Свободное падение

      — Малец, малец, — кто-то тряс меня за плечо, но хватка почти не ощущалась.       Я постарался открыть слипшиеся от мороза и слëз глаза. Мне показалось, что пара ресничек потерялась при резком подергивании век, но я всё-таки смог разглядеть незнакомца. Надо мной стоял высокий темноволосый мужчина с короткостриженной бородой. Он был похож на человека, работающего на лесопилке. Я читал про них в книжках, но не помнил, как их называли. Не в силах пошевелить губами, я пугливо уставился на мрачный силуэт.       — Сейчас-сейчас. Потерпи малёх, отвезу тебя в больницу, — пробурчал мужчина. Посмотрев на дом позади меня, он недоверчиво спросил, — там ещё кто-нибудь есть?       Я отрицательно покачал головой, хотя не слишком понимал, что происходит.       — Хорошо, тогда поехали, — он подхватил меня на руки и потащил к машине, — ого, да ты совсем лёгонький. Как славно, что я тебя нашёл. Не зря всё-таки жена отправила поснимать ночное небо — в это время года здесь красивые звездные ночи. Некоторые поговаривают, что иногда тут можно заснять северное сияние, но, если честно, не верю я в это. Климат у нас не того, не слишком холодный. Но это не значит, что можно выбегать раздетым на улицу.       Он рассказывал так увлечённо, и его добродушные укоры нисколечко меня не обежали. Но в душе я с ним не согласился. Это место отвратительно и никакие ночи не сделают его краше. Теперь здесь только разлука и смерть. Подумав об отце, всё ещё сидевшем в кресле, мне стало дурно: живот скрутило, а во рту появился привкус желчи. Я постарался отвернуться, чтобы не запачкать незнакомца, и меня вырвало.       — Эй, да тебе совсем плохо! — мужчина ускорил шаг и как можно скорее посадил меня в машину. Укрыл тёплым пледом и дал горячий чай в необычной посуде. Я впервые видел непонятный сосуд, в котором кипяток мог храниться так долго. Я всё ещё чувствовал, как холод сковывает тело. Кожа стала бледной и покрылась мурашками. Согревая руки и наслаждаясь покоем, который так внезапно наполнил меня, я снова уснул.       Проснулся на следующее утро в больнице с диагнозом — переохлаждение. Врачи вызвали парочку полицейских, чтобы выяснить откуда я и что произошло. Ночного спасителя опросили ещё вчера. Он занёс мне пакет фруктов перед тем, как уехать домой. Я был ему признателен. Теперь я остался один среди вереницы людей в форме. Мне задавали кучу вопросов, я сознался во всём: что мать меня бросила, что отец умер, что я специально выбежал на улицу. Я чувствовала себя одиноким и покинутыми, но никто на обращал на это внимание, все только спрашивали:       — А родственники есть?       — А мать где живет?       Мне хотелось закрыть уши, убежать и спрятаться, лишь бы допрос прекратился. Прошла вечность, прежде чем меня отпустили в палату. Не знаю, что в итоге стало с отцом. Может, его кремировали или похоронили недалеко от дома. Больше я о нём не слышал, как и о матери. Они оба для меня умерли.       После всех необходимых процедур меня отправили в детдом, расположившийся в глуши подальше от людских глаз, где никто обо мне не знал. Я думал, что хотя бы здесь мне найдется место, что здесь я обрету друзей и родных. «Плохое место детским домом не назовут» — размышлял я на заднем сидении автомобиля. Как же я ошибался.              — Какой тощий, и… — воспитательница принюхалась ко мне, — плесенью пахнет.       От этой мысли она поморщилась, окинула меня презрительным взглядом, как будто в первый раз не смогла разглядеть, а потом внимательно посмотрела на водителя, который меня привез:       — Вы откуда его вообще откопали, с помойки?       Её тон мне не понравился. Да, от меня не пахло свежескошенной травой и цветами. К сожалению, врачей не заботила покупка новых вещей для меня, это не входило в их обязанности. Запах плесени от старого дома пропитал мою одежду полностью, до каждой петельки, и я никак не мог от него избавиться.       — Может, эт-то от-т вас плохо п-пахнет? — обиженно произнёс я. Мне не хотелось её злить, но отмолчаться не получилось.       — А м-может от т-тебя? — передразнила стервозная «мисс красные штаны». На ней они смотрелись странно и глупо. Никогда не видел такой безвкусицы, даже в журналах, которые привозила мама из магазинов. Казалось, что злой тётке не больше 30, но она выглядела как Круэла из мультика «Сто один далматинец». Такая же неприятная. Я вспомнил, как впервые увидел мультфильм на одном из экранов в небольшом торговом центре, куда мы ездили с родителями закупаться продуктами, и чувство обиды накрыло меня с головой. Я смущенно пожал плечами. Кажется, лучше мне не открывать рот, теперь меня никто не защитит.       После небольшой перепалки водитель отдал вещи, которые полицейские смогли найти в моём доме, и без лишних слов удалился, напоследок бросив на меня огорченный взгляд.       — Выбрось, Тина, — воспитательница заткнула нос рукой и передала пакет с моими вещами.       — Н-но… — я начал возражать, но на меня посмотрели так, будто я нёс несусветную глупость.       — Ты хочешь, чтобы мы задохнулись, мистер вонючка и за-заика?       Я покраснел. За мной уже столпились ребята, которые смотрели во все глаза, как меня отчитывают. Они прикрыли рты, но я всё равно слышал сдавленные смешки и глупые дополнения. Ещё никогда меня не передразнивали с таким рвением. Я знал, что у меня есть дефекты речи, но отца с матерью несильно заботило данное обстоятельство, поэтому и я не переживал.       С этого момента моя жизнь стала напоминать кошмар. С друзьями не клеилось, никто не хотел водиться с вонючкой и заикой. Хотя к тому моменту, как я со всеми познакомился, на мне была чистая одежда, взятая из приюта (почти никем неношеная), и помылся я мочалкой до царапин и с хозяйственным мылом.       Я пытался наладить контакт с другими мальчиками и девочками, которые не успели увидеть мой «позор», но и до них слухи дошли очень быстро. Некоторые открыто меня презирали, другие — молча обходили стороной. Позже я понял — лучше бы меня не замечали.       Любые игры кончались ссорой, а иногда и дракой. Мальчишки не хотели со мной водиться, а девочки боялись. Не только дети, но и взрослые сторонились меня. Все здешние будто бы говорили — ты другой, тебе здесь не место. Хотя я был вполне обычным, да, чуточку ниже всех остальных мальчиков своего возраста, да, слишком слабый, но откуда было взяться мышцам, когда я ел хлеб и кашу раз в день. Может, я и не мог чётко говорить, но мысли в голове были здравые. Я силился понять, какие порядки в этом месте, но так и не разобрался.       Когда мне исполнилось десять, и я почти свыкся с суровой детдомовской жизнью, я услышал, как парни в туалете переговаривались между собой. Они и раньше не скрывали презрительного отношения ко мне, но вреда не причиняли, а теперь намеревались напакостить:       — Отправим вещи вонючки туда, где им самое место — на помойку!       — А лучше вообще сожжём, санэпидстанция нам спасибо скажет!       — Санэпи… что?       — Забей       Парни заливались смехом, придумывая очередную мерзкую выходку. Когда они ушли, я тихо вышел из укрытия и нервно заплакал, понимая, что мне нигде не будет покоя. Неужели никто меня не защитит и не подставит плечо? Выбежав из туалета, я был намерен навсегда уйти, раствориться, исчезнуть, но меня лишила этой возможности судьба, а может глупое стечение обстоятельств.       Задумку ребята осуществили, и мне пришлось целую неделю ходить в той же одежде, пока мисс Круэла (имени я не выучил), так и не нашла мне новую. Сдаётся, она нарочно медлила с выбором вещей, другим ребятам их находили при первой возможности.       Мне доставалось не только в стенах детдома. Дети по старше должны были ходить в школу, и меня отправили в обычную. Она находилась недалеко от нашего приюта. Школа была маленькой, в ней учились только мы, и ещё парочка незнакомых мне мальчиков и девочек с разных деревень. С ними я тоже пытался подружиться, но они отказались, как только узнали, как относятся ко мне другие детдомовцы и воспитатели.       Став изгоем, я страшно боялся выступать перед классом и говорить на уроках, но учителя, как назло, всегда вызывали меня к доске. Моё сердце убыстряло бег каждый раз, когда приходилось стоять перед одноклассниками. Я чувствовал себя испуганным, стесненным и неуверенным. Я не мог забыть, как ребята смеялись, над моими несчастными попытками ответить на вопрос. Я волновался и заикался чаще обычного. И чем больше они смеялись, тем больше мне хотелось провалиться сквозь землю.       Вместо того, чтобы найти поддержку в глазах друзей или учителей, я превратился в мальчика для битья. Одинокий, всеми покинутый, я блуждал по ночным коридорам, становясь невидимкой. С того момента, как умер отец, я остался совсем один, дрейфуя на маленьком плоту, в огромном океане жизни.       Засыпая в ночи, я прокручивал в голове одну и ту же фразу «ты никому не нужен, и мамке своей не нужен». Мне хотелось верить, что это не так. Это просто папа злой, он так долго болел, что совсем потерял связь с реальностью. Я молил небеса, чтобы они поскорее свели меня с мамой. Иногда я просыпался в холодном поту, заливаясь криком. Мне снился обрыв и падение, а в самом конце меня ждали мертвенно-бледные скалы. После нескольких ночных кошмаров, ребята попросили воспитательницу переселить меня в отдельную комнату, да хоть в подсобку, где хранились швабры, лишь бы я не мешал им спать. Воспитательницы не могли этого допустить из соображений безопасности, чем я вызывал ещё больший гнев и негодование со стороны сверстников.       «Слабак», «чудила», «маменькин сынок» — стали моими именами на весь период, что я прожил в стенах детдома. Я пытался сбежать, но мне некуда было податься, поэтому я всегда возвращался обратно. Ни родных, ни знакомых. Лучше в стенах ненавистного детского дома, чем на улице, где прохожие совсем тебя не замечают. На улице ты всего лишь маленькая песчинка под ногами, которую могут растоптать, унизить, сдать в «обезьянник». В приюте я хотя бы мог спрятаться — под кроватью, в подсобке или во дворе, и всячески избегать общения с другими детьми и взрослыми, не отвечая на глупые вопросы. Однако существуют вещи, от которых не убежишь.