Нужный адрес приходит Комолову на телефон только после 22:00. Приходится наспех перекусить и снова выезжать.
Через десять минут чёрный джип с выключенными фарами плавно заезжает в какой-то злачный переулок возле гаражей. Адекватный человек таким образом ночью свой путь сокращать не станет. Есть риск
сократить время для себя навсегда.
— Вон тачка их. Они тут в это время каждую ночь тусуются, навар делят. — поясняет Угол, сидящий на заднем сидении рядом с Ерёмой.
— Ну пойдем, наведем шороху. — произносит Джокер и выходит из машины, бесшумно закрывая дверь.
Тоже самое делают и остальные, а затем вытаскивают из багажника три биты. Саша идёт позади, пока Шрам, Угол и Ерёма быстро скручивают двух бандитов.
— Э, Джокер, это чё за неуважение? Если ты перетереть хочешь, то ты нормально подойди. Чё за дешевые понты? — блефует Шум и сплевывает кровь на пол.
— Да, Джокер, чё за херня? Чё твои сошки себе позволяют? —
а этот наглый, не следящий за языком похоже тот самый Кисель.
— Ты кого сошкой назвал, чёрт? — встревает Угол и бьет Киселя битой в живот.
— Заткнулись все. — холодно обрывает весь ненужный базар Джокер, — Третий где?
Сначала тишина. Но решительно настроенный взгляд Комолова убеждает, что лучше на вопросы отвечать.
— Он отлить отошел. — объясняет Шум, кивая куда-то в сторону гаражей.
Джокер бросает на Угла взгляд, который говорит без всяких слов. Угол отдает свою биту Ерёме и направляется за третьим.
— Может разжуешь нам, чё ты нас всех собрал? — снова пытается вступить в переговоры Шум.
— А сам не врубаешься? — приподняв брови, спрашивает Александр.
Комолов называет дату и время, а также сухо, без эмоций описывает само нападение на Ульяну.
— А чем докажешь, что это мы были, а?
— А чё за бесп(r)едел? (R)уки уб(r)ал! — раздается из-за гаражей, а через несколько секунд на свет выходит Угол с ещё одним парнем.
Джокер довольно и хищно улыбается.
— Чтоб вы знали, моя девушка повнимательнее тебя, Шум, будет. Такая же злопамятная, как я, и память у неё отличная. Даже ваши балаклавы вас не спасли, и в следующий раз затыкай ему рот. — усмехается Комолов, но всего на мгновение, снова надевает холодную угрожающую маску: — Итак… Кто будет самым сговорчивым, так и быть, бить не б...
Он даже договорить не успевает.
— Если б я сразу узнал, я бы никогда! Джокер, ты ж меня знаешь, я… —
похоже у Шума самый низкий болевой порог.
— Да плевать. Мне подробности нужны. Кто?
— Какой-то тип, в первый раз его видел. Нашел нас здесь на этом же месте, от кого-то наводка похоже была. Ну сказал, где и кого, на общей фотке ткнул в какую-то тел… то есть девушку, сказал, что нужно козу заделать, чтоб с койки не могла встать минимум месяц, а дальше мы в арке её и подкараулили. Она еще вмазала Киселю, ну удрать не успела, а как цацки отдала, взглянула на меня, я её и вспомнил, где видел. С тобой. Мы все вещички вернули, больше её и пальцем не трон…
— Как звали?
— А.. Антон, кажется.
— Кажется?
— Точно-точно Антон. — встревает Кисель.
— И всё? Погоняло?
— Да нет у него погоняла, лох какой-то.
— Фамилия? Номер? Адрес?
— Да я не ебу. Мы здесь пересекались оба раза. Предоплату отдал налом, а на второй раз я его сам послал. Ничё о нем больше не знаю, клянусь тебе, Джокер.
— Выглядел он как?
— Ну как? Как? Как обычно! Не просыхал он уже недели две похоже. Лет двадцать или двадцать пять, так хер поймешь. Ростом вон как Штырь примерно.
Джокер переводит взгляд на картавого, а затем снова на Шума.
— Хорошо. — уже мягче произносит Комолов.
Только дернувшиеся на лице желваки никак не говорят о спокойствии. Хватает секунды, чтобы навести прицел и выстрелить. Шум с болезненным полукриком оседает на землю, хватаясь за правую ногу.
— А-а-а! Я же всё сказал! Мы же договорились!
— А я сказал, что бить не буду. Больше ничего не обещал. — с кривоватым оскалом напоминает Джокер.
Убирает Беретту в кобуру и вытягивает правую руку в перчатке в сторону Шрама. Тот отдает свою биту.
— Ерёма, тачка на тебе.
Ерёма не тратит времени зря. Заносит биту и ударяет по лобовому стеклу. Раздается звонкий хруст стекла. И ещё раз. И ещё. К звукам покореженного битой металла вскоре добавляются глухие удары ломающихся костей и болезненный скулёж двух валяющихся на земле упырей.
Когда Джокер удовлетворяет свою потребность в мести и насилии передает биту Шраму, дожидающемуся своей очереди. А сам направляется к мерседесу, обдумывая услышанное. И чувствует себя намного-намного лучше.
Осталось понять, чё за Антон.
***
— Видите выступ, похожий на единичку? Это осколок лучевой кости.
Ульяне сразу не понравилось начало.
— Если иммобилизация недостаточно жёсткая, при повторном смещении он может травмировать близлежащие ткани, провоцируя болевой синдром.
Хорошие новости обычно сообщают напрямую, без долгих вступлений и попыток объяснить медицинские тонкости доступным языком. Как сегодня с утра, например, когда медсестра с приветливой улыбкой заглянула в палату, проверила монитор, капельницу, тарахтящий под кроватью прибор и сказала готовиться к тому, что дренаж ближе к обеду будут удалять.
Правда, теперь чешутся и побаливают швы, страшновато сделать глубокий вдох или как-то не так повернуться на подушке. Зато в теле уже меньше инородного пластика.
— Такие переломы очень редко лечатся консервативно. Я предупреждал, что мы будем наблюдать за динамикой, на случай, если потребуется дополнительное оперативное вмешательство. Учитывая жалобы Ульяны...
Она (хоть это и глупо) уже успела малодушно пожалеть о своём решении признаться на обходе в том, что ей неприятно разнылась рука. Не для того, чтобы увеличить и так приличную дозу обезболивающих, больше мимолётно, между делом, совсем не предполагая настолько серьезной и бурной реакции врача.
До сих пор у Ульяны не случалось действительно
серьёзных травм, одни ушибы и вывихи. Растяжения, воспаленные суставы и повреждения сухожилий. Всё это
совместимо с тренировками. Для мышц есть мазь. Для кистей и голеностопов — эластичные повязки. Со всем можно было справиться покоем и холодом, а остаточную боль просто
перетерпеть.
Но это...
Оперативное вмешательство. Металлические спицы, пластины, штифты. Просверленная кость, гигантская уродливая конструкция, неподвижно фиксирующая руку...
Такое случается. С кем-то, но
не с ней. В новостях, в рассказах знакомых, от которых содрогается сердце и мысли перебивает боязливое «
не дай Бог!»
Воронова наслышана о подобных хирургических манипуляциях. И о том, какие после них бывают последствия. Осложнения. Знает приблизительные сроки реабилитации.
Огорошенная диагнозом, забывает уточнить их у лечащего врача. Этим вопросом вместо неё задаётся мама.
— Всё очень индивидуально. Зависит от того, как будут срастаться кости. Но если вспомнить про её рёбра... Я бы сказал, около полугода.
И это не
крайний срок. Это средняя статистика. То есть, возможно, и дольше...
После, конечно, начался полнейший хаос. Мама заламывала руки, повышала голос, звонила в Лондон. Отец, напротив, на пониженных тонах разговаривал с отошедшим в сторонку врачом.
— Вы же понимаете, Вениамин Сергеевич. На данном этапе быстрое реагирование повышает шансы благоприятного исхода. Сейчас мне больше всего не нравится её отёк. Мы сделаем дополнительный снимок, и в ближайшее время будет принято окончательное решение. Уверяю вас, в нашей больнице самые квалифицированные специалисты...
Вердикт пока не
окончательный. Рано паниковать. Но Ульяна всё равно целый день не может отделаться от навязчиво крутящихся в голове мыслей. Или
комфортно устроить сломанную руку. Улечься на кровати. Поспать. Рада бы просто
выключиться и очнуться уже здоровой, но боль ежеминутно отрезвляющим импульсом врезается в сознание.
Оторвавшись от бездумной слежки за вырисовывающимися на мониторе кривыми (
несомненно информирующие о чём-то важном, что происходит с её организмом), Воронова снова переводит взгляд на незагипсованные пальцы. Они такие нелепо раздутые, по сравнению с теми, что на левой, здоровой руке. Пробует их сжать — по предплечью будто проходятся кипятком. Болезненно стреляет даже в ключице. Заставляет себя отвернуться.
— Ты поправишься.
Ей предложили попытаться встать с кровати утром. У неё получилось постоять три секунды, пока головокружение и слабость не взяли своё. Но три секунды — это лучше, чем ничего...
Одно это имя преследует Джокера все последние несколько часов. Даже не даёт нормально поспать в подвернувшуюся возможность впервые за эти пять дней. Он становится почти одержим, в одиночестве ворочаясь на кровати в пустой квартире, пытаясь вспомнить сначала кого-то из своих знакомых, даже из далекого прошлого, потом знакомых Ульяны.
С этим сложнее. Комолов знает только тех, кого приглашал на вечеринку. С утра перерывает всех Антонов в офисе, там тоже глухо. Остается самый очевидный вариант — гимнасты. В любом случае, легче и быстрее всего узнать у самой Вороновой. Даже если придется снова пересечься с её матерью или отцом.
Но сегодня ему везет.
Возле палаты Саша встречает только Стаса. Обменивается с ним рукопожатием, узнает, не спит ли Ульяна, и отправляет того отдохнуть, пока он будет в палате с ней.
Ульяна бросает взгляд на окошко в коридор. Пришлось попросить доктора выпроводить родителей. Их сочувствующие, беспокойные взгляды и вздохи украдкой угнетают похлеще всей больничной обстановки. Возле дверей остался Стас. Но его молчаливое присутствие в чём-то даже успокаивающее. Чуть-чуть облегчает ожидание... Не одного, а целых двух важных ответов. Потому что во время всё того же обхода Ульяне удалось в кои-то веки спросить про...
Из коридора тихо доносится хорошо знакомый голос, перед окошком мелькает силуэт. Уныло-апатичный поток мыслей за секунду обрывается. Чётко различив фигуру Комолова, Ульяна оживляется, здоровой рукой заводит пряди с одной стороны за ухо (
вот что ты наделала, мама?), со второй неловко приглаживает пальцами. Расправляет складки на одеяле, спешно покусывает губы, чтобы согнать с них бледность.
Саша не сразу заходит. Сначала слегка приоткрывает дверь, заглядывая внутрь. И только убедившись, что других посетителей нет, проходит дальше. Можно выдохнуть.
Она расплывается в улыбке даже раньше, чем приоткрывается дверь, и встречает Сашу бодрым и
почти окрепшим:
— Привет.
— Привет. — с улыбкой тоже намного бодрее, чем все разы до этого, здоровается Комолов.
Прикрывает дверь и направляется к уже хорошему знакомому креслу. Перед тем, как сесть, наклоняется к лицу Ульяны и оставляет легкий поцелуй на губах, задержавшись на пару секунд подольше в таком положении.
Воронова разве что не ёрзает на месте, неотрывно наблюдая за приближением Саши и то натягивая, то расслабляя носки под одеялом. С каждым его шагом в уголках глаз собирается всё больше и больше счастливых морщинок, мягко прорезается ямочка на щеке. Привстав над подушкой, Ульяна почти требовательно вскидывает подбородок повыше, с энтузиазмом встречает нежный и чуть более продолжительный, чем в прошлый раз, поцелуй. Прямо сквозь него срывается на короткий облегченный вздох. Вопреки утренним снимкам, кажется, что легкие полностью расправляются только сейчас, хотя она не против повторить и продлить сеанс этой искусственной
вентиляции.
Сегодня перчатки он предусмотрительно оставил в машине.
Ладонь осторожно касается Сашиной руки, которой он упёрся в кровать для удобства. Невесомо поглаживает подушечками грубоватую кожу на костяшках, не удерживая прикосновение, когда он всё же отстраняется.
Всё с той же широкой и довольной улыбкой Комолов садится, смотря на Воронову и не сразу нарушая тишину. Он, как ребенок, который, наконец, получил свой долгожданный подарок под ёлку. Правда пока это только часть подарка, но успех его мотивирует.
Ульяна выглядит получше, а ещё он отмечает, что приборов, каких-то трубочек вокруг неё стало меньше. Хороший знак, да? Ему последние новости из больницы вообще никто не докладывает.
Хоть Ерёму возле палаты ставь.
Она неторопливо облизывается, ещё пару секунд держа под языком сладкий привкус поцелуя, и даже как будто чуть-чуть смущается под направленным на неё взглядом Комолова. Оглядывается по сторонам, опускает голову, прячет подрумяненные щёки в спадающих по бокам лица прядях. Снимает с простыней невидимую пылинку, прежде чем вернуть к Саше шаловливо поблёскивающий взгляд.
Комолов какой-то...
не такой, каким был во время своего прошлого визита.
Выспался, что ли? Последний раз видела у него это выражение лица, кажется, в тот день, когда пыталась угадать свою звезду-сюрприз на вечеринку в честь приезда. Так и подмывает закидать его вопросами, но Ульяна, приличия ради,
пока на провокацию не ведётся. Посмотрит, что ещё у него есть, кроме испытания гляделками.
Отвлекает себя неспешным, ленивым рассматриванием. Воронова удовлетворяет свою эстетическую потребность
в прекрасном, изучая устроившегося рядом Сашу. Он даже в этом с виду далёком от удобства кресле умудряется найти позу, которая заставляет её судорожно сглотнуть вязкую слюну.
Они ещё в больнице? Ульяна ненадолго забывает про травмы, про болезнь, про неутешительный диагноз...
Чуть склонив голову на бок, в ответ Комолов смотрит на Воронову. Сегодня он выглядит намного лучше: привел в порядок волосы, сменил, наконец, одежду. Легко выдерживает её заинтересованный взгляд, он им наслаждается, впитывает.
Не может ответить ей тем же, держит взгляд где-то в районе лица и ключиц Ульяны. Растрепанные волосы, естественный вид без косметики и всё ещё не совсем здоровый цвет кожи, припухлость век его не смущают, не мешает ему любить Ульяну также сильно, как и до падения. Но наслаждаться этим, рассматривать было бы тоже чем-то
нездоровым.
Глаза Вороновой явно горят желанием узнать подробности его
расследования, но Джокер решает её немного помучить в ожидании и неведении.
Тем более он сам периодически очень сильно начинает сомневаться, что эти два инцидента связаны. Сначала нанял бандитов, а затем набрался смелости и решил действовать своими руками? Нет, такое случается в редких случаях. Нашел других исполнителей? Мало кто согласился бы действовать таким сложным методом на "чужой" территории. Так что, возможно, Джокер потянул не за ту ниточку…
— Что ты сказала матери? — с легкой усмешкой спрашивает Саша, откидываясь на спинку кресла и положив обе руки на подлокотники.
Усмехается вслед за Сашей, машинально придержавшись ладонью за рёбра и нащупав под тканью больничной рубашки узкий выпирающий шов.
— Она решила, что ты мой тайный богатый любовник, — склонив голову к плечу, невозмутимо отвечает Воронова. — Я не стала её разочаровывать, и подтвердила, что всё так и есть.
Она практически и не врёт. Так, чуточку заигрывает с правдой. Лукаво приподнимает уголок рта с правой стороны.
Комолов чуть запрокидывает голову и смеется на это подобранное лестное описание.
Так вот в чём дело? Мать Ульяны его не признала. Жаль, он не слышал их разговор, а в это время ехал в машине и
общался давал указания по телефону с Сычем.
— А от себя добавила про благотворительность, филантропию и медитативные техники Тибетских монахов в числе хобби, — продолжает со всей невозмутимостью, не сразу прерывая легенду смехом.
— Знаю я пару
техник. — двусмысленно подтверждает Комолов и с тем же лукавым выражением лениво подмигивает Вороновой.
Может быть, имеет ввиду такую
прекрасную вещь, как
избить трёх человек ночью возле гаражей. А, может, что-то более интимное. Только не то, не другое сейчас Ульяне недоступно.
Ульяна могла бы и дальше развить шутку, если бы не опасалась забыться и неловко задеть рёбра, не чувствовала саднящий горло кашель от слишком долгих фраз. Поэтому, сдаваясь, уже спокойнее отвечает:
— Мама знает. Про
нас. Она сама догадалась, да и... Я не стала скрывать.
Веселость и легкость сходит, как только Саша получает более понятный и конкретный ответ. Он чуть приподнимает правую бровь не в вопросе, а в растерянном «
вот это я влип... дважды». Отводит взгляд в сторону на дверь палаты. Но есть и хорошие новости. Кажется…
Обещанного обстоятельного разговора до сих пор у них так и не случилось. Позже вечером Воронова старшая ещё предприняла попытку допытаться до подробностей и за что-нибудь свою дочь поругать, но проиграла тревожной заботе об её самочувствии и отложила все обсуждения на потом.
А потом... Потом пришёл врач, сделали ещё один,
завершающий снимок и стало резко не до того...
— Могу сказать только, что она восприняла это получше отца.
Во всём есть свои детали, подводные камни, а её мать слишком богата на сюрпризы.
Только Ульяне совсем не это хочется сейчас обсуждать.
Получше?
Комолов возвращает теперь реально удивленный взгляд Вороновой. В это сложно поверить, сложно представить.
— Ты совсем сдурел?! Как это понимать?!
Тем более от бывшей жены Ворона.
Если они с Кириллом вдруг заглядывали к ним домой (раз пять за всё время), то она никогда не предлагала им (
ему) чай, свежую домашнюю выпечку, никогда не интересовалась, как у Саши дела, никогда сама не приглашала его в гости. Её либо не было дома, либо она была занята рабочими разговорами по телефону, либо куда-то собиралась. Она (с)мирилась с их дружбой.
А уж добровольно отдать в руки Комолова свою дочь и теперь своего единственного ребенка… Джокер думал, что Лариса, скорее, скормит его собакам, чем подпишется на сотрудничество.
Эмоция, ещё пару секунд после её слов о матери сохраняющаяся на лице Саши, понятная и в чём-то ожидаемая. Ульяна тоже не думала, что обойдётся столь
малой кровью. Не знает, чему обязана таким снисхождением родительницы: своей болезни или
второму первому впечатлению, которое, как оказалось, может быть не менее весомо.
Возможно, это лишь затишье перед
взрывом. Хотя у Вороновой старшей (
да и младшей, если уж на то пошло) обычно нет проблем с тем, чтобы сразу все свои недовольства высказать. В самой доходчивой форме.
По крайней мере, мать не стала кричать. И не заявила в первые же секунды, что больше не желает Сашу и близко здесь видеть.
— А как продвигается твоё расследование? — не стерпев, всё-таки спрашивает она и не сводит глаз с Саши.
Не успевает ничего сказать, теряет хватку, поэтому Воронова опережает его с вопросом. Саша одобряюще приподнимает один уголок губ.
Отвечает не сразу.
Сначала опускает руки, пальцами обхватив низ кресла и вместе с ним сдвигается на несколько сантиметров вперед. Осторожно, чтобы не уронить капельницу и не задеть ни одного провода. Останавливается, теперь устраивая руки вместе с локтями на краю кровати, расположенной совсем близко к нему. Смотрит на Воронову снизу вверх.
Ульяна всё равно настороженно стреляет глазами на окошко в коридор, когда Комолов придвигается поближе. А потом —
непривычно — опускает голову, чтобы не терять с ним зрительный контакт.
— Я нашел тех троих, подкарауливших тебя возле бара. Разобрался с ними. — ставит перед сухими фактами без конкретики.
Хотя, кто знает, что там додумает Ульяна.
Джокер чувствует себя лучше, потому что поставил на место,
обелил свою репутацию (тем более уже начинали ползти слухи). Он разобрался на более низменном
понятном ему и таким, как он, уровне. Теперь осталось только личное, касающееся этого Антона и кого-то из них двоих (его или Ульяны?).
В контексте обсуждения совсем не детских детективов, выбранное Сашей расположение лиц окрашивает его недлинные, безэмоциональные предложения в зловеще-мрачные тона.
Или Воронова это себе додумала.
Разобрался.
Ну да, он же обещал.
Ульяна прерывисто моргает вместо кивка, прочищает горло. Пытается что-то в Сашиных глазах высмотреть, прочитать, что-то в своей голове
сопоставить.
На промзоне, в квартире Дениса, возле клуба... Она будто сверяет показания оптического прибора с ультравысокой чувствительностью. Согласна с тем, что цвет один, но различает разные
оттенки. От маслянисто-нефтяного до лакрично-обсидианового.
— Выяснил что-нибудь?
— Пока нет. Но выясню.
Дело
не только в ней.
Джокеру это было важно сделать и для себя тоже.
— Кто такой Антон? — с легким прищуром спрашивает Комолов.
Сознание Вороновой упускает
перемену, но тело реагирует мгновенно, приподнимая тонкие волоски на руках. Техника, с лёгкой задержкой, фиксирует отклик на заданный вопрос. Весьма недвусмысленный.
Александр не уточняет, знает ли она такого. Хоть одного, конечно, знает. Даже в том же офисе. Но важнее про кого первого подумает. Не думает, что получит рассказ о том, что это её бывший или кто-то из этой серии, но ничего нельзя исключать.
Ульяне вообще-то никогда не хотелось узнавать, что чувствуют люди на детекторе лжи.
Значит, её подозрения подтвердились. В том нападении всё-таки виноват Антон.
Какая "неожиданность"!
Не выдержав, Воронова виновато прячет взгляд в складках одеяла. Еще не забыла, как это работает. Всегда есть шанс сознаться раньше, чем родители выставят контрольное «
Ничего не хочешь мне сказать?»
Но, если срок, отпущенный на чистосердечное вышел...
О, она даже не сомневается, что Саша ещё разъяснит ей, как она
облажалась.
— Я... Я хотела... Пыталась тебе рассказать, — начинает
не с того, мысленно чертыхнувшись.
Лишний писк прибора, отведенный взгляд… и этот виноватый тон. Похоже Джокер не зря не стал отметать версию с бывшим увлечением. Может, Ульяна строила ему глазки до того, как сошлась со сводным братом? А Антон её интерес воспринял слишком серьезно?
Почему думает именно на коллектив артистов? Потому что кроме офиса и зала Воронова не бывала нигде с частой периодичностью (Саша бы знал), чтобы обзавестись таким контактами в телефоне, которые Комолов обычно подписывал у себя как «хороший секс», «безотказная» и так далее...
— Но там... У нас всё только начиналось, а тут сразу... Столько всего навалилось... Лия, насильники в клубе, отец и ты... Мне не хотелось добавлять тебе ещё головной боли. Я не думала, что всё так далеко зайдёт!
...только всё оказывается ещё более прозаично… и тупо. Как же тупо.
Так. Ладно.
Не сказать ему про своего поклонника — хорошо, допустим, понять отчасти он может.
Комолов не шевелится, продолжая смотреть на лицо Вороновой, на котором застряло одно выражение — виновато-опасливое, выжидательное. Александр понимает:
она ждёт, в какой именно момент он сорвется на неё.
Ульяна только в этот самый момент понимает, как нелепо звучат её оправдания со стороны, съеживаясь на кровати и не решаясь даже мельком взглянуть на Комолова. Ладно ещё до ограбления, но всё, что было позже... Их ссора, Сашин отъезд, незапланированный риск залёта... События словно играли против неё. А может, она обсчиталась в выданных на руки картах.
Ему нужно больше подробностей. Потому что сейчас Воронова ему напоминает Шума, который вместо того, чтобы начать с главного, решил разжалобить Джокера никчемными бессмысленными оправданиями. Но Ульяне то не грозит получить пулю в ногу или удар битой по пальцам.
Поэтому с ней иногда так сложно?
Вместо того чтобы топить себя в новых нелепых отговорках, Воронова делает то, что должна была давно: посвящает Сашу в подробности.
— У нас с Антоном как-то... С первого дня не заладилось. Вернее, у него со мной. Я ничего такого не делала нарочно, но он почему-то счёл меня «выскочкой», решил, что я хочу всем доказать, что я лучше всех. Вначале я не придала этому значения. Не в первый раз.... То есть, это же не спорт, где есть понятия честного соперничества. Тут все друг другу
конкуренты. А потом ситуация вдруг начала... Усугубляться, — Ульяна нахмурившись, прогоняет в памяти все едкие комментарии в свою сторону, каждый смешок, косой взгляд, толчок в коридоре и раздевалке; умалчивает о том, что чуть не сломала Антону нос, когда он полез
распускать руки. — Я думала, что сама как-нибудь разрулю. Разговаривала с Глинским и с режиссёрами, старалась не отсвечивать на тренировках, но... Этот центральный номер и... Антона с Настей исключили из программы выступления... Потом он заявился пьяным в зал... Ну и...
Голос постепенно смолкает. Запнувшись, Воронова осторожно встречается взглядом с Сашей.
Ульяна рассказывает вообще про другое...
Нет-нет. Этого быть не может. Это ему снится такой дебильный сон после разборок с Шумом, после всех мыслей про этого ебучего Антона.
Джокер не знал его имени ни в первую "встречу", ни во вторую. Запомнил его не слишком галантное поведение и наглую ухмылку на наглой роже. А во второй раз был удивлен, что такие экспонаты делают в зале.
— Такие низкие тут требования к выступающим?
— Не просыхал он уже недели две похоже. Лет двадцать или двадцать пять, так хер поймешь. Ростом вон как Штырь примерно.
Это был он.
Джокер не умеет читать мысли и не умеет видеть будущее, но он мог бы его предотвратить. Если бы Ульяна хоть раз,
хоть один раз сказала ему!
Комолов встречается всё с таким же настороженным взглядом, но тут же роняет голову. Прячет лицо в одеяле, макушкой упираясь куда-то в бедро Ульяны.
По непроницаемому выражению на лице Комолова тяжеловато определить, насколько он (
зол) недоволен. Раздосадован её умалчиванием так, что даже не сердится, не повышает голос. Уж лучше бы накричал. Смиренная
обречённость его склонённой к кушетке позы — благодатная почва для того, чтобы всё невысказанное предположить и саму себя довести до беспокойного ковыряния заусеницы на большом пальце.
— Фамилию его знаешь? — бубнит Комолов в матрас, не поднимая головы.
Саша будто мотнул кассету минут на пять вперёд, и уже уточняет детали по делу, совершенно невозмутимо. Но Ульяна почему-то уверена, что тему они пока не проехали, не прошли и не забыли. Так, берут дополнительное время, чтобы сбавить накал. Сбросить взлетающее напряжение, остыть... И всё это надо, конечно, не ей.
— Кравчук, — чётко отзывается она, продолжая пялиться на Сашин затылок. — Кравчук Антон. Витальевич.
Последнее уточнение звучит почти официально, словно перед ней лежит готовое досье на их
виновного. Год рождения, адрес, гражданский статус, приводы, судимости... Из всего этого действительно помочь может разве что с первым, наверное, но всё остальное Джокеру не составит труда узнать и самому.
Теперь-то да.
Комолов, честно, всеми силами пытается найти этому оправдание. Самое маленькое и не идиотское. Но его тупо нет.
Срываться на больного человека, пережившего стресс и кучу врачебного вмешательства, ещё слабого, наверное, не очень хорошо, да?
Только сам Саша хлебнул стресса не меньше.
А, может, даже больше!
— Какая же дура… — он все продолжает разговаривать с матрасом, пытаясь держать себя в руках, — То есть даже первой попытки тебе было мало...
Ульяна на этот раз и не думает спорить с
любимым обвинением Комолова, искажённым эхом прошлого, отдающимся в ушах. Терпеливо сносит упрёк и выдерживает гневный взгляд, потому что Саша прав. Она
должна была сказать. Она и хотела...
— Я не...
Он снова поднимает голову, вперев взгляд в Ульяну и на секунду поджав губы:
— Просто интересно. Чё ты ждала? Когда он заявится в больницу, чтобы тебя придушить подушкой?
Его голос звучит ровно, а вот пальцы непроизвольно сминают ткань одеяла.
Комолов перебивает очередной жалкий комментарий, а Ульяна снова смотрит куда угодно, только не ему в глаза. Замечает побелевшие в напряжении, вцепившиеся в ткань пальцы, которых не более трёх минут назад
ласково касалась совсем в другом настроении. Кусает и пачкает выступившей кровью свои губы, которые три минуты назад Саша с тем же настроением
ласково целовал.
— То есть, как спасать подругу, так ты меня дергаешь с долгожданного выходного, как разбираться с насильниками Лии, так ты, наплевав на мое мнение, готова переться в клуб в качестве наживки, раздавая мне советы, как нужно делать. А как дело зашло про какого-то типа, что тебе прохода не дает, ты напрочь забываешь, с кем, блять, встречаешься?!
С каждым последующим словом его тон ещё немного повышается, заставляя её прерывисто выдохнуть, а пищание прибора повысить частоту.
— В том-то и дело, Саша, — Ульяна небрежно дёргает плечом. — Ты разбираешься с парнями, которые закапывают трупы своих девушек на промзоне и подмешивают всякую дрянь в коктейль. А Антон просто... Кретин. И наглый, высокомерный урод, у которого явные проблемы с алкоголем. Не дёргать же тебя из-за каждого подонка, с которым мне приходится иметь дело?
Ну, хоть долго искать его не придется, имея на руках полное ФИО.
Хорошо, что ей память не отшибло.
Что-то точно
отшибло, раз Воронова ставит девушек с промзоны и глупышек-жертв насильников выше себя, выше своей жизни.
— Нихуя себе. Ставишь себя в один ряд с… моими девушками.
Пятнадцать минут в своем плотном графике он бы как-нибудь выделил, чтобы перетереть с этим Кравчуком.
— Дёргать… Дёргать! — возражает Саша, ощущая себя прокурором на судебном заседании, — Расскажи
мне не как Джокеру, а как сводному брату, как парню.
В первый раз не вмешался, потому что сам посчитал это недостаточным поводом. Притирки с новым коллективом — явление распространенное. Даже в ОПГ.
Саша на самом деле не может и
не должен вмешиваться в каждый не такой чих в сторону Вороновой, чтобы она не превратилась в беспомощную истеричную девицу, которая при любых обстоятельствах кричит «я сейчас позвоню своему брату/парню/отцу!». Только на этот раз
обстоятельства вышли за рамки и чуть не расплющили её сначала в арке, а затем по полу сцены на глазах у десятка зрителей. На глазах у него.
Как сводному брату...
Неа. Нет.
Не так всё было.
Саша не был тем, к кому она бежала со своими проблемами. Кто мог
выслушать, всё обсудить, дать совет или молча стерпеть однотипные жалобы на учителей и идиотов-одноклассников. Кто проницательно заметил бы, что на ней лица нет и выяснил причины, несмотря ни на какие «
да так, фигня, забей».
К Саше можно было заявиться, после того как громко хлопнул дверью перед родителями. Или звонить со школы, отпрашиваясь с нудных контрольных работ.
Однажды он в рекордные сроки примчался аж в Кронштадт, чтобы привезти ей запасной сценический костюм на смену неосторожно испорченного чьим-то пролитым кофе. Хотя об этом просила
не она. Как и с теми мерзкими фотографиями, к Саше обращался Кирилл.
У брата лучше получалось определить, когда это (
уже?) можно сделать. Он бы до ограбления не довёл.
А Ульяна с Антоном опять
оступилась.
Тогда, в самом начале, это не выглядело, как ситуация
по профилю Комолова. Шуточки, злословия, даже брошенные ей угрозы...
— Тебя разве не учили, что занимать чужое место некрасиво?
— Я ведь по-хорошему прошу, пока.
Ульяна думала, что её хотят запугать, но, похоже, недооценила намерения противника. Комолов сам говорил, что это
не её жизнь. В её жизни могут испортить сценический костюм перед выступлением или запереть на всю ночь в раздевалке. Пустить обидные слухи, оклеветать, вцепиться в волосы, максимум — показательно пихнуть плечом.
Но не договариваться об избиении в переулке или обрезать крепежный трос.
— Прости, я понимаю, что всё поменялось после того ограбления, и я собиралась тебе сказать... Но я... Я не могла знать наверняка и... В конце концов, это же не олимпийские игры и не место в мировом турне. Всего лишь чёртово одноразовое выступление, даже не в самом большом манеже Питера! Антон больше не появлялся на тренировках, и я решила, что он, наконец, успокоился. А потом ты сказал про трос, и я... Я не успела сказать, потому что тут мама и ты...
Сбивается, скачет с мысли на мысль. Тяжело поверить очевидным фактам.
Саша опускает взгляд вниз и разжимает пальцы, рассматривая скучный белый пододеяльник. С полуулыбкой саркастически кивает на прочие доводы Ульяны.
Ругаться на Воронову, когда она с кровати самостоятельно встать не в состоянии, а при даже малейшем повышение голоса все приборы наглядно демонстрирует её измененное состояние, участившийся пульс, сердцебиение, дыхание, — невозможно. Даже для него.
Это как ругать нашкодившего маленького дрожащего котенка.
Всё равно ничего не поймет.
— Я же не знала, что он
из-за такого попытается меня чуть ли не убить!
— Ты недооцениваешь человеческую жестокость. — произносит Джокер сухо, — Люди и за меньшее убивают.
Он отодвигает кресло обратно, нарушая работу приборов коротким скрежетом ножек о пол, и встает на ноги. Достает телефон, чтобы вбить в белый прямоугольник ФИО следующего обидчика, а по совместительству и следующего будущего
потерпевшего. Отрывает взгляд от экрана, но телефон сразу не убирает.
Как парню...
Воз(можно).
Но у них и тут есть... нюанс.
Как ей рассказывать, если Комолову не интересно?
Он даже не узнал у неё, что говорят врачи. А ведь за эти дни вполне мог стать и
папой...
Только он этого "ребёнка" изначально не хотел. И не хочет, почти наверняка. А теперь что, собирается уходить?
Зачем тогда навещал?
Задать пару вопросов?
Нет, Ульяна понимает, что это
тоже важно: поймать того, кто пытался её убить. Пока он в самом деле не заявился сюда с чем-то пострашнее подушки. Спускает Комолову и этот тон, и этот взгляд в экран, и скрежет, с которым он отодвигает кресло. Следит молча за выражением на его лице.
Послушать Сашу, так она сама во всём и виновата! Его преднамеренно нечаянное замечание лишь вносит в мысли ещё больший сумбур.
— Если раньше я ещё мог его просто припугнуть, то сейчас… — Джокер выдерживает паузу, не зная зачем, но пытается подобрать слова, — …сейчас разговаривать придется совсем по-другому.
А это ещё одно уголовное дело, Ульяна.
Он же не собирается Антона...
Сглотнув предположительную концовку, Ульяна сильнее сминает пальцами одеяло.
— Не обязательно использовать
такие методы. Можно и... — не договаривает, заметив, что её слова не тормозят Комолова ни на шаг.
Дождавшись пометки «прочитано», Комолов убирает телефон обратно в карман.
Поправляет лацкан пиджака и направляется к двери. Останавливается за секунду до того, как успевает обхватить пальцами ручку. Оборачивается, пару секунд замирает в таком положении, раздумывая.
— Саша. Саш...
Когда он задерживается перед дверью, Воронова даже подаётся чуть вперёд. Ждёт, ждёт и ждёт...
Надеется...
Скажи. Ну хоть что-нибудь!..
Он сегодня ещё хотел спросить: пьет ли Ульяна таблетки сейчас и что там с этой… треклятой беременностью. Только градус напряжения и так зашкаливает. И ещё одну такую скользкую неприятную для него тему Александр уже сам не выдержит. Точно сорвется.
Поэтому, лишь небрежно махнув рукой, скрывается за дверью. Снова без поцелуя на прощание.
Одним своим
жестом он говорит ей больше, чем смог бы, всё-таки открыв рот. Где-то на фоне заходящаяся в писке техника решает поперхнуться длинной паузой. Ульяна неверяще таращится сперва на место, где Саша секунду назад стоял, потом провожает сквозь окошко удаляющийся силуэт.
Спускает ноги, откидывает одеяло, встаёт, натягивая трубки и провода. Те, что на груди, особенно мешают, и Воронова с каким-то ожесточением сдирает приклеенные под ключицами электроды, чтобы хоть немного
побыть в тишине.
...и кинуться за Сашей.
Но её не держат ноги, от боли в рёбрах темнеет в глазах и у прибора визжаще срабатывает звуковой индикатор, регистрирующий пропавший пульсовой сигнал.
Ульяна успевает вернуться в кровать за мгновенье до того, как в палату влетает обеспокоенная медсестра.
— Простите, я... Неловко повернулась, и они оторвались... — оправдывается Воронова.
Ей вроде верят. Или делают вид. Все датчики бережно возвращают на места.
И Ульяна снова погружается в напряжённое ожидание.
***
К вечеру Воронова, кажется, изводит саму себя окончательно. Пропадает в бермудском треугольнике мыслей о беременности, Саше и сломанной руке.
Предплечье уже не ноет, а болит ощутимо, очень, как его не положи. Изредка удаётся найти такой угол, под которым боль немного стихает, но не исчезает совсем. Возвращается моментально от малейшей перемены градуса.
Ульяну утомляет этот пресный серо-голубой интерьер и раздражает собственная беспомощность. Когда приходит отец, она с его поддержкой и под присмотром врача делает несколько шагов по палате. Стоит долго, до тех пор, пока не зашумит в ушах. Упрямо сжимает зубы, смахивает пот и терпит тошноту. Но этого всё равно недостаточно даже для того, чтобы самостоятельно себя обслужить.
Жалкая, никчёмная, слабая...
От постоянного сдерживаемого желания расплакаться трещит голова и неприятно поднимается температура.
Она не может напрямую спросить у отца, как (
где) Саша, и ей не возвращают мобильный телефон. Поэтому Ульяна снова всех выгоняет, чтобы остаться одной.
Уже практически ночью, после десяти, ей предлагают дополнительно ввести анальгетик. Воронова не отказывается.
Наблюдает за тем, как игла погружается в катетер, но густой медикаментозный туман беспамятства накрывает её даже раньше, чем медсестра полностью опустошает шприц.
