Зачем человеку сердце?

      Не то, чтобы они собирались обсуждать то, что произошло у Антона вчера ночью. Это никому не нужно, потому что задумываться об этом уже перебор, а говорить об этом друг с другом — критическая черта. Хотя, вероятно, что критическую черту они пересекли, когда целовались по пьяни. О том, что это было неразумно оба поняли ещё в тот момент.       — Но ты умудрился всё испортить, Арс.       Арсений так особо и не понял, что он испортил и что конкретно вчера проверял Антон, но задумываться об этом хотелось меньше всего на свете.       Вчера после пьяного сумбура, который больше был похож на стихийное бедствие со всеми вытекающими из этого последствиями, они спокойно разошлись по комнатам, кинув напоследок «спокойной ночи». Арсений правда добрую половину времени этой спокойной ночи ворочался на постели у Антона в гостиной и был почти уверен, что сам Шастун за стенкой в спальне пребывает в похожем состоянии. Если не хуже. Антон — человек-рефлексия, а эта ситуация точно оставила какой-то след.       Причём Арсений понимал, что даже он, тот, кто обычно не привык долго думать над ситуациями и уж тем более анализировать их, потому что, что сделано — то сделано, даже под каким-то процентом алкоголя в крови ночью задумался об этом. И не просто задумался, а буквально копался в себе, пытаясь понять, в какой момент вечера они оступились.       С одной стороны, было очевидно (для Арсения по крайней мере), что для Антона подобная близость была чем-то из разряда необходимости, потому что принять удар после расставания безболезненно тот не смог бы. И это нормально. Арсений не мог винить его в этом. Как и себя в том, что повёлся. Да, он просто оказался в нужном месте в нужное время, но вопрос в другом: почему он повёлся на это?       Антон воспроизводил дешевейшие махинации, которые вели к очевидному, и этот фокус просёк бы даже школьник. Арсений с самого начала знал, чем закончится их ничем непримечательный вечер с бутылкой ликёра. Недопитой, к слову.       Вывод напрашивался сам собой один: Арсений хотел Шастуна. Причём тут без «тоже». Потому что Антон хотел забыться в Арсении, а Арсений хотел именно Антона. И вот, в чём тут полномасштабный пиздец.       С утра Арсений встаёт ни свет ни заря, лишь бы побыстрее уехать из чужой квартиры. Голова слегка побаливает, но это, вероятно, по большей части из-за того, что Арсений полночи не спал, а думал, напрягая и без того перегруженный мозг. Антон проснулся как-то сам видимо от звуков копошения в коридоре, пока Арсений старался бесшумно обуться. Вид Антона оставлял желать лучшего. Без слёз не взглянешь, как говорится. Но Арсений всё равно зачем-то кривовато улыбается и, прочищая горло, выдаёт: — Доброе, хорошо выглядишь. — Не пизди.       У Антона голос такой же хриплый и отчего-то уже уставший. Арсений делает вывод, что был прав по поводу того, что Шастун тоже не спал полночи. — Почему уходишь? — бросает Антон, когда Арсений уже тянется к ручке. И это заставляет ненадолго стушеваться под его вопросительным взглядом. — Ну, — бормочет Арсений, разворачиваясь от двери снова к Антону, — не хочу тебя смущать.       «И себя тоже», — проносится в голове не озвученное. — Да ты не смущаешь. Я думал, мы позавтракаем вместе.       Арсений отчего-то напряжённо сглатывает, но кивает. Он вообще-то минуту назад уходить собирался, а теперь его терзает сомнение. Он, конечно, сейчас может уйти, поехать в отель, принять душ и даже успеть ещё немного поспать перед мотором новых «Историй», но всё в Арсении протестует, потому что в расхлябанном состоянии ему откровенно лень куда-то сейчас ехать. А душ можно и у Антона принять.       Наверное. Если они оба не сочтут это слишком смущающим. Хотя по Антону вообще не скажешь, что его что-то напрягает. Как будто всё так, как и должно быть. Подумаешь, чуть ли не подрочили друг другу с коллегой на столе. С кем не бывает.       А фишка в том, что ни с кем, блять, не бывает. Если вы нормальные коллеги. С Серёгой бы Антон занимался таким, а сам Арсений с каким-нибудь Позовым? Да никогда в жизни. А с Антоном пожалуйста.       И у Арсения это как новый повод задуматься. Ведь, если бы вчера с Антоном поехал пить тот же самый Матвиенко, они бы действительно просто выпили. Утешительные объятия — максимум тактильности. А с Арсением-то вчера не так было. С Арсением вчера почти было… — Арс, идёшь? — бросает Антон короткое, и Арсений находит себя в глупой позе с дверной ручкой, зажатой в ладони, и с явно дурацким выражением лица. Судя по всему, он умудрился Антона смутить, это видно, и, вашу ж мать, теперь Антон тоже думает о вчерашнем. — Скажи честно, — Арсений старается перебить его мысли глупой шуткой. — Ты просишь остаться, чтобы завтрак готовил я?       Манёвр вроде как срабатывает, и Антон даже смеётся, пусть и немного неловко, прикрывая рот рукой. Арсений залипает. — Не прячь улыбку, — весело заявляет он. — Она у тебя красивая.       И Антону после этих, казалось бы, обычных слов уже совсем не весело. Он еле отделался от мыслей о вчерашнем. И мало того, что они преследовали всю ночь на пару с ощущением Арсовых губ, рук на теле, которые почти обжигали места прикосновений, так теперь ещё и это.       Антону неловко до ужаса, но перед Арсением он делает вид, что всё в порядке и волноваться не о чем. Наверное, сам себя успокаивает, что так оно и есть. Подумаешь, пососались. Это же всё несерьёзно.       Глядя на встревоженного и смутившегося от одного его прихода Арсения, Антон понимает, что, чёрт возьми, нет. Всё теперь очень серьёзно. Они могут сколько угодно делать вид, что ничего не произошло, и Арсений Антону сегодня, разумеется, подыграет, а потом-то что?       Если Антон в эту ночь чуть с ума не сошёл, пытаясь выбить из головы образ Арсения, сидящего перед ним на столе и целующегося так, что дыхание спирает, то что он будет с этим делать дальше? Антон понимает, что этот его поступок отвратителен также, как отвратительны подобные мысли, касающиеся Арсения.       Он не должен думать о нём в таком ключе, не должен считать, что с Арсением так и должно быть. Он, блять, не должен его хотеть.       Но Антон хочет.       Арсений перед глазами маячит и совсем не помогает. Антон решает для себя, что лучшим решением будет пойти в душ и спихнуть на Арсения завтрак. Может хотя бы это поможет привести мысли в порядок. — Как ты и хотел, Арс, завтрак сегодня на тебе. — Козёл.       Арсений, разувшись, проходит на кухню, оставляя Антона в коридоре смотреть ему вслед. А сам думает о том, что он уже очень жалеет, что остался. Ему элементарно тяжело видеть Антона так близко и осознавать, что в его квартире они по-прежнему одни.       Естественно, на трезвую голову и с осознанием того, что уже достаточно дел натворили, они вчерашнего повторять не будут, но у Арсения флешбэком всплывает ночной петтинг на этом самом столе, где они в скором времени завтракать вместе собираются, и ему кажется, что уехать было разумнее некуда. Способность здраво мыслить теряется, видимо, в присутствии Шастуна.       Тот, стоя под прохладным душем, рассуждает об этом же. Чем он думал, интересно, когда предлагал Арсению позавтракать вместе? Они что, в пресловутом сериале про любовь с первым встречным, где герои спят по пьяни, а потом она готовит ему на завтрак яичницу с беконом и двумя кружками кофе?       Вода не помогает снять напряжение. Хотя, на что Антон рассчитывал? Что тот, вчерашний Арсений и воспоминания о том, каким он может быть, уплывут в канализацию? Чёрта с два.       Антон выходит из душа вполне себе посвежевшим и думает даже, что всё не так плохо. Может и не из-за чего драму разводить? В конце концов всё лучше, чем могло быть. Арсений не сбежал с утра (хотя мог бы и вроде как планировал), сам Антон почти в норме (неважно, что он не спал полночи из-за мыслей об Арсении), и Арсений в конце концов готовит им завтрак.       Из кухни тянет чем-то вкусным. Антон нисколько не сомневался, что Арсений способен за буквально семь минут сварганить что-то…       Яичница.       С беконом. …стоящее.       Нет, Антон естественно в курсе, что у него в холодильнике есть яйца и бекон. Он себе такой завтрак почти каждый день готовит. Просто тут другая ситуация. Ироничная, что пиздец. Арсений стоит у гарнитура, и Антон готов почти истерично рассмеяться, когда тот поворачивается к нему лицом с двумя кружками кофе. Каков пиздец.       Антон случайно вспоминает дальнейшие развитие события в этих самых сериалах и почти успевает смутиться, как Арсений добивает безобидной, казалось бы, шуткой. — Не нашёл у тебя фартука.       Антон садится на стул, перед ним оказывается вилка и кружка с кофе. — И хлеба жаль, что нет.       Антону уже не до хлеба. Арсений приземляется на соседний стул, чтобы не тянуться к сковородке с разных концов стола. Антон чуть ли не вздрагивает, когда чувствует прикосновение коленки Арсения к своей. Нет, он не плавится от подобных прикосновений, но чувствует трепет где-то в груди и думает, что обязан что-то с этим сделать. Он ощущает себя почти мерзким, потому что рядом с Арсением он не может ни о чём думать. Ещё и стол этот… На котором они вчера       В конце концов это всё неправильно хотя бы потому, что Антон только-только вышел из долгосрочных отношений. И то вопрос: вышел ли? Если Ира решит вернуться, то после вчерашнего, как Антон сможет её принять? Вообще сможет ли он нормально на неё смотреть, если все его мысли занимает Арсений.       Антон, бесполезно ковыряя вилкой в сковородке, смотрит на Арсения боковым зрением и понимает, что это началось задолго до вчерашнего вечера. Он думал об Арсении и не как о коллеге или друге. И это неправильно, ненормально. В отношениях с любимым вроде человеком думать о другом. Пусть Антон и не думал об Арсении в романтическом плане, но в сексуальном точно.       Это нечестно по отношению к ним обоим. Антон понимает, но поделать с этим ничего не может. Он скучает по Ире, но при этом сейчас сидит на кухне с Арсением. А вчера он с ним здесь же целовался. В тот момент мыслей об Ире не было ни одной, хотя напился Антон вроде как потому, что тоскует по ней. Пиздец пиздецом погоняет. — Шаст, ты норм? — Арсений выдёргивает из вязких бессвязных размышлений.       Антон устало угукает и понимает, что надо хоть немного взять себя в руки. Рефлексия позже, а им скоро на работу ехать. — Давай я пока посуду помою, а ты сгоняешь в душ? — Антон предлагает хороший вроде бы вариант. Они оба заняты делом, и Арсений не мозолит ему глаза. Им вместе ещё целый день находиться. А эти несколько часов до того, как они поедут на съёмки им вообще придётся провести наедине.       Арсений кивает, видимо, понимая Антона по одному только вздоху. Обычно тот подрывается помочь, но сейчас соглашается уйти хотя бы в другую комнату. Хотя бы на несколько минут. А Антон пусть мучается со сковородкой. — Полотенце там висит одно чистое. Оно синее. Щётку новую найдёшь в ящике под раковиной. С остальным разберёшься. — Понято.       Арсений уходит, а Антон с мученическим стоном укладывается грудью на стол. Он, блять, так запутался в этих всех чувствах. Неопределённость и нерешительность отказаться от чего-то одного преследовали его всю его жизнь. С одной стороны Антон прекрасно понимает, что, люби он Иру по-настоящему, никогда бы даже в сторону Арсения не взглянул. И если бы скучал сейчас, то не привёз бы Арсения сюда вчера, не выдумал бы игру с этой блядской конфетой. А всё потому, что это Арсений. С кем-то другим — ни за что на свете, но с ним Антон чувствует.       Но с другой стороны Антона сковывает цепями какой-то ответственности многолетняя привычка: просыпаться и видеть Иру рядом с собой, засыпать тоже рядом с ней и спать с ней же. С ней нелегко. Вообще им обоим нелегко. Они не понимают друг друга и не хотят понимать. И что самое страшное — с ней Антон не чувствует. И к ней не чувствует.       Арсений выходит из душа спустя минут пять, пока Антон всё ещё лежит на столе в подвешенном состоянии из-за собственных размышлений. — Шаст, ну ёк-макарёк, — Антон, вздрогнув, поднимает голову, взволнованно смотрит в дверной проём, где стоит Арсений. С голым торсом.       Антон зачем-то проходится взглядом по всему Арсению, подмечая и радуясь, что тот хотя бы в штанах и носках. Тогда, где, собственно… — Можешь футболку дать? Я уронил свою в ванную, пока пытался одеться. — Повесил сушиться куда-нибудь?       Положа руку на сердце, Антона вообще не интересует, повесил Арсений футболку или нет. Его подтянутое тело интересует гораздо больше. Даже рефлексия отходит на второй план, вежливо пропуская вперёд то самое напряжение, появившееся со вчерашней ночи. — На диване лежит. До выхода успеет высохнуть. Там немного, но… — Арсений под внимательным взглядом немного напрягается сам, успевает запнуться на полуслове. — Ощущение мокрой ткани на теле не особо приятное. — Ага.       Арсений продолжает стоять какое-то время, а у Антона напрочь вылетает из головы то, что его вообще-то попросили футболку принести. Он залипает, что в целом не удивительно. Арсений, конечно, видит, Антон это прекрасно понимает, не слепой же он, чтобы не заметить столь пристальный взгляд. Но за все годы совместной работы это стало настолько привычным, что Арсений на это уже давно никак не реагирует. Принимает как само собой разумеющееся. — Я, наверное, сам помою. Тебя не дождёшься, — Арсений не упрекает, нет. Он не ворчит, но умело пытается сменить тему. Перевести всё в шутку. Получается плохо       А Антон. А что, Антон?       Антон довольно искусно делает вид, что ничего не происходит, но бороться с диким желанием целовать Арсения во все участки тела, а то и что похуже — дело нелёгкое. Ему хочется забыться, сосредоточиться на чём-то другом, но, когда Арсений подхватывает сковородку и кружки и встаёт спиной к Антону, включая воду, вся его сосредоточенность на чём-то другом исчезает.       У Арсения спина красивая, и Антон уверен, что пиздец какая гладкая. Он старается не смотреть, не думать, но желание дотронуться никуда не исчезает. Антон не знает, в какой момент его терпению пришёл конец, но, вероятно, это случилось, когда Арсений слишком уж увлечённо начал оттирать сковородку.       Антон приоткрывает рот, завороженно наблюдая, как напрягаются плечи Арсения, слегка приподнимаются. Такие округлые, не широкие и не узкие, не худощавые и не перекаченные. Золотая середина. Чей-то фетиш.       Антон скользит взглядом по выпирающей слегка линии позвоночника и почти мечтает прикоснуться к каждому выступу губами. Пока что получается лишь облизнуться и слегка прийти в себя. Арсений заканчивает со сковородкой и приступает к бокалам. А Антон разглядывает дальше.       Ниже. Взгляд цепляется за точёные и упругие бёдра. В голове Антона возникало миллион и одно прилагательное для их описания, и если в какой-то момент своей жизни с подобными мыслями он мог совладать, то сейчас он даже пытаться не будет. Сейчас хочется только ощущать. Окей, возможно, это тоже чей-то фетиш. Возможно Антона.       А Арсений будто нарочно слегка прогибается в пояснице, напрягая спину и чуть оттопыривая задницу. Антон выдыхает. Всё, что сейчас предстаёт перед ним, кажется ему ебучей эстетикой во плоти. Арсений запрокидывает голову и подносит мокрую ладонь к шее, по всей видимости, чтобы её слегка размять, и через секунду снова возвращается к мытью кружки. Антон следит, как от шеи по спине Арсения стекает пара капель воды, и кончается как личность.       Он поднимается со стула так стремительно, что это пугает даже его самого. Он напоминает себе коршуна, оказываясь за спиной Арсения. Тот выключает воду и замирает. Антон медлит. Боится. Не пожалеть, нет. Боится Арсения спугнуть, разрушить то хрупкое, что и так на ладан дышит по его же милости. — Шаст? — у Арсения неожиданно хрипит голос, видимо, от волнения, но действует это как спусковой крючок.       Антон встаёт почти вплотную, ставит руки на гарнитур по бокам от Арсения, удерживая его на одном месте у раковины, и с тихим выдохом прижимается носом к его волосам. Сам Арсений с деланным спокойствием отставляет кружку в сторону. Молчит, но Антон видит, как его шея покрывается мурашками. — Хорошо, — проговаривает он Арсению в макушку тихо, — что у меня нет фартука. От тебя и без этого крыша едет.       Арсений прикрывает глаза. Заебись. Помыл посуду.       Он ёжится от мурашек, когда Антон медленно водит кончиком носа по его волосам. Арсений почти плавится, не сдерживаясь, сам спиной прижимается ближе, голову Антону на плечо откидывает, чувствует прикосновение собственных лопаток к чужой груди и слышит, как быстро бьётся сердце. Чьё, разобрать сложно.       Антон сам глаза закрывает, с каким-то извращённым наслаждением вдыхая аромат своего же геля для душа, которым сейчас пахнет Арсений, и наконец-то прикасается руками к его телу. Широкие ладони опускаются на талию, сжимают кожу в пальцах, наверняка оставляя едва заметные следы.       У Антона покалывает на кончиках пальцев от горячих прикосновений, но, что самое приятное, он чувствует, как Арсений плавится в его руках. У Антона в голове невольно проводится параллель: он почти также стоял с Ирой, также мог её обнимать, прижиматься к её спине и касаться напряжёнными пальцами талии. Она тоньше, естественно, чем у Арсения, но правильней руки Антона, по его мнению, лежат именно на его талии.       Антон не хочет сейчас думать об Ире. Он не может поступать так с Арсением. Ему явно незачем сравнивать, чтобы понять, где он чувствует. Он спускается руками ниже и жалеет, что Арсений сейчас в штанах. Его чёртовы бёдра хочется трогаться не через слой ткани. Их хочется целовать.       Арсений сходит с ума в реальном времени, когда чувствует широкие ладони буквально везде: на бёдрах, на животе, после груди. Он готов молиться всем богам, чтобы Антон не трогал соски, которые у Арсения весьма чувствительны, но неверующим не помогают. Чужие пальцы поглаживают грудь, и Арсений слишком громко выдыхает, когда Антон слегка сжимает пальцами правый сосок, поглаживая при этом левый. Естественно, Шастун понял, что к чему.       Арсений мстит. Не только у него есть слабости. Он ближе задницей прижимается к бёдрам Антона, чтобы слегка подразнить прикосновениями. Работает безотказно. Антон мычит, имитируя слабые толчки.       Замирают они после этого оба. — Арс, — тихо зовёт Антон, целуя взлохмаченную слегка от своих же действий макушку. — Если сейчас не прекратим, то потом… вообще пизда. Я не смогу остановиться. — Знаю, — Арсений остаётся неподвижным секунду, а после разворачивается к Антону лицом, всё ещё находясь в его руках. Зрачки расширены у обоих, и от этого пиздецки ведёт. — Только ты подумай, надо ли оно тебе.       Арсений замирает, о чём-то задумываясь, а после Антону будто дают под дых. Арсений целует, выбивая из головы последние мысли. Антон теряется, позволяет целовать, приоткрывает рот. Всё так тягуче медленно, что грозит уничтожить остатки выдержки. Но Арсений, углубив поцелуй на секунду, отстраняется. — Чтобы думалось лучше.       Арсений мягко убирает руки Антона со своих бёдер, чтобы после уйти в другую комнату, оставив Антона один на один с собой. Арсений творит немыслимое. Антону хочется либо застрелиться, либо вернуть его и продолжить целовать. Он присаживается на стул, ероша волосы дрожащими пальцами. Кто бы мог подумать…       Один поцелуй, а у Антона сердце готово грудную клетку пробить.       Зачем вообще человеку сердце?