Bad in bed

Дэстрой сидел в своем маленьком гнёздышке в Антипустоте и маялся уже которую неделю. Ему было скучно сидеть без дела, а ещё… ему было одиноко, хоть признать это и было выше его сил, да и кому нужно это признание, извиняться-то Эррор всё равно не собирался… Много чести! Этот самовлюблённый Кальмар не заслужил. Да, уже больше недели прошло с тех пор, как они перессорились с Кошмаром, поддавшись нервам, он обложил того, как впрочем и обычно, матами и белым шумом помех, хрустнул напоследок порталом и ушёл. Правда, через некоторое время, дома под чашечку чёрного кофе пожалел об этом, поняв вдруг, что таким своим действием отнял у себя возможность общаться не только с Негативным, но и с остальными скелетами, что обитали у того под вектором, но… учитывая некоторые нюансы их поведения… было бы неплохо их наказать за «предательство». О да, отсутствие общения с самим Разрушителем — что может быть наказанием хуже? Он — интересная, молчаливая и импозантная личность с прекрасной внешностью и ведром безумия в придачу к остальным плюшкам — к нему невозможно не испытывать симпатии, конечно, они страдают от того, что Эррор включил игнор. Так он считал. Нет, он в это свято верил, избалованный вниманием и спросом на себя, красивого и прекрасного: «Прими мою дружбу, Оши!», «Черничка, а почему ты меня больше не пытаешься украсть? Я не против, мьех!», «Место для тебя в нашей банде всегда найдётся, Эррор…» — НайДдётся, найдётся… предатели чёртовы. «Ммы таАк хотим, чтобБы ты был с наАами, с тобой в постоянных члЛЕе-енах команды было бы намного лУучше…» и, бБля-аАть, отдать мМоё меЕсто просто… пПроОосто пПе-ервому поОопавВш-шемуся! ВозмуУутитТельно! ПроОменять Раз-зРрушителя миИиров на эту мМонохроΩмную шаАв-Ввк¥! — к концу монолога глюки уже вовсю шипели, съедали звуки и двоили речь, Эррор рыкнул и сплюнул в ничто фиолетовую магию. — ДаА в чёмМ причина? Ну чЧто же такого тТы согласился им дать, чЧто они отчаАялись получить от мМеня? Трёхцветные пальцы щёлкнули в воздухе в ненужном на самом деле жесте, и напротив кресла-мешка, на котором валялся мучающийся от скуки разрушитель, открылось маленькое, не особо сбоку заметное окошко. Дэстрой поёрзал задом, приминая наполнитель и разваливаясь в бесформенной мягкости поудобнее. Он на самом деле часто проделывал такое — наблюдал за другими, совсем не уважая чужое право на личную жизнь и приватность, а если по правде, то с удовольствием его нарушая, и чем интимнее было попавшееся занятие, тем более довольным по факту оставался Глюк. Ему всегда нравилось подглядывать и наблюдать за чем-то личным — было в этом что-то волнующее. Но ему обычно не сильно везло. — бБля-аАть… — закашлялся он, тут же прикрывая рот рукой и уменьшая окошко, чтобы уж точно гарантировать себе анонимность. — Да он ещё и изврАащенНец, мать его, ну и кКонкурент на место, тоОже мне, вот хотел бы я посмМотреЕть что преЕдпринял бы Найтмер или кто-то ещё, еСсли бы узнали, чеЕм ты занимаАешься в свободное время в общих дДдушевых, — ухмыльнулся он злорадно, поначалу с некой брезгливостью, но окошко не закрыл. Наоборот — поднялся с кресла и сходил за припасённым в тумбочке шоколадом, чтобы спустя минуту опять растянуться в пушистой мягкости мешка. — М-м-н-м, ладно, соглашусь, друг, а ты действительно неплох, по крайней мере визуально, даже мне… нравится, — доедал он с аппетитом шоколадку, нервно подёргивая коленом, почти под конец «представления». — А-хах, но невезучий как я не знаю что. Ты смотри, почти попался. Так гляди с такой насыщенной жизнью ты станешь моим фаворитом вместо Андерновэллы… тем более, что ты не ставишь цензуры в виде одеял, как эти вечно прикрывающиеся идиоты, — хохотнул он довольно, наблюдая, как руки Пыльного, а потом и Киллера касаются и похлопывают в непосредственной близости от спрятанной игрушки; потом стал хмуриться, когда странного чёрно-белого скелета стал обнимать и облапывать сам Негатив, а потом и вовсе чуть не потерял дар речи, когда это новенькое чудо безропотно уселось на колени к Дасту, мило заливаясь румянцем. А тот… тот был и не против совсем! — Да вы тТам что, воОобще? Вы кого исСскали себе? КомпПаньона или… — продолжать это предложение Эррор не стал, просто молча продолжал смотреть, как Пыльный вдруг улыбается после «побега» новенького и облизывает пальцы, набрав на них той жидкости, что натекла из всем понятного места на его бриджи, а потом, резко поднявшись на ноги, устремляется вдогонку чёрно-белому монстру. — ВоОт и думай в сСледующий раз, отказывВваться или нет. Кто ж знал, чтТо присоединиться — это поОо сути подписать себе бесплаАатный вхХод в бордель? Яс-снее вВыражаться надо… я б пПопробовал… — протянул разочарованно он, с завистью рассматривая фиолетовое смущение на лице незнакомого ещё монстра, который, мать его, опять завалился в душевые, предусмотрительно забыв закрыть за собой дверь. — НуУ ёб жЖе ж твоОою мать! Ну сСсовесть же нН-надо иметь! — практически простонал в руку, которой закрыл лицо, впрочем, всё равно подглядывая за происходящим через пальцы и потихоньку заливаясь золотом румянца. Вопреки гуляющему по Мультиверсу мнению о его асексуальности и незаинтересованности, Глитче совсем не был фригиден, просто… просто были некоторые нюансы, наличие которых всегда останавливало. И дело было даже не в его гаптофобии, что тоже наличествовала и не сказать чтобы упрощала задачу, и не в жутко самовлюблённом и вспыльчивом характере, и не в том, что стоило потенциально симпатичному визуально монстру увидеть Разрушителя, как тот скрывался за горизонтом со скоростью… разрушаемого вследствие его побега мира. Хотя в большинстве наверное и в этом тоже. В окошке за время проматывания своих мыслей количество действующих лиц возросло к двум, и Эррор закусил губу и сжал красную водолазку на груди — происходящее уж совсем не способствовало самоконтролю, магия взбрыкнула, и так не особо подконтрольная в своём немного большем, нежели положено, количестве — по костям прокатилась волна обмораживающего удовольствия, покрывая надкостницу мелкими колючками лагов. Было бы неплохо закрыть окно, не доводить себя снова до состояния полной невменяемости, чтобы не скулить потом от требовательной дрожи ноющего, насилуемого рефлексами и природной реакцией тела, но отсутствие цензуры… и дрожащее в воздухе достоинство… и выдернутый вибратор, вслед зажатый в зубах… и горящее лицо, что из возмущённого выражения перешло в подчинённое… это всё было слишком маняще, волнующе и прекрасно, чтобы просто так откинуться назад, когда Пыльный, взглянув хитро прямо в окошко портала и подмигнув, подхватил на руки низкого монстра и унёс его… в собственную спальню — это Эррор понял, когда методом перебора открыл несколько окошек, дрожащими немного от напряжения его магии порталами проверяя, куда смылось его сегодняшнее развлечение… или проблема. Так он думал уже через неполных полчаса созерцания откровенного зрелища, когда послушного новенького обмазывали топлёным шоколадом, а потом вылизывали практически повсюду. — Д-да блЯ-ять, да всСтавь уже ты ему, хоОочу по¢мотреЕть… — проскрежетал ломающимся голосом, недовольно кривясь от того, как неприятно резанули глюки, прошедшиеся по голосовым связкам и возбуждённой магии, что Эррор всё ещё удерживал в тёмных костях. Он справится, в этот раз у него получится не потерять над ней контроль настолько — снова заменять нитями партнёра или удовлетворять самого себя почему-то казалось унизительным, особенно после того, как даже вот у этого новенького так быстро нашлась пара. Но Даст вставлять не спешил, всё дразня и распаляя длительной прелюдией, что монстра, что так красиво извивался под ним, что самого Эррора, руки которого уже не просто цеплялись за красную ткань, а неосознанно гладили и скребли графитные снаружи рёбра. А потом нижний что-то сказал, и Пыльный сбросил с себя одежду, кинул ненужной тряпкой просто на пол, наверное такой же мокрой, какой будет сейчас ткань свитера Эррора, пропитываемая текущими из сочленений костей излишками магии, а ещё крупными каплями пота… И соединение двух тел, такое резкое и визуально грубое, и стук лагающей души в ушах, и лицо с красным шрамиком, искажённое в удовольствии, а потом, когда кажется, что уже вот он — финал, резкое движение Даста и вид перевёрнутого и выставленного так откровенно напоказ чужого потёкшего экто, заполнившего тазовое дно, и снова толчки, снова тёмная магия, что вбивается в откровенно растянутое и мокрое даже на вид нутро. И ошибки на основании черепа и в паху, где уже откровенно ломит от напряжения — нет, он переоценил себя, он не удержит её, эту чёртову магию, которой всегда было настолько много. — А-ак-х кК чёртТу, хваАт-тит, большШе не-мМогу… — сипит он, закрывая портал и хватаясь руками за пепельный, почти чёрный череп. Почему же он отказался? Почему? Это же он мог сейчас быть там и принимать это своеобразное посвящение в команду, но… магия взвыла, посылая прямоугольники щиплющих лагов по костям в отместку за то, что ей до сих пор не позволили вылиться наружу, силой колючей горячей боли давая понять, что так просто назад уже не уйдёт. Ему бы быть сверху, а не снизу, чтобы на него взирали вот так в обожании и подчинении, или хотя бы лежали покорно, выставив обтянутые плотью седалищные вверх, а значит, надо не соглашаться, а приходить с предложением самому… только вот как найти согласного? Предложением? Дэстрой на секунду замыслился, с шипением потирая гребень подвздошной кости, который будто рвало изнутри, распирая болезненным жаром… А может, лучше приказом? Когда заставляют силой, нельзя отказаться. Но когда заставляют силой и возбуждение испытывают едва ли, и обожания и подчинения в глазах не увидеть, если только не… — ИнН-Кк… — улыбнулся Разрушитель и вздёрнул руку, потянул за одному ему видимую ниточку, распутывающую надломленный прежде код блоков и замков, что с треском рассыпались, открывая прежде запертую частичку пустоты, и, не вставая с кресла-мешка, упал прямо с ним в открытый снизу портал. … — А-ак-х-х… — раздалось хрипло-придушенное, и Разрушитель с безумной улыбкой, которая всегда появлялась у него на лице после очередной удачной атаки, скатился с мешка вниз прямо на полупридавленного неожиданно упавшим «с неба» мешком Защитника, стянул тому моментально руки тонкими нитями за спиной и рыкнул довольно: «Проиграл, лежи смирно, Художник… а теперь я тебя украду», — таким же методом проваливаясь в портал снова, только уже с добычей. От резкой встречи с полом художник крякнул и зашипел, а потом сразу же попытался взбрыкнуть в желании скинуть с себя объявившегося нежданно в его выходной врага, но Эррор только добавил нитей и стянул его верхнюю часть тела сильнее, тихо шипя и матерясь, — сидеть сверху на постоянно вертящемся и подкидывающим тазом Инком и продолжать держать в себе магию было отнюдь не просто: — Да уйЙмиИсь ты, е€сли нНе хочешь, чтобы я ¢делал то, чтОо за∆д¥мал, вот прямо таАак, без по∅дготоВвки и наАсухо. — Насухо? — замерли под ним моментально. — А разве… — Инк мотнул головой из стороны в сторону, пытаясь через плечо увидеть выражение лица сверху сидящего и проверяя наличие всех своих конечностей, которые, как ни странно, всё ещё не оторвали: — Эм-м, на секундочку… А можно детальнее, Оши, что ты намереваешься со мной сейчас делать и для чего ты меня… украл? А то мне тут вдруг показалось, что ты только что сказал что хочешь меня… — ЧтоОобы трРаАхнуть… — слова смешались с шумом помех и скрипа, съедающего звуки, но привычный художник понял их с первого раза, его лицо вытянулось вдруг удивлённой маской, и он заёрзал под Эррором с удвоенным старанием — вот уж нет, не уйдёт, Разрушитель уже всё решил и не отпустит его, не взяв то, что намеревался, как бы тот ни молил, ни сопротивлялся и ни пытался сбежать, тем более, что несогласие легко можно было перебороть, напоив упрямца красками. Именно поэтому он его и выбрал: слишком большое искушение — без труда увидеть весь желанный спектр эмоций. — Соп₽отивВ-вление нНи к чему не приВведЁт, успокой¢… — Органайзер спереди! И если ты с меня не встанешь — его не достать! Розовая — третья слева, не перепутай с красной! Смазка во внутреннем… — выпалил Инк, перебивая, всё пытаясь перевернуться на спину, добавив как бы для себя уже тише: — …а Дрим всё же был прав, когда говорил, что не помешает носить с собой, х-хах… Дэстрой завис на несколько мгновений… «органайзер спереди»? «Розовая — третья, не перепутай»? Это что получается? С ним только что добровольно согласился переспать его заклятый соперник? Да к чёрту, блядь! Не важно, кто! С ним только что согласились переспать! От шока даже магия перестала так откровенно навязчиво поднывать в распалённых костях: — Ты чЧто, то°лькКко что… соглаА¢ился? — Ты будешь что-то делать, или мне взять инициативу на себя? — на белом лице играла любопытная улыбка. Нет, ну Эррор всегда подозревал, что с Защитником давно что-то не так в психологическом плане… но какая к чёрту разница? Да пусть бы он был хоть таким же сумасшедшим, как он сам… он, мать его, позволил только что его трахнуть! Эррор рыкнул довольно — вот так приятный сюрприз, значит, дело за малым. Он перекинул ногу, перестав вжимать собой Инка в пол и позволяя тому перевернуться на спину: — Пе€й! — чуть не втолкнул в рот горлышко баночки с выуженным только что красителем целиком до самого расширения, цокая стеклом о зубы. Художник хлебнул немного, послушно прильнув к мелкому сосуду, не забыв между тем языком провокационно обвести кругляш отверстия по контру, и улыбнулся обворожительно предвкушающе, Эррор нахмурился с сомнением, наблюдая, как упущенная яркая розовая капелька рисует полосочку по острому подбородку вниз. Да он издевается! Нашёл, когда краску экономить! Дэстрою нужно обожание, а не вялое позволение, а ещё… ему нужна стопроцентная уверенность, что увидев его маленький… нюанс, радужный не сбежит, подтягивая на ходу штаны с круглыми глазами и криками: «Ты не предупреждал, что у тебя там Амару вместо обычного члена! Прости, но я на такое не подписывался!» А значит, в пизду экономию!.. И в жопу тоже! — А мМне каАажется, что этого будет маловВато… — он впихивает бутылёк обратно Инку в рот, нависая сверху и наблюдая округляющиеся постепенно в сопротивлении глазницы. — М-м-мв-ф ныг-г м-мы-ыв-в… — мотает головой зафиксированный «согласившийся». — А во⁰т мне кКажется совсем не «мыв-ф», а вπолне себе можно ещё глоОтнуть. Ну жЖе, не противься, Инки, двойная порция кра¢ки для… к-хем, дв0ойногГо удДдовольствия. Да что ж ты таАакой упр₽ямый?! Что тебе сделается! ГлотаАй же! — кряхтит разрушитель, зажимая рукой носовое отверстие художника и опрокидывая ёмкость полностью, шипя периодически от глюков, что прыгают по рукам от прямого контакта с голой костью и пытаясь прижать дёргающего ногами «партнёра». — Вот и ¥мничЧка… — крякает довольно глючный, отбрасывая в сторону совсем пустую баночку и шлёпаясь с чувством исполненного долга попой на пол — подвздошные тут же скручивает тугим спазмом, напоминая, что проблема-то в общем и целом от её игнорирования никуда и не делась. И было бы неплохо наконец-то если не начать удовлетворять себя, то хотя бы позволить магии выплеснуться и сформировать то, что так сильно требует разгорячённый подсмотренным организм. — М-м-мх-х… — раздаётся вдруг словно совсем незнакомый чужой жалобный всхлип, и Эррор отрывается от укоризненного созерцания своих вздыбившихся в районе паха бриджей и моргает часто, с пересохшими вдруг моментально губами наблюдая, как меняются секунда за секундой эмоции на лице художника: порицание, волнение… вспыхнувший румянец на щеках… заинтересованность, желание… губа, закушенная до радужной струйки магии, что скатилась медленно вниз… вожделение, страсть… похоть, похоть, похоть! — Эро-о–О-ор-р-р… х-ха-а-ах… — извивается художник, пытаясь не поднимаясь с земли подползти к ногам разрушителя ближе, уткнуться носовой костью… — З-зачем же та-а-ак-х-х…х-хочется-а-ах! Возьми… — всхлипывает Инк, зрачками цвета даже не мадженты, а насыщенного малинового вина бродя по телу Дэстроя, не пропуская наверное ни одной детали, взглядом откровенно даже не раздевая, а уже трахая, сглатывает, выгнувшись у самых стоп и вздрогнув и издав ещё один неимоверный стон, потирается щекой о не прикрытые обувью плюсны, скользит языком по плотно прижатым друг к другу косточкам, закатывая глаза, нежными укусами поднимаясь от пальцев к таранной кости, заныривая кончиком языка на гладкую поверхность сустава. У Эррора чуть глазницы не затапливает глюками — не такого обожания он ожидал, он даже представить себе не мог, что эта грёбаная краска настолько сильная. — Эрр…о-ор… — глотает звуки этот скулящий сгусток похоти, не теряя ни секунды времени, потирается, словно обнюхавшаяся валерьянки кошка, о внутреннюю сторону ног, поднимаясь всё выше и выше. Настолько самозабвенно, красиво и… правильно, что Эррор даже забывает что такое глюки — колющие прямоугольнички воспринимаются как мелкая неприятность, несущественные помехи на линии, что вот совсем не мешают с замиранием дыхания упиваться обожествляющим взглядом снизу вверх, глотать воздух от вида связанного, перетянутого нитями по всей верхней части тела художника, что за неимением лучшего варианта с тихим оханьем зарывается в пах лицом, прямо через ткань царапая носовой косточкой и прикусывая, пачкая слюной и заставляя терять в шипении помех слух от повторяемых снова и снова «Эррор, возьми», «трахни», «ну же, пожалуйста, прошу тебя», «хочу, так хочу» и «покажи же мне, дай посмотреть»… И самому заскулить от нахлынувшего страха и предвкушения одновременно, когда Инк стягивает бриджи зубами, и плечами расталкивая колени в стороны, с всхлипом зависает там — между бёдер, издавая совершенно уж неописуемые не то стоны, не то нытьё, не то мычание, тут же с жадностью принимаясь облизывать всё, что ему предложили, а предложили ему не так уж и мало — задвоенный излишествующей магией ствол ласкает сложенными в уточку губами, пытается от жадности вобрать в рот сразу две не такие уж мелкие головки, скользя шанжаном языка по, вокруг и между, то выпуская, то обсасывая каждую, постанывая в такт толчкам кончика наглой шанжановой магии в уретральное отверстие, давясь гортанными звуками, когда два члена упрямо и жадно снова пытается взять поглубже… Заставляя уже разрушителя стонать и забывать себя, теряться во влажном удовольствии, что своей прохладой сбивает жаркое жалящее мельтешение лагов от касаний шанжановой магии к его, Эррора плоти. — М-мвг-г-га-ах… — давящиеся звуки заменяются хлюпающими, и оба органа выпускают изо рта. На художника невозможно, нестерпимо горячо смотреть, на раскрасневшееся, искажённое острым желанием лицо, на вздёрнутые в молчаливой мольбе брови, на приоткрытые, горящие радужной магией припухшие губы, на мокрое почти на всю нижнюю половину лицо, влага на котором отдаёт фиолетовой магией… его магией, которую он так неумело выпустил в первый свой раз, отдал после непродолжительных, но таких желанных и старательных ласк настолько несдержанно быстро, что аж обидно. Но стыда по этому поводу почему-то совсем нет, нет, есть желание продолжить, чем поскорее снова порадовать не вялыми остаточными фрикциями, на которые так неотрывно и внимательно смотрят, а твёрдым уверенным возбуждением, которого, Эррор уверен, осталось ждать совсем недолго — он снова будет готов за несколько мгновений, уже почти, потому что вид облизывающего похотливо фиолетовые потёки со своих губ Радужного необъяснимо заводит, возбуждает ещё больше, чем возбуждала подсмотренная сегодня сцена. Он слишком требовательно смотрит, слишком умоляюще размыкает губы в отчаянном разочаровании, слишком правдоподобно и не наигранно блестят мелкие капельки слёз, что от неожиданной обиды появляются в уголках чёрных глазниц. Дэстрой не выдерживает, рычит, послав к чертям своё вечное желание держать со всеми дистанцию, не касаться, рвёт, стягивает одежду: с себя, с откинувшего в эйфории голову Инка, который буквально утонул в стонах, стоило опрокинуть его на спину, будто даже колебания воздуха вблизи его костей посылали вспышки удовольствия по дрожащей и сияющей словно изнутри надкостнице. Настолько отзывчивый, плавящийся под одним только взглядом, своим растерянным видом и скребущими по земле руками вызывающий желание… касаться, давать, заставлять мелкими хаотичными ласками хотеть себя ещё больше. И Эррор позволяет себе на пробу провести уже не кончиком пальца, а ладонью по чёрным рисункам, зацепить, стиснуть до боли твёрдый шанжановый стояк и с недовольством рыкнуть: — Это не то, ХудоОожник, этого бБудет мМ-мало. Недостаточно. Ж-жЖенское, мне нужно женское. СоОздай! Немедленно, если хХочешь получить чтТ-то просишь… И Инк горячечно шепчет, кажется, совсем случайные нежности и обещания, просит, заглядывая в глаза, лебезит, прогибается, пытаясь толкнуться бёдрами в руку, теша таким неприкрытым и уже откровенно постыдным поведением самолюбие Эррора: — Гл-лич…е я н-не мог… ха-ах… мог-гу больше терп…еть. — Женское, ХуУудожник! — непреклонно повторяет Эррор, уже зная точно, чего хочет, видя наверняка, что в таком состоянии его сто процентов примут со всей возможной радостью, да ещё и попросят ещё, а потом… а потом будь что будет — стыд ли, ненависть или игнор, всё равно, главное, сейчас разрушитель впитывает это невозможное обожание, что своей неприкрытой пошлостью и силой больше уже похоже на одержимость. Наклонившись вниз, раскрывает рот, выпустив наружу все пять языков, и размашисто проводит ими от основания шеи к краю глазницы, и тут же отстраняется, не желая давать слишком много, рвёт собственные нити, что стягивали верхнюю часть тела художника до этого, и садится на землю, с вызовом вскидывая подбородок и выставляя один налитый магией член напоказ, поглаживая второй, немного прикрывая его ладонью, дразня и так скулящего и мало что соображающего художника своим видом: — СдеЕлай мне красиво, ИнНки, снимай свои фФутболки-Ии покажи, каАакой хорошей девочкой ты мОожешь для меня бБ-быть, и тогда сможешь на меня… приИсес-сть. Инк перебирается судорожно на четвереньки, сражаясь с разрывающим желанием тут же накинуться и оседлать, тянет руку. «Касания», — тут же напоминает разрушитель, и художник, тяжело дыша, поднимается на нетвёрдые ноги, стягивает через голову оставшуюся одежду и, облизав пальцы, ведёт руками от шеи вниз, послушно будто вырисовывая все изгибы и выпуклости — изящные и аккуратные, выпускает магию вытечь из хрящиков и сочленений и покрыть тело почти полностью, формируя под ладонями такое же нежное и тонкое экто, как и его кости. Перламутровое почти, будто покрытый шиммером шанжан, словно радужный мармелад в мелкой, почти прозрачной сахарной пудре. И Эррор сглатывает сухо — такой красоты хочется не то что касаться, а попросту съесть, оставить следы зубов, тёмные засосы и просто влажные дорожки, что заставили бы радужную плоть блестеть, а Инка — дрожать от мокрых касаний. — О-ош-ши… — выстанывает он, шатаясь, бродя по себе руками, сжимая ладонями некрупную плотную грудь, оттягивая и отпуская резко насыщенные торчащие соски, растирает по поверхности «кожи» мелкие капельки пота, что блестят на фоне градиентного ничто Антипустоты, кажется, даже не преломляя свет, а его рождая, дрожит, выгибается и постанывает, опускаясь пальцами по себе всё ниже и ниже, желая угодить и «сделать красиво», как просили, ведь принять в себя сине-фиолетовую крепкую магию, что приковывает к себе взгляд, так нестерпимо хочется. Выглаживает складки, тихим нытьём жалуясь на несправедливость, трёт и массирует не в состоянии остановиться, отнять руки, пачкая пальцы обильной влагой, текущей изнутри и вниз по бёдрам, и неуверенно переминаясь неустойчиво с ноги на ногу, дрожа и, кажется, едва не падая обратно на пол. Эррор хлопает себя по бедру и манит пальцем: — ИдДи сюда, ты з-зАслужил наг₽аДду… — сложно на самом деле делать вид, что тебя не особо взволновала демонстрация, да Эррору и самому уже не терпится почувствовать это тело на себе. Он, к своему стыду, уже и сам принялся бы умолять или вовсе усадил бы себе на лицо вместо принятого таза, но его спешно седлают, впрочем, помня и боясь нарушить запрет «не касаться» зависая в воздухе в неуверенности, облизывая пальцы и впиваясь в свои же бёдра острячками фаланг. — ПомМ-моги неЕемн0го… — он ловит взгляд расфокусировавшихся, поплывших зрачков, смотрит, закусив губу, на зависнувшего в каком-то несчастном сантиметре над собой художника, позволяя. И мокрые от слюны пальцы устремляются вниз. Влажное касание, нежное, но уверенное — прохладные руки выглаживают напряжённый ствол, а головку второго Эррор уже сам, не желая больше ждать, проталкивает во влажную щёлку, так жадно принимающую наконец его магию. — ВтоОр-₱ой… — сипит разрушитель. — Давай сСА-ам… Так неожиданно приятно смотреть, как двигаются на тебе чужие руки, как выглаживают, как дрожат, как проталкивают в себя магию спереди и сзади одновременно, как с глухим стоном садятся на неё и поднимаются снова, принимая и скользя, сжимая требовательной сладкой пульсацией, чтобы уже спустя несколько секунд взять быстрый отчаянный темп, выбить окончательно воздух из груди грубыми даже в какой-то мере толчками, плотным беспрерывным движением, влажным трением, громкими стонами, что скорее уже крики, и выгнутым в пояснице позвоночником, когда он садится до упора и остаётся сидеть так, не поднимаясь, а просто покачивая и двигая по кругу тазом. Скулёж вместо стонов. Выгнутая спина, откинутая куда-то туда, за плечи, голова, грудь, вздымающаяся в мелком поверхностном дыхании, руки, что впиваются в графитные кости, и безудержные глубокие толчки до упора, будто бы и совсем не поднимаясь, лишь вдавливая себя ещё сильнее, принимая ещё глубже, сжимая и играя тазом. Мелкие вибрации, от которых сипят и вскрикивают оба, вжимаясь и толкаясь, сгребая руками чужое тело и прижимая, совершенно себя не контролируя и не соображая. Кажется, бордовые изнутри рёбра покрылись почти полностью лагами, кажется, фиолетовая душа, словно утыканный стеклянными квадратиками, измочаленный и истекающий удовольствием комочек, стучит в груди вразнос гулким эхом, кажется, Дэстрой, послав к херам все свои правила и принципы, целует, сплетается языками и пальцами, шипя и постанывая от наслаждения, от колючей жгущей боли от нелимитированных прикосновений — плевать на боль, Эррор готов терпеть этот незначительный дискомфорт от режущих надкостницу глюков хоть круглосуточно, только бы упавший на его грудь весь мокрый Инк не перестал так судорожно сжимать его внутри, только бы не встал вот сейчас, не подался вперёд, прерывая это сладкое удовольствие — изливаться крупными толчками внутрь — как же это неимоверно прекрасно. И разрушитель вжимается плотнее, оставляя синяки на радужной плоти, кусаясь и царапая размякшее вдруг тело. Чувство нахлынувшего, накрывающего с головой оргазма перекрывает осознание происходящей с притихшим Инком странности, Эррор не сразу понимает, что лежащий на нём монстр не просто устало глубоко дышит, а попросту лежит в отключке без сознания, а та обильная влага — не пот и совсем не слюна, а густые чернила, что от передоза эмоций выплеснулись наружу, отторгнутые организмом. — ВоОот жеЖ-ж блядДь… — чешет он макушку, не представляя, что следует делать с монстром, что, уложенный рядом на полу, возвращает неосознанно магию внутрь кости, рассеивая уже неконтролируемое экто, оставляя лишь белые расписанные узорами кости… — НнадеюсСь, ты не сдДøхнешь.. — вместо «было ахренительно, как-нибудь ещё повторим» выговаривает Глитче и, натянув благородно на Инка штаны, нацепив органайзер и заткнув за него клубком собранную остальную одежду, отправляет его через портал домой — благо некому больше, кроме художника, навесить на ту часть Антипустоты замки и блоки, и не придётся оставлять его бессознательную тушку у себя, пока не очнётся. Отряхнув руки после «возвращения краденного», Эррор оглянул себя и повёл плечом, оценивая неожиданную лёгкость и приятное остаточное дрожание магии в организме: — Эх… Жаль, ₱озоОвой совсем нНе осталЛ-лось… — проронил немного грустно, вертя в пальцах пустой стеклянный бутылёк, на стенках которого тонкой прозрачной плёночкой светились остатки краски. — Хоть бБы чуть-чЧуть...