***
Разумеется, Ворон обеспечивает для дочери отдельную палату повышенной комфортности и пытается сохранить полную конфиденциальность. С последним выходит так себе. Когда Саша поднимается по лестнице с двумя кружками крепкого кофе, то в коридоре в пяти метрах от палаты Ульяны замечает неожиданного гостя. Маленькая стрелка наручных часов уже как два часа назад перевалила за полночь. Они уже пару раз пересекались, но Комолов заканчивал даже не успевший начаться разговор. И вот он заявился сюда. Очень хитро. Воспользоваться его слабостью. — Саша. — произносит Комолов старший. Интересно, заглядывал в палату? Ведь там Ворон. Саша ничего не отвечает, лишь останавливает холодный взгляд на лице отца. И сам останавливается в метре от него. — Я буквально на пару минут. Случайно узнал. Моя дочь со своими детьми, ну, я тебе рассказывал, были на этом концерте и вот... тут такое... — Мм. — безэмоциональное, холодное, — И? — Может, нужна помощь? У меня есть хороший приятель — он хирург. Большой профессионал в городе, но не в Охтинской больнице, я могу договориться. — Мне от тебя ничего не нужно. — Саш, я же хочу как… — Всё? Уходи. Взгляд Джокера не смягчается, не выражает никакой благодарности или растроганности таким участием. Сергей не настаивает. Уходит. За это большое, блять, спасибо. Его отдаляющиеся шаги не заставляют Комолова передумать. Саша дергает ручку двери и проходит в палату. — Ты не говорил, что вы познакомились. — негромкой фразой встречает его не менее уставший в кресле Воронов. — А ты всё это время про него знал? — Саша не удивлен. Ставит два бумажных стаканчика на небольшой стол. — Одна фамилия, отчество, есть некоторое внешнее сходство. Догадаться не сложно. Комолов усмехается также тихо, как идет весь этот разговор. Будто они не хотят, чтобы Ульяна поскорее пришла в себя. Хотя врачи сказали, что она, скорее всего, проспит до обеда. — Да ладно, не притворяйся. Ты его пробивал. — с легкой улыбкой отвечает Саша и делает глоток кофе. — Как бы я это сделал без обращения к тебе? — в той же полушутливой манере отвечает Вениамин. Сейчас они просто отчим и пасынок, которых сблизили и заставили поднять белый флаг общие переживания, страх, беспокойство. Сначала Ульяна их "рассорила", а теперь… Но надолго ли?***
— Может, Есения? — Чего-о? — Ну ты ж хотела без стереотипных вариантов. — Не в этом смысле, Комолов, — Ульяна закатывает глаза. — А я думала, ты что-то типа профи в таких вещах. Саша очень медленно поворачивает к ней голову. Сощуривается, приоткрывая рот и сразу закрывает. Как будто бы не смог выбрать, за что ей больше хочется предъявить. За то, что она, прожившая уже приличное время с бандитом под одной крышей, вообще не представляет, как всё это происходит на самом деле. Или за саму попытку сравнить несравнимое. Но в конце концов, будто смирившись, только вздыхает, особенно тяжело. Потирает переносицу пальцами. — Да может и х... фиг с ним? Поживёт немного так. Потом со временем само чё-нибудь придумается. Теперь наступает черед Ульяны смотреть на него с недовольным прищуром. — Это всё вообще-то очень серьёзно. — Так и я абсолютно серьёзен. Воронова почти обиженно пихает Сашу локтем в бок. Он показательно охает, трёт "ушибленное" место, что, впрочем, не мешает ему секунду спустя обхватить её одной рукой и нахально притянуть ближе к себе. Вовлечь в ленивый, неспешный поцелуй, явно отвлекая внимание. Ульяна не то чтобы сильно против. Со стороны раздаётся громкое «мяу!», как будто бы возмущённо напоминающее им обоим, что они так и не закончили с выбором. — Всё ещё не понимаю, чем тебя не устраивает Мурка, — чуть отстраняясь, не то шутя, не то искренне замечает Саша. Ульяна скептически морщится, бросает взгляд левее на подушки. Туда, где ушастый мурлыкающий клубок тёплой шерсти играется с какой-то серо-коричневой тканью, небрежно брошенной на диван (и подозрительно напоминающей полосатый шарф, который она подарила Комолову на прошлый праздник). Беззлобно фыркнув, Воронова, растроганная картиной, кладёт голову Саше на грудь, поджимает ноги, устраиваясь поуютнее. Мурка не такая уж плохая кличка. Но есть время и подумать над другими. Всё доступное время мира только для них двоих. Или для них, кошки и четырёх кактусов. И всё хорошо.***
Ближе к утру Воронов не выдерживает. Сдается и всё же отправляется домой, чтобы попробовать поспать. В его возрасте бессонные ночи не проходят без последствий. Саша обещает, что никуда не денется. И сейчас Вениамин не может ему не поверить. Комолов пересаживается с неудобного стула на единственное в палате кресло. Хотя оно тоже не отличается удобством. Спинка слишком низкая, тем более для его роста. Подлокотники маленькие, узкие. Только усталость берет свое. Комолов поджимает ноги, откидывается назад, скрестив руки под грудной клеткой. Кое-как находит более-менее приемлемое положение в этом кожаном монстре. — Скорее, сюда! — Граждане, освободите проход, все шаг назад... ... — У нас тут травма, падение с высоты. Пациент без сознания. Запрашиваем реанимацию. ... — Срочно!!! Разойдитесь!!! Давление падает, сатурация девяносто... Ульяне совсем не хочется поднимать будто налитые свинцом веки. ...пальцы сминают шёлк...ноги в петле...луч слепит глаза... ...треск... Кажется, будто её пропустили через барабан бетономешалки. А затем прошлись по ней сверху асфальтоукладчиком. И забыли в затылочной части отбойный молоток. — Черепно-мозговая травма, лёгкое сотрясение... Болит всё, что она может чувствовать. А что не может... Такого ведь не должно быть, верно? — Многочисленные ушибы... К счастью, обошлось без внутренних кровотечений... Страшно подумать о том, чтобы пошевелиться. Сбоку, прямо над ухом раздаётся мерзкое пиканье. Ноздри царапает пластик и щекочет прохладный воздух, но последнее, может и к лучшему. Нормальный самостоятельный вдох не удаётся, как она не старается. Только какие-то короткие, хриплые полувсхлипы. — Обширный односторонний пневмоторакс... Осколком ребра задело лёгкое... Хуже всего правой руке... Наверное. Ульяна пока не видела, но почти уверена, что она увеличилась в объёме раза в два и потяжелела килограмм на двадцать. Пальцы шевелятся... Ощущаются как чужие. — Двойной перелом со смещением... Нам удалось вправить кость, но прогнозы давать пока тяжело... Возможно, потребуется дополнительная операция... Пип. Пип. Пип. Пип. Размеренный писк сопровождает Сашу даже в этой невнятной полудреме. Неуютной, неприветливой, тяжелой, тягостной. Врач сказал, что Ульяна произносила его имя… или что-то похожее на его имя... — Мы поженились, и всё вроде бы было хорошо. Но вскоре Ира сказала мне, что беременна... я испугался. Нам всего по девятнадцать. А у меня ветер в голове, жизнь только начинается. Я тогда был глупый, в долги влез. Ира она не знала. А у меня не было денег никаких, с работой, на которую рассчитывал, не вышло. Я ушел, решив, что так будет лучше. Знаю, это плохое оправдание. Потом стыдно было ей писать, звонить. Я даже не знал, оставила ли она ребенка. А через несколько лет, когда я собирался жениться во второй раз, мне нужно было расторгнуть тот брак, я начал искать Иру и узнал, что она... умерла два года назад. Узнал, что у неё остался ты, но тебя усыновил какой-то бизнесмен. Я тогда отмахнулся, решил, что ты уже взрослый, не примешь меня, пошлешь подальше. Мне ещё про твой характер такое рассказали!... — рассказ прерывается легким смехом, но Саша его не поддерживает, — Но с годами я понял, каким дураком был. Испугался маленького мальчика, ну тогда, конечно, можно сказать, подростка уже, но это сути не меняет. Ты же моя кровь! В тот вечер Саша закатил глаза и больше не слушал. Ты же моя кровь. Моя кровь. А дальше там что-то, кажется, было про подарок, ценность семьи... Зря не послушал. — «Хорошо, что моя мать была умной женщиной, реалисткой, а не влюбленной дурой, и не назвала меня в честь тебя». Так бы я ответил лет в четырнадцать. А сейчас скажу ещё проще. «Мне нужно отойти». Или чё ты там ей говорил перед тем, как уйти навсегда? Ну в общем, надеюсь, ты понял, к чему я это. — Саша... — раздается сейчас уже выученное им (Сашей), такое мучительное (для них обоих) тоскливое на той стороне трубки. — Надеюсь никогда не увидимся, "папа". В это слова Саша вкладывает весь свой яд, злобу, ненависть за мать и за себя. Всего на минуту, какие-то жалкие шестьдесят секунд его вымученное за этот вечер и ночь сознание переворачивает всё с ног на голову, меняет роли местами, приоткрывает занавес, давая Саше побывать на месте своего родного отца в роли отца того, кого он отказывается принимать, кого хочет загубить своими руками, как какой-то очередной свой заказ. Но дело даже не в этом. А что, если когда-то тоже придется встретиться лицом к лицу и посмотреть ему в глаза? Всё? Уходи. ...никогда не увидимся, "папа". — Саш… Воронова медленно моргает. Всё такое нечёткое и расплывчатое. Непонятно, день или ночь. Голубоватые лампы, зашторенное окошко. Она полусидит на мягкой койке, укрытая до самого подбородка простынёй и тонким, но очень тёплым одеялом. По ощущениям, попала куда-то в плен к пришельцам на космический корабль. Глаза рябит от обилия подсоединенных к телу трубочек и проводов, тянущихся к многочисленным чёрно-красно-зелёным экранам. Столько цифр, столько непонятных букв... Под кроватью барахлит угрожающего вида машинка, размером с небольшой чемоданчик. Хорошо узнаёт только высокую капельницу справа от себя. Там же, с глухим болезненным стоном повернув голову, замечает кресло... И неудобно устроившегося в нём Комолова. — Са...ша... — каждый звук приходится практически выдавливать из пересушенного горла. — Саш... Во второй раз дается уже потверже. Он выглядит уставшим и помятым. Хотя Ульяна готова поспорить, что с ней всё ещё хуже. Комолов разлепляет тяжелые веки, но сразу понимает, где он. Понимал всё это время, просто находился где-то между сном и реальностью. Кошмаром и ещё одним кошмаром. Ему не показалось? Взгляд сразу находит её. Поза поменялась. Теперь Ульяна смотрит не в потолок, а на него. Комолов пододвигается ближе, отчего ноги соскальзывают на пол. — Я здесь, с тобой. Ты в больнице. — произносит Саша и находит её пальцы своими, чуть сжимая их. Экономя силы, чтобы бороться с неотступным головокружением и тупой пульсацией за висками, Ульяна ничего не произносит в ответ. Неторопливо прикрывает глаза и открывает снова лишь спустя два или три ровных звуковых сигнала с монитора. Я здесь. ...на шее удавка...всё тело в инее...давлением рвёт барабанные перепонки... ...под толщей вод Северного Ледовитого океана... С тобой. ...она так боится захлёбываться в одиночестве... Ослабевшими пальцами не получается обхватить Сашину ладонь покрепче. Зарыться в прикосновение, как в мелкий, нагретый за день, золотистый песок на берегу их любимого в детстве озера. Ульяна даже видит Комолова в полумраке, как через матовое стекло. Сложно долго удерживать взгляд прямо. Она будто не спала до этого четверо суток или выпила не меньше литра виски. Если так, то это, кажется, её самое жёсткое похмелье за всю жизнь. Его взгляд мягко скользит по её бледному потускневшему лицу. Комолов запомнил его другим: жизнерадостным, смеющимся, сияющим; с порозовевшими от страстных поцелуев и тесных прикосновений щеками; с припухшими красными губами; смешливыми игривыми глазами. — Нехорошо не сдерживать своих обещаний, Ульяна. — с грустной улыбкой добавляет Саша и бросает взгляд на дверь, думая, что стоит на всякий случай позвать дежурного врача. Сорвавшись на сухое покашливание, Воронова кривится от боли в груди, плечах, основании шеи, но на слова Комолова реагирует искренней, хоть и слегка вымученной улыбкой. — Прости... — проговаривает еле слышно, приподнимая уголки губ еще немного вверх. Не может придумать остроту или отшутиться в ответ. Сейчас вообще очень туго соображается. — Как... Как она здесь оказалась? Ульяна ещё долго не сможет забыть этот хлёсткий звук, с которым оборвались полотна. То самое мгновение — расширившиеся зрачки и судорогу мышц, — когда она поняла. Всё её мастерство, все навыки, весь опыт... Ничто из этого ей не поможет. А теперь она в больнице. Упала. Очнулась — гипс... Кстати, похоже, имеется. На руке, как не иронично. Может, Ульяна и не это хотела спросить. Как долго она была без сознания? ...разве это имеет значение? На Комолове всё тот же пиджак, штаны. Только на лбу как будто прибавилось пару узких крохотных морщинок. Её больше интересует другое... Воронова пробует пошевелить пальцами на ногах, чуть-чуть сгибает колени, пытается приподняться повыше. За последним незамедлительно следует очередной режущий болевой приступ. Закреплённая на манжетке рука машинально дёргается в попытке накрыть бок. Накрыть живот. Мысль, внезапно всверливающаяся в сознание, действует, как удар током. — Исключите алкоголь, курение, постарайтесь меньше нервничать. Приём препарата можно пока не прерывать. Даже если всё подтвердится, никакого вреда от него не будет. А что насчет падения с шестиметровой высоты, доктор? Насколько это безвредно? — Что... — Ульяна упирается взглядом в Комолова. — Что со мной? Что с... Не договаривает, ещё раз нервно осматривается. Зачем все эти приборы? Пластиковый напальчник, прозрачные пакеты заполненные такой же прозрачной жидкостью... Столько всего... Почему так много? Ульяне теперь кажется, что она физически чувствует трубочку катетера в сгибе локтя, слишком сильно сдавливающую плечо манжетку. Что-то колит ей рёбра... Пиканье начинает тревожно учащаться. Вырвав свою руку из Сашиной, Воронова прижимает её к грудной клетке, нащупывает пластик, застрявший прямо... там, внутри, между рёбрами. Саша резко поднимается на ноги. Заносит руку, но так и не касается ладонью, боясь, что может сделать только хуже, причинить боль. — Тише, Ульяна! С ума сошла… — чуть повышает громкость голоса Комолов, пытаясь остановить попытки Вороновой подняться или хотя бы привстать. Не понимает, что её так взволновало. Боится больниц? Не понимает, что происходит? Хотя да, сотрясение дело такое. — Ты в больнице. Ты поправишься. — терпеливо повторяет Саша. — Тяжело... Дышать... — чем больше она старается, тем чаще, поверхностнее становится её дыхание, тем сильнее горит под ключицами, на глазах выступает влага. Ульяна со стоном зажмуривается и вновь теряет Комолова из вида. Пальцем требовательно, не переставая, Саша жмет кнопку быстрого вызова врача или медсестры. Только "быстро" не получается! Нахрена тогда она здесь вообще?! — Щас-щас, потерпи немного. — пытается успокоить, но только сам с каждой секундой ожидания взвинчивается. В палату заходит врач, за ним медсестра. Они сразу обступают больничную кровать, вводят какое-то лекарство. А Сашу тут же выгоняют из палаты, заставляя ожидать в коридоре. — Ей требуется полный покой. Полный покой. — повторяет врач прежде, чем белоснежная дверь с номер «7» закрывается перед носом Комолова. Может, так даже лучше. Он не может смотреть на неё в таком состоянии. Врач объясняет, что ничего страшного, непредвиденного и непоправимого не произошло. С этой мыслью Комолов засыпает прямо в коридоре, устроившись на твердой, обтянутой коричневой кожей, скамейки. — Как... Он ещё очень долго не сможет слушать когда-то одну из своих любимых песен. And nothing else matters. Never cared for what they do Never cared for what they know, But I know… А дальше… дальше что-то пошло не так. Что? Кир бы сразу понял, потому что не пропускал тренировки, разбирал каждое выступление, подсказывал, корректировал, знал все эти термины, техники. Если она поняла, испугалась, почему не остановила выступление? Рука соскочила? Ногу свело? Почему не спустилась вниз раньше, чем.. …какой-то посторонний странный звук, быстрое падение, удар, синхронный «ох» зала... и… белая ткань касается пола первой, но не обеспечивает мягкость приземления, а затем остатки опускаются следом, как снег, накрывая собой Ульяну… So close…***
— Хм. Отвечу. Ворон достает из кармана телефон Ульяны, с загоревшимся от звонка экраном. А Саша заходит в палату. Пьет уже вторую кружку кофе. Только усталость эта не физическая — эмоциональная, моральная. Кофеин позволяет согнать остатки дискомфортного короткого сна, но не более. — Слава Богу, вы взяли трубку. Я звоню в больницу, хочу узнать, как там Ульяна, а они мне говорят, что такой девушки к ним не поступало! Как же не поступало! Я же сам, лично, вызывал Скорую с этого номера. Это какая-то ошибка, настоящий бардак! — раздается мужской немолодой голос из трубки. — Нет никакой ошибки. Так нужно. — хладнокровно отвечает Вениамин, — Ульяне оказали необходимую помощь, ей уже лучше. С кем я говорю? — Ох, простите, не представился. Я Олег Игоревич Глинский — тренер Ульяны. А... вы? — Я её отец. — Хорошо, что до вас дозвонился! Нужно сообщить в полицию, но вы тоже должны знать. — Что такое? — Я проверил и... это невозможно... это... Всё наше оборудование очень качественное и новое. На генеральной репетиции всё тщательно проверяли. Весь инвентарь был готов к выступлению, а тут после случившегося... я решил осмотреть трос и заметил, что крепление, которые удерживают полотна, они механически повреждены. Кем-то! Нарочно! Немыслимо! Нужно звонить в полицию иначе, что об о мне подумают, что я кого-то покрываю… или ещё хуже… — Не нужно полиции. — обрывает его речь Ворон, ужесточившимся тоном. — Как? Но почему? — Этим займется Джокер. — К...кто, простите? — О, вы, кажется, уже немного знакомы. Узнаете друг друга ещё лучше. Он придет в ваш зал сегодня, и вы покажете ему эти крепления. Вы же их сохранили? — Да-да, конечно. — Ждите. Нажав красную кнопку на экране, Ворон заглядывает в палату. — Саша. Выйди-ка. — его тон не сулит ничего хорошего. Приходится встать, обойти кровать, бросив взгляд на ещё спящую Ульяну, и выйти из палаты. Комолов не до конца прикрывает дверь, удерживая её пальцами, чтобы оставить небольшую щель и сразу заметить, если Ульяна проснется. Воронов строго, сухими фактами пересказывает телефонный разговор с Глинским. — Доигрался, Саша? — гневным шепотом спрашивает отчим, — Ещё месяца не прошло ваших идеальных "отношений", а мою дочь калечат уже дважды! О чем я тебе говорил! А ещё через две недели нам её по частям высылать будут?! Иди и разберись с этим Горским… Глинским или как там его! И пока не вычислишь, кто это сделал, сюда не думай даже соваться!***
...стопы щекочет влажный от росы газон, волосы и лёгкий сарафан треплет ветер, всё вокруг погружено в сладкий можжевеловый запах... ...светлое дерево, треугольнички крыш, Ульяна обрисовывает полудугу перил и считает ступеньки на лестнице... их ровно семнадцать. ...проходит дальше по коридору, задерживая взгляд на одной из многочисленных пустующих гостевых; сейчас оттуда доносится мягкий смех... — О, ты уже вернулась? А мы как раз заканчивали... Ульяна со смесью яростного недоверия и кровоточащей нежности скользит взглядом по вечно встрёпанным ржаным завихрам волос; интеллигентно очерченным узким линиям высоких скул, челюсти подбородка; аккуратной ямочке под носом. Ловит взгляд, так чудовищно напоминающий тот, что она каждый день встречает в зеркале. Кирилл развалился прямо на ковре, в груде фломастеров и карандашей. У него уже все пальцы в цветной пасте, немного осталось даже на подбородке. Но он так сосредоточенно помогает, подсказывает со всей серьёзностью, где положить завершающий штрих, высунувшему от усердия язык светловолосому мальчугану. Уточняет, готов ли тот показать, что вышло. — Оцени-ка, Каркуш. По-моему, это заявка на художественную школу в будущем. Пацан, помявшись, встаёт, подходит поближе. Смущённо тянет ей листок, поднимая на неё... ...в груди больно ёкает... Этот серо-штормовой оттенок глаз мог достаться ему только от одного человека во всём мире. Вороновой кажется, кто-то нагнал в комнату угарного газа. ...но если он здесь, с Кириллом, это значит, что... Дрожа всем телом, Ульяна сминает уголочек рисунка. Быстрый взгляд — ладонь взлетает к приоткрытому рту. От шока крик выходит безмолвным. Она ничего не смыслит в детских каракулях, но почти уверена, что фигура слева на бумаге держит пистолет. А тот, что справа, в чёрных перчатках, чёрном пальто, возле чёрного, украшенного единственной звездой прямоугольника на колёсиках... ...сердце бешено быстро колотится... — Мамочка, тебе не хорошо? — Ульяну за юбку ситцевого сарафана тянет девочка, с вишнёвыми лентами в тёмно-русых косах. Мамочка? ...здесь душно, лоб весь взмок... Ульяна пятится два шага. Потом разворачивается, чтобы сбежать. Ступает к лестнице, но дорогу преграждает Кирилл. — Ты разве не останешься? Ты же так хотела с нами!. Еле Сашу уговорил... О чём речь? Где Саша?! — Я... Я не могу, Кирь. Ты же... — голос ломает всхлип, язык не поворачивается сложить нужное слово. — Ты мёртв. Лицо брата необычно уродливо искажается злобой. — А ты что, лучше? Не успевает даже нахмуриться. Кирилл вдруг резко выбрасывает руку, сжимает пальцами горло. Разворотом на сто восемьдесят градусов впечатывает её поясницей в ограждение лестницы. ...слух раздражает непрерывный заунывный вой...будто кто-то наступил рядом с ухом на игрушку-пищалку и забыл соступить... Глаза широко распахнуты, ногти впиваются в широкое, грубое запястье. — Кир...рилл... П-пож...жа...луйста!.. — на щеках уже не осталось сухого места, а хватка лишь крепнет. Силуэты, очертания странно сливаются. Воронова отчётливо видит серо-зелёную радужку. Остальное скрыто под маской. Её больше никто не держит. Удушливой петлёй обмотались вокруг горла белоснежные полотна. И за спиной слышится треск подломившихся опор лестничного ограждения... — Давление низкое... Ниже девяносто... — Увеличивайте дозировку... Ещё два миллиграмма... — Пульс шестьдесят пять... — Состояние стабилизируется...***
«Ты это видела?» Опрокинув в себя... очередную за вечер/день/утро (она сбилась со счёта и со времени) рюмку, Даша блокирует экран, откладывает в сторону телефон и зарывается пальцами в сбившиеся колтунами волосы. Лучше бы не видела и не знала. Не уверена, что вообще сумеет пересечь порог здания после случившегося. Слишком свежи в памяти образы неестественно выгнутой руки, распластанного тела, медленно закатывающихся глаз... Оборванное крепление — худший кошмар для таких, как она. Повезло, что на сегодня у гимнастов спонтанный выходной. Даша позволяет голове с грохотом упасть на стол. Если бы она могла... Говорила мама, брось курить. Нет, ей понадобилось устроить перерыв на сигарету именно под деревом напротив входа. Чтобы задержаться и точно заметить, как чёрной дверью из зала сбегал посередине шестого выступающего Антон. Это, конечно, ещё ничего не значит... Или? Она не настолько глупа, чтобы не заподозрить. Но молчит, уже вторые сутки, потому что... Промолчала и тогда, перед выступлением. А теперь всё внутри разъедает ощущением вины. Вдруг у неё был шанс предотвратить? Предостеречь, попросить ещё раз всё перепроверить... Сдавленно застонав, Даша снова тянется за телефоном. — Алло, Олег Игоревич? Да... Я... Могу я подъехать? Хочу поговорить с вами кое о чем...***
Саша даже не знает нормально ли это — радоваться такому стечению обстоятельств. С одной стороны, это возможность занять себя делом. С другой стороны, крайний опять кто? Комолов! Но опять же подстроенное падение всё же лучше нелепой случайности? Когда есть виновные, то есть и кого наказать. В этот раз его не пропускают даже на проходной. Какой-то пожилой охранник останавливает, требуя ответа, зачем и к кому пришли. Приходится ожидать Глинского здесь. — Александр, да? — вместо приветствия с легким удивлением встречает его тренер Ульяны и бросает взгляд чуть в сторону на Шрама. — А у вас хорошая память. — с легкой усмешкой произносит Джокер. — Да, не жалуюсь. А вы по какому вопросу? — Я от В… отца Ульяны. По поводу троса. Вас предупреждали. — А-а, так вы и есть… Глинский окидывает более детальным взглядом Комолова, затем переводит взгляд на Шрама, и снова на Комолова. Складывает два плюс два. Простая математика. — А почему…?... а впрочем… пройдемте со мной. Провожает их в свой кабинет, который меньше кабинета Ворона раза в два. Прикрывает за ними дверь и воровато достает телефон из кармана, будто боится, что за ними и здесь кто-то может следить. — Вот взгляните. Глинский протягивает Джокеру свой телефон, пролистывая несколько фотографий на экране. — Видите рубцы на тросе? Его подпилили с расчетом на то, что вовремя выступления надрезы увеличатся, трос не выдержит. Саша забирает чужой телефон в свою руку, всматриваясь в экран. Потом отдает Шраму. Тот быстро перекидывает фотографии себе. Олег Игоревич не слишком рад такой инициативы без разрешения, но своего недовольства вслух не высказывает. Опасается. — Есть ли доступ к тросу, когда он уже подвешен к потолку? — сухо спрашивает Комолов. — Да, конечно. Есть лестница на чердак, там есть небольшое окошко на сцену, с него можно дотянуться до троса и крепления. Только о нем мало, кто знает. Гимнасты такими техническими вещами не занимаются. А нашему персоналу, зачем им это? Джокер ничего не отвечает, лишь возвращает телефон, что-то обдумывая. — И что теперь будет? Что нам делать? — Вы занимайтесь своей работой, а я сделаю свою. Нам нужно будет осмотреться здесь, проверить сцену, кулисы, ту самую лестницу, все входы и… Комолов оборачивается на раздавшийся нетерпеливый стук в дверь. Не дожидаясь ответа изнутри, дверь открывается и в кабинет заглядывает знакомое лицо. — Олег Игорев… Ой, здравствуйте. — выражение лица Даши меняется. — Здрасьте. — отвечает Джокер, а Шрам с полуулыбкой кивает. Даша пять секунд сканирует их обоих, что-то решая для себя. Они с ней ещё там у бара не слишком понравились друг другу. А вид Комолова, с проступившей щетиной на потускневшей коже, залёгшими тенями, синяками под глазами и легкой, но нездоровой краснотой на нижнем веке, не добавляет ему вообще никакой доброжелательности. И милосердия. — Дарья? Ты что-то хотела? Я пока немного занят. — нарушает тишину Глинский. — Я.. я ничего. Просто вещи забыла кое-какие в раздевалки, можно мне ключ? Дальше Комолов вместе со Шрамовым несколько раз обходят все помещения. Шрам схематически зарисовывает планировку: помещения, лестницы, двери, окна. — Из посторонних кто-то мог зайти? — Ну, за кулисы с этим строго... — ага, знает Джокер, как это строго обошлось ему всего в пять тысяч, — …а так был полный зал, зрители, рабочие, фотограф ещё для газеты снимала — милая девушка. — А артисты? — спрашивает Шрам. — А что? Вы что думаете это кто-то из них? У нас хороший дружный коллектив! Никому бы такое не пришло в голову! Ну ладно бы ещё до выступления, а тут то… ну, какой мотив? Молодую девушку чуть не сделать инвалидом, ради чего? Ради какого-то одного выступления? Ну у нас же не дю Солей!***
— Чё думаешь? — спрашивает Шрам, когда двери джипа почти синхронно закрываются. — Если бы у Ульяны были какие-то проблемы с другими гимнастами, она бы, наверное, рассказала. Хотя… не верю я ему, не может такого быть, чтоб в коллективе всё так гладко. — устало рассуждает Джокер. — Во-во. Он мне тоже показался каким-то слишком хорошим. А глазки то бегают туда-сюда! Саша точно уверен, что два события — нападение в арке и это падение — связаны. — Как там Валет сказал?... — «…какой-то псих ебанутый принял "заказ" на твою ба...». — цитирует Виталий. — А про заказчика ничё не говорил? — Не. И больше пока с тобой связаться не пытался. Видимо, роет ещё. А может туфта какая. — докладывает Шрамов. — Ну ладно бы ещё до выступления… ну, какой мотив?... молодую девушку чуть не сделать инвалидом. — Ульяна тоже говорила что-то про заказчика от грабителей… или нет. Джокер ладонями трёт лицо, пытаясь взбодриться и вспомнить. Процесс перегружен. Ему бы не помешал хороший сон или хотя бы один даже самый невинный поцелуй от Ульяны. А ещё её улыбка и не болезненный, а чистый и сильный взгляд. — Она говорила, что «они так не договаривались». — напоминает Шрамов, — Тебе бы поспать. Может, тебя до квартиры подкинуть? — Нет, давай в Котел.***
— Да. Да, я подъеду, в течение часа буду... — Папа!!! Не дожидается, пока мама закончит свой, несомненно, важный телефонный разговор. Едва выбравшись с её помощью из машины, кидается туда, где ждёт отец. Как всегда, в костюме, важный, строгий, но с самым добрым взглядом на свете. — Ульяна, не беги! Прости, что ты говорил? А, да, подождёшь меня на месте? — Привет, моя хорошая. Ульяна, протянув руки вверх, срывается на смех даже раньше, чем её поднимают в воздух. А потом еще раз, когда привычно невысоко подбрасывают, прежде чем удобно устроить на полусогнутом локте. Обнимая отца за шею, машет рукой стоящему чуть позади Стасу и улыбается, заметив, как он незаметно ей подмигивает. — Привет, — цокот маминых каблуков, кликанье телефонной клавиатуры прерывается, и она, оторвав взгляд от экрана, быстро-быстро оставляет на папиной щеке поцелуй, кажется, так и не коснувшись губами кожи. — Спасибо, что согласился присмотреть за ней. Кирилл в своей этой школьной экскурсии, а мне надо срочно отъехать. — Всегда рад, — просто отвечает Воронов, за что зарабатывает от бывшей жены скептический взгляд и тяжёлый вздох. Но вслух никаких претензий не звучит. Одни только короткие наставления. — Мы должны закончить к 17.00. Максимум, к 18.00. Как освобожусь, сразу приеду. Вещи её в рюкзаке. А, и да, следи за тем, чтобы она не ела пирожные и всё такое. У них в секции сменился тренер, теперь от всех требуют соблюдать диету. — Не рановато ли для диеты? — Киря говорит, что от сладкого отваливаются зубы, — вклинивается Ульяна, намотав на указательный палец кончик правого хвостика. — И ещё этот... Диабет. Отец озадаченно приподнимает брови, с немым вопросом поворачивается к маме. Снова тяжёлый вздох. — Кирилл откопал где-то справочник практического врача. Представляешь, вчера заявил мне, что хочет на день рождения гантели и утяжелители для ног... — Папа, а я научилась колесо делать, — нахмурившись от того, что фокус внимания сместился явно не в её пользу, заявляет Ульяна, но почти сразу расплывается в воодушевлённой улыбке. — Хочешь покажу? — Ну а то! Давай, солнце, беги в дом, я провожу маму, — опустив её на землю, Воронов забирает из рук жены рюкзак. — Стас, — с коротким кивком протягивает его телохранителю. — "Проводишь меня?" — иронично выгнув бровь, повторяет последние слова бывшая госпожа Воронова. — Только если ты сама настаиваешь, дорогая. — Мозги мне не морочь, Воронов, — не ведётся на его одностороннюю усмешку в усы она. — Это всего на пару часов. Только давай не как в прошлый раз с Кириллом. Постарайся, чтобы мне не пришлось снова забирать нашего ребёнка из травмпункта...***
— Два месяца!!! Воронов, я всего на два месяца доверила тебе нашу дочь! — Давай без истерик. Я что мог сделать?! Слышится резкий смешок. — Вот только не надо делать вид, что ты тут не при чём. Она двадцать лет на этих полотнах и ни разу не было ни одного инцидента. А теперь что, вдруг ни с того ни с сего упала?! — Лара... — Совсем меня за дуру держишь?! Хочешь сказать, это просто совпадение, что она сорвалась именно сейчас, приехав в Питер?! — Лара. Успокойся. — Ты мне что обещал? Твои люди вообще разучились работать?! Тоже мне, охрана... — Нормально мои люди работают! А ты лучше не... Ульяна не дослушивает. Или пытается не дослушивать. Даже из коридора, сквозь прикрытую дверь и зашторенное окно, хорошо слышны разборки родителей. Как будто очнулась лет на пятнадцать назад в прошлом. Хотя она бы уже ничему не удивилась. Всё, что случилось после падения, перемешалось в сознании, запуталось, осталось чередой неясных, подёрнутых серым туманом фрагментов. Сколько она была в отключке? День? Два? Больше? Приходила в себя урывками, ненадолго выныривая из сплошной черноты, но не сможет сказать наверняка, что из той части, которую запомнила за эти разы, происходило на самом деле, а чем она только бредила. Сны, кошмары, реальность... Воронова осторожно открывает глаза. Резкая боль в груди слишком ощутимая, позволяет убедиться, что она точно не спит. Уже так свыклась с писком монитора жизненных показателей, что почти не обращает на него внимание. Наконец, нормально осматривается в залитой солнечным светом палате. Разглядывает гипс на руке. — Ульяночка? — дверь приоткрывается. — Вень, она очнулась! Ещё секунды три в голове не укладывается. Она не изменяет себе. В элегантном брючном костюме, на тонких каблуках, с тщательно закрашенной сединой у висков и светлыми волосами, собранными в пучок на затылке. В свои пятьдесят, по мнению любого вежливого человека, не выглядит даже на полные сорок (пять), окруженная ароматом дорогих духов и аурой успешной бизнес-леди. Миссис Лара Картер (Воронова). Или просто... — Мама?.. — Ульяна глупо моргает, нервно косится на подозрительно тихого отца. — Ты как здесь... — Прилетела первым рейсом, — заняв кресло у кровати, она мягко берёт руку дочери в обе свои. — Птенчик, ты как? Где болит? Ты плоховато выглядишь. — Ну, спасибо... Точно не изменяет себе. И этот гомон за дверью становится более понятным. Ульяна подумывает отшутиться про Камаз, которым её, так кажется, её переехало. Но оставляет шпильку при себе. Вместо этого анализирует ощущения. — Пить хочется, — жажда мучает сильнее всего. Хотя сама её мать с места не вскакивает и не дёргается. Слегка поворачивает голову к Воронову. — Не стой там столбом, лучше подай стаканчик. Отец явно недоволен таким командным тоном, но делает в точности, как сказала его бывшая жена. Скорее всего, просто чтобы самому, игнорируя протянутую руку Лары, подать стакан с водой дочери. Вот ведь... Нашли время и место. — Как рука, Уля? Пожалуй, об этом лучше спросить врачей. Один из них как раз заглядывает в палату. Проходит к кровати с планшетом для бумаг под мышкой. — А, Ульяна. Вы проснулись, это хорошо. Как ваше самочувствие? Головокружение сохраняется? Тошнота? Больше не задыхаетесь? — Больше нет. Рука только чешется. — Это не плохо. Значит, процесс регенерации пошёл... После короткого разговора, врач просит родителей выйти. Сам заканчивает осмотр. Ульяна уже осмысленно, уверенно отвечает на все вопросы. Пробует выпытать диагноз поподробнее, но в ответ ей лишь обещают, что после очередных рентгеновских снимков станет более понятно. Возможно, завтра-послезавтра уже снимут дренаж. Когда врач, всё выяснив и поправив что-то на капельницах, уходит, Ульяна спрашивает ещё одну волнующую её вещь. — А Саша где? Он не приходил? — не может скрыть нотки одновременно разочарования и затаённой надежды в голосе, не сводит глаз с отца. Мама всё равно не понимает, с чего вдруг её волнует присутствие или отсутствие сводного брата, да и ей... ...долго всё объяснять. Хотя с таким набором посетителей Ульяна бы тоже ушла. Родители в её палате вдвоём меньше суток. А у неё уже гудит голова. И что-то ей подсказывает, дело не в сотрясении... Быстро устаёт. Все разговоры всё равно однотипные, про её здоровье. Притворившись, что транквилизаторы снова действуют, Ульяна закрывает глаза. Надеется, что, когда в следующий раз проснётся, Комолов будет... Уже? Вновь? Здесь. Рядом.***
— Нашел того, кто трос испортил? Нет? Ну и чё ты тогда пришел? — совсем не радостно встречает его Воронов у палаты. Неудачный Саша подгадал момент. А надеялся, что отчим сейчас в офисе. — Поговорить хочу. Может, Ульяна что-то вспомнила или теперь ей это покажется подозрительным. Больше похоже на личный мотив. И совсем не по моей части. Мне кажется, среди этих гимнастов надо искать. — пытается спокойно объяснить Саша. — Им зачем? По-твоему, они сплошь серийные убийцы и киллеры? Мне вот всё ясно! Это тебе «привет» среди братвы искать надо. Вспоминай лучше, кому ты в последнее время дорогу переходил. — продолжает упрямствовать Ворон. — Да кто бы из них стал так заморачиваться? Ковбой может под потолок полез? У них методы другие. И нет у меня с ними конфликтов! Тем более таких, из-за которых они стали бы таким образом подставляться! — не выдерживает Комолов. — А племянник Свата, а? Ты у него девушку увел, вот тебе и ответочка! — Девушку… — пренебрежительно усмехается Джокер, — Из-за какой-то стриптизерши? Серьезно? И это было три месяца назад! И снова тот же вопрос, зачем так сложно? — А чтоб ты не догадался! Саша первым заканчивает препирательства и, дёрнув ручку, заходит в палату. К счастью, других посетителей нет. Хотя, если честно, то Саша и не думает, что к Ульяне может прийти кто-то ещё. Вероника? Максим? К ним он уже почти привык. Только если Воронов не пускает родного пасынка, то им тем более посоветует подождать неопределенное количество времени, когда Ульяне станет ещё лучше. — Стой. — возмущается Ворон, — Она ещё спит. Видишь? — Ничего, я подожду. И сам хоть немного отдохну. — отвечает Комолов отчиму, снова задержавшись у двери палаты, но теперь с другой стороны. — Потом отдохнешь. Ты ещё не закончил дело. Их разговор снова понижает децибелы, но не напряжение. И Воронов какой-то дерганный. Сильнее, чем обычно. — Я здесь в том числе из-за него. Вениамин всё же сдается, прикрывает дверь, оставляя их вдвоем. Комолов проходит дальше, устало опускается в кресло, прикрыв глаза. Писк медицинских приборов не действует успокаивающе и расслабляюще. И запах лекарств, больницы не перебить даже здесь в вип-палате. Его это истощает сильнее, чем двое суток без отдыха. Но специально будить Ульяну не станет. А медицинский запах пытались перебить каким-то дорогими духами? Парфюм не кажется Саше знакомым, он именно женский, но не Ульянин... Снимает правую перчатку, щелкнув кнопкой, и бросает её себе на колени. Смотрит на наручные часы, набирает сообщение и ещё одно. Кажется, делает всё, чтобы подолгу не смотреть на неё. Сейчас в палате всё такой же полумрак, зашторенные окна. Это почти возвращает в то утро двумя днями ранее... — Тяжело... Дышать... Он снова открывает глаза, теперь пристально, не моргая, вглядываясь в Ульяну на кровати. Проверяет её едва уловимо мирно приподнимающуюся грудную клетку. Съезжает ближе к краю кресла, поддается вперед и теплыми пальцами мягко скользит по прохладной коже на тыльной стороне ладони Вороновой, по её пальцам, чуть переворачивает ладонь, чтобы большим пальцем почти невесомо провести по внутренней стороне. Тоже улыбается, когда на лице Ульяны меняется выражение, чуть приподнимаются уголки губ. ...снова эти ворота, галька, дом...треугольные крыши... ...снова пронизывающий ветер...за шиворот льётся ледяная вода... — Если не хочешь ещё сильнее промокнуть, иди. Ульяна буквально чувствует, как заболевает... ...больше в дом не пойдёт...там тени и нечем согреться... — Не помешаю? ...лучше останется с Сашей... ...он к самому обрыву по скользкой траве босиком...они оба без страховки...дождь заливает глаза, но Комолов предлагает ей руку... ...Ульяна без колебаний соглашается... Trust I seek and I find in you — Потанцуешь со мной? — Пойдём потанцуем. Ну же, Саша, давай! — Ой, а можно?.. Ну... С вами? — Помнишь, я говорил тебе, что собираюсь поговорить кое с кем из клуба об их внутренних делах? Присоединишься? — А если хочешь спрятаться ото всех, я знаю одно место. — Ты будешь сильно меня осуждать, если я скажу, что хочу уйти прямо сейчас? С тобой. ...это ласковое прикосновение, Вороновой хочется подольше задержаться в сморившей её дремоте, чтобы его не потерять. Узнать, что же дальше. А дальше щекотное поглаживание пускает вверх, от запястья к груди, десяток крохотных сороконожек. Ей даже полегче даётся следующий вдох, не так ноют рёбра. Ульяна чувствует боль и по-прежнему чувствует тепло. Ресницы слабо трепещут. Не хмурится и не морщится, открывая глаза. Обходится без сдавленного стона. Комолов схитрил. Соврет, если скажет, что он не хотел её будить. Саша приветливо улыбается, когда видит подрагивающие веки, а затем ещё сонные глаза Ульяны. Пытается стереть со своего лица жалостливое (к самому себе в том числе) выражение. — Саша? — у неё получается мягко, без надсадной хрипоты, только ещё немного сонно. На вопрос Вороновой он слегка кивает, будто подтверждение ей требуется. Это что-то новенькое. Она, не дожидаясь падающей звезды, попросила, чтобы Комолов, как по волшебству, обнаружился у её кровати, когда она вынырнет из очередного беспамятства. Засыпала одна, снова видела его, расплывчато и смутно, в грезливых образах, но он, ради исключения, решил из них шагнуть и в явь. — Привет, — улыбка становится шире, ярче. Ульяна моргает несколько раз, сгоняя остатки тумана. Поудобнее, насколько может, устраивается на высокой подушке. И ни на секунду не выпускает Сашину ладонь. Сжимает еле-еле, но с ощутимым нежеланием разрывать прикосновение. — Давно ты тут сидишь? Это у неё диагноз на пять строчек и на теле слишком мало уцелевших участков. Взгляд всё равно беспокойно скользит по нему: по запавшим щекам, воспалённым склерам и полному беспорядку на голове. Он хотя бы немного поспал? Поел? Возвращался домой? — Привет. — Саша тепло повторяет за Вороновой, — Не очень. Не кидается с глупыми расспросами о том, как она. Чуть приподнимается и поддается ещё ближе, чтобы оставить совсем легкий поцелуй на щеке Ульяны. Тихий стон всё-таки слетает с губ. Коротким, но концентрированно сладким, мурлыкающим «ммм» Ульяна даёт понять, что Комолов выбирает верный вид терапии, и его лекарство даёт мгновенный чудотворный эффект. Она здоровеет на глазах, семимильными шагами идёт на поправку, улыбается, довольно жмурясь, как обласканная кошка. Ульяна слегка закашливается. От этой канюли вечно сухо в носу и во рту. Воронова тянется за бумажным стаканчиком, по привычке, правой рукой. Рука в гипсе не слушается. К этому ещё тоже придётся приспособиться. И никто почему-то не сознаётся ей, как долго, хотя бы предположительно, будут срастаться кости... — Не подашь мне... — Ульяна с грустью косится на недоступный для неё стаканчик и с сожалением всё-таки отпускает Комолова. Проследив за её взглядом, Александр заботливо наливает в стакан больше воды из кувшина и протягивает Вороновой. Снова садится, наблюдая за ней. Он не будет опускаться до сладкого сюсюканья, охов, вздохов и прочего. — Я что-то пропустила... Пока была в отключке? Имеет в виду что-то ещё. Потому что приезд матери (её возвращение в Питер, впервые за семь лет) тоже не рядовое событие. Спрашивает с небольшой запинкой: ей всё ещё тяжело даются длинные предложения. Комолов невыразительно пожимает плечами. — Ну-у-у… — загадочно тянет Саша, будто припоминая все последние события, усмехается, сочиняя на ходу: — Тоттенхэм, наконец, взяли Лигу Чемпионов, офис Ворона затопили соседи сверху, а Шрам женился. Если в два первых события Ульяна еще может поверить, то последний вариант точно что-то из разряда фантастики. Комолов сам посмеивается, выдавая себя. Она делает несколько небольших глотков, ещё раз прочищает горло, чувствуя себя чуточку получше. Склонив голову к плечу, любуется Сашей. Особенно, когда он срывается на негромкий смех. Её вновь сдаёт с потрохами электроника. На этот раз — монитор, чётко фиксирующий пропущенный удар и ускорившийся пульс. — Что ж тогда... Передавай ему мои... Соболезнования, — в той же смеющейся манере отзывается Ульяна, стараясь не слишком быстро опустить стакан с водой на свои бёдра. Между отдельными частями предложения возникают непредвиденные паузы из-за одышки, от которой ей всё никак не избавиться. Вроде, валялась в кровати последние сорок восемь (или сколько там прошло) часов, а дышит, словно пробежала марафон или поднялась на шестнадцатый этаж без лифта. Врач сказал, такое может быть, но с её динамикой должно в течение пары дней исчезнуть. И она даже не будет шутить, что всему виной присутствие Комолова... Саша помнит её реакцию при первом пробуждение в палате после падения и операции. Не хочет снова напугать. Что ей сказал Ворон про причину падения? Ничего? Ему хочется поцеловать снова и снова, чтобы хотя бы ещё немного насладиться, нет —не поцелуями, а такой Ульяной: довольной, улыбающейся и чуть менее бледной. И, конечно, тем, что это именно он так на неё влияет. Займется этим, как только разберется со всеми уродами. — На счёт падения... — уже серьезно Джокер меняет тему, — Я узнал, что трос был умышленно поврежден, что и спровоцировало падение. Он буквально за секунду теряет все расслабленные, смешливые нотки в голосе. Черты его лица заостряются, стынет взгляд. Ульяна и сама несильно дёргает плечом, сгоняя с позвонков ледяных мурашек. — Умышленно?.. — недоуменно переспрашивает, как будто больше у самой себя. — Н-но... Зачем? О, она знает, зачем. Мотив довольно прозаичный — зависть. Ощущение несправедливости от того, что кто-то другой занял твоё место. Джокеру пришлось пересмотреть несколько видео, снимавшимися зрителями со своих мест, в том числе само выступление Ульяны… и его кульминацию, чтобы рассмотреть новые детали. Никак это его в догадках не продвинуло. Только вновь открыло внутреннее кровотечение, которое не видно ничьему глазу и которое нельзя выявить не одним даже самым лучшим аппаратом. Племянника Свата Джокер, так и быть, проверит. Только от своей версии совсем не отступится. И так эти двое суток занимался не тем, топчась на месте. — Я почти уверен, что это и нападение на тебя напрямую связаны. Как, пока не знаю. Есть и хорошие новости. У меня появились подозреваемые. — продолжает Комолов, достав телефон из внутреннего кармана, и с мрачным смешком добавляет: — Твою мать, уже разговариваю как м… мент. В сознании Вороновой заново всплывает момент, наносекунда до обрыва крепления... Его же должны проверять техники, следить за сохранностью рабочие кулис. Глинский так расписывал ей достоинства новых, свежекупленных полотен... Не похоже на обычную случайность. Саша помогает развить её догадки, и от воспоминаний о ночи ограбления становится не по себе. Да нет... Неужели?.. Не мог же Антон пойти на... Ладно ещё нападение в арке. Доведи те трое начатое до конца, она бы вряд ли что-то или какого-то хорошо запомнила. Ей бы нечего было предъявить полиции, а без Джокера она бы никогда бы не нашла, да и не стала искать нападавших. Идеальный вариант, чтобы невзначай убрать её из шоу-программы. Но трос... Это другой уровень. Это месть, это приличный срок, если полиции удастся провести качественное расследование. Пошёл бы Антон на такое из-за каких-то жалких пяти минут на сцене? Ульяна оставит это выяснять Джокеру. Саша находит нужную папку с фотографиями. Тельцов сегодня утром принес ему то, что удалось нарыть. А именно — те самые гражданские, кто был в участке в тот день вместе с Джокером. Здесь не все, но, может, им повезет. А Валет принес ему только одно погоняло Кисель, которое ничего ни Джокеру, ни его людям не сказало. Если такой и существует, либо залетный, либо совсем чья-то никчемная, никак себя не проявившая пешка. Сам держит телефон, поднеся экран к лицу Ульяны и неспешно перелистывая. На всех фото мужские портреты: где-то прямо из полицейского архива, а какие-то фото взяты из соц.сетей. — Может, кого-то узнаешь. Хотя бы отдалённо. Больше у Вороновой нет отговорок, чтобы молчать. Но прежде, чем всё рассказать, Ульяна всматривается в экран. Бледнеет с каждой новой фотографией, неуверенная, хочет ли найти среди лиц хоть одно знакомое. Джокер перелистывает фото не быстро, давая Вороновой всмотреться в лица. Не просмотренных фото становится всё меньше и меньше, Комолов уже начинает раздражаться, что это всё бесполезно. Она сперва отрицательно качает головой, досадливо поджав губы, но продолжает следить, пока... — Стой! Верни-ка... — просит Комолова листнуть назад, и, когда на экране появляется нужный снимок, неловко приближает картинку двумя пальцами левой руки. На нём нечётко видно, кадр темноват. Типичная "дворовая" фотография. Двое в капюшонах, на корточках. Рядом банки с пивом, за ними какие-то грязно-коричневые дома. Лицо одного затянуто сигаретным дымом, но вот второй смотрит прямо в объектив. Этот взгляд... Она его узнает. — Это он, — сипло, сглотнув, выдавливает Воронова; отрешённо пялится на экран. — Он... Меня... Нас вспомнил. Я уверена. Ульяна, как запустивший в дартсе дротик, попадает в цель, выбирает его цель, Джокер подносит телефон к своему лицу, чтобы самому взглянуть на экран. Он его знает. Это Шум. Знакомы они не близко. Пересекались пару тройку раз на Охте и за её пределами. Но его методы Джокеру известны. Это было не ограбление. Это должно было быть избиение, подстроенное под ограбление. И как он сразу не понял? Найти Шума будет не сложно. Кисель, вероятно, один из тех двоих, что были с Шумом за компанию. Те двое волнуют Джокера меньше. Попадутся под руку — хорошо, нет — немного досадно, но не критично. Ульяна сбивчиво кивает, как бы подкрепляя свои слова. Поднимает глаза на Комолова, мягко коснувшись его руки, чтобы отвлечь от телефона. — Саша... Мне нужно тебе... Комолов успевает только отвести задумчивый хмурый взгляд от экрана и посмотреть на Воронову, как... — Ну попросила же, побыть тут, пока я не вернусь! — из-за двери доносятся возмущения и хлопок, будто кто-то всплеснул руками. Ульяна не сразу обратила внимание на цокот каблуков в коридоре... А зря. Теперь в палату без стука практически врывается её мать. Вернее, она сперва осторожно заглядывает, но, едва заметив, что Ульяна уже не спит, так безмятежно, по-хозяйски проходит внутрь. — Птенчик, как хорошо, что ты проснулась, я тут нашла тебе... — запинается, наконец, заметив, что Ульяна вообще-то не одна. — Ой. Здрасьте... Интонация настороженная, полувраждебная. Мама сканирует Сашу пристальным взглядом, не упускающим ни одну деталь. Уж точно не упускающим руку её дочери на его запястье, которую Ульяна спешит одёрнуть. — Мам! Только вместо возмущения на лице матери появляется та самая, многозначительная родительская улыбка. Эта женщина кажется не слишком изменившейся с их последней встречи. Если вычеркнуть те несколько недель после похищения Кирилла и его похорон, но тогда и сам Саша выглядел не лучше. А сейчас... — Здрасьте. — Комолов копирует такую же удивленную немного растерянную интонацию. А сейчас Саша уже не тот хулиганистого вида парень с грубой речью и отвратительными манерами. Поэтому экс Воронова улыбается ему так, будто бы... будто... Да Саша даже понятия не имеет, что значит эта улыбка! Но раньше он в свою сторону ничего такого от неё не замечал. Обычно это были сдержанные вздохи, неуслышанные просьбы и замечания, а ещё «как ты с ним до сих пор общаешься?», «скажи своему другу, чтобы вел себя нормально» к Кириллу. Так вот чьи это были духи. Стоило догадаться. И дерганный Ворон этим тоже объясняется. И ничего же не сказал, гад. И Ульяна не лучше… — Ульяна, ты не говорила, что у тебя будут ещё посетители... — тянет Воронова старшая в манере, которая обычно открывает сеанс сводничества с неизменным «какой хороший мальчик, присмотрись к нему». Похоже, мама не узнала Сашу... Ульяна в сомнениях, смеяться ей или нажать кнопку экстренного вызова врача и попросить, чтобы её еще чем-нибудь вырубили. Саша как-то нервно покашливает, прижав свободный кулак ко рту. А затем поспешно убирает телефон в карман, наклоняется и поднимает упавшую на пол перчатку. Когда распрямляется, то слегка ударяется затылком о кровать. Беззвучно одними губами ругается. Непрекращающееся пиканье монитора делает повисшее в палате молчание лишь ещё более мучительно неловким. Ульяна рефлекторно морщится, как будто это она приложилась головой о койку, секунды три смотрит на Комолова выразительным взглядом «ты ок?», потом переводит глаза на мать. Та тоже разглядывает Сашу, но с каким-то странноватым (кровожадным, ага) блеском в глазах. Отвлекается, чтобы бегло глянуть на неё и приподнять брови в невероятно красноречивой манере, и снова возвращается к Саше, ни на секунду не теряя вежливой улыбки. И что это было? Ждет, что Ульяна их представит? Только это полнейший идиотизм, потому что они уже знакомы. Комолов прячет обе руки за спиной, всё же сохраняя уверенный и собранный вид, переводит взгляд с матери Ульяны на саму Ульяну и обратно. Воронова ничего не говорит. Ловит Сашин взгляд теперь на себе, а когда чуть поворачивает голову, он уже снова прикован к её матери. — Ну я пойду. Мне ещё нужно кое с к... чем разобраться. — поспешно объясняется Комолов, — Пока, Ульяна. Постараюсь завтра заглянуть. Или нет. Теперь нужно приходить так, чтобы не нарваться не только на Ворона, но ещё и на его бывшую жену. Прекрасно! Сплошное хождение по минному полю, потому что двойной атаки «вы не можете быть вместе», «это из-за тебя она пострадала!» Саша не выдержит. Адресует Ульяне теплую улыбку и быстро направляется к двери. Раз Воронова так резко одернула свою руку, то про поцелуй на прощание и речи не идет. К счастью, на этом Комолов решает первым закончить дурацкую партию пинг-понга переглядками на троих и, уже к несчастью, уходит. Она с удовольствием последовала бы его примеру, если бы могла. Поэтому Ульяна с беспомощной тоской и немым криком о помощи во взгляде провожает его силуэт до дверей, слишком поздно "вспоминая," что их прервали раньше, чем она поделилась действительно важной информацией. Завтра скажет? Есть подозрение, что Саша завтра не предоставит ей такую возможность, опасаясь вновь нарваться на кого-то из её родителей. Окрикнуть всё равно не успевает. — До свидания. — сдержанно бросает Саша перед тем, как скрыться за дверью. — Всего доброго, — вместо этого любезно прощается Воронова старшая. Она тоже не отрывает взгляда от Комолова, проходясь им по его фигуре со спины. На миг, не больше, невзначай задерживается в районе чуть пониже поясницы. Ульяна жалеет, что это заметила. Кривится, будто проглотила лягушку, косится на капельницу, прикидывая, насколько реально обмотать спускающиеся от неё трубочки вокруг шеи потуже. — А я всё думала, почему ты так отнекивалась от разговоров про билеты в Лондон, — тем временем, заговорщицки усмехнувшись, тянет её мать. — Могла бы и рассказать матери, что у тебя появился кавалер. Как? Как она это поняла по одному долбанному касанию руки? — Ну... Я... — с отцом и то было проще объясняться. — Наконец-то нашла себе действительно симпатичного парня. — Прости?! Ульяна недоумённо (и чуть обиженно) хмурится, пока Воронова старшая, проигнорировав кресло, аккуратно присаживается на краешек кровати, подтягивает повыше белый халат, небрежно наброшенный на плечи. Секунды три что-то высматривает на лице дочери, а потом, сосредоточенно поджав губы, протягивает руку, чтобы поправить ей прическу. Никак не реагирует ни на последовавшее в ответ на этот жест недовольное фырканье, продолжая свою мысль: — Такой приятный молодой человек... Ульяна, опешив, не сразу восстанавливает дар речи после такого неожиданного заявления. — Мам, ты не поняла... — Только стеснительный очень. Так растерялся, даже не представился. Но попрощался вежливо. «Стеснительный», «вежливо» — вот теперь Ульяне становится интересно. Старательно сдерживая усмешку, она еле заметно кивает, хотя её мать, похоже и не нуждается ни в каком поощрении от слушателя. — А как он взглянул на тебя перед уходом. Так, моя дорогая, смотря только очень влюблённые мужчины... Хотелось бы верить, — этому Ульяна не станет возражать из чистого принципа. — Интересно, кто его родители? Какие-нибудь дипломаты? Или врачи? Или бизнесмены? — прикидывает Воронова старшая, окончательно уходя в свои недоступные прочим размышления и долгосрочное планирование. — Ага, типа того... — уклончиво отвечает Ульяна и, вздохнув, добавляет: — Мам, это был Саша. Нельзя же так хладнокровно позволять родной матери зарываться в том, что однажды может быть (и обязательно будет!!!) использовано против неё? — Александр, значит, — судя по выражению лица и рассеянному прищуру, она до сих пор находится где-то вдали от приземленного и насущного. — Красивое имя, царское... Ага, императорское! — Саша Комолов, мама, — уже настойчивее повторяет Ульяна. — Ком... Забавно наблюдать за тем, как эмоции сменяются на её лице. Воронова старшая запинается, недоверчиво приподнимает брови, посмотрев на дочь. Отклоняется чуть назад, вытягивает шею в сторону окошка, словно надеется сквозь шторы высмотреть давно, наверное, ушедшего Комолова. — Сашу совсем не узнать... — Он... Изменился, — не спорит Ульяна. — Чуть-чуть. — Мне казалось, вы не особо ладили раньше? — вернув к ней взгляд, допытывается её мама. — Так когда это было! Мы уже давно... В общем, мы сумели найти общий язык. Воронова старшая молча кивает, но Ульяна почти видит, как крутятся шестеренки в её мозгу, складывая, соединяя первую часть и то, что стало известно прямо сейчас. — Ульяночка... — наконец, вкрадчиво произносит она, словно собирается о чём-то важном с ней договариваться. — Ты же не хочешь мне сказать... Но именно это Воронова и пытается сказать. Раз уж такое дело, не станет юлить и переводить стрелки. Тяжело сглатывает, чуть виновато приподнимает уголки губ и строит жалостливые глазки. Наступает черёд мамы хвататься за сердце и за стакан...чик с водой, стоящий рядом на столике. — Саша?! — отказываясь верить, повторяет она. — Он же... Бандит? Сводный брат? — Приятный молодой человек? — подсказывает Ульяна, за что Воронова старшая мгновенно награждает её строгим взглядом. Ну что? Ей же нужно понять, в чём основной корень претензии, чтобы знать, с чего начинать оправдания? Пару пищащих сигналов с монитора ничего не происходит. Затем её мать смотрит куда-то через стекло окошка в коридор. Повернув голову, Ульяна замечает разговаривающего по телефону Воронова. — А твой отец знает, что..? Молчание кажется более безопасным ответом. Но старшую Воронову он провоцирует подхватиться на ноги, приняться расхаживать туда-сюда. Недовольный перестук каблуков не заглушают даже надетые бахилы. — Просто невероятно! Неизвестно, на какой следующий вираж могло бы зайти мамино возмущение, но в палату очень вовремя заглядывает медсестра. Вежливо просит навещающих выйти. Ульяне на секунду кажется, что мама станет сопротивляться, но она без лишних препирательств сразу отходит в сторону. Возвращается к кровати лишь за тем, чтобы оставить нежный поцелуй у дочери на лбу. — Выздоравливай, Птенчик, — и предупредить: — Но мы ещё вернемся к этому разговору.