Свободное падение

      За годы унижения, проведенные в детдоме, я научился прятаться. Я прятался от грозных мальчишек, которые не только воровали мою одежду, но и распускали руки, если им казалось, что от меня «чем-то пованивает». Я прятался от воспитателей, которые пытались закрывать глаза на те бесчинства, которые учиняли их воспитанники, а мисс Круэла лично надзерала за каждым моим неверным шагом. Я прятался от своего прошлого - брошенный, всеми забытый.       Через несколько лет подобной жизни у меня развилась агорафобия или боязнь открытых пространств, если по-простому. Мне было куда проще в тёмных комнатах, за занавесками или в углу, там, где никто меня не видел, а следовательно, не мог достать. Когда я выходил на улицу мне становилось страшно. Мерещилось, что сейчас из тени деревьев выберется тот, кто искалечит меня и мою истерзанную душу. Я погряз в страхе, и никто не был в силах мне помочь.       Чем старше я становился, тем меньше мог противиться недугу. Я не выходил во двор без посторонней помощи, и ребята всё больше меня сторонились. Хотя куда больше? Размышлял я, сидя в одиночестве.       Единственное, на что решился — это переехать в дом покойного отца, когда мне стукнуло восемнадцать. Сопровождалось это ничуть не радостными возгласами:       — Наконец-то, — воскликнула мисс Круэла, когда последний штамп на бумажке был поставлен, — теперь ты свободен!       — С-спасибо, — промямлил я вполголоса, зная, что одними «поздравлениями» не отделаюсь.       — Надеюсь, ты готов к новой жизни, и она не превратиться в комок грязи, каким был ты, когда только к нам попал.       Не понимая, чем заслужил такое отношение, я поднял пугливые глаза на женщину, которая находилось со мной рядом последние 11 лет, и спросил:       — Извините, — я помедлил, не зная как к ней обратиться, ведь имени не помнил, — мисс, почему я так вам противен?       — Ох, мальчик, если бы ты знал, что этот приют держится на последнем издыхании, ты бы не задавал столь глупых вопросов. Зачем нам лишние рты, когда мы имеющиеся прокормить не можем? Гуляй, давай. И скажи спасибо, что не выперли, когда представлялась такая возможность.       Я ничего не ответил, кивнул и вышел из кабинета переполненный отчаянием и досадой. Я силился переступить порог приюта, борясь с собственными страхами. Страх навсегда остаться в стенах этого заведения был сильнее страха покинуть его, поэтому я вышел на улицу, и дойдя до автобусной остановки, поехал в направлении к старому, заброшенному дому. После дальней дороги и долгих часов ходьбы по грязевым тропам, я перестал покидать отчий дом. Совсем.       Оценив состояние развалины, которая уже больше 10 лет стояла никем не тронутая, я решил сделать уборку. Передвигаясь из одной комнаты в другую, я заметил, что обветшалые стены совсем расклеились, крыша протекала, и дом пропитался запахом плесени, который ударял в нос при каждом дуновении ветра. Плесень и раньше была здесь частым гостем, но теперь её запах проник в каждый уголок, в каждую щель, и даже забрёл в мою душу.       Не удивительно, что никто кроме меня не решился сюда переехать. Комнаты совсем не изменились: по кухне всё также бегали тараканы, а в туалете жучки и маленькие сколопендры. Возможно, перебраться в заброшенный дом было не самым лучшим решением, но только здесь я чувствовал себя человеком. Пускай напуганным, лишенным надежд и семьи, но всё-таки человеком. Здесь я хотел начать всё сначала — отремонтировать дом, обзавестись хозяйством, завести собаку (в людях я разочаровался). В конце концов несмотря на внешнюю немощность, я многое схватывал, как это принято говорить, налету. Устроить жизнь в полном одиночестве казалось хорошей идеей. Отсюда мой путь начался, здесь же я хотел его закончить.       Перебрав старые вещи отца и некоторые безделушки матери, которые давно выцвели и были больше похожи на ржавый металлолом, я наткнулся на потрёпанный, почти что иссохший дневник. Видимо, записки матери. Недавно я узнал, что она скончалась, когда мне исполнилось восемь, чем-то болела. Наверное, поэтому так и не удосужилась забрать. Я стал думать об этом, как о мелком недоразумении. Ничего. Это тоже пройдет.       Аккуратно открыв парочку страниц, на которых мог хотя бы что-то разглядеть, я не нашёл ничего интересного — списки продуктов, расписание дня. Почти всё, что хоть как-то могло рассказать об отце или матери стёрлось. Но в самом конце, той стороной, которая меньше всего была подвержена воде, капавшей с потолка, и свету, лившемуся из окон, я обнаружил записку:       «Прости, Эрик. Я ухожу, потому что не могу больше жить с твоим отцом, а твоё наивное детское личико постоянно мне напоминает о том, каким человек был твой отец. Ты вряд ли меня поймешь. И вряд ли простишь. Но мне так будет проще. Отказаться от вас с папой было для меня серьёзным решением. И я ухожу, точно зная, что ставила двух дорогих людей позади. Но я больше не могу. Прости меня и прощай».       Я отвёл глаза в сторону, силясь стереть из памяти прочитанное. Книжка безвольно выпала из рук и раскрылась на злосчастном месте. Я перечитал строчки. Мне показалось, что это адресовано не мне, что кто-то решил сыграть злую шутку. Она действительно меня бросила? Я зацепился за эту мысль и на несколько минут выпал из реальности. Я ждал мать, как больной ждёт операции. Наивно верил, что она придёт, станет мои лекарством, заберёт все невзгоды.       Потрясённый открытием, что отец был прав, и родная мать никогда не хотела меня забирать, а бросила лишь потому, что я копия своего отца, я выбежал во двор. Мне было тяжело дышать, сердце колотилось в груди, моля поскорее прекратить мучения.       Сколько лет я тешил себя мыслью, что это всё ложь. Сколько лет обманывался любовью самых близких людей. Розовые очки слетели с моих глаз так быстро, что я не успел смириться с болью, которую причиняли мне эти строки. Мне казалось, что я готов ко всему, но это стало последней каплей. Если бы мать меня любила, она бы не бросила.       Я оглядел двор, всё еще боясь выйти за пределы дома, знакомая картина — никого на ближайшие несколько километров. Иногда сюда приезжали поснимать красивые виды, но в предрассветном тумане мало, что можно разглядеть. Людей здесь не было — лишь бескрайняя природа, рвущийся ветер и волны. Я не понимал, что делать, ведь надежды, которые питал о будущем, разбились точно также, как эти белые волны, разбивались о скалы. Я знал, что не смогу прожить всю свою жизнь, прячась от мира в собственных страхах.       Желание уйти затмило мысли, и я побежал к спасительному обрыву. Плевать на страх, плевать на одиночество, мне незачем больше оставаться в этом мире, если никому я в нём не нужен.       Наверное, поэтому я стою здесь, на грани бездны. Я не хочу больше оправдываться, не хочу искать причины остаться. Я чувствую каждой жилкой, что жизнь лишена смысла, и что теперь страх определяет моё существование — страх одиночества, страх открытого пространства, страх предательства.       В последний раз посмотрев на заброшенный дом, я представляю себе образ матери. Она что-то кричит, но я уже не слышу. Закрывая глаза и расправляя руки, как птица, я взмываю в воздух и лечу.