. Слова Уэнсдей эхом проносились в его голове, даря ощущение невероятной боли в сердце. Он сидел и смотрел в монитор, как Уэнсдей пыталась успокоить Лили-Роуз, но плач ребёнка продолжал оглушать всю квартиру. Через несколько минут он зашёл в спальню и без слов взял дочь в свои руки из рук Уэнсдей. И, о чудо, через пару секунд Лили-Роуз спокойно лежала на руках отца, глядя своими чёрными глазами-бусинами прямо в душу Ксавье. Он перевёл взгляд на Уэнсдей. Она стояла перед ним, пребывая в состоянии какой-то беспомощности одновременно со злостью и безысходностью. Поняв, что с дочерью всё хорошо, она оставила их и вернулась обратно в гостиную. Уэнсдей стояла у панорамного окна и смотрела на ночной зимний Центральный парк, размышляя, каких моральных сил ей будет стоить разлучить Ксавье и Лили-Роуз, в случае их развода. Девочка уже обожала своего отца, даже будучи такой маленькой. Затем Уэнсдей подумала о том, сколько ещё она сможет жить с Ксавье из-за ребёнка. Он вернулся в гостиную через десять минут, спокойно подошёл к ней со словами: — Я уложил Лили-Роуз спать. — Хорошо, — бесцветным голосом ответила Уэнсдей, продолжая смотреть в окно. Они стояли возле окна какое-то время, думая о разном. Ксавье судорожно искал в голове подходящие слова, которые помогут спасти его трещащий по швам брак, а Уэнсдей гадала, как долго всё это ещё будет продолжаться. — Я не знаю, как нам дальше жить вместе, Ксавье, — прервала молчание Уэнсдей. — Ты понимаешь, что своими порывами неконтролируемой ревности убиваешь всё то хорошее, что между нами когда-то было? Ты сам тащишь Тайлера в нашу жизнь. Уже в который раз. Зачем ты это делаешь? — Я боюсь потерять тебя, — тихо ответил Ксавье. — Своими словами ты лишь ещё больше отталкиваешь меня от себя. Я честно пыталась тебе быть хорошей женой. Я не предавала тебя, не плела интриги за твоей спиной. Но я так больше не могу, понимаешь? — она повернулась к нему и посмотрела прямо в глаза. — Уэнсдей… — Я хочу подать на развод и уехать жить к родителям, — твёрдо сказала Уэнсдей. Ксавье упал перед ней на колени. — Уэнс, мне нужна помощь, я обращусь к психологу. Я с ума схожу, когда представляю, что Тайлер где-то поблизости, что ты до сих пор любишь его, — он стал обнимать и целовать её колени. — Зачем ты это вообще представляешь? — в недоумении спросила Уэнсдей. — Это как наваждение. Я уже миллион раз пожалел, что предложил тогда поехать в этот проклятый Лос-Анджелес. Но, с другой стороны, если бы не та поездка, возможно, у нас бы не было Лили-Роуз, — Ксавье поднял на Уэнсдей глаза, сияющие от слёз. — Я не выживу без вас, Уэнсдей. Уэнсдей стояла и смотрела на Ксавье с жалостью вперемешку со злостью. Она не сразу нашла, что ответить. — Я заберу дочь и уеду к родителям на какое-то время. И сама подберу тебе психолога. Но учти, это в последний раз. Я на грани, Ксавье. И, чтобы ты знал, я делаю это не ради тебя. Я пока всё ещё хочу полноценную семью для Лили-Роуз. Он опустил голову и беззвучно зарыдал.***
После ночного скандала с Ксавье внутри Уэнсдей будто что-то щёлкнуло. Она хоть и дала ему последний шанс ради дочери, но понимала, что ничего уже не будет, как раньше. Она больше не старалась быть хорошей женой, не боялась ранить его своими словами или поступками. Буквально через пару дней она собрала большой чемодан своих вещей и один, ещё больше, для Лили-Роуз и купила два билета на самолёт до Берлингтона. Все эти дни они с Ксавье общались исключительно насчёт ребёнка. Когда он спросил, надолго ли они летят к Аддамсам, Уэнсдей ответила, что Рождество они точно встретят у родителей. — Я могу приехать к вам? — осторожно спросил Ксавье, уже боясь ляпнуть что-нибудь лишнее. — Ты можешь приехать к дочери, когда захочешь, — равнодушно ответила Уэнс, укладывая малышку спать. — А к тебе? — Не переживай, я тоже там буду. Или ты решил, что я брошу дочь на родителей и брошусь во все тяжкие? — Уэнсдей вскинула бровь вверх и посмотрела на Ксавье обжигающим взглядом. — Ты же такого обо мне мнения, да? Это был риторический вопрос, на который Уэнсдей не ждала ответа. Она вышла из комнаты и позвонила матери, сообщить, что на днях они с Лили-Роуз прилетают к ним на неопределённый срок. Ксавье в очередной раз проклинал себя за свою несдержанность, поэтому, когда вечером Уэнсдей молча протянула ему визитку клинического психолога, который специализировался на решении особо острых психологических проблем, он воспрял духом. «Значит я всё ещё небезразличен Уэнсдей» — подумал про себя Ксавье. — Не хочу, чтобы у Лили-Роуз был больной на голову отец, — сказала Уэнсдей, уходя спать в другую комнату, будто читая его мысли.