***
Дожив до двадцати трёх лет, Ульяна, пока не попала в больницу, ни разу не задумывалась над многообразием существующих физиотерапевтических процедур. Но, едва заглянув в кабинет, впечатлилась одним только количеством расположенных вдоль стеночки приборов. По словам обнаружившейся там же медсестры, все они выполняли совершенно разные функции. По мнению Ульяны, бело-серо-голубоватые коробочки на ножках и круглые, подведённые к ним, электроды абсолютно одинаково по пятнадцать минут с тихим жужжанием грели её сломанную руку, а потом ещё по двадцать сломанные ребра. Но лёгкий обезболивающий эффект это действительно давало, а доктор Головин в целом был настроен по-прежнему оптимистично, так что она не спорила, полностью доверившись более знающим людям. Смиренно и молча сносила все проводимые манипуляции, не забывая перед уходом говорить «большое спасибо» и улыбаться. Такое послушание, похоже, подкупало персонал едва ли не больше, собственно, самого материального вознаграждения, выделенного её отцом, потому как сердобольные медсестры (особенно те, что постарше) не забывали напоминать ей, какая она молодец, а на днях даже оставили двойную порцию печенья на полдник (не без характерного сетования на её болезненную худобу). Болезненно похудевшей Воронова себя не чувствует (эта пара килограммов явно же была лишней, да?), хотя действительно с трудом восстанавливает нормальный аппетит. В основном, из-за того, что её тошнит большую часть дня. Не то ещё от сотрясения, не то уже от лекарств. По вечерам, как и раньше, поднимается температура, обездвиженная рука нестерпимо чешется, а бок ноет на любое изменение положения и изменение погоды за окном. Плохо спится, лежится, ещё хуже кашляется, и Воронова под страхом смерти боится чихать. Зато результаты последних анализов выглядят получше предыдущих... А калорийное сдобное печенье она бы и до болезни не стала есть. Зато на него без малейшей неловкости или укора совести покушается заглянувший утром Макс. Ульяна ждала их, дождавшихся разрешения в кои-то веки навестить её, благополучно переведённую в отделение, вдвоём с Никой. Но у Ники в последний момент что-то сорвалось на работе. Максим, в своём духе, убеждается, что эта потеря бойца будет восполнена в двойном объёме, на пятой минуте выступления чуть не заработав от дежурной медсестры жёлтую карточку нарекания за громкость. Ульяна с мягким упрёком качает головой, пусть в душе и рада какой-то перемене, скрасившей однотипность проведённых в больничной палате дней. Из всего, что с ней происходит, Воронова по-настоящему чувствует себя хорошо только на занятиях лечебной физкультурой, где появляется шанс размять затекающие без привычных нагрузок мышцы. Этого мало, но всё лучше, чем просто валяться в кровати или часами сжимать эспандер. За прошедшие дни она и так побила собственный рекорд по числу просмотренных за день фильмов и прочитанных книг. Хорошо, хоть ей вернули телефон. Или, наоборот, плохо. Соблазн написывать Саше, когда становится тоскливо и грустно, возрос, подкреплённый возможностью это беспрепятственно сделать. Чем большее набегает число дней с их последней встречи, тем труднее сдерживать порывы, контролировать привычку мгновенно оглядываться на звук открывшейся двери. Постоянно искать, как бы занять мысли, не думать о Комолове, не гадать, чем он занят...***
There's darkness in the distance, From the way that I've been livin', (Ooh) But I know I can't resist it.
— Готово? — Да. Вот, всё упаковали. Саша открывает заднюю дверь мерседеса, позволяя посадить на сидение средних размеров плюшевого мягкого медведя. Отдает деньги и садится за руль. В больнице медсестра окидывает его силуэт и милый подарок дружелюбным взглядом и провожает совсем в другую палату. Сначала Комолов тихо открывает дверь, проверяя обстановку, а затем стучит, чтобы привлечь внимание. Как хорошо, что обходится без лишних посетителей. После ухода Макса, посещения процедур, ЛФК и обеда, под конец тихого часа Ульяна умудряется задремать, пока ей ничего не болит. Спит некрепко, чутко, поэтому слышит вошедшего, но не сразу реагирует. Мама бы ворвалась непременно с какой-нибудь громкой фразой. Отец постучался бы перед тем, как открыть дверь. Ульяна не спешит выдвигать самое желанное предположение, сперва открывая глаза. Саша. Сон как рукой снимает. Ульяна садится ровнее, проводит здоровой рукой по волосам, немного приглаживая их. Щека не зажила, но ещё откладывать встречу Саша уже не мог ни морально, ни физически. Чувство вины не отпустило полностью, так хотя бы появилось чувство выполненного долга. Возмездие, пусть и не такое, какое должно было быть. Он избегает всех этих дурацких кривляний и загадочного приторно-сладкого: «а я не один». Просто сажает медведя на кровать к Ульяне, но не сразу раскрывает его секрет. — Привет, — тянет Ульяна ещё чуть сонно, с едва прикрытым зевком в конце. И широченной, счастливой улыбкой. Комолов пока ничего не говорит, и она тоже забывает, что хотела ему сказать. Забывает потянуться за поцелуем. Лишь с нескрываемым удивлением разглядывает подсаженного к ней плюшевого медведя. Он дает Ульяне время самой догадаться. — Мягкая игрушка? — сдвинув брови к переносице, недоверчиво хмыкает Воронова, прежде чем сместить наполненный подозрением взгляд с неё на Сашино лицо. — Я чего-то не знаю? Тебя кто покусал? Или, скорее, поцарапал? Сложно не заметить бросающуюся в глаза красноречивую отметину на его щеке. Ульяна, впрочем, пока не придает ей значения. Произносит последний (шутливый) вопрос с ироничным смешком, больше занятая исследованием неожиданного сюрприза. Неловко подтягивает медведя к себе за лапку, скользя глазами от добродушной улыбки-ниточки до гигантского банта на шее. — Ты же не нашла другого курьера в мое отсутствие? — усмехается Саша, проигнорировав замечание про царапину. Комолов присаживается на край кровати, уже поувереннее, потеснив ноги Вороновой, отодвигая их чуть дальше. — Тяжёлый такой. Ты что в него запихал? Грави... — осознание настигает Ульяну на полуслове, и она с расширившимися от целого вороха одновременно нахлынувших эмоций глазами поворачивает голову к Комолову. Уже уверенней прощупывает пушистый игрушечный бок, отчётливо различая под пальцами фактуру сладкого наполнителя, в чистом восторге покусывает губы. Были бы обе руки целы, непременно захлопала в ладоши, а не будь они в больнице ещё бы изобразила ликующий танец или с разбегу кинулась Саше на шею. Саша широко улыбается, довольный произведенным эффектом, и наклоняется, позволяя себя поцеловать. — Я уже говорила, как я тебя обожаю? — за неимением других вариантов, Ульяна ограничивается тем, что награждает Комолова полным восхищения взглядом, будто он Санта-Клаус, Супермен и Фея Крёстная в одном лице, а потом порывисто прижимается своими губами к его губам. Ненадолго, потому что ей уже очень хочется увидеть, что внутри. — И не раз. — с доброй усмешкой отвечает Комолов. Она даже задействует вторую, сломанную руку, придерживая игрушку. Шарит по спинке медведя пальцами в поисках некрепкого шва или чего-то подобного. Правда, "распаковать" подарок у неё всё равно не выходит. Тупая игрушка! — Да как оно!.. Открой, пожалуйста, — быстро отчаявшись, Воронова требовательно сует медведя обратно Саше в руки. Он слегка посмеивается от безуспешных попыток Вороновой подобраться к шоколаду, но свою помощь не предлагает, пока она сама не попросит. Забирает игрушку и тоже начинает её крутить. Ну, не вспарывать же медведю брюхо? Только уже когда собирается тянутся за карманным ножом, нащупывает под бантиком маленький замок и молнию. Комолов отодвигает бант и, дернув за собачку, расстёгивает. Откидывает голову медведя назад и просовывает руку внутрь, пытаясь среди поролона нащупать сладкий подарок. Ульяна поджимает под себя ноги, усаживаясь по-турецки, и, наблюдая за тем, как он возится с игрушкой, спрашивает ещё раз. Снова беспечно, безмятежно. — Так что у тебя со щекой? — обычный рядовой вопрос. На языке вертится ироничное замечание про попытку поладить с дворовыми кошками или про нервных должников. От вопроса Джокер на несколько секунд замирает. ...хлесткий звук удара по щеке. красный след на пылающей коже... — Почему… Саша, почему одним всё, а другим ничего? ...гремящие звуки гораздо более болезненных ударов тела о стальной кузов... запах горелой резины от экстренного торможения... В той арке, смотря в полные отчаяния глаза, на мокрый след от слезы (она была уверена, что он её убьет), Саша понял, что он не сможет. И не потому, что Вострикова — девушка, а у него есть принципы. Это проезжающая мимо машина — (несладкий) подарок Свыше. За какие только заслуги? Можно было расслабиться. Цель выполнена: Геля больше не навредит Ульяне или кому-то ещё из его близких. И всё же... Ему её жаль. Не так, как было жаль Ульяну, лежащую на кровати под мерный писк мониторов без сознания после операции. И всё же жаль: как-то по-человечески. Неправильно. Подло. Даже останься Ульяна на всю жизнь инвалидом, с ней бы были родители, её друзья, и, хотелось бы верить, Саша. А ещё все необходимые самые комфортные условия. У Гели не было ни-ко-го. Джокер заставляет себя ненавидеть Ангелину. Только не получается. Особенно после увиденного: её обезображенного тела на земле. Он ненавидит себя за эту слабость; ненавидит, что стал причиной; пристыжает за малодушие, за недостаточную выдержку; это предательство — жалеть недоубийцу Вороновой. И всё это взболтать, но не смешивать. Последние тридцать шесть часов Джокер запивал этот коктейль Молотова из противоречивых чувств другим: абсент + водка + джин + бренди + ликер. Полегчало. Немного. Ульяна рассчитывает на будничный ответ. Не вписался в куст, напоролся на вилку, забыл, как пользоваться бритвенным станком. Или скупое «так... на работе», которое означало бы, что расспрашивать ей не стоит. Поэтому держит взгляд и всё своё внимание прикованными к дурацкому медведю, которого Комолов успел обезглавить и наполовину распотрошить. Хорошо, хоть он догадался проверить наличие замочка спереди. Было бы очень неловко голыми руками непоправимо покалечить игрушку, в которой всё продумано. Воронова протяжным хмыканьем и характерным изгибом бровей выражает своё «not bad» хитроумно замаскированной конструкции. С двумя целыми руками Комолову должно быть удобнее копаться в мягком наполнителе, поэтому перехватывать инициативу Ульяна не спешит. Только смотрит. Теперь уже не на медведя, а на самого Сашу, будто нащупавшего что-то неприятное внутри. Или опасное. Например, динамит. Есть и другое, более взрывчатое предположение. Пока с тенью юмора. Вырезкой из газетных анекдотов. Может, Комолов неудачно заявился к любовнице с розами? Воронова быстро жалеет, что вообще допустила эту мысль, пусть и несерьёзно, без намерения узнать, что почти угадала. — Увиделся с Гелей. — он заходит совсем из далека. Поднимает взгляд на Ульяну, но не поднимает головы, наблюдая за реакцией. Всё же нащупывает пальцами два шоколадных батончика и достаёт их на свет. Оглашённое в тишине больничной палаты имя, как полежавший без холодильника ужин, отдает Вороновой тошнотворным душком самых малоприятных воспоминаний за эти два месяца. — Это ещё кто? — Аа... даа это... — Приятно познакомиться... ...на самом деле ни разу... ...Ульяне уже не четырнадцать... — Алло? — З-здравствуйте, а Саша?.. ...она может отличить синяк от... — Ему что-то передать? — У меня нет девушки. ...тогда почему ей кажется, что они ещё не прощаются? — Твоей помощницей по финансам? — отшучивается Ульяна, запечатав все страхи, неуверенность и подозрения за одной единственной короткой усмешкой, дёрнувшей уголок губ. — И... что? На язвительное уточнение Саша поднимает голову, уже открыто смотря на Ульяну. Он и забыл, что так их представил друг другу. — Она перестала ею быть в ту ночь... после клуба. — на всякий случай уточняет Комолов. Выкладывает оба батончика на кровать. — Внутри есть ещё, но ты же не собираешься схомячить всё за один раз? — усмехается Саша, чтобы разбавить напряжение. Хотя судя по взгляду Вороновой ей уже не до, ещё минуту назад, такого желанного шоколада. Пусть она и пытается делать вид, что его ответ её ничуть не взволновал. И заодно Комолов для себя оттягивает время, ещё неуверенный, что хочет всё рассказать. Хотя чего он боится? Это какой-то иррациональный страх. Сам бы разозлился или разочаровался, окажись на месте Ульяны? Нет, но ему-то не привыкать к всякого рода покушениям на жизнь. А от Вороновой он и так слишком часто слышит красноречивое «свинья» в сторону своих похождений. Даже те, которые озвучены вслух ею не были. При ней больше нет пищащего монитора, и Воронова с лёгкостью выдерживает сканирующий Сашин взгляд. Не меняет позы, не сводит в напряжении лопатки, не прочищает горло. Хотя несчастный шоколадный батончик берёт в руки уже без прежнего аппетита и нетерпения. Крутит запечатанным во все стороны. Как будто боится, что внутри он окажется покрытым слизью и мерзкими белыми личинками. Несколько раз перечитывает надпись на обёртке, в очередной раз косится на плюшевый подарок. Если это такая попытка её задобрить... — Знаешь, когда у тебя такое выражение лица, это чертовски настораживает, — до последнего не теряя ставшей какой-то неуверенной улыбки, честно констатирует Воронова. — В чём дело, Саш? Комолов же улыбался, когда вошёл, не стал возражать против поцелуя. Ульяна ни на секунду не позволяет себе в нём засомневаться. Зато разрешает за него переживать. Подмечает обозначившиеся под глазами тени и лёгкое раздражение вдоль нижних век. Снова у него этот вид... Ещё хуже, чем был в тот день, после разбирательств с Антоном. Ульяна откладывает шоколад обратно на простыню и поднимает голову, намеренная выяснить, что всё-таки Комолов ей не договаривает. Он вглядывается в лицо Ульяны лишь с одной целью, пытаясь понять, о чем она подумала. Вроде не собирается оставить ему идентичную царапину, но на правой щеке. Значит доверяет. — Это Геля испортила крепление перед выступлением. — твердо и коротко сообщает Джокер, — Антон мне рассказал. Не знает, стоит ли пускаться в объяснения, рассказывать подробности про Шума, про слухи, которые пошли после неудавшегося нападения на «девку Джокера», и всю остальную цепочку событий. Конечная точка всё равно неизменна. — Геля? — недоуменно переспрашивает Воронова, чуть запинаясь в попытке уложить эту мысль в голове. — Погоди... Папа сказал, что Антон согласился на чистосердечное. Что он подписал все бумаги... Саша снова опускает взгляд и подбородок вниз, чтобы в обратной перемотке повторить все действия: засунуть часть поролона обратно в игрушку и застегнуть молнию. Небрежно садит медведя на кровать и тянется к батончику. Сам не ел сладкое всё это время, питаясь только по необходимости, чтобы не валиться с ног. Шуршит упаковкой, порвав её у основания, а затем загибает края и откусывает немного. Про судьбу Гели Комолов тоже решает не говорить, пока Воронова сама не спросит. Но кое-что лучше обговорить сразу. — Ворон об этом не знает. — прожевав, ко всему сказанному добавляет Саша. Иначе Вениамин отправит Ульяну в Лондон любыми способами, хоть тоже с чёрным мешком на голове. Лишь бы оградить от бешенных знакомых пасынка. Сашино уточнение исчерпывающе объясняет, почему с тех пор, как Кравчука взяли под решётку, Воронов уже не был так одержим поисками её незадачливого убийцы, но не отвечает ни на один из возникающих вопросов. Хотя их, наверное, лучше было бы адресовать самому Антону. Потому что по части происходивше... происходящего с Комоловым — общая картина понемногу проясняется. Джокер равнодушно пожимает плечами. — Наверное, Антон пере… испугался меня и Гели тоже. — также равнодушно комментирует он. Ему абсолютно всё равно на судьбу Антона. Отсидит за чужое покушение на жизнь. Заявления о нападении в арки ментам же не поступало, так что Антон полный придурок. Его бы отпустили, не имей должных доказательств. А Комолову такой расклад играет на руку: про Гелю никто не узнает (особенно Ворон). Ульяна оказывается не готова к свалившейся на неё информации и на несколько секунд подвисает, как будто потеряв устойчивое соединение с сервером. Разглядывает оставшийся на месте лежавшего на покрывале батончика залом. Даже не возмущается, что Саша объедает её же подарок, никак не парирует отправленное им подначивание. Ни шорох обёртки, ни мгновенного узнаваемый запах любимой сладости так и не возвращают ей прежний восторг. Ульяну снова тошнит. Сильнее, чем от прописанного ей лечения. Под ложечкой собирается неприятно зудящий комок... Хочется поёжиться или встряхнуться, вжав голову в плечи, чтобы его согнать. Воронова слегка передёргивает плечами. Не помогает. Слишком много разных эмоций сплетается воедино. От странного облегчения: а она-то уже себе напридумывала! Решила, что Геля нашла способ Джокера каким-то образом скомпрометировать, стала проблемой, не терпящей отлагательств. И Саша, с лицом в оттенке могильного камня, притащил ей глупого медведя на прощание, перед разлукой на очередной неопределённый срок. Если вообще не надумал заявить, что в отношениях с ним ей, Ульяне, чересчур опасно. До запоздалой тревоги, переходящей в стылый, ледяной ужас по мере осознания. Она не так уж и много себе напридумывала. Промазала в способе, которым Геля собиралась добраться до Джокера. — Н-но как... Допустим, время и место найти можно было. Это не секрет. Открыть любой паблик с городскими событиями. Или даже... Ульяна постила афишу в своих незакрытых профилях в социальных сетях. Но Геле же надо было точно знать программу, пройти за кулисы, в техническую комнату, к подвесам. Знать, какой трос перерезать, когда и как, для большего эффекта. — Просто интересно. Чё ты ждала? Когда он заявится в больницу, чтобы тебя придушить подушкой? Именно в этот момент страх проявляет себя в полной мере. Чуть повернув голову, Ульяна сверлит взглядом закрытую дверь. Саша откусывает ещё немного и быстро наедается. Не только шоколадом: он уже так наелся всеми проблемами, которые никак не заканчиваются. Только от них отказаться, отложить их в сторону невозможно. Засовывает батончик обратно и загибает надорванный край упаковки. Переводит взгляд на до сих пор непонимающую Ульяну. Он и сейчас не видит смысла пускаться в объяснения пошагово плана Востриковой. Который родился, когда она узнала про Шума и его компанию. Хотя здесь и для него есть пробел — как она вышла на Антона, но, кажется, это уже не имеет значения. Ульяна отчётливо помнит свои эмоции, не только в их первую с Гелей встречу, но и потом. Время от времени её тянуло вцепиться названной сопернице в волосы или истошно закричать. Не драться. Не убить. Не покалечить непоправимым образом. В конце концов, в чём Ангелина была виновата? В том, что её компания показалась Комолову предпочтительнее? Она же могла... Полгода таблеток, физиотерапии, ЛФК и жизни с острым болевым синдромом... Но Ульяна сможет подняться снова на эти полотна. Сможет тренироваться. Сможет бегать, прыгать. Сможет танцевать. Неспешно гулять с Комоловым в парке, шагая с ним рядом. Сама. Без всяких ограничений в возможностях. Она не проведет остаток жизни, прикованной к кровати или креслу в раздумьях о смысле своего существования. И ни для кого не превратится в очередной испещряющий душу рубец. А ведь была чертовски близка к этому, совсем не метафорически задыхаясь на том полу... — Прости, Саш, но твоя бывшая та ещё долбанная психопатка, — выдыхает Ульяна, прерывисто и резко, лишь бы сбросить часть напряжения. От нервов Воронову чуть не пробирает истерический смешок. Вдруг она зря не проверяла своевременно почту? И в папке «Спам» где-то завалялось письмо о том, что ей необходимо пройти ещё шесть злобных бывших, прежде чем можно будет спокойно встречаться с Сашей. Комолов продолжает всматриваться в Ульяну, пытаясь уловить её мысли. Она не злится, скорее… напугана? Он издает негромкий смешок, также резко и прерывисто выдохнув от сковавшего напряжения. — Интересно, чтобы ты делала, окажись на её месте. — усмехнувшись, отвечает Саша. Пытается представить Воронову, готовящуюся, если не к убийству, то хотя бы к покушению на чью-то жизнь. А это даже сексуально. Своей фантазией с Ульяной он, если поделится, то значительно позже, когда (если?) эта история превратится в всего лишь общую страницу их памяти. Убедившись, что Саша не собирается награждать её укоризненным взглядом за столь нелестный в сторону Гели отзыв, Ульяна вздыхает ещё раз, медленнее, но его усмешку так и не отражает своей. Обычно люди предлагают накинуть на плечи чужую шкуру, в попытке хозяина этой шкуры оправдать... Воронова способна только гадать, через что пришлось пройти Геле. Они не то чтобы успели, могли или, в первую очередь, хотели сблизиться для выяснения. И если опустить нюансы предыстории, окружения... С допущением типа «представьте лошадь в форме шара»... Ульяна вспоминает, как проводила ту неделю без Саши. Закрывшись в комнате, зарывшись в гору плюшевых игрушек и шоколада, рыдая почти каждый день, как по будильнику, и с тем же распорядком насилуя мышцы сверхинтенсивным тренировками... Нет, пожалуй, это излишне грубое приближение, чтобы Гелю понять. На каком из этапов самые радикальные шаги стали для неё оправданными. — Ты сказал, что виделся с ней? Зачем? — моргнув, Ульяна снова возвращает к Комолову взгляд, пристально рассматривает царапину на его щеке. — Ты её... поймал? Ей известно, как Джокер разбирается с теми, кто способен навредить его близким. Голос слегка дрожит. Ульяна не желала бы Геле смерти и после всего услышанного. Но ей нужно знать, если есть ещё хоть какой-то, даже самый незначительный, риск, чтобы быть к нему готовой. Поймал. И отпустил, как рыбку. Такого ответа Воронова ждёт? Саша пытается разглядеть ответ в её взгляде: хотела бы она смерти Гели? Но в зелёных глазах не видит ни злобы, жестокости, ни желания отмщения. Только обеспокоенность и тревогу. — Она попала под машину. — сообщает он, но поспешно добавляет: — Сама. Когда пыталась убежать. Так вот для чего... Об этом Комолов задумывается только сейчас. А что бы он сказал Ульяне, если бы убил Гелю своими руками? Одно дело — рассказать про неизвестного должника, убитого на такой же неизвестной даче. Чуть хуже — хладнокровно сообщить, что выбросил из окна Антона. Он сам напросился. Джокера с ним связывало только то, что Кравчук посмел перейти ему дорогу, покуситься на жизнь и здоровье Ульяны… Совсем другое — преспокойно рассказать, как убил Гелю, которая тоже оставалась у него на ночь, которая пекла ему блинчики, обнимала и целовала, которая была влюблена… Так легко додумать, что следующей от его рук когда-нибудь может умереть и Воронова. К счастью, Ульяна не использует сослагательное наклонение: «а если бы она сама не оказалась под машиной…». А ему не приходится врать. — Не дожила даже до приезда Скорой. — это Джокер узнал уже позже, когда специально наводил справки, чтобы быть уверенным, что проблем Геля больше не доставит. Ульяна всё равно хмурится, коротко выдыхает носом воздух, когда Комолов раскрывает ей финал истории. Чуть сминает здоровой покрывало, отводя взгляд. Ей страшно представлять сам момент, аварию. Особенно после этого уточнения про Скорую. Вороновой пару раз доводилось видеть жертв серьезных ДТП. Хотя посочувствовать Геле это не помогает. Он откладывает недоеденный батончик на тумбу и снова принимает прежнее положение на кровати, наблюдая за Ульяной. Комолов отчётливо уловил её опасливый взгляд на закрытую дверь, будто сюда могла ворваться Геля или кто-то ещё с желанием покалечить, убить. — Ворон же предупреждал, что ты будешь под прицелом… — начинает Джокер, — Но если ты и рядом со мной не чувствуешь себя в безопасности… То что? Он не знает, как продолжить. Хотя тут вариант один — быть как можно дальше. Вот только долбанная психопатка-бывшая могла быть и у Нибера, и у Макса, и у кого-угодно ещё. Это то, чем себя успокаивает он сам, чтобы к хренам первым не разорвать их с Ульяной еще даже толком не успевшие начаться отношения. Ульяна решает не давать никаких комментариев. Кивает механически, сухо. Следит за несчастной сладостью, которую Саша отложил в бок. Сидит в непонятной прострации до тех пор, пока его слова не вытаскивают на поверхность хоть какую-то внятную эмоцию. Раздражение. — То..? — непреднамеренно занимает часть мысли у Саши Воронова и произносит её вслух. Выразительно выгибает бровь, поджав губы и восстанавливая контакт глаза в глаза. — Хочешь снова начать выпроваживать в Лондон? — едковатый на привкус вопрос сменяет усталый выдох, Ульяна потирает пальцами переносицу. — Комолов, ты когда-нибудь прекратишь во мне сомневаться на каждом шагу? Я думала, мы давно закрыли эту тему. Где-то с месяц назад, когда они вели практически идентичный разговор. Её тон заставляет Сашу собраться и снова уверенно сфокусировать разбегающийся в разные стороны взгляд на Вороновой. — Начну, если потребуется. И не только выпроваживать. Мы это уже обсуждали. — твердо произносит Комолов. Он только рассказал про Гелю, а Ульяна снова стала на два тона бледнее, как когда её привезли в больницу. Что будет, когда она столкнется с опасностью один на один? Хотя у него и на этот вопрос есть ответ. В той арке возле бара. — Она еще вмазала Киселю, ну удрать не успела… Комолов шумно выдыхает. У него проблемы с эмпатией, но всё же представить, что Воронова испытывала в тот момент, он может. И готов сделать всё, чтобы этого не допустить снова. — Просто... Дай мне хотя бы минутку переварить это всё. Боже!.. Последнее слово Ульяна произносит полушёпотом, прикрывая глаза. Он дает эту минуту. Да хоть целый день. Трос не выдержал неисправности, оборвался, а Ульяна сорвалась вниз вместе с ним. Она знала это и раньше. Только имя поменялось в графе «виновный». Ему есть над чем задуматься, переварить это всё. А она? Мотив всё меняет? Бывшая, желающая её долгой, но несчастливой жизни в инвалидном кресле, страшнее, хуже, чем завидующий идиот-коллега? Ульяна готова понять и простить их обоих. — Не обязательно использовать такие методы. Можно и... — Ты её... поймал? не убил. не наказал. Воронова оборачивается на тумбочку, и, не меняя позы, без труда дотягивается до недоеденного батончика. Не открывать же новый ради одного кусочка? Больше ей не лезет в горло, молочный шоколадный вкус впервые кажется каким-то приторным. Конечно, ей спокойнее знать, что девушка, покушавшаяся на её жизнь, не разгуливает безмятежно по улицам. Но почувствовала ли она облегчение, узнав, что Геля мертва? В душе что угодно, только не лёгкость. А что бы она почувствовала, будь у Саши другой ответ? Обрадовалась, скажи он ей, что Ангелина, как и Антон, надолго сядет за решётку? Испугалась ещё больше, сообщи, что её упустили? Заперлась бы в бункере и попросила приставить к палате удвоенную охрану? Как-то не в её стиле. Ничего из этого. Ульяна не уверена, что чувствует вообще хоть что-нибудь. Эта мысль недолго крутится в голове, прежде чем зацепить другую. Более неожиданную. Она попросила Сашу дать ей все осмыслить, и почему-то даже не задумалась, каково сейчас ему. Это для неё Геля была... по сути, никем. Соперницей. Незначимым персонажем. Но их с Комоловым, как бы неприятно не было это признавать, кое-что связывало. Помявшись, Воронова выпрямляет ноги, убирает в сторонку батончик, придвигается ближе к Саше. Протягивает руки, будто спрашивая разрешение, а потом настойчиво обвивает его торс, прижимается виском к его плечу. — Мне жаль... — выдыхает Ульяна. Может быть, не как девушка. Как сестра. Как близкий человек. Не конкретизирует, к чему именно это относится. Или вообще ни к чему. Простые слова, поддержка ради поддержки. Ангелина сама определила последовательность действий, которая навлекла на неё такой рок. Но кто Ульяна такая, чтобы судить, заслужила она это или нет? — Мне тоже. У Саши получается как-то растеряно и не уверенно. Сам не знает, к чему это относится. Но точно не к трагичной глупой гибели Гели. Царапина на его щеке вскоре заживет, руке Ульяны потребуется больше времени, и всё же рано или поздно в их жизни от Востриковой больше ничего не останется. — Главное, что всё уже позади. — добавляет Воронова. Саша коротко целует Ульяну куда-то в макушку, ладонью проведя по спине. Они с Гелей совершенно не похожи. Джокер знал это и раньше. И всё же думал, что у Вороновой тоже есть тёмная сторона. Только, видимо, самое тёмное в ней — это её упрямство, излишнее беспокойство о нём и о других. Или он сам. Не зря же говорят про вторых половинок. Иначе Саша совершенно не представляет, что понимающую, добрую и милую девушку привлекло в бандите и убийце. Может быть, будь Воронова немного жестче и в чем-то черствея, то у него было меньше сомнений «на каждом шагу»... Но тогда бы она мало чем отличалась от остального его окружения. Комолов выдерживает паузу, прикрывает глаза, позволяя себе и Ульяне задержаться в таком положении, полностью расслабиться впервые за всё это время, наплевать, если кто-то зайдет. Обеими руками приобнимает в ответ, крепче обвивая Воронову в районе чуть выше поясницы. Понять, что за мысли крутятся у Саши в голове в такие моменты, та ещё миссия impossible, и по его лицу мало что можно прочитать. Сегодня Ульяна решает даже не пробовать одолеть эту головоломку, принимая за данность то, как его бескомпромиссно жёсткий ответ пару минут спустя оборачивается нежным поглаживанием. Кажется, когда она не бросает ему вызовов, он и сам не против поддаться. Чем дольше они не меняют позу, тем меньше ощущается скованность его мышц: по мягкости объятий Саша в сухую выигрывает у принесённого им же плюшевого медведя. Поёрзав на месте, Воронова здоровой ладонью скользит выше, к лопаткам, утыкается носом в сгиб Сашиной шеи. Боится сжимать руки сильнее из-за гипса, но Комолов, будто почувствовав, первым исправляет эту вопиюще несправедливую ситуацию, притягивая к себе, самостоятельно восполняет нехватку более тесного контакта. Взамен Ульяна поощряет его самым довольным чуть придушенным сопением. Это ощущение лучше любой УВЧ-терапии обволакивает рёбра мягким теплом. Жаль, пока что долго сидеть так ей не позволяет перелом. Болезненное нытьё в боку становится тяжеловато игнорировать, и Ульяна с затаённой досадой понемногу отстраняется. Комолов разжимает руки, с неохотой позволяя Ульяне отстраниться. Но она хотя бы уже не выглядит такой подавленной и озадаченной. — Если больше не хочешь, то нужно спрятать улики. — усмехнувшись, спустя пару минут комментирует Саша оставленные на кровати батончики. Выровнявшись, Воронова окидывает взглядом сладости, валяющиеся на покрывале взглядом, и снова переводит его на Комолова. Хитро сощурив уголки глаз. — Обязательно, я же не хочу, чтобы нас раскрыли раньше времени, — голос падает до заговорщицкого шёпота, а Ульяна опускает взгляд к Сашиным губам, словно подсказывая, что у неё на уме. — И начну с самой главной улики... На самом деле, у Комолова на лице нет никаких остатков шоколада. Но она всё равно использует этот уже отработанный безотказный трюк, чтобы развести его на внеочередной поцелуй. Дразняще задевает его нижнюю губу языком, прежде чем прижаться к ней своими губами. Опять эта её хитрость, будто бы иначе он не позволил. Саша не закрывает глаза, не поддается на провокации, лишь насмешливо (счастливо) с чуть приподнятыми уголками губ наблюдает за Ульяной в считанных миллиметрах от его лица. И характерно, с насмешливой улыбкой, Ульяна причмокивает, вновь отстраняясь. На этот раз, чтобы уже точно разобраться с батончиками. — Может, его доесть? Боюсь, что он там растает и всё запачкает, — указав на открытый, предлагает Воронова. Позволяет Комолову разобраться с замочком и поролоном, пока она в пару кусков расправляется с половиной батончика. А оставшееся протягивает уже Саше. Меняется с ним реквизитом, забирая медведя. Не столько чтобы засунуть не распакованную шоколадку внутрь, сколько чтобы узнать, что там спрятано ещё. Ему всё ещё не хочется сладкое, поэтому Саша посильнее запаковывает остатки шоколада и прячет упаковку в карман. С усмешкой наблюдает, как Воронова, будто ребенок рыскает в поисках ещё чего-нибудь интересного внутри медведя. Недолго покопавшись и вытянув на покрывало ещё белого наполнителя, Ульяна всё-таки находит среди сладостей одну, за которую моментально цепляется взгляд. — Ого, ты где их откопал? — вытянув на свет несколько конфет в нешуршащей, красно-жёлтой обёртке, Воронова удивлённо приподнимает брови. — Я уже и не вспомню, когда в последний раз их ела... Наверное, ещё в подростковом возрасте. Тогда эти ириски можно было взять в ларьке на пять рублей вместо сдачи. У них стоял один возле спортивного зала. Ульяна часто бегала туда за особой, тянущейся жвачкой, потому что Сашу раздражало, когда она надувала из неё пузыри. А однажды она нашла у него такие же ириски в кармане куртки, рядом с пачкой сигарет. Или он сам их ей когда-то предложил? Комолов не помнит сам, что покупал, просто отправляя в корзину всё, что на первый взгляд выглядело вкусным и заманчивым. С содержанием шоколада, конечно же. На вопрос пожимает плечами, вглядываясь в яркий фантик. — И что они какие-то особенные? — с улыбкой интересуется Саша, смотря за тем, с каким рвением Ульяна раскрывает обертку и укладывает конфету на язык. Сейчас у них сменилась упаковка. Но вкус остался прежним, Ульяна убеждается, распаковав одну. Сладкий до зубного скрежета, пока не дожуёшь до серединки в виде крохотного кусочка шоколада. По оживившемуся виду Вороновой он даже решает попробовать, также распечатывает одну из конфет и отправляет в рот, прожевывая, на кровати среди фантиков, раскиданного поролона и почти безголового медведя.***
Oh, I love it and I hate it at the same time, You and I drink the poison from the same vine.