Глава 31
Через месяц Тайлер прилетел в Нью-Йорк. С того момента, как в его груди вместо сердца образовалась могильная яма, прошло полгода. Шесть долгих месяцев, в которые он всеми силами вырывал из памяти её мрачный образ. За эти полгода Тайлер не только работал управляющим в «IL CIELO», но и усовершенствовал концепцию и наладил управление в нескольких заведениях Лос-Анджелеса. Он слыл профессионалом своего дела, поэтому его услуги действительно стоили немалых денег. Но клиенты готовы были платить за качественную работу. Тайлер намеренно вёл много проектов, чтобы времени на гнетущие мысли просто не оставалось. К тому же, ему нужны были деньги на открытие ресторана в Нью-Йорке в партнёрстве с мистером Веричелла. Они с ним составили бизнес-план, подсчитали примерные затраты, и, скопив нужную сумму, сняв все оставшиеся после развода деньги со счетов и продав свой любимый чёрный пикап, Тайлер отправился покорять Нью-Йорк. Страха и сомнений не было. Он знал, что и как ему нужно делать. Джованни оставил за Тайлером должность управляющего в ресторана Лос-Анджелеса, и, по сути, он теперь должен был работать и жить на два города, выполняя работу в Калифорнии в основном дистанционно, иногда прилетая по особо важным вопросам. По прилёту он снял небольшую, но уютную квартиру в одном из спальных районов на полгода вперёд. Тайлер понимал, что предстоит много работы, и квартира ему нужна будет только для того, чтобы ночевать там. Бродя в одиночестве по осеннему Манхэттену, он невольно думал о том, что сейчас где-то в этом самом городе семейство Аддамс-Торп проживает свою счастливую жизнь. В груди неприятно ныло, и Тайлер постарался как можно быстрее выбросить эти навязчивые мысли из головы. Всё осталось в прошлом. Он ей не нужен. А значит надо жить дальше, а не рыться в болезненных воспоминаниях, думая о девушке, которая не планировала менять свою роскошную, по её словам, жизнь с Ксавье ни на что. Тайлер достаточно быстро и, казалось, по воле случая нашёл нужное ему помещение в отличном районе Нью-Йорка и, согласовав его с мистером Веричелла, сразу же договорился насчёт аренды на год вперёд. Он полностью с головой погрузился в работу, параллельно управляя действующим рестораном в Лос-Анджелесе и ведя ещё два новых проекта дистанционно. Но тело и душа требовали тренировок, поэтому Тайлер быстро нашёл себе зал для тренировок по кикбоксингу недалеко от будущего ресторана «IL CIELO». Он буквально жил своими проектами и спаррингами на ринге, и это действительно давало Тайлеру силы дышать дальше, не оглядываясь назад в прошлое.***
13 февраля 2035 года Уэнсдей Аддамс-Торп родила здорового мальчика в одном из самых престижных родильных домов Нью-Йорка. На этот раз Ксавье находился рядом с ней, хоть она и наотрез отказалась от партнёрских родов, и он всё время находился в соседней комнате. Когда они уже были в палате, Ксавье не выпускал ребёнка из рук, бережно укачивая его. Ещё до рождения Уэнсдей придумала ему имя. Натаниэль Аддамс-Торп. Малыш Нейт. Ксавье был не против, считая это имя знаковым для их семьи. Ведь основателя Академии Невермор, — места, где они с Уэнсдей начали свои отношения, — звали Натаниэль Фолкнер. — Нейт, наш малыш, добро пожаловать в семью, — тихо приговаривал Ксавье, добрыми глазами глядя на крохотный свёрток в своих руках. Любая мать испытывала бы нежность и любовь, наблюдая за первыми трепетными взаимоотношениями ребёнка с отцом, но душа Уэнсдей плакала навзрыд, ведь на месте Ксавье должен был быть совсем другой человек. На самом деле, она запрещала себе думать о Тайлере. Воспоминания и безысходность от невозможности быть с ним вместе приносили лишь боль и мучительные страдания. Что бы не произошло, ей нужно было жить дальше. Ради своих теперь уже двоих детей. Пусть рядом с Ксавье. Ей уже было всё равно. С каждым днём он подтверждал статус хорошего отца и мужа. Ксавье по-настоящему трепетно относился к малышу, в котором не было ни капли его крови. Он очень помогал с маленьким ребёнком, занимал Лили-Роуз и сразу же нанял им в помощь няню, которая жила в их доме пять дней в неделю. Уэнсдей не любила Ксавье, до сих пор боялась его и даже ненавидела. Но проклятое чувство благодарности поглощало её снова, ведь он действительно старался облегчить её жизнь и дать всё самое лучшее ей и детям. Человек существо удивительное. Он умеет приспосабливаться под любые жизненные обстоятельства. Так и Уэнсдей смирилась с ролью жены Ксавье Торпа и матери его детей. Выбор у неё был только один, уйти от него с Нейтом на руках, потому что она понимала, что любая экспертиза подтвердит, что Ксавье не является биологическим отцом, а значит суд будет на её стороне. Но это бы означало, что свою любимую маленькую девочку Уэнсдей потеряет навсегда. Поэтому, можно считать, что выбора у неё не было. Через месяц после родов Уэнсдей вернулась на занятия по йоге. Райан возил её в студию трижды в неделю. Она ощущала всем своим естеством, что Райан испытывает к ней трепетные чувства. Лучезарная улыбка тут же озаряла его юное красивое лицо, когда она появлялась рядом с ним. Он всегда находил нужные слова, чтобы Уэнсдей улыбнулась, даже когда поводов для радости совсем не было. Райан был на связи и поддерживал её в любую минуту, лишь стоило ей к нему обратиться. А ещё он старался задержаться подольше рядом с ней, хотя бы лишнюю секунду смотреть в её пронзительные карие глаза. Уэнсдей знала, что это не долг, не рабочая обязанность, всё шло от сердца. Ей было легко и спокойно рядом с ним, Райан не наседал, не был занудой, ничего от неё не требовал. Ему просто было достаточно её присутствия, взгляда и улыбки. Лишь однажды Уэнсдей спросила, есть ли у него девушка, ведь он так много времени и сил отдавал работе и никогда не говорил о своей личной жизни. На что Райан ответил, что, кажется, влюблён впервые в жизни, но чувства безоговорочно безответны. Больше она ничего не спрашивала, потому что боялась услышать ответ. Но он никогда не позволял себе переходить черту, уважая её границы и личную жизнь. Первая нежная и трепетная влюблённость так и останется навсегда только в его сердце. По-другому никак. После рождения сына Райан при первой удобной возможности вручил Уэнсдей свёрток. Она тут же его открыла и улыбнулась. Внутри находились пара вязанных милых чёрных пинеток и красивая резная рамка для фотографий, выкрашенная в матовый чёрный цвет. Она знала, что он увлекался резьбой по дереву, поэтому догадывалась, что эту рамку он для неё сделал своими руками. Это было так мило и трогательно, что Уэнсдей обняла Райана. В этот момент внутри обоих что-то щёлкнуло, и он сомкнул руки у неё на спине, а она просто ощущала себя маленькой хрупкой девочкой в крепких мужских руках. Они так простояли дольше, чем положено, и Райан, спохватившись, выпустил её из объятий, застенчиво глядя себе под ноги. — Пинетки связала моя мама, — смущённо произнёс он, пытаясь сгладить неловкость ситуации. — Райан, спасибо. И маме тоже передай мою благодарность. Это самый чудесный подарок, — с улыбкой ответила Уэнсдей, испытывая небольшое чувство вины за это спонтанное объятие. Она искренне радовалась подарку, от него веяло теплом, добротой и нежностью. В то время как холодные украшения от Ксавье никак не отзывались в её сердце. В тот день Райан быстро устранил эту напряжённость между ними своими шутками и рассказами из жизни, но сам навсегда запомнил её неожиданное объятие и ледяные пальцы на своей коже, которые прожигали его насквозь.***
Благодаря помощи Ксавье и няни у Уэнсдей находилось время на писательство. Так, вторую часть трилогии она дописала, когда Нейту исполнилось четыре месяца. Именно в тот период жизни всё изменилось. Несмотря на любовь и заботливое отношение Ксавье к детям, между ним и Уэнсдей по-прежнему чувствовалось напряжение. Она знала, что этот день рано или поздно настанет, но всё равно оказалась не готова. В тот вечер с детьми осталась няня, а он пригласил Уэнсдей в ресторан. Собрав всю свою волю в кулак, она надела новое платье, которое Ксавье подарил ей, убрала отросшие волосы в тугой хвост и нанесла яркий макияж. Она понимала, что её судьба теперь в руках её мужа. Хотела она этого или нет. Жарким июльским вечером они встречали закат на веранде одного фешенебельного ресторана, который находился на крыше высотного здания. Вся эта напускная роскошь не вызывала в Уэнсдей ничего, кроме тошноты. Но Ксавье, казалось, наслаждался дорогой обстановкой вокруг. Когда им подали горячее, он начал разговор. — Уэнсдей, я обещал не трогать тебя, пока ты беременна. И я сдержал обещание. Малышу Нейту четыре месяца. Как ты себя чувствуешь? — заботливо спросил Ксавье. — Нормально, — еле слышно ответила она, отведя взгляд на закат. — Вот и хорошо, я хочу, чтобы ты вернулась в нашу спальню, милая, — произнёс Ксавье. — Я год ждал этого момента и был очень терпелив. Уэнсдей молчала. Но её сердце в это время бешено колотилось. Мысль о том, что ей снова было нужно спать с Ксавье, неприятной ноющей болью отдавала куда-то вниз живота. Уже год она не ощущала на себе мужские руки. Год без секса как такового. Всю беременность она мастурбировала, чтобы хоть как-то избавиться от навязчивых непристойных мыслей, к которым её подталкивали бушующие гормоны. Но сейчас перспектива возобновления близости вовсе не радовала её. Уэнсдей была не готова. Хоть и понимала, что у неё нет возможности отказаться. Она снова ощущала себя загнанной в клетку. — Уэнсдей, мы женаты. Ничего не изменилось. Я хочу тебя даже больше, чем раньше. Хочу ласкать твоё красивое тело, целовать каждый сантиметр твоей бархатной кожи, хочу трогать тебя, где мне вздумается, хочу ощущать твоё тепло на своём члене. Уэнсдей, я хочу брать то, что принадлежит мне по праву. Надеюсь мне не стоит напоминать, что дверь всегда открыта. Ты можешь уйти. Но одна, — Ксавье говорил это и буквально пожирал её взглядом. Его слова прожигали ей внутренности, оставляя уродливые рубцы. Она понимала, что теперь каждая ночь превратится в ад. Только вот в плохом смысле этого слова. Уэнсдей ощущала, как мысленно заключает сделку. Её тело взамен на возможность растить дочь. Сколько она протянет? Год, два, пять лет? — Уэнс, только не говори, будто не знала, что так будет, — насмешливо проговорил Ксавье, наблюдая её подавленность. — Знала, — тихо произнесла она, в своей голове кровью подписав этот договор. — Ну вот и умница, — одобрительно кивнул он. — Сейчас мы поужинаем и поедем домой. Я буду ждать тебя в спальне, Уэнсдей. Ксавье, довольный собой, принялся уплетать рыбу под соусом, запивая вином, пока самой Уэнсдей ничего не лезло в горло. Через сорок минут он расплатился, и они вдвоём вернулись в их роскошный особняк. Она быстро приняла душ и пошла к детям. Те уже спали, но Уэнсдей побыла у кроватки каждого, обнимая их взглядом и в очередной раз напоминая себе, что она должна быть сильной ради них. Ради них она пошла на эту сделку с Дьяволом. Убрав ещё влажные волосы в косу, Уэнсдей оставила детей с няней и пошла в комнату, которую ненавидела всей душой. Ксавье ждал её. Приглушённый свет, закрытый балдахин и бутылка вина с двумя бокалами на столике не придавали ей уверенности. — Проходи, Уэнс, иди ко мне, — позвал её Ксавье, слегка похлопав по обивке дивана рядом с собой. Уэнсдей сглотнула и послушно села рядом с ним. Он положил ладонь на её бедро, нежно проводя ей то ниже, то выше. — Давай выпьем вина. Ты не кормишь Нейта грудью, поэтому не отказывайся, — произнёс Ксавье, одной рукой продолжая гладить её бедро, а другой разливая красное вино по бокалам. Уэнсдей сидела в оцепенении. Всё её нутро противилось его прикосновениям, но Ксавье это не волновало. Он протянул ей бокал, и сам залпом опустошил свой. — Ну же, Уэнсдей, вино расслабляет, — прошептал Ксавье, забираясь пальцами под короткие шорты. Она попыталась сжать колени, но рука Ксавье оказалась сильнее и настойчивее. Уэнсдей сделала глоток, а затем ещё и ещё. Вместо расслабления, сухое вино, попав в кровь, лишь усилило её панику и дрожь в теле. — Да ты вся дрожишь, — отметил Ксавье, продолжая водить пальцами по мягкой ткани трусиков между её ног. — Ну ничего, страшно только в первый раз. Он убрал руку с её промежности, но только для того, чтобы снять с неё пижамную рубашку с коротким рукавом. — В этой спальне самые звуконепроницаемые стены в доме. Что бы здесь не происходило, никто ничего не услышит, — прошептал Ксавье, медленно расстёгивая пуговицу за пуговицей и, как бы невзначай, касаясь пальцами её груди. Она замерла перед ним, ощущая себя в капкане. Его длинные, тощие пальцы с большими костяшками стащили с неё блузу, и он очень аккуратно коснулся ее соска кончиком языка, мерзко обрамляя его своей слюной. — Как же я скучал по этому, — простонал он, прежде чем сделать то же самое и со вторым. Уделив внимание груди, Ксавье взял её за руку и повёл к кровати, распахивая перед ней полы балдахина и приглашая её внутрь. Уэнсдей тошнило, она закрыла глаза от одного только этого гадкого ощущения. Где-то в глубине души она сотни раз представляла, как втыкает нож ему в горло. Когда они оказались на кровати, Ксавье намочил свои пальцы слюной и направил их к её трусикам, промакивая ткань и пытаясь вызвать возбуждение, которого не было. Её тело, вновь подвергнутое этим извращениям, парализовало. Как тогда во время беременности. На секунду она подумала, что хотела бы быть беременной вечно, лишь бы не ощущать его тошнотворные касания на себе. Но на этот раз ей было не спрыгнуть. Пальцы отодвинули влажную ткань, и он ощутил разочарование, осознав, что под ними она оставалась практически сухой. Он медленно стянул с неё шорты вместе с бельём, и приказал раздвинуть ноги. — Ты не хочешь меня, но ничего, мы это исправим, — сказал Ксавье, отлучившись до тумбочки, и принёс оттуда продолговатую баночку. Он тут же снял с себя всю одежду, оставшись перед ней полностью обнажённым и готовым к продолжению. — Что это? — кое-как смогла произнести она, проглатывая ком. — Не волнуйся. Тебе понравится. Банановая, — Ксавье выдавил на пальцы смазку и направил руку к её промежности. Прохладная субстанция коснулась её, и ей вдруг захотелось истошно плакать. — Ну же, вот так, дай ладонь, — он взял её за запястье и выдавил немного геля на её пальцы, прикладывая их к своему возбужденному члену, и принялся двигать на нём её рукой. — Даааа… Ксавье выдыхал себе под нос что-то нечленораздельное от её касаний. А Уэнсдей в свою очередь сидела без малейших эмоций, представляя, как будет смывать с себя всю эту гадость, но самое ужасное ждало впереди. — Раздвинь ноги шире… Это конечно хорошо, но я хочу наконец-то тебя трахнуть, — сказал он, укладывая её на шёлковую простынь и залезая на неё. Уэнсдей начала сопротивляться, пытаясь выбраться из-под него. — Ксавье, пожалуйста, всё что угодно, но не трогай меня. Пусть это будут мои руки. Я не хочу, — проговорила она на одном дыхании в панике, когда он пытался удержать её под собой. — Ещё одно движение, Уэнсдей. Малейший сраный писк из твоего рта, и я выкину тебя на улицу, забрав Лили-Роуз навсегда. Ты меня слышишь? Я ждал тебя столько месяцев. Я скучал по тебе. Мне нужна ты полностью, а не твои гребанные руки. Раздвинь ноги или я сделаю это сам, — угрожал Ксавье, болезненно схватив ее бедра до цветных гематом. Она позволила ему сделать это, сдерживая позывы плача и истерики, хотя внутри всё горело. Его член был весь в смазке и нежно проскальзывал своей головкой по нежной коже между её ног. Затем он резко вогнал его внутрь, заставив её зажмурить глаза и снова пытаться оттолкнуть его. Однако Уэнсдей проигрывала ему в этой ситуации. Прибив её руки к кровати грубой хваткой на её запястьях, толчки становились всё сильнее и насыщеннее. У неё между ног уже начало гореть от этого неприятного трения. Но отныне Ксавье было плевать на её удовольствие. Он думал только о себе. От ощущения себя в ней спустя столько времени мгновенно сносило крышу. С каждым движением она становилась всё податливее, и её руки расслабились, смирившись со своим положением. Он терзал её грудь укусами и до боли сжимая свободной рукой. Его член ощущал её температуру, и он практически заёрзал на ней, неприятно постанывая и тяжело дыша. Её лицо отвернулось в сторону, а взгляд сфокусировался в одной точке, пока он завершал свои движения в ней. Член в секунду ощутил свободу, выплеснув на неё то, что накопилось. Ксавье замер над ней, мерзко облизывая её щеку и рассматривая её отстраненное лицо. — Ничего… Ты привыкнешь. Теперь, или по-моему, или «прощай, Лили-Роуз». Надеюсь, ты поняла, — сказал он, слезая с неё, и нацепив на себя боксеры и поцеловав её в плечо, направился в душ.***
Когда всё закончилось, Уэнсдей казалось, что остатки её души умерли в эту минуту. Ксавье смог сделать из неё марионетку, которая отныне безвольно подчинялась любым его приказам. Её тело больше не принадлежало ей. Он явно дал это понять этой ночью. Грудь ныла от укусов и истязаний, на запястьях и бёдрах виднелись отметины от его сильной хватки, а между ног до сих пульсировало после грубых проникновений. Ей казалось, что липкая скользкая смазка с химическим банановым ароматом обволакивала всё её тело, въедаясь под кожу. Уэнсдей чувствовала, что уже от одного этого запаха в следующий раз её вывернет наружу. Она ненавидела себя и свою жизнь в этот момент. Одинокая слеза стекала по виску, пока она беззвучно лежала на спине, глядя на узоры в куполе балдахина. Словно не чувствуя своё тело, она встала, оделась и медленно побрела в свою комнату. Набрав ванну, она час сидела, пытаясь стереть с себя вместе с кожей следы смазки, слюны и спермы Ксавье. Она не ощущала ничего, кроме мерзости и уродливой жалости самой к себе. Погрузившись в ванну с головой, она замерла и задержала дыхание. А потом просто закричала под водой, стараясь с криком выплеснуть всю боль и горечь своего безысходного положения. Только там, под водой никто не мог услышать, в каком она находилась отчаянии.***
На следующий день Ксавье вёл себя, как ни в чём не бывало. Он по-прежнему был идеальным отцом и заботливым мужем. Видя, что Уэнсдей ещё больше замкнулась в себе после той ночи, после обеда он зашёл к ней в кабинет с огромным букетом цветов и очередным украшением. На этот раз это был широкий золотой браслет на руку. — Это для того, чтобы скрывать синяки на запястьях? — с горечью поинтересовалась она, когда он открыл перед ней бархатную коробку. — Очень умно. Буду носить, не снимая. — Уэнсдей, милая, — Ксавье опустился перед ней на колени, взял её руку и стал покрывать поцелуями тонкие запястья, на которых красовались красно-синие отметины. — Прости меня, пожалуйста. Я очень соскучился по тебе, не смог сдержаться. Она даже не пыталась выдернуть руку и просто застыла на месте, болезненно глядя на него. — Я могу быть нежным, ты же знаешь, — прошептал он, отрывая губы от нежной кожи. — Хочешь, сегодня поспи у себя или с детьми? Уэнсдей, я не монстр. Ксавье смотрел на неё влюблёнными глазами, когда произносил эти слова, и Уэнсдей кивнула в ответ, осознавая, во что превратилась её жизнь, если она готова была, стоя на коленях, благодарить Ксавье за то, что тот разрешил ей поспать одну ночь отдельно. Конечно, уже через день он снова ждал её в их спальне. И в этот раз действительно был нежен с ней. Их совместные ночи проходили довольно часто. И каждый раз Ксавье вёл себя по-разному, то он был нежен с ней, то груб, то ему достаточно было того, что Уэнсдей безвольно лежала под ним, раздвинув ноги, пока он пыхтел, склонившись над ней и говоря ей разные пошлости в лицо. Неизменным оставалось лишь одно. Уэнсдей не хотела близости с Ксавье, и тогда он бережно наносил большое количество въедливой банановой смазки ей между ног. Каждый раз после таких ночей, Уэнсдей подолгу сидела в ванной, пытаясь смыть с себя следы бурной ночи со своим мужем. Она беззвучно плакала, ощущая стыд и омерзение. А потом Уэнсдей просто смирилась. Так проходили дни, недели и месяцы. Днём Ксавье был любящим отцом и заботливым мужем, вопросов к которому не возникало, а ночью становился тираном, который брал то, что по его мнению принадлежало ему по праву, не смотря ни на что. В дни, когда у неё были критические дни, Ксавье настаивал, чтобы она доводила его до оргазма руками или пропихивал член ей в рот, грубо держа её за затылок и интенсивно двигаясь в ней до рвотных позывов. — Дыши через нос и смотри на меня, — жестоко приказывал он, сильнее хватая её за волосы, когда Уэнсдей начинала задыхаться. Со временем, Уэнсдей научилась отключать сознание, словно всё это происходило не с ней и не здесь. Пока её тело истерзали в спальне их большого дома, в своем сознании она сидела на берегу озера Шамплейн и встречала рассвет. Каждый раз изо дня в день. Ксавье отказывался надевать презервативы, поэтому Уэнсдей стала пить противозачаточные почти сразу. Она ни за что не хотела ещё одного ребёнка от него. Да и вообще больше не планировала рожать. Ксавье пока устраивал такой расклад, ведь перед зачатием третьего ребёнка он вдоволь хотел насладиться своей любимой женой.***
Райан замечал изменения в характере и поведении Уэнсдей. Особенно чётко это ощущалось на контрасте, когда она выглядела счастливой с дочкой, а потом резко становилась печальной, когда оставалась одна. Он боялся спрашивать о чём-то, понимая, что это не его дело, поэтому старался хоть как-то поднять ей настроение и отодвинуть печали на дальний план. Иногда у него получалось. Но теперь чаще Уэнсдей оставалась непроницаемой. Райан замечал кровоподтёки на руках и шее, хотя она тщательно старалась их скрыть. Ему было больно смотреть на это, но он четко соблюдал субординацию, понимая, что всего лишь её водитель. Наёмный работник, не имеющий здесь никакого права на мнение и голоса. Одним ранним осенним утром Ксавье уехал в рабочую поездку на несколько дней после очередной ночи любви, по его мнению. Почти до самого утра он мучал Уэнсдей, желая насытиться её телом сполна перед разлукой. После она не могла подняться и около часа пролежала на огромной кровати в их спальне, не в силах пошевелиться. В ту ночь Ксавье был особенно изощрён с ней. Связав ей руки тугой верёвкой, он силой раздвинул ей ноги и приставил к её клитору вакуумный стимулятор. Терпеть было просто невозможно, как и отключить сознание, поэтому Уэнсдей извивалась под Ксавье, издавая нечленораздельные крики, пока он своим корпусом вдавливал её тело в чёрные простыни, а грубые верёвки стирали её нежную кожу на запястьях в кровь. — Я хочу, чтобы ты тоже получала удовольствие, милая, — приговаривал Ксавье, увеличивая мощность. Тело реагировало, но только физиологически, влага стекала по её бёдрам. Она действительно получала болезненные оргазмы, но они только мучали её, не имея ничего общего с настоящим наслаждением. Слёзы стекали по её щекам, тем самым лишь ещё больше распаляя Ксавье. Как только сокращения прекращались, он сам пристраивался у неё между ног, проталкивая член внутрь и желая получить свою порцию разрядки. А позже всё повторялось. После третьего раза Ксавье проявил всю нежность и внимание по отношению к ней и, тщательно вылизав каждый миллиметр её измученной нежной кожи между ног, всё же довёл её до оргазма, как раньше, без использования стимулятора. Под утро он, практически обессиленный, развязал верёвки на её руках. Увидев стёртую до крови кожу, он сходил за аптечкой и обработал раны. Ксавье гладил её по волосам, целуя в солёную от слёз щёку, и шептал ей на ухо: — Уэнсдей, милая. Это была волшебная ночь. Я так не хочу уезжать от тебя. Он нежно проводил кончиками пальцев по её впалому животу, ожидая реакции. Но Уэнсдей уже ничего не чувствовала. Поцеловав её в пухлые губы и попрощавшись, Ксавье вышел из комнаты, пока Уэнсдей оставалась лежать там. Вспомнив, что сегодня утром ей нужно везти Лили-Роуз в школу танцев, она всё же собрала остатки сил и встала с кровати. Кое-как надев на себя одежду, Уэнсдей медленно пошла в свою комнату, еле перебирая ногами. Она набрала теплую ванну и полностью погрузилась в приятную воду. Запястья щипали от соприкосновения ран с водой и пеной. Она смотрела на них, не моргая. Боли не было. В голове мелькали лишь мысли о том, что сегодня нужно надеть водолазку с высоким горлом и длинным рукавом. Смыв с себя остатки ночи, Уэнсдей высушила волосы, оделась в чёрные джинсы и водолазку, убрала волосы в высокий хвост и пошла проверить Нейта, которому только-только исполнилось девять месяцев. Няня находилась с ним постоянно, особенно ночами, но Уэнсдей сменяла её, как только могла. Малыш рос очень спокойным ребёнком, напоминая этим саму Уэнсдей в младенчестве. Сын тоже был очень сильно похож на неё, его отличали лишь тёмные кудряшки, которые она просто обожала, и яркие зеленые глаза Тайлера. К счастью, у Ксавье тоже были зеленые глаза, поэтому неудобных вопросов никто не задавал. Когда этот малыш смотрел на неё, зажав в своих крохотных ручках её пальчик, остальной мир словно переставал существовать. Лили-Роуз исполнилось уже три с половиной года, и она болтала без умолку, в то время, как Нейт практически всегда молчал, иногда лишь издавая какие-то милые звуки. Казалось, что он вообще не плакал. И это практически было правдой. Ксавье действительно любил его, как родного, и малыш отвечал ему взаимностью. Но с Уэнсдей у них образовалась особая связь мамы с сыном, который просто обожал её. Он тонко чувствовал её настроение, и, казалось, расстраивался вместе с ней. Поэтому Уэнсдей всегда старалась находиться при детях в хорошем настроении, даже если в душе ей хотелось умереть. Такое состояние любого могло свести с ума, но Уэнсдей Аддамс оставалась сильной духом. Ей было ради кого жить, и ради кого терпеть. Зайдя в комнату к сыну, Уэнсдей обнаружила, что Нейт уже не спал и с любопытством разглядывал погремушки в виде паучков и летучих мышей, которые висели над его люлькой, пока няня спала на диване. Уэнс подошла, взяла своего любимого мальчика на руки и прижала к груди. Тот не улыбался и пронзительно смотрел на неё своими зелёными глазами, проникая в самую душу. — Мой золотой, с мамой всё хорошо, — прошептала она, целуя его в холодную щёку. — Я люблю тебя больше жизни. И папа тоже тебя любил бы не меньше, мой родной. Но он не знает про тебя. Она продолжала держать его, слегка укачивая и гладя по голове. — Пойдём, разбудим твою сестрёнку, да, малыш, — пропела она, выходя с Нейтом в соседнюю комнату, где отдельно спала Лили-Роуз.***
Иногда она сама готовила завтрак для детей, особенно в самые тяжелые для себя дни. Уэнсдей испытывала облегчение от простых бытовых дел, они помогали не думать о плохом. В то утро они позавтракали вместе, она оставила Нейта с няней, а сама вышла с Лили-Роуз на улицу, где их уже ждал Райан. Он, как всегда, лучезарно улыбался им. Малышка со всех ног бежала к нему. Она просто обожала Райана, и даже недавно призналась Уэнсдей, что, кажется, влюблена в него. Он тоже обожал Лили-Роуз, его хорошее к ней отношение невозможно было скрыть. — Привет, принцесса! — сказал Райан, подставив ладонь, чтобы она хлопнула по ней своей маленькой ручкой. Это был их маленький ритуал приветствия. Он сам усадил её в детское кресло, пристегнув ремни безопасности. — Привет, — осторожно поприветствовал он Уэнсдей, заметив её потухший взгляд. — Привет, — еле слышно ответила она, усаживаясь рядом с дочерью, давая понять, но не настроена на разговоры. Обычно, когда дети были в машине, она ездила на переднем сидении рядом с Райаном. Отдав малышку на занятие в танцевальный кружок, Уэнсдей вышла. Райан стоял на улице рядом с машиной. Лили-Роуз помахала им в окно, когда Уэнсдей уже подошла к автомобилю. Они помахали ей в ответ, и взгляд Райана упал на содранную кожу на запястьях. Он болезненно посмотрел ей в глаза, а она поспешила натянуть рукава ниже, испытывая неловкость. — Лили-Роуз нужно забрать через полтора часа. Отвези меня куда-нибудь. Только не домой, — пустым голосом произнесла Уэнсдей, пряча глаза и садясь в машину на переднее сидение. Через двадцать минут они остановились у пустынного пляжа, на котором практически никого не было в середине ноября, кроме людей, совершающих утреннюю пробежку, и собачников с их пушистыми питомцами. Уэнсдей смотрела вдаль на беспокойный океан и молчала. — Уэнсдей, — решился заговорить Райан. — Что он с тобой делает? Она резко обернулась на него с испуганным взглядом. — Я же вижу, что с тобой что-то происходит… — Не лезь в это, Райан, — произнесла Уэнсдей, глядя ему прямо в глаза. — Многие вещи лучше не знать. — Мне больно смотреть на то, как ты мучаешься, — с горечью сказал он, аккуратно взяв её за руку, чтобы не причинить дополнительную боль. — Ты ничего не можешь сделать с этим, — бесцветный голосом прошептала Уэнсдей, глядя на свою маленькую бледную ручку в его большой ладони. — Но можно хотя бы попытаться. Уэнсдей… — Нет, — резко оборвала она. — Ты не понимаешь, с кем имеешь дело. А я знаю это наверняка. Просто выполняй свою работу. Этого достаточно. Мне спокойно рядом с тобой. Райан с грустью улыбнулся, продолжая держать её за руку. — Здесь красиво, — проговорила она, меняя тему и снова переведя взгляд на океан. — Побудем здесь ещё немного. Она высвободила свою руку, и они молча сидели в машине, каждый думая о своём, пока Уэнсдей не пришло напоминание на телефон, забрать Лили-Роуз через тридцать минут. — Нам пора, — с горечью произнесла она. — По дороге заедем за кофе.***
Дела Тайлера шли в гору. Казалось, сама судьба благоволила тому, чтобы ресторан «IL CIELO» как можно скорее открылся в Нью-Йорке. Через девять месяцев в середине сентября ресторан Тайлера начал свою работу. Он остался доволен результатом, предлагая Нью-Йорку лучшие итальянские блюда и первоклассное обслуживание. Тайлер прекрасно понимал, ЧТО ему нужно для идеального результата. Каждого сотрудника он нанимал лично, собирая свою команду. Тайлер платил высокую заработную плату, но и требовал от работников полной отдачи, не забывая уделять внимание дополнительной мотивации. Профессиональная жизнь налаживалась. Он по-прежнему управлял двумя ресторанами и параллельно вводил в работу несколько сторонних проектов. В деньгах он не нуждался, поэтому жил в своё удовольствие, так и не заводя серьёзных отношений. Уже полтора года прошло, как его сердце перестало биться. Он жил лишь своей работой и тренировками, заводил знакомства с нужными людьми, продвигаясь вверх по карьерной лестнице. Он хотел стать одним из лучших в своем деле. И благодаря таланту, выдержке и упорству, он уже был одним из них, сохранив при этом главное — человечность. Одно зимнее утро начала декабря изменило многое. В тот день он с самого утра шёл на встречу с новым клиентом, почему-то испытывая лёгкое волнение, чего с ним давно уже не случалось. Народу на улице было немного, и его внимание привлёк детский плач на грани истерики. Вдалеке он увидел семью из четырёх человек. Мама вела за руку маленькую девочку, которая капризничала на весь квартал. А чуть впереди шёл высокий мужчина с маленьким ребёнком на руках. Тайлер подошёл ближе и замер, глядя на ту девушку невысокого роста. Черные длинные черные, как смоль, волосы струились по белой дублёнке. В тот момент, когда она обернулась к плачущей девочке, он перестал дышать. Это была она. Уэнсдей.