Ты полюбила панка, Моя Хулиганка

Внешний мир встречает Сашу надрывной мелодией звонка его телефона. Приходится, так и не вытеревшись сухим полотенцем, босиком в одних трусах шлепать до брошенного в двух шагах от ванной комнаты пиджака. На экране высвечивается четыре буквы, что трезвонят ему уже третьи сутки по десять раз за час. Как будто навязчивая не унимающаяся тёлка. Главное, чтобы случайно не спалили перед Вороном. — Ну чё ещё, Угол? — с легким раздражением спрашивает Комолов, — А Ворон чё говорит? Ну значит так и делайте... Блять! Из мокрых рук чуть не выскальзывает телефон. — Я не тебе... скажите Ворону, чтоб с Ковбоем перетер. Всё, я в Москве, ничё не знаю, разговор окончен. Не дожидаясь, с тихим злорадством сбрасывает вызов. Какие-то мошенники, прикрывающиеся "именем" Ворона и кинувшие на деньги несколько важных в Питере человек, посильнее всякой ювелирки потреплют ему нервы. Потому что обычно Ворон в такие моменты сидит и в ус не дует. Пусть почувствует на своей шкуре, какую невъебенную часть работы в такие рабочие часы выполняет Джокер... И ещё успевает готовить для его дочери вечеринку. Ей требуется минуты на три больше, чем Комолову, чтобы наконец выбраться из душевой кабинки на всё ещё нетвердых ногах. Замотавшись в чудом одно из уцелевших полотенец, Ульяна кидает на пол другое, поменьше, для приличия ногой поводив им из стороны в сторону. Более сухой залитая водой плитка от этого не становится, но прямо сейчас идти за ведром и шваброй неохота. Ну, она попыталась... — Кто звонил? — выходя из ванной, интересуется Воронова у застрявшего возле колонны Саши. Проходя мимо, не может удержаться и всё равно оставляет на его плече мимолётный, еле ощутимый поцелуй. Если это краткое, невинное прикосновение вообще можно так назвать после всего, что творилось в ванной... Раскрасневшиеся, припухшие губы до сих пор покалывает и печёт. Спрашивает невзначай, без твёрдого намерения получить ответ, больше по инерции. Потому что сразу скрывается в спальне, чтобы переодеться. — Да… так, по работе. — небрежно отвечает Саша, слегка махнув другой рукой. Не собирается посвящать в это Ульяну. Только если позже расскажет в двух словах. Прикосновение губ к коже ещё ощущаются острее. Будто и правда стоял под кипятком или сгорел на солнце. Он оборачивается, адресуя Ульяне тёплую улыбку и провожает её взглядом до спальни. А после заходит следом. Мокрым в мокрых трусах падает на застеленную кровать. Сгибает руку в локте, закидывая телефон на матрас куда-то себе за голову. Мышцы немного ноют с непривычки, моля ненадолго прилечь. Вот, что значит выкладываться полностью. В голове приятная пустота… пониже пояса — тоже. Как это связано и насколько он безмозглый легкомысленный идиот, на которого нельзя ни в чём положиться (прав был Ворон), Комолов поймет несколько позже. Не мучаясь долго с выбором, Ульяна нахально стягивает с Сашиной полки очередную футболку. Закручивает волосы мокрыми в небрежный пучок. За Вороновой он идет не сразу. Положив руки под голову, с полуулыбкой наблюдает, как она в очередной раз вытаскивает его футболку из шкафа. Ульяна возвращается на кухню даже меньше, чем через пару минут, по пути проверяя захваченный с тумбочки телефон. Как бы странно это ни было, после столь долгих купаний во рту совсем пересохло. Несколько сообщений по работе, два от матери, одно от отца (но оно тоже, к счастью, по работе). Какое-то рекламное предложение, пополнившийся список уведомлений в социальных сетях, пропущенное напоминание... Ульяна с трудом успевает подхватить стакан, неловко выскользнувший из пальцев, за секунду до того, как он скатится со стола. Отодвигает его подальше от края, блокирует телефон и ненадолго зависает на месте, вперив взгляд в пустоту. Она приняла таблетку ещё в обед, но... — Я выпишу вам рецепт. Начать можно с любого дня цикла. Эффект обычно проявляется где-то на седьмой-четырнадцатый день приёма... А у неё какой? Четвёртый-пятый? — Тогда вы сможете без риска... Риск... Чёрт. Чёрт!!! Они же не... Ульяна, бледнея, спиной отступает назад. Наощупь находит барный стул, прислонившись к нему поясницей. Пускает в голове VAR-повтор финала их банного акта. ...выбившиеся из ровного ритма толчки... сумбурные, беспорядочные прикосновения, поцелуи... её будто в прямом смысле утаскивает под воду... в ушах — шум, в лёгких — вакуум, перед глазами тёмная пелена... тело бьёт конвульсивной дрожью... ...когда зрение понемногу настраивает фокус осмысленности, она, слабо сжимаясь, ещё жарко чувствует Комолова глубоко внутри... Саша к этому времени заставляет себя подняться и переодеться в сухое. Поверх трусов натягивает чёрные спортивные штаны, борясь с противной тканью, которая сопротивляется ещё влажной коже. Ещё у Ульяны что-то там стряслось, судя по странной интонацией, растягивающей гласные. Совсем не так, как в душе... — Са-аш, — пока спокойно, но с нарастающей амплитудой паники в голосе зовёт Ульяна. — Тебя и на пять минут нельзя оставлять одну на кухне. — усмехается Комолов, проходя через дверной косяк спальни и на ходу одергивая собравшуюся в складки правую штанину. Она встречается с ним взглядом, сжимая пальцами подол футболки. Взгляд у Вороновой совсем не расположен к дурацким шуткам. Он невольно напрягается (опять это резкая перемена настроения, резкий спуск вниз, как на гребанных американских горках), приподнимает брови. — Ты... Мы... — Воронова нервно прокашливается. — Пожалуйста, скажи мне, что мы не забыли про защиту... От этого взволнованного вида Ульяны, путающейся в слова, ничего хорошего не жди. А ещё она так по-новому на него смотрит — осторожно, с какой-то необъяснимой надеждой, будто от его ответа зависит всё. Вообще всё. Дослушав фразу, Саша растеряно отпускает ткань штанов и выпрямляет спину, теперь смотря на Ульяну тем же (её) взглядом. Это же розыгрыш, да?! Решила над ним подшутить? Отомстить за все разы сразу? Какая, сука, она хорошая актриса... Ульяне достаточно мимолётно взглянуть (будто в водную гладь) на лицо Комолова, чтобы догадаться, какой её ждёт ответ. Вырвавшийся изо рта глухой стон больше не имеет ничего общего со страстью, возбуждением или хоть чем-то приятным вообще. Закрыв глаза, Воронова прячет лицо в ладонях, с силой проводит ими по лбу. Пальцами впутывается в мокрые волосы, болезненно натягивая пряди. Упирается основанием ладоней в виски и взглядом в пол, заставляя себя... думай, думай, думай! Могла ли она неправильно что-то понять? Надо найти инструкцию к таблеткам. Неудобной картонной коробочки уже нет, остались только блистеры, но из Гугла её ещё никто не исключал. Это найдётся... А что если всё так? Что если в инструкции срок до первого эффекта ещё больший, чем взятые ей по минимуму семь дней? Тогда это конец... Воронова пробует восстановить в памяти разговор с врачом. Максимально подробно. Только тогда так переживала, что от страха растеряла способность трезво мыслить и почти ничего не уяснила. Что ей говорили? Про «безопасные» дни, перерывы в приеме, дополнительные средства защиты от нежелательной беременности? Какой там у неё график приёма пациентов? На всякий случай Комолов прокручивает всё: от самого попадания в квартиру до момента, как вышел из ванной. Хотя то, что началось после жадных ненасытных поцелуев, как-то размыто или всплывает очень горячими мимолетными и яркими флешбэками. — Стоп-стоп. — он выставляет ладонь, с слегка согнутой в локте рукой, вперед и сводит брови к переносице, — Ты же сама говорила, что позаботилась об этом, таблетки теперь пьешь. Чё за приколы, Ульяна? Комолов издает невольный нервный смешок. У него не было с собой контрацептивов. Не. Было. Не в сумке, не в машине (хотя, может, где-то и завалялись на дне бардачка, только какой прок от них сейчас), не в тех промокших брюках, не в пиджаке. Он же не знал, что встретит Воронову так рано. Так неподготовленно. А про хреновы таблетки и их разговор Саша вспомнил только сейчас. Так удачно память подкидывает ему, за что зацепиться. В последней надежде. И чтобы не выглядеть тупым легкомысленным кретином. Снова. Как обычно. Блять. Блять. Блять! Сейчас в его голове звучит совсем не от счастья, не влюбленно, а обреченно. Панически. С надрывом. Отвлекаясь от беспокойно мечущихся мыслей, Ульяна снова поднимает глаза на Сашу. Претензия в его голосе заставляет её поёжиться, а что-то в желудке — мерзко похолодеть. Он знает сотню таких историй. Среди своих людей и даже ещё раньше среди старых школьных друзей. Было среди них двое полных недоумков, которые не смогли проконтролировать даже этот процесс и стали отцами, блять, в шестнадцать лет. Комолов не собирается становится отцом и в свои двадцать восемь. Слышите?! Отмена действия! Отмена! Он думал, что с ним такого никогда не произойдет. И до этого момента не происходило. Хоть это Саша контролировал и относился со всей, блять, серьезностью к несерьезным одноразовым многочисленным половым связям. До, мать её, появления Ульяны в его квартире, в его футболке! Ворон так переживал, но не про ту безопасность Ульяны он рассуждал. Ещё один нервный смешок Джокер уже сдерживает. Хотя нет. Всё правильно. Вариант, что Саша не справится, наломает дров, сломает жизнь его дочери — это именно то, что пытался донести отчим. До них обоих. — Я говорила, что я начала пить таблетки, — поджав губы, настойчиво поправляет Ульяна. — А ещё я говорила, что у них не мгновенное действие. И нам нужно быть осторожными, как минимум, ещё неделю или две, из которых прошло всего пять дней, если ты вдруг забыл. Воронова не помогает. Если он вдруг забыл?! — А ты? Где была ты? — стояла на коленях и... Голос звучит без холода. Не громко, но перевозбуждено. И интонация так похожа на ту, с которой кричал: «дура, какая же ты...». Идиот. Тупица. Имбецил. Дегенерат. Комолов не хочет брать эту ошибку на себя и даже не хочет делить её на половину. Нет-нет-нет, не заставите! Ворон это «мы» даже слушать не станет. Ссылкой в Москву тут не отделаешься — Ворон его натурально убьет. Лучше бы он сделал это восемь лет назад, всё таки узнав, что Ульяна почти попалась Кислому, а Джокер не прикрыл его лавочку сразу, как должен был. Нахрен он вообще приехал раньше? Воронова продолжает повторять это «мы», как бы признавая, что тоже облажалась. Это был её сюрприз, её романтический ужин, а кто устраивает вечер, тот и должен позаботиться о его продолжении... Она и позаботилась. Упаковка дорогих, специально заказанных в интернете с хорошего сайта презервативов, наверное, и в эту минуту лежит безмятежно забытая в её косметичке в спальне. Рядом с невостребованным платьем в чехле. Она не планировала так терять голову. Уж в чём-чём, а в этом она всегда была осторожна! Но то, что Комолов так подчёркивает её ошибку, оставляет один на один с этой ответственностью... Рука почти непроизвольно дёргается к низу живота. Ей вроде не свойственна ипохондрия, и всё равно на нервах подкрадывается ощущение... Там начинает чересчур подозрительно тянуть, словно она уже может чувствовать невидимые изменения. Ну что за бред! Такое только на пропагандистских плакатах можно вычитать... Одёрнув саму себя, Ульяна барабанит пальцами по столу. Они как будто отмотали время лет на десять назад и снова спорят, кто пойдёт признаваться Воронову (Кириллу или Вениамину, в зависимости от обстоятельств) в том, что натворили делов. По мнению Комолова, естественно, общих косяков у них никогда не было. Но статистика совместно отбываемых наказаний с этим бы определённо поспорила... Кроме масштаба самих косяков, ничего словно и не меняется. Телефон снова звонит, заставляя Сашу громко выругаться с мелькнувшим «да чё вам всем от меня, сука, надо» между крепкими матами. Ему, как маленькому ребенку, хочется спрятаться, убежать, не появляться дома неделю, чтобы потом всё решилось как-то само собой. Вместо этого бьет по спинке дивана ладонью и, обойдя его, садится. Упирается локтями в колени, запуская пальцы в мокрые волосы. Слух Вороновой режет грубая нецензурная брань. Плечи коротко вздрагивают от звонкого шлепка по кожаной обивке. Ульяна застывает, не дойдя (десятый, сотый) новый круг по кухне. Кидает взгляд на повторившего её недавнюю позу Сашу. В вечер ограбления он не мог и пяти минут просидеть на одном месте. Засыпал её вопросами, поднял на уши своих людей, за пару часов организовал целый ряд оперативно-розыскных мероприятий. Но это — не разборки с кучкой грабителей. Ульяна, похоже, зря... Да, всё-таки ждёт, самую малость, надеется услышать: Не переживай. Мы разберёмся. Я тебя не брошу. — Я могу спросить завтра про средства экстренной контрацепции, но я не уверена, что лекарства можно мешать между собой, — голос подводит, руки начинают мелко подрагивать. Что если... ...если, если, если... Работа, друзья, выступления... Красивые свидания, как в кино... Баловство на кухне и в ванной... Вечера, только на двоих... — Что мы будем делать, Саша? Что если таблетки не справятся? Чёрт! Я... Я не знаю, Саша... — А я знаю?! — всё же срывается Комолов, слегка покачиваясь вперед-назад. Издает недовольный раздражительный стон. Пытается взять себя в руки. — Только не надо кричать, — взвившись, Воронова на полтона повышает голос. — С душем была не моя идея. С душем была не моя идея. — мысленно передразнивает её Комолов, специально искажая интонацию своим внутренним голосом. А он сейчас не говорит ничего хорошего. Голос кричит о том, что нужно всё отрицать, бежать, спасаться… Только этот вариант Саша отметает сразу. Саша не поступит также, как когда-то родной отец поступил с его матерью. Но что-то Ульяне подсказывает, в спальне или где-нибудь ещё исход всё равно мог выйти таким же... Поиск виноватого в данной ситуации им точно ничем не поможет. Двумя руками уперевшись в барную стойку, Ульяна с шумным вздохом опускает голову. Медленно успокаивается. Знает, что они разберутся. Знает, что Саша её не бросит. Просто ей тоже... страшно. Даже если забыть о том, что ей всего двадцать три. О всех планах, амбициях. Об отсутствии финансовой независимости и куче других нюансов. Не думать о тренировках, которые придется бросить на неопределённый срок. И никто не даст стопроцентных гарантий, что она потом вернётся к полотнам. Убедить себя, что их отношения с Сашей этот удар обязательно выдержат. Пусть в его квартире нет ни одного подходящего под детскую помещения. Чёрт, если даже считать мелочами фигуру, здоровье, свободное время... Ну какая из неё мать? С её-то неосторожностью, беспечностью, глупостью... В чём там ещё любит обвинять её Воронов? — И что мы скажем отцу?.. — риторически, зацепившись за последнюю мысль, себе под нос выдыхает Воронова. Всё же беременность — ещё не крест. Они же не в девятом веке, когда не существовало высококачественных клиник, врачей, денег. Им же с минуты на минуту не привезут мелкого кричащего спиногрыза. От одной этой приятной успокаивающей мысли Комолову становится легче. Первая сильная реакция сходит. Он убирает руки от головы. Ладонями слегка трёт бедра, а затем откидывается на спинку дивана. — Это потому что тоже надо за ум взяться, о семье начать думать, о будущем, а не дурака валять с кем попало. Уже третий десяток скоро. — Скажем, что я перевыполнил его план. — Комолов даже находит повод усмехнуться, — Ворон же хотел, чтобы я начал думать о семье. Ульяна не визжит от радости, не бросается ему на шею. Ей такое тоже не надо. Так в чем проблема? В клинике эту проблему решают быстро, особенно на раннем сроке. А он пиздец блять какой ранний! Джокер почти облегченно выдыхает. Сашин ответ звучит для неё неожиданно. Она даже поворачивает голову к гостиной. Долго рассматривает Комолова издалека, не решаясь приблизится. Он выглядит... Уже не таким напряжённым. Воронова пока не торопится строить догадки, почему. Бесшумно, крадучись, подходит к дивану. По-прежнему не промолвив ни слова, присаживается на противоположный край. В своей любимой манере поджимает одну ногу. — Тогда в кабинете... После того как отец нас застукал... — занятая пересчётом своих пальцев на руках, вполголоса начинает Ульяна. Как показалось Саше, они подумали об о одном. О прекращении беременности. Ага, нихрена не об одном! — Ты сказал ему... Сказал, что мог бы завести семью... Со мной. Ты это имел в виду или... Об этом ещё слишком рано вести речь. Слишком рано для теста, анализов, для визита к врачу. Слишком рано, наверное, и для теоретических ситуаций... Комолов переводит на неё взгляд, но каждое новое слово заставляет глаза в удивлении (или испуге) округляться. Воронова принимается разглаживать невидимые складки на обивке, а потом поднимает на Сашу взгляд. Экранирует все эмоции, держит под железным контролем мимику, чтобы не считалась ни одна реакция. Смотрит прямо ему в глаза. Так, будто уже держит в руках небольшую пластиковую полоску, отмеченную двумя рисками. Или самую первую фотографию УЗИ, на которой ещё ничего не понятно. Будто пять минут назад вышла из кабинета врача и теперь ей нужно принять решение. — Ты бы этого хотел? — она задаёт вопрос и задерживает дыхание, поражаясь тому, как тихо стало вдруг в квартире. — Ты сам говорил мне завести семью, бла-бла-бла. Так кто должен быть со мной? Та, которую не жалко? Тогда эта фраза была брошена на эмоциях, без анализа, без длительной обработки вводных — как часто и происходит у Комолова. Просто нужно было хоть что-то сказать, уколоть Ворона, использовать его же слова против него. Он и забыл. И тем более не размышлял на эту тему позже. Ей нечем отмерять вязкое ожидание. Ни на запястье, ни у горла, ни тем более в животе или груди — нет никаких пульсаций, подтверждающих, что она в этот момент жива. Или... Всё дело в том, что его ответ звучит даже раньше, чем следует новое сокращение. — Нет. — резко категорично обрывает Саша, будто кто-то подтолкнул Ульяну к обрыву. Уверенно. Твёрдо. Бескомпромиссно. «Нет». Битой по рёбрам ей стерпеть и то было бы легче... Для Комолова её сердце, похоже, что-то вроде пиньяты. На этот раз заполненной мелкой стеклянной крошкой. Разлетевшись внутри, она оставляет тысячу крохотных кровящих царапок. Он окидывает Воронову пойманным в ловушку, но всё же твердым взглядом. — Я не... Это Ворон, как всегда, со своими непрошенными поучениями... А я говорил гипотетически… не имея ввиду никого конкретного. Просто, чтобы возразить ему. Торопливо пытается объясниться Джокер, не подозревая, что Воронова от него ждёт совсем не этого. Саша никогда не думал о семье, представляя их отношения с Ульяной даже лет в пятьдесят такими, как сейчас: беззаботными, шутливыми, нескучными, будто они всегда немного пьяные. Сейчас точно должен выскочить Шрам с камерой, иначе Комолов отказывается в это верить! Они только две недели назад переступили черту сводных родственников, Саша только две недели продержался в качестве парня Ульяны, не заглядывался (ну, совсем чуть-чуть) на других девушек, не спал ни с кем больше, даже оставил ей ключи от квартиры. А Воронова уже думает, как будет воспитывать его ребенка? Как-то быстро она поддалась материнскому инстинкту или что там у неё сейчас в голове, блять, творится… Две недели прошли быстро и всё вроде было хорошо, но это не повод! У него в банде испытательный срок и то дольше… Ульяна, приди в себя!! ...гипотетически... не имея в виду... ничего конкретного... А Ульяна успела подумать, что... До неё медленно, неотвратимо доходит: Саша совсем не хочет детей. Не то чтобы она рвалась выбирать коляски и цвет пелёнок... Перед этим было бы неплохо научиться хотя бы кипятить молоко без угрозы спалить весь дом к чёртовой матери. Но это не её переживания за то, как случившееся не вовремя; как всё сложится, как получится. Это тот случай, когда Саша вполне может попросить её избавиться от (пока гипотетического, но уже его ребёнка). Попросить или потребовать. Снова поставить перед выбором... Ладонь слабо покалывает непроизвольным желанием вновь накрыть ею живот. Ульяна так ничего и не отвечает, глупо мотает головой. Не то в кивке, не то, чтобы согнать пелену тревожных мыслей. Замыленный взгляд теряется где-то между стоящим на подоконнике цветочным горшком и перилами лестницы. Ей больше не страшно. Теперь она в ужасе. Ближайшие десять дней будет молиться о том, чтобы от таблеток был эффект. Потому что... Совсем не хочет узнавать, какая из альтернатив этого выбора более мучительна. Джокер снова соскакивает с дивана, вообще неготовый к таким разговорам. К разговорам под звездочкой, к разговорам с огромной красной пометкой WARNING и пятью восклицательными знаками с обеих сторон. Если бы не их ссора с Вороном из-за Ульяны и этих отношений, Саша бы решил, что это именно они сговорились. И со всем не по приколу. Какая же… засада. Растерянно без цели он проходит к стойке, потом обратно к дивану. — Короче. — выдохнув, говорит Саша, — Будем решать проблемы по мере поступления. А сейчас… сейчас я хочу есть. Он слегка хлопает ладонями по пустым карманам штанов, вспоминает про телефон, оставленный на кровати. Воронова сбрасывает оцепенение, приподнимая голову на звук. — Проблемы... — с какой-то особенно горькой усмешкой повторяет за Сашей. Вот она кто теперь... Вот, кем видятся Саше их дети... Неужели ему и правда так сложно это представить? — Да... Да, как скажешь, — ещё раз встряхнувшись, Ульяна опускает обе ноги на пол, встаёт с дивана. — Там в холодильнике... Хотя нет, лучше заказать какую-нибудь доставку. Бросает взгляд вниз, на футболку без карманов. Затем по сторонам. Её телефон остался лежать на барной стойке. Как раз даёт о себе знать двумя продолжительными сигналами пришедших сообщений. Они с Комоловым кое-как, ужасно неловко разминаются в проходе. Ему тоже понадобилось куда-то пойти. Добравшись до смартфона, Воронова бегло просматривает уведомления, готовясь их смахнуть, но задерживает над экраном пальцы. Саша откидывает мокрое покрывало на другую сторону кровати и ложится. Бездумно апатично переключается между меню первого попавшегося ресторана-доставки через экран смартфона, почти не читая, добавляет какие-то блюда. На двоих. Ставит оплату наличными и оформляет заказ к ближайшему времени. Возвращается на кухню уже немного другим. Меньше нервничает. Меньше думает о себе. — Слушай, из головы вылетело, — от того, что волосы собраны в пучок, жест с попыткой заправить их за уши у Ульяны выходит нервным и бестолковым. — Отец просил помочь ему с одним из проектов... Ты же знаешь, если я надолго пропаду, он начнёт названивать. Да и моё время на тренировку почти закончилось... Вообще-то у них ещё есть чуть меньше часа, но теперь это не час ленивых нежностей в кровати или баловства с едой на диване под включенный на фоне скучный фильм. А шестидесятиминутная пытка нервами и недосказанностью. Ульяне просто необходимо сбежать, пока она не наделала всяких глупостей. — Так что... Я пойду. Наверное. Не хочу, чтобы он что-то заподозрил. Поужинаешь без меня? Поворочав в руках телефон, Воронова на секундочку поджимает губы. Подглядывает на Сашу выжидательно, настороженно. Но потом моргает раз, два, прокашливается и направляется в спальню. — Ладно, хорошо. Я понял. — не скрывая разочарования в голосе, реагирует Комолов. Под звук босых шагов Вороновой он замирает посреди квартиры вместе с телефоном в руке. Грустно. Паршиво. Пусто. Если бы хотел снова на стену лезть от одиночества, снова часами не знать, чем себя занять, снова улыбаться, когда не хочется, кому не хочется, разговаривать, с кем не хочется, снова скучать — остался бы в Москве на эти два дня. Они даже ничего не успели... Какая-то мысль неприятно скребет черепную коробку, но доходит не сразу. Взгляд медленно и внимательно скользит по поверхностям кухни. Отметив для себя новые детали, оборачивается и смотрит через плечо назад. Вот же... Ульяна его ждала. Она готовилась. Ничего у неё из головы не вылетало. В шкафу у Комолова уже есть самообразовавшаяся полочка для её вещей. Воронова ума не приложит, как за пару раз ухитрилась понаоставлять тут всякого "нужного" барахла. От туфель в прихожей до забытой в ванной расчёски. Вытаскивает из шкафа джинсы, в которых пришла, невзрачный бледно-жёлтый в цветочек лифчик. Бросает их на кровать, через голову снимая Сашину футболку. Без неё как-то сразу становится неуютно, хотя за окном — жара, и в доме тоже совсем не холодно, несмотря на открытые настежь окна. Ещё не придумала, чем себя занять. Может, и правда тоскливо поплетётся в офис. Одна. Под конец рабочего дня. А вчера отпрашивалась оттуда пораньше, чтобы успеть часть продуктов подготовить накануне и не пропустить классический созвон с Сашей. Он чуть не поймал ее на горячем, освободившись за полчаса до обычного времени. Пришлось назвать маринад для мяса увлажняющей маской. По цвету и консистенции были похожи, а на вкус... В теории, можно попробовать... Но Ульяна и так сказала бы, что на вкус стейки как пригоревший алюминий. «Железо полезно, микроэлементы», — даже знает, чем бы перед Сашей оправдывалась, презентуя ему неудавшиеся угольки. Ничтожная цена за бабочек в животе от его мягкой усмешки. Позволила бы Комолову самому разложить по тарелкам блюда из контейнеров, словно в этом и был план. Набить желудок — это ведь не конечная цель. Скорее гарнир. А основное блюдо — откровенно на него пялится весь ужин; шутить, разговаривать, дразнить случайными поглаживаниями под столом, касаться невзначай пальцами; сцепиться за последнюю оставшуюся на тарелке помидорку... Звуком застегивающейся молнии на джинсах Ульяна разгоняет бледных призраков. Поворачивается к забытым на полке майке и вязаной кофте. Сама виновата. А сейчас ей надо уйти. Подумать. Пересчитать дни. Попытаться найти телефон гинеколога, к которому она ходила на приём, чтобы не записываться повторно... Резко разворачивается на пятках уверенно широкими шагами направляется в спальню. Застает Ульяну за передеванием между шкафом и кроватью. Плечом касается одного дверного косяка, а другой ладонью опирается в косяк напротив, снова запирая Ульяну в этой показательной ловушке. Боковым зрением Воронова отмечает появившийся в проходе Сашин силуэт. Надевает майку, зачем-то принимается расстегивать все пуговки на кофте вместо того, чтобы накинуть сверху. — Ульяна, я похож на идиота? — с вопросительно-предъявительной интонацией спрашивает Джокер. Воронова поворачивает к нему голову только когда слышит вопрос, про себя гадая, был ли он риторическим. Потому что она пока не выбрала между положительным и отрицательным ответом. — Прическа, макияж, платье, ужин из, как минимум, двух блюд, хоть они и не получились, но вряд ли ты так планировала, накрытый стол... — спокойно перечисляет он. Под оглашаемый список улик, Ульяна бросает взгляд на платье. Снова в ушах звенит смех, долетающий откуда-то с кухни... Снова перед глазами образ брошенной на подлокотник кресла ткани... Ульяна же не собиралась оставаться в нём до ночи, сменила бы на что-то поудобнее, прежде чем переместиться с Комоловым на диван... ...наклонившись в бок, она угрожающе тянется за подушкой, потому что Саша всё никак не может перестать комментировать происходящее на экране... — Я... Я же говорю... Проект... И... Время... — неслушающимися губами лепечет Воронова. Саша её перебивает. И хорошо. Не может ответить ни на один его следующий вопрос. Стенки гортани как слиплись. — Ради чего ты так готовилась? Ради десяти минут? Которые неожиданно случились в душе. И десять — это он еще округлил до большего. — Тебя не учили, что врать не хорошо? — саркастически приподнимает бровь и всё же устало, с небольшим нажимом спрашивает: — Куда ты собралась? Комолов очень хочет верить, убеждает себя, что Воронова не собирается сейчас бежать к отцу и сдавать ему его с потрохами. Вряд ли у Ворона будет для неё другое предложение. Своего решение тот не изменит. Только ещё больше убедится в правильности. Саша знает, что там на диване было не то, что Ульяна хотела услышать. Зато он был абсолютно честен. Не навешал ей лапши на уши. Комолов и не смог бы. Рассказывать, описывать то, что ему не близко, не хочется. Его пример семьи: мать-одиночка; отчим-одиночка в разводе, похоронивший свою вторую любовь, похоронивший сына. Так себе перспектива. Джокер своего сына похоронит лучше ещё не родившимся. И он не хочет, чтобы Ульяна мучалась и страдала. С ним или без. Ульяна отворачивается к полкам. Прячет кофту, прячется сама. Дышит мелко-мелко и только носом, не размыкая рта. Моргает, моргает, моргает, держа взгляд прикованным к неразмытой точке. Вроде пока не беременна, но интенсивность эмоций зашкаливает. Давление в черепной коробке болезненно повышается. Просто дай мне уйти... — Знаешь, чего я хочу сейчас? Чтобы ты не уходила. Неважно куда. Комолов просит её остаться. Это как-то не по сценарию... (пожалуйста) Повтори ещё разок?... Саша изъясняется подоходчивее. Будто кутает в пушистое тёплое облако... Он осторожно за два шага подходит ближе. Обвивает руками немного пониже плеч и заключает Воронову в объятия, коротко целуя в висок. Сужает ловушку до крохотного пространства. — Ульяна, прошло всего две недели. — негромко мягко произносит Комолов, прижавшись щекой к ее волосам, — Это мои первые, блять, серьезные официальные отношения. Спрашивай чё-то попроще, ладно? Он издает тихий не слишком веселый смешок. Ему бы что-то простое, знакомое, привычное. Например, поймать и проучить трёх грабителей. Только он и с этим до сих пор не справился. А сейчас, когда все силы уже третий день брошены на поимку мошенников, уходит драгоценное время и шансы... Чувствуя его губы — до дрожи, трепетно, ласково — у виска, Ульяна тает так, как всегда мечтала. Мягче ваты, податливее глины... Точь-в-точь повторяет изгибом позвоночника очертания его груди, вслушиваясь в убаюкивающий голос. Сейчас на две трети — расплавленная сливочная составляющая. Наверное, даже больше: избыток солоноватыми каплями оседает, скатившись вдоль скул, у Комолова на предплечьях. — Ладно... — сдавленным шёпотом соглашается Воронова. Никак не может взять себя в руки... Хорошо, что ей так спокойно и безопасно в Сашиных... Накрыв ладонями его запястья, Ульяна подушечками рисует на них небольшие бесконечности. Ему было бы достаточно одного «ладно», теплой влаги от её слез на коже и этих слегка щекочущих нежных прикосновений пальцев. Саша делает глубокий медленный вдох и шумно выдыхает через нос, что почти звучит, как «прости меня». Ульяна жмётся ближе и предлагает откровение на откровение: — Для меня это тоже... слишком быстро. Я даже не знаю... Дело не в том, что я хочу этого. Или не хочу. Я просто... Боюсь... Я тоже (боюсь). Вслух Саша говорит другое: — Я знаю. И лучше бы Ульяне на этом и закончить, но она продолжает. Воронова немного отстраняется, чтобы повернуться к Саше лицом. — Я не хочу тебя потерять, если я не смогу... Не смогу... Отказаться от... Ульяне плохеет от мысли, что такой будет история её первого убийства. Непросто проследить, как за две последние короткие незаконченные фразы зрачки Комолова чуть сужаются, а взгляд становится колючим и отчужденным. Этот ребенок ещё даже не родился, его ещё в принципе нет, он чисто гипотетически. Зато раздражение Джокера вполне существующее и реальное. На то, что Воронова, выбирая между ним и тем, кто существует сейчас лишь где-то в её воображение, мнется, сомневается и почти выбирает второе — без пола, без имени, без н-и-ч-е-г-о. Поразительно, блять. Не хочешь потерять — откажись. Всё очень просто. Уткнувшись носом в ямку у основания шеи Комолова, Воронова прикрывает ещё влажные глаза, изо всех сил цепляется за него. После стольких лет безответной, безраздельной, в чём-то безумной любви к Саше... Она не уверена, что у неё поднимется рука сделать аборт. Лучше бы всё оставалось как прежде! Комолов ничего не говорит, чтобы не нарваться на ещё один "срочный проект". Пока Воронова не смотрит на него, он с горькой досадой, негодованием, непониманием ревностно сжимает губы, а затем расслабляет их в каком-то бессилии. Перед её слезами, ещё не успевшими высохнуть, перед её состоянием, перед ней. К счастью, ещё ничего не известно, а Саша не такой впечатлительный сентиментальный паникер, как Ульяна, и привык жить здесь и сейчас, а не подсчитывать сумму алиментов на ребенка, которого может (он очень надеется) никогда не случится. Будь это только её ребенок, Комолов бы, наверняка, смолчал, как и в случае этого неясного, но в перспективе отъезда в Лондон. Но этот конкретный ребенок касается и его, и он намного хуже Лондона. Если уж выбирать из двух этих зол. Сложно сказать, сколько они так стоят. Пока Ульяну не перестаёт потряхивать, а дыхание не становится тихим, ровным. — Там, кстати, ещё торт есть... — неожиданно вспоминает она, отодвигаясь, но не расцепляя рук. — Он, конечно, выглядит, как будто ему плохо, но бисквит в нём вкусный, я пробовала... И даже осталась жива. Воронова слегка посмеивается с толикой самоиронии, неторопливо скользит ладонями по Сашиной груди. Этот тайм-аут в разговоре дает отдышаться, успокоиться (снова, блять) и переключиться на что-то более позитивное. Хотя бы в этом с Вороновой они помогают друг другу. На такое интригующее описание «как будто ему плохо» Джокеру даже не приходится давить из себя усмешку. Он делает это искренне, невольно приподнимая один уголок губ. Забавный факт. Ульяна та девушка, которая всегда понимает и искренне смеется с его шуток, будь они тонкими или даже грубыми, плоскими. Также Саша понимает и любит её иногда странное чувство юмора. Наверное, это сказывается их совместное недобровольное проживание в Зеркальном. — Ну, пойдем посмотрим, чем я смогу ему помочь. — Комолов адресует Ульяне улыбку, опустив руки чуть ниже на её поясницу. А затем и совсем убирает их, чтобы вместе пойти на кухню.