***
— Ульяна? Очнулись? Что-то застряло в горле. Мешает вдохнуть. Ульяна машинально тянется вынуть, но её руку отводят, а потом как-то сами собой закрываются глаза. — Ульяна. Посмотрите на меня. Как себя чувствуете? Слепящий свет заставляет жмуриться, но она всё же фокусирует взгляд на медсестре. Отрешённо кивает, а может и нет, или что-то говорит. Всё затуманено. Сколько пальцев? Три. Зовут? Ульяна. Да, да, она в порядке. Кажется. Дорога до палаты совершенно не запоминается. Хотя ей помогают пересесть с каталки самой. Медсестра ещё раз устраивает опрос, в чём-то убеждается... И наконец разрешает ей снова спокойно уснуть.***
Приходить в себя легче, чем было несколько дней назад, хотя голова по-прежнему... Не то чугунная, не то ватная. Свербит в горле, тошнит. Хорошо, что рядом мама. Подает стакан воды. — Птенчик, ты как? Сложный вопрос. Нормально? Ульяна ещё очень плохо ощущает себя материальной единицей этого мира. Но зато сломанная рука в кои-то веки не ноет так болезненно. — Операция прошла успешно, мы закрепили пластинами осколки возле сустава. Хватило пары небольших разрезов. Косметический шов. Следы будут практически незаметны. И у меня очень хороший прогноз. Это радует. Звучит обнадёживающе. Даже гипс выглядит не так жутко. Вместо массивного белого "рукава" — пластиковая иммобилизирующая повязка. Локоть открыт, часть пальцев до костяшек тоже. Ей разрешают ими подвигать и аккуратно сжать мягкую игрушку уже утром следующего дня, когда Ульяна приходит в себя во второй раз, в более осознанном состоянии. Тогда же демонстрируют новый снимок, озвучивают план физиотерапии и ЛФК. То, что вчера казалось погруженным в серый мрак неизвестности, приобретает очертания пути. Через два месяца она должна вернуть руке полную функциональность. Через 4-6 вернуться на полотна в зал. Научилась однажды, значит, сумеет и ещё разочек. Несмотря на то, что придётся полностью обновлять мышечную память. До вечера Ульяна успевает впервые за эти дни проголодаться и даже подумывает попросить у отца или у Саши (когда он заглянет) принести ей каких-нибудь шоколадных конфет. В больнице кормят неплохо, но ей, как заболевшей, можно и побаловать себя.***
Кажется, что не прошло и двух часов, не то, что почти сутки. А прогресса в поисках ноль. Вот Саша выходил из палаты, из больницы, выбросив грязные бахилы в урну, оставив халат, а теперь снова поднимается по этому крыльцу, снова толкает больничную дверь, как в обратной перемотке, не сдвинувшись с мертвой точки поисков ни на шаг. Надеется, что хотя бы у Ульяны все проблемы позади и больше не понадобится никаких операций и других серьезных врачебных вмешательств. Вот же… Так думает Саша, когда видит Воронова возле палаты с букетом цветов. Отчим окидывает его скромный силуэт взглядом, в котором читается недовольное: «ну, всё понятно с тобой». Но букет не отдает, будет вручать сам. Воронов первым с широкой улыбкой заходит в палату, обнимает дочь, почти торжественно вручает цветы. Мама перед уходом обещала вернуться после обеда. Отец и Саша тоже. К ней, похоже, собирается заявиться целая толпа. Но раньше всех, конечно, заходит Воронов. За ним, не отставая, Саша. Ульяна с улыбкой принимает букет. Зарывается носом в свежий летний запах, осторожно касается здоровой рукой лепестков белых хризантем. Отвечает на полушёпотом заданный закономерный вопрос уже более уверенным «нормально». — Привет. — с мягкой улыбкой произносит Саша из-за его спины, посмотрев на Ульяну, всё на той же кровати. Кажется, уже не такую побитую и блеклую. Ульяна ждёт Сашиной очереди обниматься, украдкой бросая на него нетерпеливые взгляды, но отец не даёт Комолову толком и пройти. Сразу выгоняет. — Вазу найди. — командует Ворон, обращаясь к пасынку, который пришел с пустыми руками. Состроив недовольное выражение, Комолов подходит к подоконнику и забирает небольшой скромный сосуд под цветы. — И за водой сходи. Она сама не появится. Александр не возражает, даже не острит, выходит за дверь в поисках крана с водой. — Пап, ну зачем ты так? — расстроенно поджав губы, качает головой Ульяна. — Нельзя с ним как-то помягче? — А это и было мягко, — возражает Воронов. — Ну па-апа... Воронова не сдаётся. Касается отцовской ладони своей левой, просяще приподнимает брови. Надеется, что не до конца сошедшие последствия наркоза придадут ей вид, примерно, как у кота из Шрека. На который Воронов вначале не ведётся. Но пару секунд спустя всё же вздыхает, чуть крепче сжимает руку дочери. А буквально за секунду до того, как Саша возвращается, ему звонит телефон… Комолов поступает, как умеет, — перекладывает работу на кого-то ещё. Этому Саша тоже научился у Ворона. Вот и сейчас медсестра возвращается с вазой, в которой теперь плескается чистая вода. Возвращает не сразу, сначала ставит на свой стол и разрывает какой-то маленький пакетик, засыпая тёмный порошок в воду. — Так дольше простоят. — с улыбкой объясняет она и вручает вазу обратно Комолову. Он снова толкает всю ту же дверь, ещё за ней расслышав голос отчима, гаркнувшего явно не на Ульяну. В этот раз проходит дальше, чем на три шага от двери. Больше ему не перекрывает путь медвежья фигура Ворона… Вообще-то здесь мобильные запрещены, но Ульяна не удивляется, когда отец просто отходит к окну, прижимая гаджет к уху. Она больше сосредоточена на другом. Саша ставит вазу на небольшую тумбу у кровати и небрежно протягивает руку за букетом. Только попадает в ловушку. Ульяна настойчиво тянет его за рукав пиджака и крадёт быстрый поцелуй до того, как Воронов успевает снова к ним повернуться. С легкой усмешкой сразу понимает, чего хочет Воронова, поэтому наклоняется ещё ниже, смягчив вкус своих губ вкусом губ Ульяны. Она адресует Саше за эту маленькую шалость весёлый взгляд. Врачу нужно будет выразить отдельную благодарность. Не только за восстановление работоспособности руки, но и за возвращение прежней неунывающей Вороновой. Комолов вставляет букет в вазу, бегло опустив нос к одному из белых цветков, вдохнув неяркий запах. Сегодня Саша предпочитает креслу свободный край кровати где-то у ступней Вороновой. Звонок Воронова, видимо, оказывается серьёзным. И через минуту они с Комоловым всё равно остаются в палате одни. — Привет, — теперь уже открыто улыбается Ульяна и продолжает раньше, чем следует прямой вопрос. — Что ж, похоже, пока обойдёмся без вырванных кадыков. Рука болит ужасно, но уже полегче. Хотя бы локоть разгибается. — Да? Жаль. — в своем стиле с полуулыбкой отвечает Комолов. Не ради себя, а ради Ульяны. Хотя новость, что всё прошло хорошо, и похоже она идёт на поправку на какое-то время позволяет Саше забыть, как обезболивающее о какой день ноющем больном зубе. Забыть о том, что происходит за этой дверью и за однообразными больничными стенами. Для кого-нибудь со стороны её приглушённое хихиканье в ответ на совсем не человеколюбивый комментарий Комолова выглядело бы, как минимум, странно, но она-то знает, что в данном конкретном случае он это точно в шутку. Рада видеть Сашу тоже поздоровевшим со вчерашнего дня. Способным обмениваться с ней почти кокетливо неоднозначными фразочками, как ни в чём не бывало. Комолов переводит взгляд на её правую руку. Опухоль с пальцев практически спала, пусть пока они ещё немного бледноватые и слабые, выглядят уже не так пугающе, как раньше. И эта штука вместо гипса смотрится лучше. Ульяна замечает взгляд, но пока не может определить его окрас. Или мысли, стоящие за выделенной порцией внимания к гипсу. Всё равно это вызывает не до конца осознанное желание накрыть её одеялом. Следы будут практически незаметны. «Практически» — крайне размытый параметр. И сбоку, под грудью останется ещё один рубец. Это сущие мелочи по сравнению с тем, что могло бы быть. Но они не дают лишний раз обманываться в серьёзности полученных травм. — Когда тебе уже можно будет гулять или типа того? — уточняет Саша, потому что больничный интерьер ему скоро будет сниться. Хотя не Джокеру жаловаться, он навещал Ульяну не больше пяти раз за всё время. Конечно, не прогулка до крыши, но здесь при клинике есть небольшой обустроенный зелёный парк. На первые пару раз сойдет. — Я ещё не спрашивала, — задумавшись, Ульяна поворачивает голову к окну. — Думаю, не раньше следующей недели. Если бы дело было только в её руке, наверное, срок сместился на завтра-послезавтра. По крайней мере, врач называл запас в пару дней, чтобы убедиться в отсутствии воспаления и инфекции. С рёбрами дело обстоит сложнее. Ей нужны умеренная двигательная нагрузка и дыхательная гимнастика, чтобы поскорее поправиться. Но её способность вставать, сидеть, смеяться, разговаривать, нормально спать и даже дышать — заслуга длинного перечня лекарств в капельницах и таблетках. Воронова и свой ушиб толком не вылечила за неполных две недели. А перелом заживает гораздо дольше... И болит не в пример сильней. Александр чуть поджимает губы, хотя и не ожидал услышать самые ближайшие сроки. И ему самому хотелось бы разобраться с Гелей прежде, чем придется, как ни в чем не бывало, разгуливать по узким тропинкам между деревьев и деревянных скамеек с Вороновой под ручку. Как скоро его раскусит Ульяна снова, заметив, что Саша не искренне наслаждается этой жизнью? Как сейчас. Эффект от таблетки оказывается быстродействующим и неполным. — А что? Собираешься пригласить меня на свидание? — стараясь не думать о плохом, заискивающе сощуривается Воронова. Он немного морщит нос и брови на вызвавшие ассоциации словом «свидание»: что-то приторное, что-то наивное, глупое; слюнявые поцелуи без остановки и дурацкий смех. Сейчас Комолов ещё меньше настроен на романтику. Ульяна награждает Сашу наигранно томным взглядом из-под ресниц, кривит губы в плутоватой усмешке. С её диагнозом их ещё недели две ждут "свидания" разве что в виде тропы почёта по прибольничной территории. С другой стороны, ей так опостылел больничный стерильный воздух, эти белые стены и потолки. А им как-то нужно отрабатывать всё пропущенное в скомканном (по ряду независящих от них обстоятельств) букетно-конфетном периоде. Кстати об этом... — Я вообще-то не против, — Ульяна коротко пожимает плечом здоровой руки. — Но сперва у меня будет для тебя суперважное и крайне сложное задание... Воронова даже привстает над подушками и пальцем подманивает Комолова к себе, будто то, что она хочет ему сейчас сообщить обладает статусом особой секретности. На вопросе о задании Саша сразу оживляется, заинтересованно приподнимая брови. Приходится поддаться вперед, ладонью упираясь в мягкий матрас чуть левее бедра Вороновой, скрытого одеялом. — Скажи, ты когда-нибудь имел дело с контрабандой? Теперь приходит её черед дразняще играться с формулировками и с любопытством дожидаться Сашиной реакции. Вороновой не положено сладкое, жареное, соль. Всё, что может замедлить процесс сращивания переломов. Но Ульяна почти уверена, что правильное расположение духа не менее важно для выздоровления, а если её и дальше будут кормить исключительно кефиром и ряженкой, то она сама в скором времени закиснет. Саша издает тихий смешок. Указательным и большим пальцем правой руки легким движением трет свой подбородок. — Тебе сейчас серьезно или в шутку ответить? — приподняв один уголок губ в лукавой улыбке, спрашивает Джокер, и, усмехнувшись, блистает знаниями с довольным видом: — Это 188 статья УК РФ. Лишение свободы на срок от трех до семи лет. Не только юристам и ментам нужно хорошо знать кодекс. Бандитам это даже полезно: особенно искать в нём слабые места и лазейки. Не ожидавшая такого чёткого и лаконичного, как по учебнику (или, в их случае, скорее, тонкой книжице), ответа, Ульяна слегка округляет глаза и на секунду даже теряется с ответом. Она бы присвистнула, впечатлившись Сашиной осведомлённостью, если бы параллельно не задавалась своим последним вопросом ещё разок. Что ж, может, он и имел с этим дело. Учитывая темы, которые они уже проходили до этого... — Так на что ты меня подбиваешь, Ульяна? — спрашивает Комолов уже серьезнее. Конечно, понимает, что Воронова ничего сверхъестественного и опасного не предложит, а так… просто веселится и играется. Нужно же как-то развлекать себя в больнице. Она переключается обратно на полушутливый тон, но оставляет выражение лица таким же серьёзным, как у Саши. — Супер важно, — напоминает, будто рисуя словами жирный восклицательный знак. — Мне нужно, чтобы ты достал и принёс сюда 100 граммов чистейшего молочного... В коридоре, кажется, чувствуют, что они начали обсуждать какую-то нелегальщину. Дверь снова открывается. Саша думает, что это вернулся Ворон, но всё равно отклоняется назад и оборачивается. А когда видит нового посетителя, даже отрывает задницу от кровати, как солдат перед старшим по званию. И всё же в этот раз почти не выглядит таким растерянным и смущенным. Только это не отменяет того, что мать Ульяны для Комолова столько же непредсказуема, как, наверное, и он для неё. Ульяне не нужно оборачиваться, и она первой определяет личность входящего. Повыше приподнимается на подушках, распрямляя спину, прочищает горло, но на подскочившего с места Комолова косится с ноткой укоризны и зашифрованным в изгибе надбровной дуги «в самом деле?» Со сдавленной улыбкой салютует матери здоровой рукой вместо приветствия: они виделись утром. Поэтому и Воронова старшая, переглянувшись с дочерью, задерживает взгляд на Комолове. — Здрасьте. — сегодня Саша работает на опережение. Он издает легкое покашливание и подносит левое запястье ближе к лицу, снова намекая, что ему, наверное, уже и пора… Не видит причины задерживаться и вступать в дискуссии, изображать, будто они счастливая и безупречная семья. Как хорошо, что у него нашлась подушка безопасности в виде Антона, которая снимает с Джокера все вопросы по этому страшному инциденту, из-за которого они все здесь и собрались. Хотя не факт, что также считает бывшая жена Ворона. — Здравствуй, Саша, — звучит с поразительно отсутствующей интонацией. С такой люди обычно по третьему разу повторяют за проигрывателем какие-то простенькие разговорные фразы, чтобы поскорее выучить иностранный язык. Зато глаза обшаривают Сашин силуэт с дотошностью интроскопа. Лишний залом на штанах, выбившаяся из причёски прядка, невидимое человеческому глазу пятнышко на воротнике. Всё что угодно, лишь бы появился материал для разгромной статьи, опровергающей предыдущую излишне щедрую рецензию. — Что, неужели снова дела? — широким кивком комментируя последний жест Комолова, интересуется Лариса. — Уже убегаешь? Голос, наконец, немного оживает, приобретая сложные, чуть ироничные нотки, старательно завёрнутые в подчеркнутую вежливость. А ещё в нём так отчётливо слышится «вот и правильно, пожалуйте, вот дверь, прямоугольник выхода», что Ульяна не выдерживает... О, теперь она смотрит на него иначе. А куда подевалась та заискивающая улыбка и милое хлопанье ресницами? Сейчас Лариса смотрит на него, как на фашиста. Джокер не может не ответить взаимностью. Адресовать колючий взгляд, снова облачиться в лед и в неприветливой улыбке поджать губы, лишь бы ничего из своих мыслей не озвучить. — Избе... Договорить острую фразу не дает ворвавшийся в разговор голос Ульяны. — Вообще-то он только пришёл, — говорит строго, нахмурившись и одним взглядом осаждая мамину атаку. Ну зачем? Не «зачем» она перебила его, а «зачем» подвела к тому, чтобы он остался. Саша переводит взгляд с Вороновой на экс-Воронову и обратно. И как у такой стервы могли вырасти двое замечательных детей? Комолов не сдерживает ухмылку, притаившуюся в уголках губ. Зато сдерживает тяжелый вздох. Воронова старшая ничуть не смущается. — А, да? — она проходит вперёд, выбирает место и позу, симметричные тем, которые занимал Комолов, присаживаясь у Ульяны в ногах. — Ну, тогда присаживайся Саша. Садись-садись, в ногах правды нет. Я же ничему не помешала, надеюсь? Её матери так искусно даётся эта невинная растерянность заботливой, хлопотливой родительницы. Просто поразительно! И эта женщина безжалостно расправляется на бирже с крупнейшими инвесторами, работая над проектами на сотни тысяч фунтов. Приходится Комолову обойти кровать, чтобы занять одно из кресел и поучаствовать в этом дешевом спектакле. Ульяна кривит губы в таком же приторном «ну что ты», полуприкрыв глаза и отрицательно качнув головой, пока мамин взгляд перемещается с неё на Сашу и снова на неё. Попутно успевает зацепиться за стоящие на тумбе цветы, после чего незамедлительно следует: — Какой... симпатичный букет, — в качестве отзыва. Три звезды. Мама предпочитает классику, розы. Богато и изысканно. Претенциозно. Или более редкие и дорогие пионы, если уж на то пошло. А Ульяне вообще не очень нравятся букеты, потому что они вянут. Но всё равно приятно хоть чем-то разбавить интерьер. Главное же не это... Воронова ничего не говорит. Не уточняет, что букет от папы. Не намеренно, просто где-то на восемьдесят процентов уверена, что принадлежность Воронову не накинет этим несчастным цветам очков, если ещё их не снимет. Так какая разница? Переглядывается с Сашей. В отличии от Ульяны Джокер промолчать не может: — Это Ворон принес. Он в полуулыбке приподнимает уголки рта, бегло встречаясь взглядом с Ларисой. Не собирается вести себя прилежно. Не собирается корчить идеального парня, который будет ждать её дочь под этим самым окном с тысячью и одной розой. Не дождетесь. Скажите спасибо, тётя Лариса, что при вас он не общается на фени. — У меня тоже кое-что для тебя есть, — спохватившись, вспоминает Лариса и секунду что-то ищет в своей сумочке (её тоже нельзя проносить... вроде). — Вот. Ульяна, протянув руку, разглядывает серого плюшевого медвежонка, размером примерно с её ладонь и гигантским сердечком в лапках, украшенным огромной надписью «Get well!». Хоть бы кто додумался принести с собой еды... — Спасибо, — благодарит уже без всяких кривляний, искренне. Главное же... — Это ещё не всё, — продолжает Воронова старшая. — Звонил Джонатан. Он нашёл одного знакомого в том центре реабилитации, помнишь, я тебе говорила... Появившаяся было улыбка мгновенно слетает с лица Ульяны. Она даже как будто теряет в красках на лице, напряжённо покосившись на Сашу, а потом снова уставившись на мать. Теперь начинается очередь "настольного тенниса". Комолов переводит взгляд, как за летающим шариком, то на Ульяну, то на её мать в зависимости от того, кто сейчас говорит. — Мы же договорились вначале обсудить это. Ты обещала... — Ульяна срывается на почти гневный шёпот. — Ну, дорогая, одно другому не мешает. Вороновой хорошо знакомы это поучительно-снисходительные замечания. Обычно мама вставляет их, когда уже всё заранее решила, и только создаёт для дочери иллюзию влияния на исход, на самом деле ожидая, что Ульяна в итоге просто послушается. Александр не совсем понимает, что они обсуждают. Но говорящая не только словами реакция Ульяны заставляет его вмешаться. — О чем речь? — не выражая таких же эмоций, как у Вороновой, сухо спрашивает Комолов. Саша пару раз видел, как примерно также разговаривал с ними Ворон, когда Ульяна и её мать уговаривали его на какую-нибудь авантюру, или между женщинами в семье возникали споры. Экс-Воронова окидывает его взглядом с ног до головы, будто Джокер спросил редкостную глупость. — Речь о том, что Ульяна будет проходить восстановление после операции в Лондоне. — решительно заявляется Лариса. Опять ебучий Лондон. Саша уже ненавидит этих англичан и всё, что с ними связано. Только сейчас на минуту в задумчивости замирает, слегка размыкает губы, но даже минимального звука не издает. А, может, так будет лучше? Геля могла бы достать Воронову через Антона или без него, Антон мог бы нанять Шума или самому напялить на себе балаклаву и взяться за биту, но в Лондоне она была бы для них в недосягаемости. И, может, с самого начала всё было правильно? Когда Ульяна и для Саши была в не досягаемости, даже когда жила через две двери от его комнаты, когда он её не замечал. А, значит, её не замечал никто из его разношерстного окружения с припрятанными за спиной ножами. — Это ещё не решено окончательно, — твёрдо, но с пока присутствующей толикой дипломатичной вежливости поправляет Ульяна. На лице её матери не дёргается ни единый мускул. Ни брови, ни ресницы, ни уголок рта. — Конечно, осталось урегулировать кое-какие вопросы... — она продолжает как будто свою собственную мысль, уделив словам дочери не больше внимания, чем раздавшемуся рядовому пиликанью монитора. Воронова комкает зажатое между пальцев одеяло. Боль в сломанной руке чуть-чуть отрезвляет, позволяет оставить при себе грубоватое, рассерженное фырканье. Кое-какие вопросы. Вроде билетов у окошка на самолёт или предоплаты аренды апартаментов. Плевать что она, Ульяна, думает об этом всём. Её голос опять не учитывается. В обсуждении её же реабилитации, класс. — Я не соглашалась никуда ехать, — голос не изменяет громкости, только слова звучат отрывисто, холодно, будто прорезанные короткими паузами. Даже до операции, до перевода из Охтинской и до того, как отец нашёл врача; когда из определённого был факт неумолимого диагноза, а мама лишь заикнулась про коллег Джонатана и его связи в Лондонских больницах, Воронова относилась к идее скептически. Перспектива отъезда туда (пускай и, по сценарию самого благополучного исхода, всего на ближайшие месяцев пять-шесть) выглядела совсем уж безнадёжно удручающей. Полгода без гимнастики, без Саши, взаперти на больничном, в доме матери и её нового мужа... Это не восстановление, а испытание, если вообще не изощрённая пытка. Абсолютно здоровая и активная, с утра до вечера пропадающая на учёбе, тренировках, конференциях, выставках, курсах.... Ульяна как раз вот в такие моменты затишья, если приходила на "семейный" ужин в идеальный дом Джонатана или засиживалась на приятельских тусовках, в университетских компаниях, чувствовала себя... Пустой костяшкой в домино. Вечно перебивающаяся где-то вдали от основных действий. Бесконечно равнодушная ко всему, что происходит вокруг. Ей было хорошо только наедине с собой. И только изредка, недолго, пока не начинала нестерпимо грызть тоска по дому. По тому, что она едва успела распробовать за эти полтора месяца. И по тому, что ещё не успела. Наполненный тревогой взгляд снова находит сидящего в кресле Сашу. Странно притихшего. Ульяна... Да, всё-таки ждет от него чего-то. Или ждала. Недоумения на лице. Немого вопроса в глазах. Просьбу объясниться. Заверить, что никуда улетать она не собирается. Попыток вмешаться в их с мамой разговор. Хоть какая-нибудь реакция. Но не это задумчивое молчание. — Разве ты не переживала из-за своей гимнастики? — все так же невозмутимо заданный вопрос вырывает Ульяну из размышлений. Формулировка и интонация говорят ей о реальном отношении Вороновой старшей к её гимнастике гораздо больше, чем слова. Мама не понимает, что такого в этих полотнах. И вряд ли они или даже те самые переживания стали для неё основной причиной найти место в чёртовом центре. Ульяна всё же пробует пояснить: — Переживала, но... — Это передовой центр, Ульяна. Джон сказал у них там какое-то крутое оборудование, туда обращаются даже олимпийские чемпионы. Магией они их лечат что ли!.. Воронову очень тянет отпустить какой-нибудь едкий комментарий или пошутить про целительские заклинания сращиваниях костей, в то время как её мать продолжает расписывать, как по рекламной брошюрке, достоинства центра. У Ульяны уже есть лечащий врач. Тот, что проводил операцию и лучше всех знает, как там у неё в руке что установлено и зачем. А значит, определённо подберёт наиболее подходящее лечение. В гимнастике же очень многое зависит от неё самой и от её настойчивости в возобновлённых тренировках. — Не понимаю, почему ты вообще раздумываешь... — закономерно (на её взгляд) заканчивает Воронова старшая. Пока Ульяна и её мать выясняют вечное «быть или не быть», Комолов в своем кресле из последних сил борется с невидимым чужому глазу душителем: эгоистичные желания против невыносимого чувства вины. Второе, как хладнокровный убийца, накрыло его всем своим весом и впечатало подушку в лицо, со всей силы надавливая сверху. Хотя, если подумать, оба этих чувства абсолютно эгоистичны. — Да потому что я не хочу возвращаться в Лондон! Ульяна не выдерживает. Наконец, воплощает эту мысль. Озвучивает её, чтобы она больше не крутилась назойливым заедающим мотивом глубоко на подкорке. Воронова старшая выглядит слегка потрясённой выпадом, но, похоже, ещё не до конца принимает его. — Если это из-за сроков, врач сказал, через полторы-две недели тебе можно лететь. Каникулы как раз закончатся и... — Дело не в каникулах, — Ульяна перебивает. — Поэтому мне хотелось, чтобы мы всё обсудили. Смягчив тон уставшим, длинным выдохом, Воронова мимолётно оглядывается на Сашу, а потом переводит глаза на мать. — Я планировала остаться здесь. В смысле, в Питере. Насовсем. — А если не можешь, лучше езжай обратно в свой Лондон! «Заканчивается посадка на рейс 205 S7 Airlines Санкт-Петербург-Лондон… Опаздывающие пассажиры…» Всё это время Саша то самолично отправлял её покупать билет, то с горечью представлял, как провожает на этот самый рейс. А она и не собиралась никуда… И давно? — И давно? — вопрос озвучивается сам собой. Не то, что ему важно или интересно, в чём причина. Когда их отношения перескакнули на новый уровень (или, скорее, в целом сменили видеоигру, поменяли сюжет, поменяли роли) или это произошло до? Хотя нет. Ему очень интересно! На лице Комолова снова не отражается никакой радости, огорчения — тоже. — Головой за неё отвечаешь. Он возвращается к тем не радужным мыслям ещё в первый день Ульяны в Питере, их обсуждение поездки Ворона в Москву, молчаливые рассуждения Саши об ответственности. Об огромной ответственности. …Если с Вороновой случится тоже, что и с её родным братом… Это будет полностью его вина. Конечно, Ворон его не убьет, случись что, и, наверное, даже простит, но сможет ли Саша простить себя сам?... Нет. Никогда. Ульяна без ножа его режет и если возвращается, и если остается. А сейчас Комолову ещё и нужно встать на чью-то сторону, самому сделать выбор? Такой инструкции Ворон ему, блять, никогда не давал. Спустя пару дней от "переезда" сюда Ульяна вынуждена признать, что отсчитывающий сердцебиение писком монитор обладал своими достоинствами. С ним у маслянисто растёкшейся, вслед за её кричащим заявлением, тишины мог хотя бы быть счётчик-таймер. Выражение на лице её матери сменяется рвано, толчками, как на видео с очень медленным процессом в многократно ускоренной перемотке. Все мысли можно прочесть в прищуренных глазах. Вертящиеся на языке вопросы — в рисунке микроморщинок возле уголков губ. У Саши мимика не такая живая: оттенки реакции не раскрашивают даже выцветше-серые радужки. Поэтому от внезапно раздавшегося голоса Ульяна чуть не вздрагивает, вернув взгляд к Комолову. — Несколько... Несколько недель... — отвечает туманной, заимствованной фразой, пропустив мимо ушей шокированный вздох со стороны Вороновой старшей. Ульяна осталась бы ради Саши. Если бы он попросил. Не колеблясь, без ремарок, ноль сожалений, даже будь это чистой воды риском. Но правда в том, что так просто совпало. Её мгновение своеобразного принятия, бесплотная идея, превратившаяся в твердотельное намерение... Воронова не знала тем вечером, что будет ночью засыпать в Сашиной кровати. Случайность или судьба. Или десяток шотов текилы. Забронированные, по настоянию матери, билеты сгорели неоплаченными на сайте. Хозяйке квартиры Ульяна написала, что, скорее всего, не будет продлевать договор. Начала готовить документы для официального устройства в компанию отца. И, принимая у Саши ключи в аэропорту, раздумывала, как спросить у него, можно ли ей сделать дубликат. Худенькая связка, иронично украшенная брелком с Биг-Беном, наверное, так и лежит в спортивном рюкзаке. Всё это приходится как нельзя кстати, чтобы выдержать мамин провокационный удар. Не позволить её отчасти справедливому наблюдению подкосить решимость и загнать мысли в беличье колесо. Сашина реакция ещё не повод себя накручивать. — Ульяна, кажется, твой молодой человек не рад такому сюрпризу. — подкидывает сушенной травы в огонь экс-Воронова, пренебрежительно говоря о Саше в третьем лице, будто он не сидит в метре от неё. — Если начну прыгать и кричать от счастья, меня выгонят из реанимации. — на автопилоте огрызается Джокер, потому что всё ещё думает про решение Вороновой. Лариса негромко фыркает в ответ и отворачивается, снова смотря на дочь. Ульяна приоткрывает рот, собираясь сказать матери, что они с Комоловым в состоянии сами разобраться в своих отношениях, но Саша встревает первым. Говорит, в общем-то, дельную мысль, поэтому на возмущённый «нет, ну ты это слышала?!» взгляд от Вороновой старшей, она лишь пожимает плечами. И всё же выбирать Джокеру между Ульяной и её матерью — легче, чем между желанием быть с Ульяной и желанием её защитить (от себя самого). В первом случае выбор невероятно очевиден. — Кажется… — в схожей манере с экс-Вороновой начинает Александр, — Питер уничтожает ваш Лондон с разгромным счётом. Переводит взгляд на Ульяну и адресует ей теплую улыбку. Хотя глаза и правда не горят от радости и счастья. Воронова прячет весёлую усмешку, тайком перехватив взгляд Комолова, прежде чем преувеличенно строго нахмуриться и попытаться сделать вид, что такое поведение с его стороны она совсем не поощряет. Прости, мама, но Лондонский медицинский центр на самом деле даже не попал в плей-офф. — Ты так ничего и не скажешь? — требует от неё какого-то вмешательства очевидно неудовлетворённая такой невозмутимостью Воронова старшая. — А что мне ещё сказать? Ты слышала Сашу. Ульяна отказывается пасовать, стоит на своём, жалея только, что Комолов слишком далеко и нельзя для большей храбрости сжать его руку. Новость о её планах задержаться в Питере и не должна была быть сюрпризом. Вороновой казалось это закономерным. По крайней мере, Комолов вёл себя так, словно они ничем не ограничены, будто у того, что между ними происходит нет срока действия, дедлайна в календаре. На редкость окрыляющее чувство. Ульяна впервые задумалась о том, что у их маленькой летней сказки может быть конец и к нему может не прилагаться по умолчанию приставка «happy» только раз, тогда, в его гостиной, на диване. Но дело было всё равно не в её отъезде в Лондон. И хотя странная тень, едва уловимо омрачающая Сашино лицо, теперь кажется Ульяне тревожной, её слегка обнадёживает ощущение его поддержки. Несмотря ни на что. За неё. Пусть не давал вслух никаких обещаний. — А как же твои планы? — не сдаваясь, заходит с другой стороны Воронова старшая. — Стажировки? Агентство? — Ты сама говорила, что с моим образованием можно построить успешную карьеру практически везде, — Ульяна замечает, как её мать с шумом набирает в лёгкие воздух, очевидно, намереваясь заявить, что она не это имела в виду, и торопливо продолжает говорить раньше неё: — И я... Возможно, я так и не ответила на несколько писем от... — Ульяна! Ещё немного, и экстренная реанимация, похоже, потребуется её матери. И что-нибудь от сердца. Больше в разговор Комолов не вмешивается. Его особо и не спрашивают. Чем больше он слушает, тем сильнее охреневает. Планы, стажировки, агентства, письма похоже не пережили встречу с айсбергом по имени Джокер. А он и не подозревал. Саша считал, что вся жизнь Ульяны именно там в Лондоне, а он недостаточная причина остаться. Не уговаривать отправиться с ним, не обещать видеться по выходным раз в три недели, а остаться. Видимо, Ульяна не вся в мать. Воронова старшая двумя пальцами разминает переносицу, со страдальческим стоном уронив голову. Наверняка прикидывает, где её безупречная методика воспитания могла дать осечку и выдать такой катастрофический результат. Пять секунд спустя приходит к единственно верному выводу: — Ты вся в отца. Он тоже... Что «тоже» Ульяна так и не узнаёт, потому что Воронов — лёгок на помине — заглядывает в палату, обрывая мамины сокрушения. Тут же жалеет, что это сделал, обводя представшую картину взглядом, но не успевает покоситься на молчащий телефон. Мама подхватывается на ноги. — Веня, дорогой. Выйдем? Отец (почему-то!) останавливает взгляд на них с Сашей, и Ульяна поспешно изображает полную растерянность. Да-да, она и сама не понимает, что вдруг случилось с её матерью. Комолов взглядом выпроваживает экс-Воронову и Ворона заодно из палаты. Тяжелый выдох слетает с губ Ульяны сразу, как за родителями прикрывается дверь. — Бедный Джон понятия не имеет, во что вляпался... — неуверенной шуткой Воронова надеется разрядить обстановку, но когда выходит так себе, с осторожностью вглядывается в Сашины глаза. Что-то не так. Она чувствует. Только не может подобрать верный вопрос, чтобы выяснить, что именно. Он снова смотрит на Ульяну, не реагируя на шутку. Саша опять забыл (или не знал?), кто такой этот Джон. — Почему раньше не сказала? — спрашивает Александр без негатива, но не может не уколоть: — Или это что-то вроде твоей фишки… говорить всё в последний момент. Правда эта информация вылилась всего лишь в неловкий разговор в компании экс-Вороновой, а не в ещё один риск для жизни. Если только для его… Понятия не имеет, что на этот выпад скажет ей, скажет ему Ворон. Разговаривать он вряд ли будет с ними одинаково. Саша не смеётся, не улыбается, даже не приподнимает уголки губ. Не торопится сбрасывать личину непроницаемой отстраненности, хотя потенциально недоброжелательные элементы уже минуты две как выясняют отношения за пределами их слышимости и видимости, в коридоре. Ульяна оказывается самую капельку рада, что разговор с матерью состоялся именно в таких действующих лицах. При ней не получалось занять всё внимание отсутствием у Комолова вдохновенной реакции на её решение остаться в Питере. А сейчас она уже почти готова к вопросу, который он не постеснялся ей предъявить. Хотя бы не так задевает, что Саша сравнивает, в её понятии, несопоставимые вещи. Забавно, ведь она считала, его будет куда сильнее интересовать, почему она ничего не упомянула про реабилитацию в Лондоне и как давно Воронова старшая готовит её отъезд. — Я думала, что... — Ульяна запинается, обрывает вертевшееся на языке оправдание на середине. Оно звучало бы так же жалко, как все эти претензии от девушек, одну пьяную ночь спустя требующих от парней начала серьёзных отношений. Тем более, что у них с Комоловым не тот случай. Не романчик на лето и не интрижка в командировке. Ульяна не пойдёт на поводу у недвусмысленных намёков своей матери. Может, могла бы... До вечера после ограбления. До всех тех заботливых взглядов, предупредительных жестов, каждого слова и действия, пропитанного тем же глубоким, зрелым чувством, с которым она объяснялась перед зеркалом в примерочной. До вчерашних объятий и безусловной, нескончаемой поддержки с его стороны... Здесь что-то другое. — Отсюда всегда самый лучший вид, да? — В Лондоне такого не найдешь. — Ты никогда не хотел уехать отсюда? — А зачем? Мне и здесь хорошо. И этот же Саша пытается сделать проблему из того, что она не посвятила его в свои планы остаться? Разве он не должен был похвалить её за то, что она вовремя поняла, что в Англии хорош только футбол или вроде того? Комолов поддается к левому подлокотнику, за которым расположен стол, тянется к кувшину с водой. Такой чистый и прозрачный, что можно и не заметить в интерьере всей комнаты. Наливает в стакан немного воды и выпивает всё за три глотка. Он говорил мало, но в горле пересохло. Ставит стакан на место и остается сидеть в кресле, не желая снова соскакивать, если в палату вернется Лариса со своим бывшим мужем. — Ты больше не спрашивал меня про отъезд, вот речь об этом и не заходила, — наконец, договаривает Воронова, пока Саша допивает воду. Она и сама задумывается о стакане прохладненькой водички. Остудить мозг, пока он не вскипел от попыток понять, что творится у Комолова в голове. — Мне и тебе устраивать допросы? — усмехается Саша, вспоминая их совместный поход в квартиру Дениса совсем не на чай, — Поэтому я решил, что это не мое дело. Ладонями слегка поглаживает мягкий материал подлокотников, смотря на Ульяну. Мог бы просто поинтересоваться. Но разве не говорят, что не задавай вопрос, ответ на который не готов услышать? Тем более, когда нет права голоса. Так откровенно Джокер ей не скажет. А Комолов то думал, что с Вороном будет тяжелее всего поладить после того, как он стал не только пасынком, но и парнем для его дочери. Просто бывшая жена Ворона всегда была лишь формальностью и дальней точкой на горизонте, с которой их пути никогда не пересекались, даже когда она ещё жила в Питере. — Надеюсь, твоя мать не последует твоему примеру. — с веселым прищуром произносит Саша. Это же не звучит обидно? Во всяком случае Джокер отвечает Ларисе абсолютной взаимностью, почти полностью копируя её пренебрежительное отношение. Ей бы возмутиться и пристыдить его за последнее замечание, речь ведь всё-таки о её матери... Но, пугливо взглянув на дверь, Ульяна только затыкает нервно поддакивающий ему голосок: «ага, я тоже». — За это точно можешь не переживать. Мама ненавидит Питер. Она здесь всего три дня, а уже начинает и заканчивает все разговоры только этим, — Ульяна тихонько усмехается на один бок. Усмешка выходит не едкой, смягчённой оттенком понимания. Нельзя винить Воронову старшую в том, что она недолюбливает город, который однажды уже отнял у неё ребёнка. Или в том, что после этого она не торопится доверять ему ещё одного. Саша лишь едва уловимо усмехается, совсем не стыдясь желания сплавить экс-Воронову обратно в этот её Лондон. Вряд ли они когда-то смогут найти подход к друг другу и сложить мечи, облеченные в едкие слова. Слегка склонив голову на бок, Комолов с долей азарта и игривости наблюдает за Вороновой, чтобы задать ещё один (провокационный) вопрос: — И где ты… собираешься жить? Этот вопрос Ульяне должен понравиться намного больше предыдущих двух. Новый вопрос Комолова отвлекает Ульяну от невесёлых мыслей, чуть не сталкивая в яму совсем других мрачных рассуждений. Её глаза на секунду растерянно расширяются, приоткрываются в недоумении губы. Вдоль позвоночного столба скатывается крохотный кубик льда, пробрав мурашками до самого желудка. Но всё это лишь миг, пока Воронова не считывает Сашину позу, задержав оценивающий взгляд на полудуге его ухмылки и лукавом поблёскивании глаз. — В смысле, если отец выгонит меня из дома? — куда вальяжнее откинувшись на подушки, рассуждает Ульяна; одной интонацией даёт понять, насколько гипотетический в её представлении это вариант: — Ну, всегда можно напроситься в гости к Нике или, на крайний случай, снять койку в хостеле. Хотя постой. Макс же переехал в новый дом, у него там теперь целая куча комнат. Думаю, он не будет против приютить меня в одной из них. Тем более, что нам уже доводилось соседствовать. Хочешь поиграть? Ульяна, подняв глаза куда-то вверх, позволяет себе показательную, нежно-ностальгическую улыбку, прежде чем "встряхнуться" и абсолютно серьёзно продолжить. В поджатых губах Комолов прячет расползающуюся по лицу насмешливую улыбку. Оценочно приподнимает брови и чуть опускает подбородок на это пояснение к Максу и его гостеприимству. Как бы такими играми эстафетная палочка по вырыванию кадыка не перешла на кое-кого другого. Хотя неприязнь к другу и бывшему однокласснику Ульяны поубавилась… до этого момента. — Это на первое время, конечно. Потом немного подзаработаю и сниму квартиру. Или возьму кредит и куплю. Говорят, есть варианты в новом спальном районе на Охтинском. Какие-то модные многоэтажные новостройки, ты, случайно, ничего не слышал? Широкие светлые дворы, вдали от магистрали и до реки недалеко. Отличное место! И всё же на этой поднятой теме Джокер расслабленно откидывается в кресле, ненадолго избавившись от тревожных, как кислота, разъедающих хорошее настроение мыслей. — А ты не любишь легких путей, да? — с улыбкой, которой резко прибавили яркости, комментирует Саша. Ей правда интересно, неужели Комолов действительно рассчитывал подловить её на отсутствии бизнес-плана? Она же не просто так отмотала в университете Лондона шесть лет от пары до пары. Боковым зрением проследив за переменой, неуловимо преобразившей даже то, как Комолов на неё смотрит, и смягчившей каждый заостренный штрих в выражении его лица, Ульяна тоже поджимает губы. Только в отличие от Саши, в попытке сдержать чрезвычайно довольный смех. Её маленькая уловка работает именно так, как она и задумывала. И Комолов больше не выглядит, словно к его креслу вот-вот подадут пару киловольт электрического напряжения. Ульяна ничего не отвечает на его полуриторический вопрос, многозначительно дёрнув бровью и опуская глаза к белым простыням. Скучающе разглаживает невидимые складки. Расплывается в широкой улыбке чеширского кота. — Правда, оттуда будет неудобно ездить к тебе поливать цветы... — в конце Ульяна не выдерживает, смотрит на Комолова с тем же озорством, что и у него. — Разве что у тебя есть други-ие вариа-анты... Ну не знаю даже... Он серьезно обсуждает это с ней? Пока ещё не так уж серьезно. Только поцелуй в закутке кухни ресторана также не претендовал на что-то большее, чем шутка, очередная дразнилка и проверка на прочность. А сейчас, спустя промчавшиеся насыщенные четыре недели, намекает на совместную жизнь. Без каждодневных поездок до Зеркального и из Зеркального в одиночку в зависимости от времени суток, без предложений задержаться и остаться на ночь, без ужинов на террасе, где нужно притворяться при Вороне, и много чего «без», зато с новыми «с». Это похоже на дурацкий сон. А года четыре назад — так ещё и кошмарный, потому что плюс ещё четыре года назад Комолов не продержался в своей квартире с Вороновой и двух часов, утомившись уже спустя час от её компании. Постоянно задавал себе два вопроса: «как её терпит Кирилл?», «о чем подолгу можно с ней общаться?». Теперь бы Кир посмеялся над тем, как всё перевернулось с ног на голову. — Цветы завянут… и я тоже. — со смешком подытоживает Комолов, не собираясь уступать. Не будь она собой, если бы стала напрашиваться к Комолову в сожители. Или заявлять, что он ей чем-то обязан. Или даже первой открыто называть всё своими именами, придавая разговору ненужной сложности. До сих всё выходило довольно естественно: все её ночёвки, забытые (не)случайно вещи, кофе на двоих по утрам... А чуть больше месяца назад Воронова не смогла бы придумать причину просто заглянуть к Саше в гости на чай. Могла разве что снова без спроса заявиться к нему ближе к ночи с хлюпающим (от погоды, конечно) носом и сиротливо торчать под дверями, пока он не вернётся или не соизволит открыть. Как там в поговорке? Бог любит троицу? Спустя два таких бестолковых визита, в третий раз Саша нёс её к себе домой на руках. Почти как невесту. Только через порог она перешагнула сама. Но Комолов, кажется, не против, чтобы она всё равно задержалась... — Этого я точно не могу допустить, — с уверенностью соглашается Ульяна и нахально добавляет, не меняясь в лице: — В смысле, чтобы завяли бедные цветы! Комолов бросает быстрый взгляд на закрытую дверь, а затем поднимается со своего места и делает шаг до кровати. По тому, как Сашин взгляд ненадолго смещается с неё в бок, она уже понимает, что он надумал, и предвкушающе приподнимается над подушками, для удобства придвигаясь к краю кровати. Аккуратно, стараясь не задеть сломанную руку и не напрягать слишком резко неокрепшую грудную клетку. Задирает голову, разглядывая блестящими от удовольствия (можно подумать, Саша уже принёс ей целый шоколадный торт) глазами. Он молча умиляется с этой картины, как Ульяна готовится к поцелую, как к футболист к пробитию пенальти. Правда по выражению лица и глазам она больше похожа на котёнка, ожидающего свою порцию какой-нибудь вкусности. — Ну, у тебя пока достаточно времени подумать. — улыбаясь, Комолов обводит рукой стены, из которых Ульяна съедет ещё не скоро. Она чуть хмурится только на его шпильку, насупившись в притворной обиде. — Эй! Вообще-то издеваться над больными и ранеными нехорошо, — назидательно произносит Воронова, до последнего глядя Саше в глаза. Но топит остатки претензий в поцелуе, вытягиваясь насколько может выше и потянувшись здоровой рукой к его лицу. Прикосновение губ длится недостаточно в целом, но достаточно, чтобы скользнуть кончиками пальцев по скуле к мочке уха. Указательным и средним задеть линию челюсти и подбородок. Хотя было бы удобнее, если Комолов не наклонялся, а присел рядышком на кровать. Пока длится поцелуй он незаметно запускает руку под одеяло, но не за тем, чтобы нежно провести ладонью по коже. — Да-а? А так? — со смешком продолжает незакрытую тему издевательств. Слегка щипает Ульяну за внешнюю сторону бедра на контрасте с её мягкими поглаживаниями пальцев по лицу. — Ай! Ну Са-аша-а! — возмущённо не то пищит, не то шипит, чуть дёрнувшись, Воронова. Больше для порядка, ни на секунду не теряя лучезарной улыбки, потому что такое прикосновение всё равно скорее игриво-приятное, чем раздражающее. И потому что в общем-то поделом, да... — Это тебе за цветы. — мстительно поясняет Саша. Ульяна ещё пробует выдавить нечто слабо-протестующее или оправдательное в заглушённом поцелуем мычании, но Комолов выбирает идеальный способ её отвлечь. Но уже традиционно звонит телефон. Наверное, это и неплохо. Было бы хуже, если бы приоткрылась дверь... — Тебе уже пора? — с плохо скрываемым сожалением спрашивает Воронова. Звонок быстро обрывается, но вместо него практически сразу раздаётся сигнал пришедшего сообщения. Сегодня Джокер охотно реагирует на мелодию телефона. Оживляется, не переживая об оборвавшемся поцелуи, сразу же выпрямляется и тянется в карман, чтобы проверить входящие. Ульяна упускает из виду поспешность, с которой он откликается на звонок. Сама никуда не торопится, довольно облизываясь и чуть подольше задерживая нижнюю губу зубами, словно в надежде сохранить сладковатый привкус поцелуя. К сожалению, это не уведомление о том, что ему доставят Гелю под двери в коробке по час… с подарочной лентой. — Пора. — отвечает Комолов, всё ещё пялясь в экран и постукивая носком ботинка по полу, потому что на экране обнадёживающее «печатает…». Но кроме предполагаемого адреса больше не приходит ничего. Он жмет кнопку блокировки, но телефон далеко не убирает. Саша с такой сосредоточенностью всматривается в экран, будто дождался звонка от президента или получил суперсекретную информацию о готовящемся нападении на... офис Ворона? кабинет министров? белый дом? Кремль? Но Вороновой это не мешает шумно и тяжело вздохнуть после того, как он подтверждает её предположение о необходимости уходить. Не будет выяснять у него куда. Судя по общей напряженности позы и этому рабочему выражению лица, дело явно не в посиделках со Шрамом или кем бы то ни было ещё. А ей не хочется портить момент. Тем более, что Комолов и сам переводит тему, возвращая их прощанию более беззаботный тон. — Я не забыл про суперважное и сложное задание. Чё-нибудь придумаю, пожелай удачи. — с улыбкой Саша развевает все возможные подозрения об сообщении и звонке от новой любовницы. Ему бы со старой разобраться. Пожеланий удачи Комолов просит совсем в другом деле, куда более сложном и важном для него. Понятия не имеет, как Ульяна может отреагировать на то, что ему стало известно от Антона. О том, что она чуть не умерла и чуть не стала на всю жизнь инвалидом из-за его бывшей. То есть косвенно из-за него. И если уж Джокер расскажет ей, то только после того, как раз и навсегда разберется с Востриковой. — Удачи, — несмотря на заданное им шутливое начало, с искренней заботой желает Ульяна, как будто почувствовав, что речь идёт о чём-то большем, чем о попытке пронести шоколадку мимо поста бдительной старшей медсестры, но в конце немного разбавляет настроение, важно цитируя одно из популярных произведений масс-культуры: — Пусть она всегда будет с вами! Он снова наклоняется, но долго в этом положении не задерживается. Оставляет легкий поцелуй и, уже отстранившись, костяшками пальцев быстро, но нежно проводит по щеке Ульяны снизу вверх и обратно. Она с тихим смехом ловит положенный ей быстрый поцелуй и с самым счастливым видом жмурится от ласкового поглаживания. Сегодня Комолов не оговаривает дату и время своего следующего визита, а стремительно скрывается за дверью. Удачно успевает проскользнуть по коридору и широкой лестнице на первый этаж, не столкнувшись ни с кем из родителей Вороновой. Воронова по привычке провожает Сашу взглядом, даже наклоняется немного вперёд, чтобы заглянуть в окошко и подольше не терять его фигуру в коридоре. Непроизвольно срывается на долгий мечтательный вздох. Когда-нибудь она научится спокойнее воспринимать все его маленькие проявления нежности... А может и нет. Кажется, она совершенно не против каждый раз влюбляться в него заново. Снова и снова. Ей это точно не надоест. Откинувшись назад, Ульяна переводит взгляд на окно, из которого виднеется больничный двор, но почти сразу поворачивается обратно к медленно открывающейся двери. — Конечно-конечно, не беспокойтесь, Вениамин Сергеевич, Сергей обо всём меня предупредил... — доносится до Вороновой обрывок разговора. Она не слышит, что отвечает отец или что ещё говорит врач, замедлившийся на пороге, пока он, наконец, не проходит в палату, обращая всё внимание на неё. — Ульяна, как себя чувствуете? — он уже задавал этот вопрос сегодня с утра, но предупреждал, что придёт проведать её после обеда. — Хорошо, — с готовностью откликается Ульяна. Позволяет врачу осмотреть и ощупать её руку. Он осторожно разгибает локоть, контролируя, пока Ульяна болезненно не поморщится. Потом проверяет рёбра, слушает лёгкие, что-то записывает в её карточку. — Мы хотим провести ещё несколько анализов, чтобы убедиться, что состояние нормализуется... — предупреждает, вкратце описывая что и зачем ей нужно будет сделать. Воронова только кивает, после разговора с Сашей чувствуя себя ещё более готовой как можно быстрее вылечиться и выписаться домой.