В твоем стакане виски и кола, Еле стоишь, тебе больно, А я к тебе автостопом, Мне поебать на погоду. Я так зависим тобою, мне так хуево и холодно…
***
День длится тоже тоскливо. Иногда проглядывается солнце, только у Саши пасмурное настроение, но уже хотя бы не грозовое. С Вороном он так и не говорит, даже бизнесмена передает в руки Стаса и снова уезжает. Вечером приходится проверять всё ли в порядке, готовы ли его люди к его отсутствию, разрешать некоторые дела, которые были оставлены на неопределенное «потом». Телефон его беспокоит уже в Котле, когда Джокер с Углом и Ерёмой обсуждает план на предстоящую неделю, выдавая все инструкции. Конечно, они смогут поддерживать связь, но ему не хочется, чтобы дергали по любой ерунде каждую минуту. На экране шесть букв, удивительно складывающихся в такое уютное и родное «Ульяна». — Тихо. — резко произносит Саша, потому что ему лень вставать из-за стола и отходить в сторону, чтобы ответить на, как ему кажется, короткий звонок. Все замолкают или понижают громкость голоса до спокойного шепота...***
Острый металл с красноречивой угрозой давит на кожу. Достаточно, чтобы причинить боль, пустить кровь. Ульяна чувствует липкое и горячее, тонкой струйкой по шее до левой ключицы. А ещё колючее на задней стенке горла и влажное в уголках глаз. Столько лет, столько мер предосторожности, столько попыток обойти самые изощрённые угрозы... А в итоге её убьют в грязном переулке трое безымянных грабителей, скорее всего, даже не догадывающихся о том, кто она. Просто случайная жертва. Возможно, хоть и очень вряд ли, героиня следующей новостной сводки. Какая злая, нелепая ирония... — Симпатичная мо(r)дашка, — воркует тот, что остановился левее, неприятно хрипло посмеиваясь. — Даже жаль... Ему возражают откуда-то слева, из темноты, бросая следом нечто про «отбитые яйца». Ульяна не вслушивается. Сейчас все трое так близко, что можно было бы попытаться рассмотреть и запомнить лица. Но плотные маски открывают одни лишь глаза. У того, кто прижал её к стенке они более холодные, не затянутые пеленой жажды чистого насилия, а более... Сосредоточенные. — Рюкзак и украшения. Живо. Ему, — продолжает отдавать отрывистые команды он, будто торопясь. Ульяна выполняет. Всё тело трясёт так, что попытки снять кольца и серьги требуют некоторого времени. Когда она расправляется с последним, одна из проезжающих машин ненадолго освещает арку. Воронова замечает, как под маской вдруг расширяются глаза у того, кто держит нож возле ее глотки. Напор чуть слабеет, а потом и вовсе пропадает. Грабитель отступает назад. Двое его дружков расценивают жест по-своему. Тот, которого она успела задеть, хватает её за локоть, толкает на землю. Ульяна выставляет вперёд руки. Всё равно сбивает колени и стирает ладони об неровный асфальт. Это пустяки по сравнению с пинком, который прилетает ей следом. Тяжёлым ботинком прямо по и под рёбра. Её опрокидывает на бок, заваливает на спину. Вспыхнувшие за веками звёзды можно пересчитать, такие они отчётливые на фоне залившей зрение темноты. Периферийно Воронова улавливает замах битой. Готовится к боли, ужасной и грубой... — Эй, ты чё? — в полуметре от неё удар останавливает рука. — Валим, — игнорируя вопрос, коротко выдает тот, кто, видимо, здесь за главного. — Бросай сумку и валим. Тот, что с ножом. Двое других недоумённо переглядываются между собой. — А чё такое? Ментов вродь... — Я её узнал, — обрезает он и шумно сглатывает. — Это девка Джокера. Или подружка... Один хер. В участке их видел... — Чё за подстава, Шеф?! Такого уговора не было! — накидывается на него тип, которого она зацепила первым. — А я откуда знал?! — Вот де(r)мо! Это п(r)икол или чё?! Он же нас наизнанку выве(r)нет! Де(r)мо! Парень с битой резко отбрасывает её рюкзак, как будто он набит змеями. Размахивает руками во все стороны. — Вот я как знал, — вклинивается покалеченный. — Мутный тот тип... — Пасть захлопни, — обрывает его главный, поправляя на лице маску. — Всё, погнали. Может, в их разговоре было и что-то ещё, но Ульяна не разбирает. Скрючившись и ладонями накрыв ушибленное место, борется с неровными вдохами, пробует вернуть себе вертикальное, хотя бы сидячее положение. Двое грабителей убегают сразу. Картавый чуть задерживается, подталкивая к ней сумку поближе и даже пододвигая выроненный телефон. Только потом даёт дёру. Болезненно застонав, Воронова тяжело приподнимает своё тело, прислоняется к стене, откинувшись на неё головой. Под кожу на ладонях забились мелкие камешки и грязь, отчего не слушающиеся руки, дрожащие руки не сразу удерживают и поднимают к уху телефон с набранным номером. — Я ещё не освободился, буду позже. Ты уже дома? — спокойно спрашивает Джокер, пропуская все банальности. В отличии от Вороновой ему не нужно подбирать правильное или неправильное определение его квартиры. Говорит, как чувствует, даже и не задумывается. Если до этого Ульяна ещё могла сдерживаться, то (близкий, безопасный, тёплый) голос Комолова мгновенно ломает все хлипкие опоры самообладания. — Нет. Саш... — последний слог надтреснуто обрывается. Никто за столом не собирается стонать в трубку или громко приглашать Комолова в сауну к девочкам. А уж тем более, когда у него за одну миллисекунду стекленеет взгляд. Над летним тихим озером снова сгущаются чёрные тучи. Вороновой приходится отвести трубку, сглотнуть часть слёз, сделать два вдоха и выдоха, чтобы успокоиться и не заставлять его нервничать. Фраза обрывается, Саша слышит всхлип, тяжелое неровное дыхание. Он крепче пальцами сжимает трубку, взглядом окидывая каждого за столом. Комолов не срывается, не сыплет бесполезными: «что случилось? расскажи, Ульяна, не молчи». Готовится к худшему... — Пап, они требуют, чтобы ты выполнил их... — Дай сюда! Короче, Ворон, твой сын у меня. — Это я. Не надо вопросов. Сделай так, как они скажут. — Сделаешь нормально, все будут живы. Посторонний враждебный голос в их разговор не вмешивается. Ульяна подносит динамик обратно лишь когда чувствует, что может продолжать без всхлипов. — Я... На меня... Меня ограбили. То есть, хотели ограбить... То есть... — запутавшись, Ульяна качает головой и пробует выдавить без запинок хотя бы главное: — Я в порядке. Цела. Просто... Приедь, пожалуйста, Саш.. Я в порядке. Цела. О, нет-нет... уже поздно тушить подожжённый фитиль. — Я понял. Где ты? — невозмутимо, четко и по делу. Говорить тоже больно. Приходится следить за своим дыханием, потому что от частых, поверхностных вдохов, по правому боку будто каждый раз прилетает кувалдой. Ульяна не знает, как ей сесть, или лечь, или облокотиться сзади на стену, чтобы рёбра не ныли. Поднять руку или опустить. Придерживается за них ладонью, крепче обхватывает саму себя, потому что, вопреки логике, это каким-то образом помогает. Точно назвать адрес бара Воронова не может, еле вспоминает, что там было написано на последней синей вывеске, попавшейся на глаза. Но перечисляет Саше примерные ориентиры: остановку, кафе на углу, желто-зелёное граффити, железные ворота с калиткой. Дождавшись более-менее внятного объяснения и описания чертова бара, Джокер сбрасывает вызов с решительным: «Я скоро буду». Когда в трубке снова раздаются гудки, Ульяна бессильно роняет руку. Скоро буду. Скоро. Скорей бы... Хотя Саша даже ещё не встал с места. Взгляд его неотрывно следит за Сычом. Тому как раз принесли аппетитное только приготовленное мясо и овощи на гриле. Джокер поднимается со своего кресла, берет тарелку и опрокидывает её прямо ему на голову под тихое смиренное удивление остальных за этим столом. Тяжелой ладонью накрывает плечо, заставляя Сыча вжать голову. — Какого хрена мои люди грабят моих же близких, Сыч? — шипит Комолов, наклонившись к его лицу, — Ты вообще контролируешь своих гребанных шакалов? Сыч на этом месте недавно. Заменил другого бандита, служившего Джокеру верой и правдой почти четыре года, но застреленного в той самой разборке вначале лета. — Это... какая-то ошибка. Наверняка, залетные. — Тогда какого, блять, хрена залетные на моей земле ведут себя, как у себя дома? — Я разберусь. Выловлю и вздерну каждого. Сыч немного отмирает, скидывая с волос прилипший укроп и ещё горячие куски баклажана. — Иначе я тебя сам вздерну. — чётко мотивирует Сыча Джокер. — Кого искать то…? — Всех! Шмонай и мне про каждого докладывай. Только обозначив Сычу примерный округ для выданных действий, Комолов направляется к машине. Придется Шраму заканчивать всю остальную часть работы. Ехать от Котла всего какие-то две жалкие улицы. Так близко… Он был так близко, когда… Из обрывистого рассказа Саша точно не понял, что произошло. Хотели ограбить? Не успели взять всё, потому что кто-то спугнул? Голос Вороновой дрожал слишком сильно для простого ограбления. Они явно подняли на неё руку… Джокер бросает машину, от едкой злости хлопнув дверью. Это другая злоба — жестокая, хищная и требующая сиюминутного мщения от задетого достоинства и пошатнувшегося авторитета. Направляется вглубь, по пути набирая номер Ульяны. — Абонент находится вне зоны… — Да ебанный в… — тихо ругается Саша, заставляя думать себя, что её телефон просто разрядился и ничего больше не случилось. Опускает ладонь с зажатым смартфоном вниз, медленно и внимательно двигаясь вперед и смотря по сторонам в поисках знакомого лица, силуэта, одежды. В разговоре Ульяна что-то говорила про арку. Смогла ли она сама подняться и найти более безопасное место? Не нужно было сбрасывать вызов, нужно было поддерживать связь, пока телефон не сел полностью. Нужно было взять с собой Угла, Ерёму, Шрама, поднять ВСЕХ. Перевернуть тут каждый сантиметр. Ну же, Ульяна. Где ты?***
Гул машин некоторое время остаётся единственным звуком, который она различает. Глаза закрыты, тело обмякло. Плевать, что сидит прямо на грязном асфальте. Ей нужно две минуты прийти в себя. Белые штаны будут безнадёжно испорчены... Первым делом Ульяна подтягивает ноги так, чтобы было удобнее встать. Рефлекторно тянется пальцами к шее: проверить, что там так чешется. Пачкается чем-то мокрым. Отводит ладонь, напряжённо разглядывая оставшиеся на подушечках красноватые следы. Потом вслепую нащупывает брошенный неподалёку рюкзак. В нём должны быть влажные салфетки. Их всего две в изрядно похудевшей упаковке. Воронова хочет стряхнуть с ран хотя бы налипший песок, но, когда подносит сложенную вдвое салфетку к с виду неглубоким царапинам, руки начинает колотить крупной судорогой. Поджав губы, она пробует мысленно убедить организм, что ей необходимо провести обеззараживающим средством по ране, только это всё равно что пытаться сдвинуть насмерть заржавевший механизм. Ни в какую не поддается. Мешает предвкушение новой боли. Ульяна сдаётся. Помогает себе подняться, опираясь на стену уцелевшей тыльной стороной ладони, костяшками, предплечьем, локтем. Прислоняется к ней теперь уже плечом. Снова прикрывает глаза. На лбу крупными каплями выступает пот. — Уля? Воронова дёргается от звука, поднимает голову, замечая в конце арки Дашин силуэт. В одной её руке сигарета, в другой — телефон, который она опускает вниз с коротким «я перезвоню», адресованным неизвестному абоненту. Приближается к ней быстрыми шагами. — Господи! Ты в порядке? — оценив даже в темноте её малость потрёпанный вид и выпачканный кровью ворот, обеспокоенно восклицает она. — Что произошло? — Да так... Придурки какие-то... Ульяне тяжело пускаться в долгие объяснения. Поэтому она ограничивается тем, что просит подругу помочь. Даша поспешно подхватывает рюкзак и предлагает плечо, чтобы на неё облокотиться, но Воронова, сжав зубы, отказывается. Медленно, придерживаясь за стеночку, шагает самостоятельно. Спускаться в бар — плохая идея. Они усаживаются на бровку неподалёку от входа. От заботливых Дашиных предложений вызвать скорую, полицию, принести воды, Ульяна отмахивается. Но не возражает против того, чтобы подруга оставалась рядом и осторожно придерживалась за ее запястье… Кажется, что эти гребанные дома, стены, двери, вывески — все одинаковые. Потом подключит маячок к телефону Ульяны, чтобы знать о всех её передвижениях по этому ублюдскому городу. Спустя ещё шесть шагов Саша замечает арку впереди, а рядом надломленная желтая вывеска кафе «Кре кер». Кажется, оно… Ульяна различает знакомый звук шагов даже раньше, чем замечает показавшуюся из арки фигуру. — Саша... — тихо, трепещущим от мгновенного облегчения голосом, выдыхает она и повторяет уже громче, привлекая внимание: — Саша! В арке никого. Поэтому он не задерживается, проходит дальше, ускорив шаг. Справа доносится какая-то приглушенная музыка, а затем его заставляет остановится её голос. Сейчас все органы чувств так обострены, а все радары настроены на одну цель — найти Ульяну, что Джокер бы не перепутал её голос ни с чем даже в гуще толпы на площади вовремя праздничного салюта. Комолов разворачивается, встречаясь взглядом с Вороновой. Делает три широких шага к ней, сокращая мучительное расстояние. За это время потягивание в боку успевает немного стихнуть, и она сама встает на ноги, делает ему навстречу пару шагов. Даша тоже поднимается следом, переводит наполненный подозрением взгляд с Комолова на Ульяну и обратно. Саша недооценил её умение преувеличивать… или приуменьшать. Не важно. Вид Ульяны совершенно не подходит для определения «цела», «в порядке»: вся одежда серая от уличной пыли, волосы спутаны, торчат в разные стороны, на воротнике кровь, на шеи тоже разводы (попытки стереть чужие улики) крови, уже запекшийся порез, на лице отчетливо видны подсохшие дорожки слез. И это только то, что дает ему беглый осмотр... А ещё она идет как-то… не то хромая, не то сгорбив обычно идеально ровную спину. Джокер сжимает губы в тонкую линию. Всё, что Вороновой сейчас нужно, — так это уткнуться Саше в грудь лицом, обхватить его руками и остаться в этом положении, не шевелясь, на пару... секунд? минут? часов? Только так она поверит, что всё действительно позади и перестанет ежесекундно вздрагивать. Ульяна не задерживается ни на микромгновение перед Сашей, с разбегу припадая к его груди, запуская ладони под свободно разлетающиеся в стороны полы пиджака. Так ей это нужно. Она обязательно выслушает, какая дура, что сунулась в бар, на улицу, в арку... Не позвонила сразу, вышла одна... Расслабилась, хотя должна быть постоянно начеку. Чуть позже. На этот раз Комолов не отталкивает Ульяну, не кричит, не пристыжает, не прожигает её ледяным взглядом. Бережно сцепляет обе руки на спине Вороновой, как-то порывисто выдыхая. Как будто до этого не дышал вообще. Ощущает сильный стук сердца… то ли её, то ли свой собственный. В горле сухо, что он даже не может выдавить из себя что-то утешающее, успокаивающее. Саше нет необходимости отвечать. Ему достаточно было бы просто перетерпеть порыв. Но это неожиданное, пригревающее ощущение от его ладоней, опустившихся на поясницу, заменяет Вороновой десяток уколов анальгетика. Теряя из восприятия физический дискомфорт, она жмётся к нему насколько это возможно крепче, плотнее. Заполняет лёгкие на всю ёмкость дорогим успокаивающим запахом под ритмичный пульсирующий аккомпанемент. Со следующим сокращением сердечной мышцы он обогащает кровь мягким теплом, разгоняет по всему телу недостающее чувство защищённости. Он не может позволить себя так долго стоять. Ему нужно найти этого урода или уродов. Сегодня. Сейчас! Комолов отстраняется первым, но делает это аккуратно, разъединяя сначала их тела, а затем убирая руки. Сжимает пальцами лацканы пиджака и тянет назад, вниз, снимая со своих плеч, чтобы сразу накинуть на спину и плечи Ульяны. Опускает взгляд, заглядывая в её глаза, и снова прижимает к себе. Это чувство не исчезает, аккумулируясь внутри, даже после того, как Комолов разрывает непосредственный контакт между телами. Вместе с тканью его пиджака Ульяну накрывает сильнейшей слабостью и глаза снова дерёт, как едким дымом. А в тех, что напротив, в Сашиных, не перестающих беспокойно в неё вглядываться — целый океан (она и не подозревала, что он способен поделиться с ней таким количеством) нежности. И в нём — яростный, свирепый шторм. Парадоксально гармоничное сочетание. — Чё произошло? Эта гнида был один? Ты запомнила лицо, приметы? Чё он говорил? Чё от тебя хотел? — спрашивает Комолов, нервно дернув верхней губой от внутреннего напряжения. А вообще собирался остановиться лишь на первом вопросе. Ульяна не отвечает сразу, прислонившись лбом к ткани Сашиной футболки. — Нужно обратиться в полицию. Я предлагала… — вмешивается в разговор девушка. — Нет. — резко обрывает её Комолов, не зная ни её имени, ни кто она, ни как здесь оказалась. Да хоть ангел господень. — Можешь быть свободна, спасибо. — с холодным напором произносит Джокер, обращаясь к ней же. Воронова не отрывается, только поворачивает голову в сторону подруги. Та чуть неуверенно переводит на неё взгляд. Смотрит вопросительно и с толикой... Упрёка? Обвинения? — Всё хорошо, Даш, — Ульяна не выдавливает фальшиво бодрых улыбок, только показательно по новой обвивает торс Комолова руками. — Возвращайся к остальным. Похоже, это не совсем то, что она ожидала услышать. Но Даша не спорит. — Ладно. Тогда я пойду, — пожав плечами, она переставляет Ульянин рюкзак на асфальт, будто чтобы напомнить им про него и отходит в сторону бара. — Напиши мне потом, как ты, оки? Пока. Ничего обещать Воронова не может, и поэтому неопределённо дёргает подбородком, коротко провожая Дашин уход взглядом. Всё же они не успели настолько сдружиться, чтобы ей было неловко её прогонять. Протяжно выдохнув, Ульяна поднимает глаза на Сашу, а потом прижимается к нему правой щекой, чтобы было удобнее говорить. Подтягивает одну руку выше, кладёт перед своим лицом. — Симпатичная мордашка. — Куда спешишь? — Только пикни... — Их было трое. Двое ошивались у выхода и... Ещё один поджидал в арке, — стараясь говорить по существу и без лишних эмоций, начинает Воронова. Брови невольно приподнимаются на информации о трёх грабителях. Банки грабить ходят и то чаще вдвоем, чтобы навар не делить на нескольких человек. Саша не перебивает, не задает глупое «ты уверена?». У страха глаза велики, но Вороновой он верит. Она никогда не была трусихой или кисейной барышней. — Они забрали рюкзак и драгоценности, но потом... Один из них узнал меня. Вспомнил, как я приходила к тебе в участок. Видел бы ты лица двух других в этот момент... Хотя в теле по-прежнему ни единой расслабленной мышцы, у Ульяны получается скривить губы в мрачноватой усмешке. На новую полученную информацию Комолов снова никак не реагирует. Как Ульяна, не усмехается, самодовольно не посмеивается. А вот детальные описания Джокер записывает на подкорку, чтобы потом проанализировать. Даже сам способ нападения. — Потом они бросили вещи и сбежали, — она делает небольшую паузу, собираясь с мыслями и немного отстраняясь от Саши, чтобы он мог видеть её лицо. — На них были маски, типа балаклавы или вроде того. Чуть пониже тебя ростом. И один из них картавил. Воронова прикусывает краешек губы. Виновато прячет глаза. — Прости... Было темно, всё... Всё так быстро произошло... Я мало что запомнила... ...холодный металл у глотки...грубый смех...хищные взгляды...болезненный удар...удушливый страх... Саша её не винит. — Давай уйдём отсюда? — тихо просит Ульяна. — Пожалуйста. Поехали домой... — Пошли. Только машина не близко. Идти сможешь? — с беспокойством уточняет Комолов, ещё раз оглядев Воронову с головы до ног. Одежда относительно целая, но сейчас он замечает особенно сильную грязь и две рваные дыры на брюках в районе коленей. Они же могли... — Давайте мы договоримся, давайте я вам заплачу! Сколько хотите? Миллион? Два... К счастью, это тяжелое предположение приходит к нему только сейчас, когда Ульяна рядом. И им же (мерзким мучительным предположением) остается. Комолов трет указательным и большим пальцами левой руки глаза, а потом забирает рюкзак и медленно направляется к оставленному в нескольких метрах отсюда джипу, рукой поддерживая Воронову. Затягивать театральный акт и долго строить из себя несчастную жертву Ульяна не намерена, поэтому Сашино заботливое уточнение встречает своим негромким, но достаточно уверенным «да». Избегая резких движений, оставляет пиджак не запахнутым и осторожно обхватывает себя обеими руками за талию под ним. Делает робкие, коротенькие шаги, будто ступает по подвесному мосту на огромной высоте. Изредка, словно невзначай, случайно, приваливается к более крепкому боку Комолова. Теперь уже ему приходится подстраиваться под её черепаший темп. Саша не солгал про «не близко», но она ничего не говорит до самых дверей. Рефлекторно тянется к ручке, совсем не ожидая, что Комолов её опередит, и адресует ему за этот обходительный жест светлую, благодарную улыбку, прежде чем неуклюже забраться внутрь. Понять не может, из-за чего только вчера злилась? Глупая. Втайне радуется тому, что Саша не сразу может занять место рядом, обходя джип спереди. Не слышит, как она сдавленно шипит, и не видит, как морщится от необходимости закинуть руку назад, чтобы вытащить ремень безопасности. С защёлкой справляется легче. Из жгучей и пронзительной боль превращается в давящую и назойливую, резко, но уже вполне терпимо, простреливая всё тело за каждый непредвиденный поворот или наклон корпусом. Только грязные ладони печёт, словно она держит их над включенной газовой горелкой. И только уже в салоне мерседеса, кажется, впервые открыв перед Ульяной дверь и закрыв её после, он продолжает расспросы. Садится за руль и вставляет ключ в зажигание. — Значит их было трое. Они угрожали тебе ножом. — это он уже понял сам, — Потом они поняли, что ты как-то со мной, с Джокером, связана, поэтому... испугались? Ульяна откидывается на подголовник, устало прикрывая глаза, когда Саша начинает (продолжать) задавать вопросы. От их обилия в одночасье гудит голова и язык щекочет лёгкий смешок. Вряд ли можно было ожидать, что именно в день, когда Джокер ультиматумом велит ей не лезть в его работу, она вдруг окажется её частью. Будто сама Судьба насмехается над ними, доказывая, что никакими уловками её не перехитрить и не переиграть. В ней всё же не настолько много фатализма для подобных выводов. — Конкретно они чё сказали? Они хотели тебя только ограбить? Били? Последний его вопрос звучит, как бьющееся стекло, с непримиримой внутренней болью. Просто прямо сейчас не хочется возвращаться к произошедшему в арке. Воронова улавливает небольшую запинку после самого короткого односложного вопроса, но ограничивается тем, что невнятно, без какой-либо конкретики дёргает подбородком и поджимает губы. У грабителей были нож, кастет и бита. Последняя почти пошла в ход. Они могли нанести ей гораздо больше вреда, чем причинили, толкнув на землю и разочек пнув по рёбрам. Такая ерунда до свадьбы точно заживёт. — Может, называли друг друга как-то? Погоняла? И они не оставили у себя ни одну твою вещь? — ему нужно знать каждую деталь, возможно, наводящие вопросы помогут ей что-то ещё вспомнить, — Плохо. Свою оценку Комолов добавляет к последнему вопросу. Так найти будет сложнее, шмон тут не поможет... нечего искать. Это точно были не наркоманы, искавшие бабло на дозу. Это всё было не случайно. Они готовились. Готовились-готовились, выследили её, заняли позиции, а потом что... прозрели? Бросив взгляд назад, проверяет обстановку и плавно выезжает задним ходом. Чтобы не прокручивать в голове гипотетические худшие варианты, Ульяна задумывается над тем, что спрашивает Саша. С ходу реагирует только на последний вопрос, отрицательно качая головой. — Они даже не открывали рюкзак, — добавляет после комментария Комолова, на всякий случай всё-таки проверив внешний карман и убедившись, что все украшения там. — В нём и не было ничего. Деньги все на карточках. Телефон у меня выпал раньше, но они его не поднимали. Да и эти украшения... Тут по большей части бижутерия. Пропуска, и того не было с собой. Только сменная обувь и грязная форма. Что-то в этом всём не вяжется. Спустя минуту от того, как эта мысль мелькает в сознании, Комолов любезно помогает ей понять, что. — Кто знал, что ты сегодня в это время будешь именно в этом баре, Ульяна? — спрашивает Джокер, смотря через лобовое стекло на проезжающие машины. Ждёт момент, когда сможет встроится в полосу движения. — Да почти все на репетиции знали, наверное... — удручённо, от того, что снова делится бесполезной информацией, вздыхает Ульяна. — Это был общий праздник, вход свободный, мы ни от кого ничего не скрывали. А я никогда не говорила, что не пойду. Даша не исключала из списка даже тех, кто не прошёл отборочные, включая... Не додумывает это предложение. Давится ироничным «думаешь, меня кто-то заказал?», обжигаясь об невинное «зачем?» и так ничего и не озвучивает. Зачем? Зависть. Конкуренция. Месть. За шиворот ползут ледяные мурашки. Сейчас! Расскажи всё Саше сейчас!!! Немедленно! Антон, конечно, тот ещё мудак, но заказное ограбление?! Заплатить кучке отморозков, чтобы что? Припугнуть? Покалечить перед выступлением? Заставить отказаться от номера? Ульяне кажется, что это слишком даже для него. Что это всё её мнительность. Или нет? — Можем поговорить об этом, когда приедем. Если сейчас тебе... тяжело. Пока просто постарайся вспомнить, как можно больше. Комолов по-своему интерпретирует её затянувшееся молчание. Воронова его не поправляет. Действительно чувствует подступающую к горлу тошноту. Не то от петляний мерседеса по узким улочкам, не то от собственных предположений или вообще обычной усталости. — Да... Да, давай... — соглашается отложить разговор до дома Ульяна и прижимается лбом к прохладному стеклу бокового окна. — Я постараюсь... Теперь неприятно побаливает не только в месте удара, но и повсюду в груди.***
Ключи от Сашиной квартиры у неё в рюкзаке, но перед самым крыльцом она рассказывает ему, откуда их достать. Раз уж Комолов несет её сумку. И ей всё легче постоять рядышком, пока он возится с поисками и замком. Как только дверь захлопывается с внутренней стороны, Ульяна не сдерживает громкого облегчённого выдоха, облокачиваясь теперь уже на стену в коридоре. Снимает кроссовки, не расшнуровывая их и не наклоняясь. Бросает здесь же, на ковре в проходе, не потрудившись спрятать на полочку для обуви. Сразу проходит к лестнице. Пока у неё ещё есть силы на ступеньки. Саша сразу следует к кухне, не снимая ботинки. Открывает дверцу шкафчика, изымая ту самую недопитую бутылку коньяка. Плеснув темную жидкость с орехово-смолистым запахом, заполняет неглубокую пузатую рюмку наполовину. Подхватив её двумя пальцами, направляется в спальню, в которой скрылась Ульяна. В этот раз эта рюмка для неё. Коньяк вообще универсальное средство: обеззараживает, снимает боль, снижает стресс. Может, это и не метод Вороновой, но сейчас самое быстрое и эффективное решение. Ульяна направляется к спальне. Хочется снять уже выпачканную одежду и смыть с ран уличную пыль, чтобы их можно было обработать. Это оказывается не такой уж и тривиальной задачей в её состоянии. Дойдя до середины ленты пуговиц на рубашке, Ульяна останавливается, чтобы дать отдохнуть рукам от движений, требующих мелкой моторики. Стягивает до колен штаны, но и тут утыкается в то, что боль мешает наклониться или поджать колени к груди, стянуть узкие штанины. На бедре, с противоположной от удара стороны, обнаруживается ещё один синяк. Видимо, из-за того, что она упала тогда на бок. Сдавленно простонав, Воронова аккуратно опускается спиной на кровать прямо так, с недоснятыми брюками и полурасстегнутой рубашкой. Держит одну ладонь по-прежнему на животе, вторую небрежно вытянув на покрывале. Еще в проходе Комолов замечает, что Воронова распласталась по кровати, отчего на пару секунд успевает испугаться, что ей стало хуже. Она только сейчас замечает Комолова и поворачивает лицо к нему, но делает вид, что всё так и задумывала. Саша проходит дальше, а Ульяна подает признаки жизни, поворачивая голову, и первая нарушает тишину. Даже не болезненным стоном. — Я вспомнила, — не поднимаясь, куда-то в потолок говорит Ульяна. — Один из них назвал другого, главного, «шеф». Но это может быть и не погоняло, а так... Обращение. Вроде он сказал что-то о том, что они так не договаривались... — Ну, хоть что-то. — произносит Джокер, чуть качнув головой в сторону. Сработано умело, чисто. Будь на месте Ульяны кто-то другой, ему бы было очень херово. Может, дело и не в Вороновой, и не ждали они конкретно её. Просто место очень удобное. Возможно, даже насиженное… вот эту версию стоит проверить. Только почему втроем? Рассчитывали на рыбку покрупнее: пьяную компанию? Тогда почему не дождались? Что-то не сходится, но понять что не получается. Рубашка расстёгнута наполовину, брюки стянуты до колен, будто Ульяна снова перепила и вернулась из клуба. От представшей картины даже можно было посмеяться, если бы не контекст. — Ей нельзя быть с тобой! Это опасно. Она будет постоянной мишенью. Такого развития событий Ворон не предусмотрел. От ещё большего ущерба Ульяну спасла именно её связь с Джокером. Есть и плюсы в том, чтобы быть девушкой бандита... Джокера. Все эти факты, безобразная картинка нападения в голове — не информативны. А вот то, что она может рассказать про Антона — да. Ульяна даже не понимает толком, что мешает ей разложить перед Джокером всё по полочкам. Про навязанное соперничество, превратившееся в полномасштабную войну, на которой получается... Всё средства хороши? Она точно не боится, да и Антона Вороновой ничуть не жалко. Особенно, если он на самом деле причастен к этому нападению на неё сегодня. Но губы упорно не складывают и не озвучивают нужные слова. На язык будто наложили хитроумный блок. Не получается сообразить, как построить предложение, где подлежащее, где сказуемое; с чего начать, как провести через события свой рассказ. Может, теперь он успокоится? У них больше не будет с Антоном совместных репетиций, а до выступления уже меньше двух недель... Комолов как раз предлагает ей самое лучшее лекарство от косноязычия. Саша вспоминает, что стоит с рюмкой в руке, поэтому протягивает её Ульяне. — Выпей. Только сейчас осматривает Воронову более тщательно, замечая свежий багровый огромный синяк в районе ребер. Джокер может даже представить, как его наносили. Ногой. Сильно непроизвольно сжимает пальцы на рюмке и, боясь, что может повредить хрупкое стекло, ставит её на тумбочку. Сперва поджав губы в сомнении, стоит ли шлифовать паршивое самочувствие сверху порцией алкоголя, Ульяна всё же решает не отказываться. Поднимается ещё осторожнее, чем ложилась, опираясь на дрожащие в перенапряжении руки и прерывисто, шумно дыша. Поправляет съехавший немного на бок ворот рубашки, снова прикрывает синяк. Успевает заметить, как от одного его вида, у Комолова металлически тяжелеет взгляд, но только подхватывает с тумбочки рюмку, осушая её на треть одним глотком. Кривится, прижимая костяшки пальцев к коже под носом и выдыхая ртом. В горле свербит, зато пару секунд спустя по всему телу, от источника где-то в центре груди, рассредоточивается мягкий жар. Джокер делает ещё одну пометку в своих мысленных заметках: нападающие жестоки. А иначе зачем пинать девицу, которая и так всё сама отдала? Именно это он у них и спросит, приумножив увечья Ульяны раз в сто на их телах. Не только в покере Джокеру нет равных, в жестоких пытках он тоже кое-что научился понимать за свою жизнь. — У меня есть заживляющая мазь и от ушибов. — произносит Саша, вспоминая, куда бросил их в последний раз. Ульяна возвращает недопитый коньяк обратно на тумбочку, мысленно прикидывая, хватило ли ей такого обезболивания для того, чтобы предпринять ещё одну попытку раздеться. — Тебе помочь? Он спрашивает про всё: и про помощь подняться, и про помощь с одеждой, и про помощь с обработкой ран и всё, что ещё может ей понадобиться. Воронова рассеянно «мг»-кает на предложение найти для неё нужные мазьки... а потом с толикой замешательства поднимает на Сашу глаза. Тишину спальни снова нарушает мелодия, доносящаяся из внутреннего кармана пиджака, но за смартфоном Джокер не полезет, пока не дождется ответа от Вороновой. Хотя ему и самому нужно и хочется сделать пару важных звонков, не дожидаясь утра. Он тоже смотрит только на неё. Даже не дёргается, когда начинает трезвонить его телефон. Впрочем, вызов очень быстро обрывается, едва ли прошло полных три гудка. Но Комолов и тогда не лезет сразу в карман проверять, кто звонил. Ульяна облизывает ещё хранящие коньячный привкус, суховатые губы. У неё выходит какой-то странный, дрожащий кивок. — Не могу наклониться... — беспомощно указав взглядом на застрявшие у коленей брюки, признаётся Воронова. Ей вдруг отчего-то становится так неловко за то, что Саше приходится возиться с ней. Помогать раздеваться, как маленькой. Стягивать штаны. И это уже далеко не первый раз, когда она предстаёт пред ним в похожем состоянии: далёкой от понятий «красивая» или хотя бы «привлекательная». Когда он видит её лохматую, чумазую, изрядно помятую и опухшую от слёз. Когда ей самой плохо от себя такой, а ему, кажется, совсем не в тягость за ней поухаживать. Не цветы, плюшевые мишки и конфеты. Это в ларьке перехода метро не купить. Комолов встречается с растерянным взглядом Ульяны, будто он предложил что-то, из ряда вон выходящее. Или она думает, что Саша может только коньяком её спаивать, ловить всяких уродов, запрещать лезть в свои дела и прерываться лишь на то, чтобы потрахаться? С каким-то обреченным от собственных мыслей вздохом Комолов наклоняется вниз, буднично стягивая брюки с Вороновой. Без всякого подтекста. Особенно аккуратно и бережно делает это в районе коленей, отделяя ткань от присохшей крови. Задерживает мрачный немигающий взгляд на бедре и на открывшихся ссадинах. Может быть, Ульяне это не очень будет приятно осознать, но нанесенные ей травмы — это вызов и покушение на него, на авторитет, уважение, положение в его обществе. На его территорию. И уже только после всё остальное, где замешаны менее приземленные и животные чувства. У Комолова, наверное, целая сотня других, более важных, недоступных для неё дел. Особенно накануне отъезда. Но он всё равно тут, рядом. Из-за того, что ей нужен. Напрочь забыв про ушиб, Ульяна медленно делает особенно глубокий вдох. Даже полного объёма лёгких, раскрытой грудной клетки, приподнятых плеч недостаточно, чтобы вместить переполняющие её чувства. Они вырываются судорожным выдохом, заполняют всю комнату разреженным веществом. Вокруг — ничего, пустота, туманный вакуум. А взгляд, словно примагниченный, не отрывается от Саши. — Спасибо, — тихо благодарит Воронова, стараясь не обращать внимание на то, что там так подозрительно хлюпает у неё в носу. — Не за что. — отвечает Саша, накинув уже неподлежащие восстановлению брюки на подлокотник кресла. Не знает, уместно ли сейчас улыбаться и шутить. Хотя последнее ещё совершенно не получается. Голова занята другими мыслями. Он подает обе руки Вороновой, чтобы мягко и осторожно потянуть на себя. Ульяна встает на ноги с Сашиной помощью, но так и не отходит от него. Наоборот, слегка разводит в стороны его руки, чтобы ничего не мешало снова обнять. — Я такая идиотка... — шепчет Ульяна Комолову в плечо, накрывая ладонями его лопатки. Хоть она и не извиняется прямым текстом, одним звучанием это подозрительно напоминает «прости». За вчерашнее? За сегодняшнее? За что-то ещё? Ульяна больше не хочется ругаться с Сашей. (никогда) Не может быть уверен, в чем именно Ульяна считает себя таковой. В том, что снова вляпалась? В этот раз Саша не может её упрекнуть. На её место мог оказаться, кто угодно. В том, что произошло утром? А вот здесь он согласен, пусть и не станет говорить это вслух. В любом случае уже уверен, что это то, о чем он думает, — белый флаг. — Всё хорошо. — негромко с теплотой в голосе снова использует то, что его еще ни разу не подводило. Обнимает не с полной силой, хотя хочется покрепче обвить обеими руками её спину. К себе тоже не притягивает, чтобы не причинить боль. А болеть будет еще долго. Только если у Ульяна — под ребрами, то у него повыше, слева. А излечить эту рану сможет только месть. Убивать он их не станет в качестве подарка за запоздалую, но сообразительность. — Вроде он сказал что-то о том, что они так не договаривались... Эта фраза сильнее всего настораживает Джокера. Хотя, возможно, речь шла о том, что не было уговора избивать и убивать. Эти трое подкинули ему лишний хренов ребус. Поиски, кого бы то не было, с этого момента самая нелюбимая часть его обязанностей. Даже вовремя этого тихого интимного момента Джокер думает о том, что произошло в той чертовой арке, и как ему достать этих трёх уродов. Телефонный звонок, наверняка, тоже беспокоит его именно по этому делу. Нужно дать отбой команды «шмонать всех». Это теперь бессмысленная трата времени. Ульяна стоит так до тех пор, пока ей позволяют. Пока в кармане Комолова снова не начинает звонить телефон. Нехотя выпутываясь из Сашиных рук, Воронова отстраняется, потирает пальцами кончик носа. — Мне надо умыться, — говорит она. Первой отпускает. Как будто это ей надо идти. Оставляет Сашу, чтобы он мог спокойно закончить свои дела. — Зови, если что. — поспешно добавляет Комолов. Босиком, в одной, теперь уже до конца расстегнутой, рубашке проходя к ванной, Ульяна чуть усмехается себе под нос. Не оборачивается, прекрасно понимая, что Комолов имел в виду. Но всё равно с крохотной толикой веселья думает о своей нынешней форме, которая едва ли располагает к приглашениям составить ей компанию. Саша делает шаг к кровати, поднимает пиджак, чтобы достать из кармана смартфон. Пересказывает всё то, что запомнила Ульяна, Сычу, только уже более сдержанно, что в целом всё равно не позволяет Сычу расслабиться. — Нож, картавый, арка, собирались избить? Какие-то конченные? Очень мало инфы, но точно могу сказать — это не из наших. — очень (бес)полезная информация. — Я уже без тебя понял. Всё равно. Найди мне их. Как хочешь найди. Срок тебе до моего отъезда. — чеканит Джокер, — И да… — бросает взгляд на дверь, проверяя точно ли Ульяна в ванной, — …они мне нужны живые. — Но это почти нереально, у нас нет никаких… — Почти. Так что меньше слов, больше дела, Сыч. — сухо заканчивает разговор Комолов и сбрасывает вызов. Телефон не убирает. Листает контакты и заносит большой палец над одним из… но перед звонком решает перепроверить, правильно ли он всё понял. К тому, что где-то в теле чего-то ломит или как-то болит, Вороновой не привыкать. Хотя с такими травмами она сталкивается реже, чем с вывихами или растяжениями. Наверное, потому что обычно не падает с полотен, зарабатывая ушибы в основном по причине собственной патологической неосторожности уже за кулисами сцены. Кое-как расправившись с остатками одежды и бельём (Боже, храни человека, придумавшего бюстгальтеры с застёжкой спереди!), Ульяна следует собственному проверенному годами алгоритму. Забирается по душ и сразу без подготовки выкручивает полным напором кран с холодной водой. Тело трясёт, но боль понемногу отступает. Только когда дышать становится чуточку легче, Воронова постепенно прибавляет горячей, упирается лбом в кафельную плитку. Стоит так, не двигаясь, пока не различает шаги и щелчок дёрнувшейся вниз ручки двери в ванную… Комолов выходит из спальни, держа смартфон с темным экраном в опущенной ладони. Приоткрывает дверь, бегло заглядывая в ванную. Будто нагло не подглядывал несколько дней назад, но сейчас ситуация другая. — У бара ты сказала, что один из ган…нападавших тебя узнал, потому что видел тебя и меня в участке. В тот день, когда меня обвинили в убийстве этой… как её? Нади. Всё так? — проговаривает всё вслух, чтобы не упустить никакую деталь. При Саше Ульяна бодрится. Даже хватается за гель для душа, взмыливая пальцами пену. Отвечает на заданный вопрос. Легко и быстро. Здесь вариантов нет. Кроме того раза, больше она в участке, да ещё и вдвоём с Джокером, ни разу не появлялась. Получив подтверждающий его версию ответ, Саша снова прикрывает дверь и делает звонок прямо отсюда. — Телец, опять бухаешь? Есть к тебе одно дело, очень важное... ОЧЕНЬ. По инерции после того, как Комолов уходит, Ульяна ещё пару секунд прислушивается к посторонним звукам, в попытке различить его речь, адресованную не ей. Снова усмехается. Ну, если к поиску грабителей подключили Тельцова, у них точно нет шансов. А вот кого, [них], это интересный вопрос... Придерживая телефон у уха под невнятные шорохи и недовольное кряхтение Тельцова, Саша возвращается в спальню. Мазь либо здесь, либо в ванной. Дергает дверцу прикроватной тумбы и сразу натыкается на два наполовину заполненных тюбика. Двумя движениями свободной руки по очереди перекладывает их наверх. К этому времени Тельцов как раз успевает умыться и взбодриться, чтобы начать слушать и думать. Хотя к работе сможет приступить всё равно только уже завтра с утра. Сыч, как бы не хотелось, тоже вряд ли найдет грабителей до отъезда Джокера. Так что после придется им его дожидаться и далеко даже не в простеньком тесном хостеле. На кухне Комолов озвучивает Тельцу его задание, называет точную дату и прерывает всякие возмущения. — Это ж почти нереально и… Да они сговорились, блять? Устало бросает телефон на диван и сам садится рядом. Джокер бы и рад присоединиться к поискам, но Ворон уже подкинул ему дополнительную головную боль в виде сборов. Откидывает голову назад, затылком упираясь в спинку дивана, а взглядом изучая неинтересный белый потолок. Больше унылую меланхоличную статую под ливневым дождём Воронова не изображает. Мочалкой долго трёт ладони, вычищая всю застрявшую в ранах грязь. По коленям и всему остальному проходится куда менее тщательно. Игнорирует бальзам для волос, а чуть позже, выбравшись и замотавшись в полотенце, — молочко для тела и, второй раз за день — фен. Для всего этого нужны силы, а ей нелегко даже просто держать своё тело в вертикальном положении. Водные процедуры всё же немного помогают. Обратно в комнату Ульяна возвращается более крепким шагом и практически сразу замечает выставленные на тумбочку мази. Но прежде, чем перейти к обработке ран, находит и подключает к зарядке свой телефон. Проверяет «входящие». От отца три пропущенных звонка. Из-за того, что была именно «недоступна», а не «занята», Ульяна набирает в сером окошке диалога короткое сообщение. Её «всё нормально, я у Саши», минуя статус отправлено буквально за доли секунды подсвечивается прочитанным. И пять минус спустя... Так и остаётся без ответа. Ульяна откидывает большое полотенце из ванной, промакивает кончики вторым, сухим, и неуклюже наносит на них пахнущее виноградом и сладкими ягодами масло, но уведомления по-прежнему нет. Понятно. Воронов злится. Равнодушно вернув телефон на тумбочку, поближе к розетке, Воронова вместе с захваченными оттуда же мазями подходит к зеркалу и сосредотачивается на своих ранах и гематомах. В этом деле, напротив, начинает с колен. Их почти не обрабатывает, опасаясь наклонов и лишних приседаний. Бегло смазывает порез на шее. Избегает долгих разглядываний своего отражения (оно едва ли радует), но задерживает взгляд, наткнувшись на красновато-коричневую нелепую кляксу, расползшуюся под кожей с правой стороны. Осторожно пробует прикоснуться к ней кончиками пальцев и тут же одёргивает, шумно выпустив носом воздух. Две секунды сглатывает раздразнивающий горло надсадный стон. Для второй попытки Ульяна набирает в ладошку побольше обезболивающей мази. Водит не по, а над синяком, нанося успокаивающий холодноватый гель. Выходит не очень аккуратно, зато действенно. Легчает. Остатки мази тщательно растираются между ладоней. Со стороны прохода и кухни больше не раздаются голоса. Ульяна оглядывается на брошенный у изголовья пижамный костюм. Перспектива возиться с шортами и поднимать руки, чтобы натянуть майку через голову, не вдохновляет. Плюнув на эту идею, Воронова вновь заимствует у Комолова его толстовку с капюшоном. Только сегодня застёгивает на ней молнию, обтягивая пониже подол. Саша обнаруживается сидящим на диване в гостиной. Баночки с мазями и пустая рюмка остаются на ближайшей горизонтальной поверхности, а Ульяна проходит к нему. Осторожно устраивается рядом, прижимаясь здоровым боком, устало кладёт голову ему на грудь. Он поворачивает голову только на приближающуюся Ульяну, с нежностью смотря на неё. Прижав руку к спинке дивана, Александр приобнимает Ульяну и на пару секунд утыкается носом куда-то в её мокрую макушку. На улице разошедшийся дождь, застучал по крыше и окнам. Это мог бы быть очень уютный их вечер… Не хватает только ненастоящего пламени в электрическом камине, какого-нибудь дурацкого фильма и легкой закуски под него. В этом микроскопическом, по меркам Вселенной, моменте столько всего, о чём Ульяна не смела её просить, даже с закрытыми глазами задувая свечки на праздничном торте... Больше не странно не бояться прикорнуть к Комолову, не запрещать себе смело обвить рукой его торс и виском прижаться к ключице. Чувствовать, как он нежно-нежно поощряет её в ответ рассеянными поглаживаниями, прикосновениями, ласково притискивает покрепче. Никто из них не позаботился о том, чтобы закрыть на кухне и в гостиной оставленные на проветривание в режиме форточки окна, белые занавески колышет сквозняк. Но от Саши тепла, как от настоящей грелки: Ульяна, разомлев, прикрывает глаза. — Выяснил что-нибудь? — Пока нет. — честно признается Комолов, — Но выясню. — твердо добавляет он, — Тельцов должен достать список всех, кто в тот день был в участке. Они же должны вести какой-то учет. На последних словах Саша издает негромкий невеселый смешок. — Должны, наверное, — соглашается она, подавив зевок. Не от того, что говорит Комолов, а потому что её, вымотанную чередой последних событий и немного опьяневшую, в этом тепле беспощадно клонит в сон. В таком состоянии точно не может дать оценку Сашиной идее, хотя невольно задумывается над примерным количеством людей, за день посещающих участок. Если не считать сотрудников, женщин, знать примерные ориентиры по возрасту и внешности... Всё равно выходит немало. К тому же, им не известно наверняка, не заглянул ли он туда случайно? Просто удачно подгадал время? Вообще-то Вороновой это не так уж и важно. Она вовсе не горит желанием искать или наказывать своих обидчиков, предпочитая поскорее всё забыть. Но Комолов, кажется, настроенным очень серьёзно, а ей не сложно спросить и послушать. Его голос, спокойный и твёрдый, — тоже своего рода обезболивающий бальзам. Часть уже можно вычеркнуть: ментов, само собой, Шустрого (этот слишком мелкая сошка), Надежду, её брат... хотя вот последнего со счетов можно не списывать так сразу. Никому нельзя доверять — даже братьям спасенных девушек. Комолов просидел в КПЗ целый день и утро, не зная, чем себя занять. Кто же знал, что нужно было глядеть в оба и запоминать каждое проходящее лицо. Особенно в тот момент, когда к нему приходила Ульяна. Джокер пытается напрячься и вспомнить хоть одну подозрительную рожу из того дня, но... его тогда волновала только собственная участь. — Отец звонил, — тихонько, будто ненароком, упоминает Ульяна и ещё ближе придвигается к Саше. — Я пока ничего ему не говорила... Напоминание об отчиме снова отдается сильной горечью на всех уровнях. Вряд ли Ворон сознается, что накаркал беду на родную дочь. Опять виноват будет лишь один человек — Комолов. — Сказать нужно. — вопреки своим мыслям отвечает Саша, — Лучше он это узнает от кого-то из нас. Она кивает словам Комолова, про себя взвешивая каждый факт из тех, которыми поделилась с Джокером, на пригодность для пересказа Воронову. Стоит найти закрытый наряд и ещё преуменьшить свои травмы. Следить за тем, чтобы не кривиться и не сутулится при отце... После того случая с Надеждой Морозовой он и так косо поглядывает на её задержки и поздние возвращения с тренировок. Пальцами мягко проводит по плечу Ульяны, опустив подбородок, чтобы заглянуть в её глаза. — У тебя завтра выходной? Если нет, возьми отгул. — произносит Комолов совсем не потому, что хочет провести часы перед отлетом с ней. Приподняв голову, Ульяна встречает Сашин, наполненный заботой и, в полумраке комнаты — сизой, дымчатой голубизной, взгляд. Пытается восстановить в памяти своё расписание. — Ну вот, значит я всё и расскажу завтра, когда буду отпрашиваться, — со вздохом решает Воронова. Если Воронов, конечно, к тому времени перестанет злиться и поднимет утром трубку... С улыбкой Саша согласно кивает и слегка касается кончиком пальца кончика носа Вороновой. Мысль кажется отчасти забавной. Ульяна собирается отметить это своим коронным, на все случаи жизни, фырканьем, но обрывается на середине, скуксившись от коронного уже для Комолова посягательства на её нос. Губы самовольно расплываются в довольной улыбке, но Воронова скрывает её за покусыванием нижней и, словно в отместку, потирается тем же кончиком о Сашино плечо. Прижавшись губами, коротко и горячо выдыхает в ткань его футболки. Он тоже подавляет зевок, снова запрокидывая голову назад, пока не почувствует мягкую обивку дивана под сгибом шеи. «Неудобный», «узкий», «скользкий» диван уже таким не кажется после сорока восьми насыщенных событиями часов от ссоры с Вороном, поимки насильников до нападения на Ульяну, чудом закончившимся испугом и всего тремя крупными ранами на теле. — Тебе нужно отдохнуть, постельный режим и всё такое. — негромко произносит Комолов. Ульяна снова отстраняется, немного оживившись и повеселев. — Постельный режим звучит хорошо, — сладко растягивая все гласные в предложении, признает она, а потом меняет улыбку с мечтательной на многозначительную и чуть игривую: — Только если ты лично проконтролируешь его соблюдение. Саша успевает только прикрыть глаза на пару мгновений. Какое-то его слово действует на Воронову, как порция хорошего кофеина с утра: Комолов ставит на «постельный». Тихо и тоже оживленно усмехается этой её перемене. В любой другой момент Саша бы решил, что она зазывает его. Он бы и рад перед неделей разлуки насытится на эти семь дней вперед, снова пожертвовать сном, сбросить одеяло на пол, смять простыни или заняться сексом на новом месте, не дать соседям спать, проспать самим, всюду опоздать. Зато садиться в самолет с чуть меньшим ощущением досады и уныния. Выпрямляется, снова удерживая уставшую голову без помощи дивана. — Могу начать прямо сейчас. — приподнимая один уголок губ в улыбке, произносит Александр. Ладонь скользит немного ниже по животу Комолова, и Ульяна сильнее задирает подбородок, еле ощутимо задевая губами его губы. Примеряется к поцелую, прежде чем податься ближе, приоткрыть в судорожном выдохе рот. Делает всё без спешки и напора, деликатно, осторожно. Саша отвечает на поцелуй, ещё пару секунд не переставая по-дурацки улыбаться. Будь это любой другой вечер, она уже бы давно потеряла контроль. Выдохнула развязно и томно, растягивая между губ ниточку слюны. Рывком распрямилась, перекинула одну ногу через Сашины бёдра. Нарочно подольше на них поёрзала, усаживаясь удобнее и вжимаясь тазом в ширинку его штанов. В этом положении теряется разница в росте и можно целовать Сашу жадно и глубоко, цепляясь за шею, затылок, плечи, руки... ...недолго, пару минут, чтобы после позволить резко опрокинуть на спину и со стоном подмять под себя... Ульяне острый спазм мышц не даёт даже толком прогнуться навстречу Комолову, не прервавшись при этом на сдавленный сип. Но она всё равно этого хочет, поэтому продолжает (хотя бы) мягкий поцелуй, для устойчивости свободной рукой упираясь в обивку дивана. Он мог бы снова закинуть Ульяну на плечо — резко и без получения на это разрешения, или чуть нижнее взять на руки, запустив их под её колени и шею, решительным рывком поднять с дивана под слабые сопротивления или смех и отнести на кровать, но вспоминает про два жутких синяка на теле и её не слишком активные передвижения. Лучше просто осторожно помочь ей дойти до спальни. Подключает вторую руку, мягко пододвигая ещё ближе к себе, распрямляя её согнутые в коленях ноги и закидывая их на свои. Комолов не может позволить себе что-то в своем стиле, поэтому лишь ладонью накрывает ногу пониже колена, чуть огладив неповрежденную кожу. Поцелуй получается медленным, убаюкивающим, безболезненным, бережным, так резко контрастирующим с тем последним в спальне. Хотя сейчас Саше такой контраст в отношениях, скорее, нравится, чем нет. Начиная с такой обожаемой ею улыбки Комолова, которая идеально вмешивается в их поцелуй, и (не)заканчивая хрупкой плавностью каждого последующего предпринятого действия. Ульяна пытается записать, выточить, выгравировать в памяти не одно, а целый массив разделённых на двоих, неповторимо нежных мгновений, чтобы навечно у себя схоронить, беречь как зеницу ока и в самые сумеречные часы доставать из закромов. Оказывается, Сашина осторожность тоже может быть ненапрягающей, приятной, бархатно щекочущей в промежутках между реберных дуг. В задуманном им, более удобном положении, Воронова берет его лицо в обе свои ладони, кончиками пальцев скользя вдоль скул. Без обугливающей все возможные рецепторы похоти, у неторопливых прикосновений получается совсем другой вкус: пористый шоколад, растворённый в густой молочной пенке. От них оторваться ещё трудней... — Если найду нападавших, сможешь их узнать? — снова отвлекается Комолов, разрывая поцелуй и эту нежную ауру. Необходимость нарушать изрядно затянувшийся поцелуй вызывает у Ульяны серьёзные сомнения. Моргнув, она почти недовольно упирается взглядом в Сашу, но не убирает рук. Только смещает одну к его плечу. Указательным и большим пальцем второй ласково задевает мочку уха. — Знаю, соблазнительница из меня сейчас так себе, но ты мог хотя бы из вежливости сделать вид, что не думал об этом во время нашего поцелуя, — журит Комолова без злости, шутливо, выразительно выгибает одну бровь. Было бы более странно, не задай он этот вопрос. Хотя мелькнувшее в формулировке «если» невольно заставляет насторожиться. Обычно Джокер не особо расточителен на сослагательные наклонения. Так обеспокоен этими тремя? Саша адресует Ульяне лишь немного виноватую улыбку. Он вообще-то не про других баб тут думает, а про то, как ему кажется, что для них обоих важно. С той же несерьёзной, добродушной обречённостью вздыхая, Воронова несколько секунд разглядывает и без того тщательно изученные черты Сашиного лица, а потом поворачивает голову чуть вбок, к окну. На стекле — россыпь дождевых капель и смазанные отражения уличных фонарей. Жаль, что они не включили в комнате свет... Жаль... Жаль. — Рюкзак и украшения. Живо. — Я её узнал. — Да. Да, смогу, — стряхнув кратковременное оцепенение, уверенно заявляет Ульяна. Смотрит на Комолова уже без какой-либо весёлости. От кокетства тоже не осталось ни следа. Зато чётче проступает усталость, полукруглым ореолом затемняя кожу под нижними веками. — Я запомнила их голоса, — как бы нехотя продолжает Воронова. — И... У одного из нападавших... У него были такие... Серо-зелёные глаза. Серо-зеленые глаза… в его среде, дай Бог, светло-карие от зеленых отличат, да и не на глаза внимания обращают. А вот тату, шрамы, ожоги или ещё какие-то уродующие внешность детали — такое уголовники, воры, убийцы, жулики любят. Молчание, заполняющее пространство после того, как она заканчивает, звучит громче любых слов. Больше Ульяна не собирается к этому возвращаться. Не сегодня. Следующий зевок она не подавляет, только прикрыв рот рукой. — Знаешь, я, пожалуй, всё-таки прислушаюсь к твоим врачебным рекомендациям, — с усмешкой, немного подпорченной очередным приглушённым кряхтением, Ульяна спускает ноги на пол. — И тебе тоже советую. Если ты, конечно, не планировал складывать вещи сегодня. Сжимая зубы и кулаки, Воронова упрямо поднимается с дивана сама, чтобы не чувствовать себя ещё большей калекой, но задерживается, не сразу уходит. Оборачивается на Сашу, как бы спрашивая то самое «ты со мной?» — Твой совет очень схож с тем, что я и сам планировал. — тихо усмехается Комолов и следом поднимается с дивана. Сложно игнорировать все болезненные шумные вдохи и выдохи Вороновой, её короткие страдальческие гримасы на лице, но Джокер не из тех, кто будет причитать и делать больше, чем его попросили. Тем более, когда это касается таких личных вещей. Если бы Ульяна нуждалась, если бы она хотела, она бы не стала молчать.