Bad in bed

Даст слонялся по старому замку и не мог никак найти себе ни места, ни компании, ни занятия. Всюду было скучно, пусто, и все непонятно куда подевались. Он уже успел навести идеальный порядок в своей комнате и даже убраться в общей кухне — руки сами тёрли, шуровали и чистили, пока он с задумчивым видом ждал, когда настоится его кофе. Но вот Пыльный плюхнулся наконец за стол, бросая мочалку в блестящую идеально вычищенную раковину, переплёл пальцы на кружке и… чуть не макнул носовую кость в горячую чёрную жидкость вместо того, чтобы просто вдохнуть аромат — в кухню вплыл колышущейся тучей Кальмар. Нет, Даст не испугался негативного, он не боялся его от слова «ничуть», скорее завидовал силе и умению контролировать себя, а ещё увлекался внешностью, ох уж эти отростки… но сегодня макнуть нос в кофе от его вида было явно не зазорно. От неожиданности. Он с удивлением просканировал косым взглядом позу, в которой тот замер, как только увидел Пыльного, пошедшие кривыми мелкими волнами тентакли, лицо Кошмара и понял, что ничерта не понял — тот был словно растерян, доволен, раздосадован, смущён и мечтателен одновременно. А ещё он грыз губы. Он никогда прежде не грыз губы, не позволял себе такого, по крайней мере, не в компании других. Даст попытался удержать при себе нижнюю челюсть, даже кулаками её подпёр для гарантии — главарь проплыл мимо него, не преминув мазнуть щупальцем от плеча до талии, и снова уставился впритык, расположившись уже с другой стороны. «Запугивает, что ли?» — подумалось Пыльному, и он начал вспоминать, не забыл ли чего ненароком… важного. — Доброе утро, Даст… — вроде бы расслабленно, но явно неспроста начал Найт, между тем буквально прожигая подчинённого взглядом холодного пронзительного аквамарина, что сегодня казался каким-то чересчур непривычно-тёплым. — Как твоё ничего сегодня? Где прятался вчера вечером, что я не смог тебя найти? Ничего ли не слышал? Какие-то интересные новости, необычные события, сплетни, может, звуки… что-то особенное долетало до твоих ушей… вчера? Хочешь, возможно, мне что-то предложить или сказать? Пыльный скривил лицо в непонимании, усиленно пытаясь сообразить, что от него требуют, и попутно вспомнить, что такого особенного могло ускользнуть от его внимания — какие ещё новости он мог слышать… вчера? Найтмер заглядывал в глаза, будто ждал от него чего-то конкретного — то ли признания, то ли действий. И от этого пристального взгляда надкостница покрывалась влажной росой, ведь шеф никогда прежде не спрашивал о чём-то просто так, всегда была причина. Пыльный бы уже подумал, что что-то где-то натворил и что им недовольны, только вот взгляд был совсем не злой, а какой-то… Даст сдержал рвущийся наружу обречённый стон страдания — он не знал, какой он был, этот взгляд — Пыльный не был силён в чтении эмоций, он-то и ненависть, обычно источаемую Негативом, чувствовал с трудом из-за своего уровня ЛВ, а чтение лиц и языка тела так и совсем оставалось для него чем-то неизведанным и непонятным: — Не-е-ет… — скорее с вопросительной, нежели с утвердительной интонацией протянул он, уходя голосом к концу предложения куда-то ввысь, и, округлив глаза, предпочёл воткнуться лицом в кружку плотнее — Найт на его слова нахмурился, потянул тентакли к Пыльному, но тут же отдёрнул их обратно, обнял себя за плечи, мотнул головой, облизнул губы и переспросил: «Точно?» Да что он хочет от него вообще?! Пыльному надо начинать его бояться? — Абсолютно точно, ничего не слышал, ничего не видел, ничего не хочу, ничего не поменялось. Вообще ничего, — отрапортовал Даст, едва сдерживая себя, чтобы не вскочить на ноги и не приложить ребро ладони ко лбу. — Жаль… — Найтмер выдохнул… не пойми как. Да блин! Ему бы сюда Хоррора, вот кто-кто, а он-то точно распознал бы, Как именно смотрел или выдыхал сейчас Кошмар. Это он у них мистер-проницательность в их маленькой компании, а не Пыльный с его очерствевшей в край душой. — А что, Вы что-то хотели от меня услышать? — Ну, не то чтобы хотел… ждал, хотя нет, хотел, да, было бы неплохо, я же… просто… я тебя искал вчера… был момент… надо было собрать вас всех вместе… хотелось… но… а ладно, забей, ещё успеется, — Негативный махнул рукой, окончательно сбивая с толку подчинённого совершенно нетипичным поведением. Когда вообще в жизни он вот так плавал в неопределённости и просто говорил, чтобы говорить? Да нет же, всегда были чёткие задания, обсуждение планов или выведывание информации. Кошмар вёл себя сейчас… как после сильной физической травмы, когда магия после регенерации кружит голову настолько, что ясность мыслей рассеивается окончательно, а тело похоже на расслабленный кисель. Но щупальца вроде все были на месте, голова и прочие видимые конечности не повреждены, да и за спину босс не держался… — Ну что же… нет так нет, Даст. Сегодня-завтра дни свободные, можешь делать всё что хочешь, — между тем махнул неопределённо вяло тентаклей Мар, поднялся, бросил через плечо странный, будто бы расстроенный взгляд, вздохнул, отошёл, умыкнул из холодильника целую пачку сосисок, молоко и был таков. — И чё это вообще такое сейчас было? — поморгал растерянно Даст, гипнотизируя разноцветным взглядом стену. Спросить бы кого, а то вдруг вчера-таки случилось что-то, а он не в курсе. Они же вроде ходили на очередную подкормку с Киллером? Так, может, это Звезданутые постарались и странное поведение главаря всё же результат их действий? Ну, пригрели сырой магией по башке, вот он и того… отходит теперь, потеряшка мечтательная. С такими мыслями Пыльный и побрёл дальше по замку, точнее не куда-нибудь, а в комнату конкретного скелета, что явно был в курсе происходящего. Он, если подумать, всегда был в курсе происходящего… — Киллер, здорово! — кинул он небрежное приветствие, обнаружив друга пялящимся задумчиво в своей спальне в окно. И плюхнулся на короткий двухместный диванчик, что стоял как раз недалеко от источника света, почесал подбородок: — Слушай, тут такое дело… а ты не в курсе, что с нашим Осьминожкой творится? А то я его утром видел, он… странный какой-то. Киллер при упоминании Найтмера вздрогнул и икнул, как-то неуклюже обошёл диван кругом, наклонившись, схватил Пыльного за грудки и с бурлящими смолянистой магией глазницами оживлённо переспросил: — Ты его видел? И как он? Что-то говорил? Не зол? Не прячется? О, было бы замечательно, а то моя задница второго такого воспитательного процесса от Хоррора не переживёт… Даст уставился на друга в непонимании — да что сегодня за день такой?! Почему все ведут себя так… непонятно? Что тут, Эррора ему в напарники, происходит в этом кошмаровом поместье? Он схватил нависающего над ним приятеля и с силой приземлил на диван с собой рядом. Киллер зашипел змеёй и скривился на такую непрошенную инициативу, выгнул болезненно позвоночник, пытаясь не сидеть прямо: — Аккуратнее, блядь, можно, коновал? Руки твои из задницы! Ты чего меня, добить решил? Говорю ж тебе! Задница! — вспыхнул тот, молниеносно переключаясь с любопытства на возмущения, удивляя резко вскипевшей над грудью душой и живой мимикой. Да что ж у них стряслось?! Чтобы Киллер так фонтанировал эмоциями, отойдя от своей вечной широкой улыбки и глупых шуток! Должно было случиться что-то действительно необычное. Пыльный задумался… Куда они опять влезли? Куда вчера всунулись? В какое интересное дерьмо втянул себя, судя по упоминанию, Хоррора и шефа этот придурок, оставив Даста несправедливо скучать в замке? Пыльный сузил глазницы угрожающе: — Буду пытать, пока не расскажешь всё, — зыркнул на сидящего криво друга, старательно приподнимающего одну сторону таза, и хмыкнул. — А если что-то скроешь — выпорю. Киллер округлил глазницы: — И ты туда же! Да за что вы на меня все взъелись? Да зачем обязательно грозиться-то? Да ладно Хоррор, ему-то было за что, а ты?! А попросить нормально никак?! Пыльный замер, пытаясь уложить плотненько и по порядку и проанализировать происходящие вокруг него странности — получалось плохо — чтобы Килька не уцепился за любимое им обычно «предложение поБДСМ-ничать»? Да быть того не может! Они, конечно, уже давненько с ним не развлекались вместе, несколько недель, но не настолько же, чтобы он успел забыть. Кат, конечно, та ещё ветреная личность, но явно не склеротик, как некоторые с Кистью… Или в этом всё и дело, и за эти недели что-то изменилось, и он таким вдруг поведением даёт знать, что их «встречи» подошли к концу? Нашёл себе кого-то поинтереснее? Почему-то сразу вспомнился милашка-Сью, и Даст фыркнул — ну уж нет, вот кого-кого, а Кросса он под убийцей почему-то не представлял. Да скорее сам господин-неприкосновенность его величество Негатив станет перед ним на корячки и раскроет послушно ротик, чем сойдутся эти две совершенно разные личности. Что же между ними было, что же Пыльный пропустил? — Рассказывай! — только и сказал он, утихомиривая свою магию, что почему-то начала рваться и трещать на кончиках фаланг сизо-фиолетовым маревом. Нет, он не ревновал, как могло показаться со стороны, совсем, просто… он терпеть не мог, когда от него отмахивались, — ну уж не-е-ет, он всегда был в эпицентре событий, никто и никогда не смел оставлять его в стороне и недооценивать важность альтернативного Санса, он всегда был нужен и важен, всем. А в случае, если вдруг нет, — он всегда оставался в конце один. Один на один с пылью. Киллер видимо трещание магии на кончиках пальцев друга уловил, цыкнул чему-то недовольно, судя по ощущениям, уставился в глаза, выдохнул тяжело и выдал: — Ладно, Клинер, слушай. Только обещай на меня не орать. ~ ~ ~ — Мы решили позвать тебя позже! — бесновался он, открывая портал за порталом и швыряясь, не разбирая куда, направо-налево сырой магией — даже оформить её в нормальную атаку не хватало моральных сил. Его, блядь! Его! Оставили в стороне! Словно что-то ненужное и неважное! Даже новичок, и тот участвовал в попытке «приручения Кошмара», как это назвал Килл, а Даста… Даста тупо бортанули! Несколько домиков в очередной ничем не повинной вселенной вспыхнули взрывом и рассыпались в стороны щепками и осколками битого стекла. Забыли! Небольшой парк с качелями и лавочками взревел пожирающим его сине-фиолетовым пламенем чистой голой магии. Не взяли в расчёт!!! Кучка монстров, убегающих от пожара, даже не успела заорать, как рассыпались пылью от горячей жидкой фиолетовой плазмы, что сорвалась со скрюченной лапой кисти. «О-о-у, как неприятно…» — хихикнули над ухом. «Но так ли это странно? Ещё скажи, что ты подобного не допускал…» Даст скрипнул зубами: — Не сыпь соль на душу, Папс, и без тебя хреново, и… и они никогда прежде… я всегда был им нужен. Я стал частью семьи! Призрак облетел голову Даста вокруг, смешно закатывая бледные зрачки в глазницах полупрозрачного черепа, и захихикал ещё гаже: «О, частью семьи-и, ну да, семья — это же так важно, правда? Это же такое место, где тебя берегут и ценят! Частью семьи… а не такой ли семьи, какая была у нас с тобой, а, Санс? Или мне лучше называть тебя Дасти?» — Сколько ты ещё будешь ныть и плакаться по поводу своей смерти? — раздражённо огрызнулся высокий скелет, поправил капюшон, опуская тот пониже на глаза, и испепелил ещё парочку жителей, что подвернулись под руку, с мрачным удовлетворением. «Ох, братик, пока не оживу». — То есть вечно… — хмуро буркнул Даст и открыл очередной портал в очередную вселенную. Магия, как всегда, взбрыкнула, выкидывая его совсем не в том месте, куда он намеревался попасть, он цыкнул и сплюнул себе под ноги. Папирус зашёлся весёлым хохотом: «Ну нет, потратить вечность на досаждение своему брату — это уже явный перебор, даже для такого целеустремлённого и великого монстра как… меня. Я буду мучать и мешать тебе всего-навсего… гм-м-м», — он постучал красной летающей отдельно от головы перчаткой по подбородку, будто и правда задумался над этим вопросом. «…всего лишь… До твоей смерти», — улыбнулся довольно. Пыльный никак не среагировал — подобные выходки уже не цепляли за живое, он привык к язвительным напоминаниям и обвинениям своей галлюцинации и теперь получал от них даже некоторое удовольствие. Хоть язва, хоть не язва, но брат составлял ему компанию, и Дасту никогда не было одиноко — ну, почти. В груди снова начала закипать злость — ну надо же, вот так просто взять и вышвырнуть его из своих планов! Вырезать из плотной компании, будто черту провести, что вот они — такие близкие и нужные друг другу, а вот Даст — как бы отдельно ото всех, такой себе не особо-то и востребованный хвостик. — Я не дополнение!!! — заорал он, призвал бластер, и целая улочка магазинчиков с цветастыми вывесками прекратила своё существование навеки. «Один из множества Сансов, ничем не отличающийся, безликая альтернатива, что никому особо не нужна — вот ты кто. О, они с лёгкостью найдут тебе замену и даже не вспомнят, что такой у них был. Ах, как же звали этого странного монстра, постоянно прячущего глаза под капюшоном? Ты помнишь, Хор? Нет? А ты, Киллер? Ох, как жаль, как жаль. Никому не нужен и никем не востребован. Не лучше ли прекратить своё существование прямо сейчас?» Даст хохотнул: — Хорошая попытка, но нет. Спасибо, я ещё поживу на этом… — он обернулся вокруг, оценивая преобладающие в пейзаже цвета. — Бирюзовом свете. «Ну, попытаться следовало», — кивнул совершенно спокойно призрак и тоже огляделся вокруг. «Красивенько… но скучненько», — сверкнул озорным взглядом. «А слабо ту ёлку под корень так подбить, чтобы верхушкой библиотеку достала?» Пыльный возвратил своей шизофрении такой же хитрый весёлый взгляд: — Спорим. На три дня хороших советов без доёбов, что не слабо. «За проломленную крышу, да на три? Ну не-ет», — скривился призрак. «На день максимум. Но если выиграешь — загадаю ещё. И так пять раз. Что скажешь? Пять дней спокойствия на кону». Даст улыбнулся брату — такой дух ему нравился больше, будто и правда настоящий, его давний Папирус, любящий игры и споры, азартный и весёлый, а не мучающее и выводящее почти каждодневно отвратное привидение. Но не надо было забываться: — А в противном случае что? Если мне не удаётся? Крохотные зрачки блеснули оранжевым. Пыльный скривился: — Убивать себя или калечить не стану, даже и не пытайся. Призрак вздохнул наигранно расстроенно: «Ох, ну никакого с тобой веселья, не даст Даст жизнь свою подпортить…» — сказал и сам запнулся, фыркнул, чуть не растаяв в воздухе, но, немного поворчав о том, что мол «даже имя своё брат выбрал специально, чтобы его, Папируса, даже после смерти бесить», позакатывал глаза и бросил наконец эту развлекательную программу для одного зрителя: «Ладно. Что бы тогда такого, м-н-м-м? Ньех! Знаю. Е-е-если у тебя не получается сделать то, что загадываю, ты-ы-ы… взаимодействуешь с тем, с кем я скажу». — Что? Что за бред? — поднял брови Даст. — У тебя там твои эктоплазматические мозги испаряться начали, или что? Ничего пострашнее придумать не смог? «В романтическом плане», — растянул призрачную улыбку пошире Папс. — Ага, — хрюкнул Пыльный. — Моральные пытки? Думаешь, заигрывание с какой-нибудь старой клячей может существенно подпортить мне настроение? Учитывая, что его и так не особо-то есть… «Кто знает, кто знает, старуха или не старуха…» — мотнул, как Пыльный понял, головой призрак, описав небольшую восьмёрку черепом в воздухе. «Так что, играем? Или откажешь мне в развлечении? Учти, я буду тебя донимать с двойным рвением и усердием. Нет, с тройным!» — Ладно уж, — пожал плечами Пыльный, не желая позволять своей галлюцинации разойтись на полную. Уж лучше согласиться, а не то… было у него уже несколько случаев разозлённого и расстроенного в край братишки, и результат ему не понравился ничуть — ни поспать, ни отдохнуть, ни пообщаться — призрак тогда маячил и орал благим матом, мельтеша перед глазами почти двое суток подряд и не затыкаясь ни на минуту. Даже Найтмер не помог, беспомощно пожав плечами и выдав, что не видит, от чего избавлять — Даст, по его мнению, имел тогда вполне обычную эмоциональную активность и не должен был видеть ну совершенно никаких галлюцинаций. — Так что, ёлка? … Берри, немного расстроенный и раздосадованный занятостью своей семьи, прогуливался по очередной ничем не примечательной вселенной, раздумывая о несправедливости жизни и перебирая оставшиеся шарики телепорта. Инк, как всегда, пропадал дома, не желая с ним контактировать, а последние дни так и вовсе включил полный игнор, витая где-то в своих мыслях. Дрим на него снова обиделся за попытку Янберри сделать «массаж» своему старшему брату, а сам Керри… неожиданным образом в самый ответственный момент просёк, что тренировка младшего Свапа по «массажу» сползает явно куда-то не туда и его мнут почему-то совсем не там и откровенно не тем, наломав Берри такую нужную разрядку испуганным всхлипом, судорожным: «Ч-что ты делаешь, Блу? У тебя что-то опять… ты опять не в порядке?» И сдал Берри того же дня Дриму с потрохами. И да, уж теперь-то он точно был не в порядке. На целую долгую неделю не в порядке. А ему же хотелось тепла, любви и близости. Ему хотелось жарких объятий и чувства пульсации магии на нём. И обязательно родной магии, а не какой-нибудь. А такой, к сожалению, было так мало в этом несправедливом Мультиверсе. А свои его только и делали, что наказывали и гнали, а деться ему было больше некуда, не к кому пойти. Никто! Никто больше не хотел называться его семьёй, только эти вредные и слишком требовательные к милому Ягодке Шатт и Соул, как он всё чаще называл про себя Инка, да ещё его правильный братик. Лишь трое. Берри захныкал и пнул с досадой подвернувшийся под ногу трухлявый пень — на сапожки посыпались кора, пыль и личинки какого-то жука, название которому он не знал. Скользкие внутренности чвякнули липко под подошвой голубого ботиночка и растянулись по земле, рисуя густую зелёную дорожку вслед за шаркнувшей ногой: — Мило, — склонил голову к мелкому плечику Берри и, кривя капризно носовую косточку, посмотрел с пригорка, на котором и появился в этом мире, вниз — на город… Нахмурился. На город, в котором происходило что-то не очень хорошее и явно очень интересное, — кто-то будто развлекался мелкими, но явно неприятными для жителей разрушениями. Точно не Рори — от чернокостного скелета было бы намного больше шума, и не Кошмар — Берри не чувствовал окружающего его постоянно на таких вот прогулках негатива, а значит, развлекался кто-то залётный. — Отличненько, — поправил он высокие голубые перчатки и довольно улыбнулся. Всё складывалось просто чудесно — удача явно сегодня ему благоволит. Можно придобриться к Дриму, постояв немного на службе у добра, и защитить несчастную вселенную от… кто там вообще дебоширит? Ай, не важно. Главное, что Янберри сейчас будет весело разминать кулаки, а потом его за доброе дело ещё и простят. Он облизнулся. А если повезёт, то простят даже несколько раз к ряду. Ну а что? Ягодка же заслужил, он хороший мальчик, он старался сражаться с злым и безжалостным… Он поднял одну бровь в сомнении… — Даст? Что-то упрямо и увлечённо доказывающий воздуху возле своей головы Пыльный развернулся в его сторону и склонил голову набок: — Блуберри? А где… Даст завертел головой, оглядывая пространство и пытаясь найти взглядом Мечтателя и Защитника, что почти никогда не оставляли маленького голубоглазого скелетика из их компании одного, но их почему-то нигде не было. Он выпрямился и отряхнул рукав сероватой куртки от пыли, в которой извазюкался, когда его завалило обломками неудачно разрушенного здания. «Хм-м…» — пропели тут же над ухом, и Пыльный повёл нервно плечом. Обычно шизофрения уступала послушно перед боем, как ни странно, но не желая отвлекать и мешать, но сейчас Папс почему-то до сих пор болтался над его правым плечом и с жуткой заинтересованностью оглядывал стоящего напротив небольшого монстра. «С ним», — только и сказал, подлетев Дасту к самому уху и улыбнувшись настолько противно, что у Пыльного мурашки стадом промаршировали по спине. — Ну не-ет… — закатил зрачки Даст. — Папс, но это же бессмысленно! Или, ох, я знаю. Ты думаешь, что пока я буду пытаться с ним флиртовать, он воспользуется шансом и меня прикончит? Оригинальный план, братец, снимаю шляпу, — он поправил капюшон, надвигая его ещё ниже на глаза. — Но уговора о том, что я не могу защищаться, если на меня нападут, не было. Папирус улыбнулся: «А я разве говорил, что ты не можешь защищаться? Оу, Са-анс, ты такой несправедливый к своему брату! Я всего лишь хочу помочь тебе устроить твою личную жизнь, хе-хе, ну и ещё немного повеселиться, смотря на твои страдания, а ты приписываешь мне чёрт-те что!» — Веселья не будет, ты с ним ошибся, он просто попытается растрощить мне череп, раз уж на то пошло, если я попробую подойти к нему ближе и не уйду сейчас же. «У-у, не попробуешь — не узнаешь, и ох, какой ты скучный. Не веришь в чудо и магию тёплых слов? В таком случае я тебе напомню: у меня два проигрыша, у тебя один, я имею право тебе указать монстра, как мы и договаривались. И я указываю. Вот этот монстр. Взаимодействуй. И не вздумай не стараться, я уви-ижу-у-у…» — пропел призрак, подмигнул на прощание мелкой круглой глазницей и испарился. — Ты уже закончил разговаривать с мухами, или бабочками, или с чем ты там только что говорил?! Даст вздохнул глубоко и попытался сбросить с себя напряжение и раздражение и натянуть на лицо хоть какую-нибудь улыбку. Он проиграл Папсу одну попытку сблизиться с… Блу, и он намеревался сейчас и правда постараться — ему совершенно не хотелось целую ночь по возвращению в замок слушать бухтение призрака, тем более, если так подумать, это будет даже весело — наверняка эта милая невинная ягодка жутко смутится, если вдруг кто-то… — С бабочками, — ответил, приподнимая уголки губ, он и расставил чуть в стороны руки, позволяя увидеть свою якобы безоружность, на которую никто, впрочем, покупаться не спешил. Блу так и не вышел из боевой стойки — всё так же смешно топорщил локотки в будто игрушечных налокотниках в стороны и медленно продвигался вперёд на пружинящих, немного согнутых в коленях ногах. У Даста даже где-то у основания челюсти защекотало от того, насколько смешно и беззащитно мило это выглядело со стороны: — Выспрашивал, нет ли у них знакомой красавицы-бабочки побольше, такой, чтобы мне по размеру подошла. Оказалось, есть, вот стою любуюсь, — Даст чуть не припечатал рукой себе в лицо от той глупости, что только что сам и выдал. Блуберри же фыркнул забавно: — Это ты типа на меня намекаешь, что ли? Это я-то, по-твоему, бабочка? Допустим. И что дальше? — хмыкнул он, всё подбираясь к стоящему нерушимо Дасту ближе. — Что ты планируешь делать с такой большой бабочкой? А? Крылышки отрывать? Пыльный скривился и отступил на несколько шагов назад, за спиной послышалось вредное хихиканье Папируса. — Ну почему же сразу отрывать? Разве можно портить такую невинную красоту? Не-ет, я предпочитаю смотреть и любоваться, а если повезёт, то поймать и присвоить себе. Таких, как ты, несправедливо мало, малыш… — Блу замер, и Даст заприметил, как вспыхнули голубые крупные зрачки в чёрных глазницах в ответ на последние его слова. — Малыш? — низенький монстрик как-то непонятно дёрнул головой, то ли разминая шею, то ли сбрасывая непрошенные мысли, стиснул и разжал тут же кулачки и даже ногой дёрнул видимо от смущения. — Малы-ыш, — проурчал Даст под одобрительный гул призрака за спиной: «Да, Дасти, именно это ему и понравилось, кажется, маленькая звёздочка любит играть в ребёнка. Ну так дай ему то, чего он хочет». — Конечно же, малыш, а кто же ещё? И как же, позволь спросить, так случилось, что столь милая кроха, как ты, гуляет тут абсолютно одна без папочки и мамочки? Дасту показалось, что зрачки в круглых почти, больших по-детски глазницах пропали, мигнули на секунду красным и снова зажглись, и он поспешил проморгаться — Блуберри смотрел на него с интересом, не отрываясь, кажется, больше не желая нападать: — О-ох, так получилось, — уронил тяжёлый вздох этот хрупкий ангелочек, повёл неожиданно плавно плечом и зыркнул с сомнением исподлобья: — Мамочка обругала свою крошку, братик испугался тёплой любви, дядя вообще меня не любит, а папочки… папочки у меня нет. Даст, не веря собственным глазам, уставился на стоящего в каком-то метре от него маленького монстра, что сейчас буравил мыском голубенького сапожочка почву и смотрел снизу вверх горящими ярко-купоросными зрачками… так невинно и наивно, будто совсем забыв, кто перед ним и что вообще-то несколько секунд назад он собирался нападать. Отвлекающий манёвр, что ли? Ну не флиртует же он с ним взаправду. Пыльный снова покрутил головой, но остальных звёздных, как и прежде, видно на горизонте не было, облизнул губы: — И как же так у такого сладкого малыша до сих пор нету папочки? Блу надул щёчки и похлопал игриво глазами, пожал плечиком, и немного помявшись, шкрябнул зубами по нижней губе: — Такой сладкий малыш, к сожалению, имеет совершенно вредный характер, потому его папочкой быть совсем-совсем никто не хочет. — Вселенская несправедливость и глупость, не иначе. А малыш… — Даст сглотнул набравшуюся на корне языка магию, вдруг понимая, что ему уже и без подталкивающего сзади брата интересно продолжать эту славную игру. — Малыш хочет, чтобы кто-то стал его папочкой? — голос вдруг просел, перебиваясь низкой хрипотцой. Он взглянул в небесного цвета глаза, и ему показалось, что Пыльного сейчас схватят за грудки, ударят, взрыкнут и спеленают синей магией, но маленький скелетик моргнул, теряя всполохи кармина во вспыхнувших зрачках, моментом заменяя их на жёлто-голубые звёзды, и прильнул к груди. Настолько тесно и неожиданно, что у Даста сбилось дыхание — маленькие узкие ладошки под голубой тканью перчаток скользнули по солнечному сплетению и занырнули на рёбра, а тёплая щека потёрлась о серость выглядывающей из-под сбившегося шарфа ключицы. — А ты? Ты спрашиваешь меня, значит, хочешь? Не просто же так об этом заговорил? Правда же, ну? Я тебе понравился, правда? Скажи, скажи, что ты готов быть для меня моим папочкой. Скажи. Скажешь? — это больше походило на полубезумный лепет, чем на привычный звон голоса-колокольчика маленького члена Звёздных, у Пыльного даже душа необъяснимо дёрнулась в груди, будто узнавая своё родное сумасшествие. Блуберри был сам на себя не похож. Сколько лет вообще этому монстру? Может ли такое быть, что он просто жертва его внешнего вида и настолько изголодался по вниманию, что готов кинуться буквально на каждого, кто отважится ему себя предложить? Даст чувствовал, что городит полнейшую ерунду у себя в мыслях, такие предположения были похожи своей нелепостью на теорию мультивселенского заговора или на допущение сотрудничества Разрушителя и Защитника миров, и он понял, что просто-напросто выискивает для себя оправдание тому, что собирается сейчас совершить. А надо ли оно, это оправдание? Не похоже на то, что все вокруг страдают особой честью или честностью — уж в этом-то он уверился сегодня в полной мере — его друзья умудрились выбросить его за борт, словно мешок ненужного мусора. В груди снова защемила обида. А Блуберри… Блуберри смотрел на него огромными, словно две голубые луны, глазами: — Да-аст? Так что, ты будешь моим папочкой? О-ох, Фреша ему в крёстные, он надеется, что это не будет считаться педофилией: — С удовольствием, моё сокровище. — Нья-а-а… — расплылся изящный монстрик в широкой улыбке: — О нет, папа, это ты — моё сокровище, а не наоборот, — между ключиц Пыльному выдохнули влажным теплом, и он залип на нежный волошковый румянец, что всё это время играл на этих пухлых, немного детских на вид щеках. Словно подростка мелкого обнимаешь, но жадное обожание в голубых глазах просто валит способность здраво мыслить и соображать наповал. — Пойдём со мной, пойдём поиграем немного, я приглашаю, идём ко мне в гости, — поманил крошка-Блу вдруг пальцем, впрочем, никуда не собираясь и второй рукой прижимая Даста сзади немного ниже позвоночника. — Хочу угостить папочку чем-то вкусным. Ох… да не смотри ты на меня так, не переживай, у нас большо-ой дом, а мои комнаты закрываются на ключ. Инк по дому просто так не шастает, а Дрим будет далеко в своих кабинетах. Нас никто не услышит. И не найдёт. Я побеспокоюсь об этом. Никто не навредит моему любимому папулечке. Даст дёрнулся. Этот напор… он никак не мог ожидать подобного от вечного ребёнка, светлого крошки Блу… его крутили сомнения, рассудок кричал громкое «Что-то не так», стоит ли рисковать и верить? Но в широко открытых глазницах так призывно и с обожанием горели звёзды, а Даст всегда был так падок на обожание: — Веди. Небесный румянец на ангельском личике, хруст раздавливаемого портального шара в ладони, острая улыбка и сжавшиеся пальцы на копчике через шорты. Кажется, Пыльный где-то что-то упустил и потерял над происходящим контроль. — Тебе будет хорошо, папочка, тебе будет очень хорошо с твоим милым мальчиком. И сладко. Вот увидишь. Даст разглядывается в стороны неполную минуту, всполохи золотой магии, оформившей разовый портал, развеялись, разлетелись искрами в воздухе, позволяя оценить обставленную в бунтарском стиле комнату: с плакатами на стенах да фигурками героев вперемешку с холодным оружием на полках, но тонкие ладошки тут же фиксируют скулы, цепкой хваткой заставляют опустить голову вниз, смотреть не куда-то, а в горящие ярким с примесью необъяснимого пурпура звёзды. — Зачем ты отвлекаешься? Разве это культурно? Разве так поступают воспитанные монстры? Разве есть на свете что-то важнее твоего малыша, что так жаждет внимания? Ты же пришёл по приглашению, ты же выразил согласие, ты же хочешь поиграть. Да-асти, ох мой Дасти, смотри на меня, смотри в мои глаза, ты видишь? Видишь в них, читаешь, чего я желаю? Это так странно. Пыльный пытается отмахнуться от густого запаха безумия, что окутывает, накрывает с головой всё больше и больше. Надо бы начать думать, остановиться, убежать, но ему неожиданно не хочется. Зачем? Чтобы не дай создатели не предать их маленькую команду? Так вроде бы секс без обязательств никогда не считался у них предательством. Пыльному, конечно, не особо верится, что до этого дойдёт, но хоть тем, что позволят, насладиться можно? Раз его дома так опрометчиво вычеркнули из списка партнёров, то почему бы ему не найти себе кого-то на стороне? Какая им разница, кто это будет? И он, ведомый желанием, наклоняется за поцелуем, чтобы клюнуть впервые неуклюже под чужое фырканье лобную долю черепа, и ещё ниже — низенький монстр слишком маленький, чтобы сплетать их языки было удобно — приходится горбить спину и сутулить плечи, и это настолько мило и неожиданно приятно — чувствовать себя по-настоящему большим и сильным в сравнении. Даст тянет руки, чтобы подцепить изящное, помещающееся в его ладонь почти полностью кольцо седалищных косточек, и… падает вдруг на спину от неожиданно сильного и резкого удара: — Нет! Хочу быть сверху! — огорошивает это чудо своим решением, сбрасывает одним движением сапожки, становясь от этого ещё ниже, стягивает с себя тут же короткие шортики, откидывает в сторону, ни минуты не сомневаясь, броню и промокшую, всю в пятнах сапфировой магии белую футболку, косынку развязывает и играет ею, протягивая за позвонками, и тянет, голубой, как небо на поверхности, тканью щекоча тонкие белые изящные рёбрышки. Сверху вниз, цокает кончиками фаланг по тоненьким дугам, ступает ровно и уверенно босыми теперь ступнями, будто проделывает подобное чуть ли не каждый день. Смотрит. И у Пыльного с громким звоном ломается что-то внутри — последнее сомнение ломается. — Блу… — он поднимается на локтях, пытается наскоро развязать узел на запутавшемся красном шарфе, порыкивает от неудачи, стаскивает параллельно с плеч ненужную больше куртку. — Да-а, — жмурит голубые звёздочки маленький монстр, коленкой упираясь в край кровати прямо между разведённых коленей лежащего. — Называй меня так, папочка, называй. Блубер-ри, не Яни совсем, а малыш Блу, мне так нравится. Ты… ты такой идеальный… — аккуратная стопа вдруг толкается в грудь, придавливая к кровати. Тоненькие косточки, белые, словно точёные, как дорогой фарфор, почти полупрозрачные дистальные фаланги. Пыльный бежит пальцами вверх по крохотному великолепию — такие миниатюрные, такие сладкие на вид, и в противовес настолько большая жажда контроля: «Я буду сверху». Ох Папс, ты наверное сейчас свои призрачные варежки дожевываешь, видя, к какому удовольствию вместо проблем привело твоё глупое желание. — Руки прочь, — раскидывает от себя ладони изящная ножка, и Блу снова давит, скребёт плюснами, смешно растопырив фаланги, по центру груди, спускается ими ниже, натягивая ткань старой посеревшей футболки, а потом подцепив этими почти игрушечными пальчиками, словно какая-то мартышка, резинку бриджей, стягивает их вниз. И Даст откидывает голову назад от пошлости улыбки на мелком лице, от закинутых за голову демонстративно и вызывающе рук, от густой жадности, что во взгляде, какой его не одаривали, наверное, никогда. Сумасшествие. Было бы вполне вменяемо предположить, что происходящее и не реальность вовсе — так, сон, насланный ради шутки повелителем позитива, но Найтмер ревностно оберегает их поместье и не позволяет даже клочку золотистой магии проскользнуть в их обитель, а значит, реальность. — Ты красивый. Фиолетовый. Тёмный и насыщенный, словно недозрелая шелковица, словно грозовое небо. Мне нравится. А то всё жёлтый да жёлтый, надоело до безумия. Ох, а если бы смешать… — шепчет какую-то откровенную чушь вылезший на кровать Блу. Конечно же, чушь. Даст не может принять эти его слова за чистую монету, не может же Мечтатель позволить себе… — А-ах… — руки в голубых перчатках так крепко сжимаются на возбуждённом экто. Вверх-вниз и хриплые вздохи, горящие волошками с проблесками пурпура глаза и быстрые движения. Жадный. Слишком жадный и нетерпеливый, а ещё дерзкий и пугающий. У Даста клокочет в груди от того, насколько неправильным и жутким сейчас выглядит маленький обычно милый Блу, с него словно маску сорвали, а вместе с ней сорвали и всю невинность, стеснительность и неуверенность, которой, как Дасту казалось, он обладает. Нет, в этих глазах нет наивности и стеснительности, в них плещутся желание и жажда сейчас, и непоколебимость. Будто если попытаться сказать что-то против — разопнут цепями и всё равно возьмут что хотели, только какой глупец станет противиться? Точно не Даст. Нет-нет. Он не может противостоять, он занят — разглядыванием вспышек голубого сердечка за клеткой рёбер, наблюдением за тем, как расползаются влажные пятна на ярких мягких тонких перчатках — пятна от Даста, его предэякулят, что капля за каплей выделяется и блестит на вершине, чтобы быть смахнутым быстрым уверенным движением тонкого пальчика, что наглым напором рисует спирали от основания к центру головки, заныривая напоследок самым краешком в уретру, растягивая её до лёгкой боли и отпуская. — М-м-м, перчатки не пускают, мешают, вредные… — хихикает мелкая бестия и дует губы. — Но ради папулечки я их сниму, ведь папочке нравится такое, ох я вижу, вижу же, как нравится, вижу, как он потёк, — стягивает голубую ткань зубами, откидывая прочь последний элемент гардероба и оголяя тоненькие кисти. — О-ох, нравится? Нравится такое? Ну правда же, правда? Скажи это, ну скажи… — повторяет слова, словно какое-то безумное живое эхо. — Ты хочешь больше? Хочешь, чтобы я сделал, чтобы протолкнул? Хочешь? Чтобы побывал в тебе внутри? Твой мальчик сделает потом тебе приятно, честно-пречестно, папочка, я благодарный, ты не пожалеешь, можно, можно? Я же вижу что я не первый, да и не важно, я же вижу что тебе хочется, что ты уже принимал в себя, ох, бесстыдный папуля, как тут всё пульсирует и раскрывается под пальцами, какой только пример подаёшь своему малышу? Разработанная попка, м-мф-ф-х-х… я возьму папочку, попробую, скажи, скажи да, ох, скажи… — сумасшедший шёпот, безумный, жадный блеск зрачков в чёрных глазницах и голос у крошки-монстрика тоже под стать его глазам: срывающийся и порывистый, больной, ненормальный. Как ему удаётся так хорошо скрывать эту свою сторону? Как Дасту удалось проглядеть ещё одного безумца в их небольшом мире, да ещё кого! Малыш Блуберри собственной персоной, ох крошка, если бы ты знал, как Пыльного радует сейчас твоё временное помешательство. Даст сам немного с ума сходит от такого поведения, немного ещё больше, чем уже сошёл давным давно, тянет руки, гладит края глазниц, что щурятся в удовольствии, скользит по скулам, по большому крылу клиновидной кости, по нежной хрупкой слёзной, по острой, почти отсутствующей носовой и соглашается, соглашается и соглашается, вышёптывая то «да», что так просил малыш Блу: — Блуберри, ох Ягодка, для тебя всё что угодно, моя хрупкая фарфоровая статуэточка… — Тогда держи ноги, — задыхается словами маленькое, совершенно безумное на вид чудо, толкает бедренные кости Даста наверх, разводя их в стороны и прижимая к плечам, скручивая того в бублик, заставляя пристыдиться предательскому хрусту позвоночника, непривычного к таким гимнастическим упражнениям без разминки, вталкивает колени в руки. И Пыльный дрожит — дыханием дрожит и ещё немного магией, потому что пальцы крошки Блу едва смыкаются, когда ладонь обхватывает его бедренную кость, и представить, что ляжешь под такое нежное, слабое и миниатюрное великолепие, становится невозможным, попросту не помещается эта мысль в голове, это же сюр, разрыв шаблона, это не подчинение, а какая-то благотворительность, просвещение, наука. — Не сдерживайся, малыш, давай, делай что и как хочется, — подстрекает, улыбается в предвкушении Даст. Всё равно ему уж точно не будет больно, учитывая разницу в размерах их тел, маленькое бесстыдное сокровище может вполне начинать в него долбиться даже на всю длину в любом темпе без прелюдий и подготовки. Так почему бы не позволить, не сделать приятно? — Ох, ты меня балуешь, Дасти. Прямо «что хочешь»? М-м-м, ты же даже не представляешь, чего именно я могу хотеть, но я не буду тебя мучать в первый раз, я ведь не хочу потерять только что приобретённого члена моей маленькой семьи, — поток слов прерывается закушенной губой, а Берри замирает, уткнувшись головкой в влажный сфинктер. — Не-е-ет, не хочу, сегодня я буду хорошим мальчиком, — тонкие ладони с миниатюрными пальчиками сжимают тёмный фиолетовый неон, наглаживая скользкий от природной смазки ствол сверху вниз прерывистыми движениями. — Я же не хочу тебя испугать. Ха-ах, так нехорошо будет, если придётся посадить папочку на цепь, чтобы держать при себе силой. И Пыльному смешно делается от таких слов — посадить на цепь, удержать силой — что вообще в этой жизни способно его удержать против воли? Какие цепи? Какие стены? Из чего? Но стремление коротышки присвоить и не отпускать греет пропитанную прагматизмом и пылью убитых монстров душу — его редко настолько сильно хотят, кажется, он даже сможет начать испытывать к этому маленькому монстрику что-то из рода симпатии, а это уже очень много, учитывая обычное молчаливое равнодушие ко всем, что живёт за грудью: — Цепи меня не удержат, крошка, тебе придётся придумать, как меня удержать по-другому, — урчит он, позволяя себе отпустить колени, обнять ногами вокруг до игрушечного маленький таз, а сверху пробежаться пальцами по столбу шейного лордоза, по нежному контуру нижней челюсти, чуть не поцарапавшись о шиловидный отросток, что при такой разнице в размерах жалит тонким кончиком, словно игла. — Например, руками, ох, например, удовольствием, например, обожанием. Пальцы ловят волошковым языком, и Берри, нахально и уверенно смотря в глаза, берет их в рот, обсасывает, сияя фосфорирующими голубеньким щёчками, хлюпает бесстыдно слюнями, измазывая себя, постель и Даста. Отдающая пылью турмалина влага катится по пястным, собирается крупными горошинами между костей запястья и рисует ручейками вниз по лучевой, пока не зависает на сияющем глубоким фиолетом локтевом сгибе и не срывается вниз. Кап… Пыльный вталкивает в себя пятками, да крошка-Блу и не возражает, с пошлым хлюпаньем проталкивается на полную, кусает чужие пальцы, давит ладошками на налившийся магией член и скользит: сверху и снизу, всюду, пачкается в щедро выделяемой влаге, размазывает прозрачный пурпур по рукам и стволу, что напротив белизны мелких косточек кажется тёмным индиго, по покрытой псевдоплотью лобковой, что раз за разом шлёпает о дрожащую, просвечивающую немного магию в малом тазу. Прикусывает и стонет — тонко и жалобно, будто бы сейчас насаживают на член его самого, не закрывая глаз и не отводя их ни на секунду, рисуя острячками фаланг параллельные полосочки к вершине головки. Замирает там и щекочет пальцами, второй рукой стискивая основание до звёзд перед глазами, замирая и раскачиваясь мерными толчками внутри, а дистальной мизинца вдруг проталкиваясь в уретру, до межфалангового суставчика, что растягивает и немного царапает. Тихий хриплый стон и тоненький всхлип мешаются в один звук, выдавая удовольствие, два тела дрожат, что физически, что морально балансируя на краю, цепляясь за слова, имена и мысли, лишь чтобы не сорваться слишком быстро и не утонуть в том густом экстазе, что плещется там, за гранью. — О-ах, Блу, Ягодка, да-а, сделай так ещё раз, — выгибается осторожно Пыльный, боясь даже шевельнуться, чтобы не сбить нечаянно ту волну наслаждения, что накрыла с головой. И Берри слушается, млея от своего старого имени на губах, от того, с каким удовольствием ему дают, позволяют, и шевелит миниатюрной фалангой в тоненьком канале, поигрывая и растягивая, второй рукой выдавливая по возможности больше смазки с пульсирующего потемневшего члена, смачивая ещё больше и так блестящее влагой и предэякулятом отверстие, заставляя уретру расшириться ещё больше и вытолкнуть липкие капли наружу, смазывая изящную косточку едва сияющим пурпуром. Берри проталкивает мизинец глубже, срывает стоны, топит горячими жадными взглядами и частым дыханием вкупе с лихорадочным румянцем на скулах, средняя фаланга — и снова Пыльный стонет, когда тоненький канал принимает в себя суставчик, уже второй: — М-мф-ф-б-Блу-уо-ох, ещ… ах, ещё… — и третий, уже пястно-фаланговый сустав толкается, прогибая упругую округлость вершины головки внутрь, фиолетовая плоть горит всполохами, Берри видит тень своих косточек в ней внутри, сквозь прозрачную немного, насыщенную магию проглядывает контур его пальца — мизинца, что не достаёт даже до половины возбуждённого до предела органа. Так красиво, так возбуждающе — расширившиеся до предела зрачки затопляют глазницы голубо-жёлтыми звёздами, вид Пыльного, гнущего под ним спину, распаляет и убивает одновременно. Ещё, он просит ещё, он не гонит, не отталкивает, не сдерживает, он позволяет быть собой, он улыбается, когда Блу выпускает наружу, показывает своё сумасшествие, он позволяет кусать себе пальцы, упиваться вкусом магии из прокушенной надкостницы, быть внутри… всюду внутри. Берри тянет руку вверх, под грудной резонирующий стон считая фаланги, выходящие наружу с тугой щёлочки: проксимальная, средняя и дистальная, и не вынимая полностью, обратно, пока позволяет растяжение уретры, пока Берри не видит закатившиеся от удовольствия зрачки — разноцветное пламя, пленящая красотой и остротой гетерохромия, Берри уже практически влюблён. Да что за ерунда! Он уже мысленно душу продал несколько тысяч раз за то, что судьба подарила ему такого замечательного папочку. — Блу-у… — всё выстанывает так красиво позволяющий себя любить монстр под ним, пуская мурашки хриплым голосом по костям, и Яни давит мизинцем внутрь ещё глубже, пока позволяет растяжение пястных, пока налитая до предела головка не упирается между белых косточек, пока суставчики не сжимает откровенно-бешеной пульсацией, а стоны не превращаются в сиплые стенания, пятки Пыльного скребут по задней стороне бедренных, а свободная рука рвёт ткань подушки, раздирая ту пальцами и разбрасывая перья. Берри глотает собственные всхлипывая от силы и скорости судорог экто, что сжимает его в себе так сильно, сам дрожит, едва держась на влажных не то от пота, не то от стекающих жидкостей коленях, жмёт тазом, наполняя спазмирующее нутро по максимуму, в ещё несколько дополнительных почти невидимых фрикций доводя себя до грани и выталкивая за неё, кончая, с упоением ощущая, как разливается горячая сперма глубоко внутри и вокруг, как липко и совсем уж тесно стало стволу, как пульсирует болезненно-твёрдый на ощупь фиолетовый член в руке, как скулит на одной ноте Пыльный, почти потеряв себя, судя по плывущему контуру зрачков, что бродят сейчас где-то по потолку, не видя наверное ничего и не воспринимая. Яни рассеивает свою магию, улыбаясь, отстраняется, чтобы наблюдать, как белесо-голубоватая сперма выплескивается наружу из потерявшего вдруг наполнение анального отверстия, как крупные капли собираются на пульсирующем кольце мышц, как перекатываются и бегут ручейками вниз по сияющей внутренним светом тёмной эктоплоти. Настоящая аметистовая ночь, украшенная сапфировой россыпью его семени. Берри вздрагивает, закусывает губы и ничего не может поделать с собой — наклоняется, оттягивая стоящий колом член вниз, чтобы иметь возможность, не вынимая ещё мизинчик, не отказать себе в удовольствии попробовать, вылизать, широко и жадно языком собрать не удержавшуюся внутри сперму, а потом, рыкнув, примкнуть к пульсирующему сфинктеру губами, прикусить дрожащую мелко мышцу и толкнуться языком внутрь. Отбить мелкую вибрацию последней фалангой в уретре и утонуть в стонах, что больше уже походят на скулёж. Улыбнуться, не отстраняясь, и толкнуться зубами, пустить волну языком, собирая по стенкам и выталкивая наружу свою же магию, и приняться выглаживать второй рукой тёмный неон, каждую выпирающую венку, каждый неправильный бугорочек, натянувшуюся до предела уздечку и узел крепления к лобковой кости. И прильнуть губами плотнее, будто в поцелуе высасывая, вытягивая сперму до последней возможной капли, всю, что только отдаст обратно, всю, что ещё не успела впитать его содрогающаяся от рвущегося наружу удовольствия магия, поиграть снова пальцем, выбивая уж совсем нечленораздельные крики, лизнуть напоследок и сжать основание пульсирующего на грани члена. Отстраниться немного и нависнуть сверху, читая в глазах мольбу о позволении кончить уже наконец, и неспешно надрачивая, вытащить палец из уретры — медленно, наслаждаясь сжимающей пульсацией после выхода наружу каждого суставчика. Ох, как же красиво они блестят на свету, измазанные его соками. А вот и дистальная фаланга вынырнула наружу, покидая узкое местечко, Берри отпустил ладонь, до этого сжимающую крепко-накрепко основание возбуждённого ограна, перекрывающую таким образом канал, и зажмурился от струи, брызнувшей тут же вверх, промычал, больше даже размазывая, а не вытирая жемчужно-лавандовую россыпь капель, и упал грудью на грудь. Подтянулся выше, заглядывая в помутнившиеся окончательно глаза, и нежно подцепив скулу носовой косточкой, поцеловал — сразу глубоко и жадно, передавая с языка на язык часть добытой им спермы вперемешку со смазкой Даста и собственной слюной, дрожа всем телом от морального удовлетворения и впиваясь пальчиками в рёбра, раскатывая кисловато-приторный вкус по послушно распахнутым губам. — Идеальный папочка, мой идеальный. Идеальный… — снова принялся за своё любимое странное повторение слов, превращаясь в маленькое материальное эхо, толкая свой шёпот раньше в губы, а потом в шею и в стык ключиц. — Никуда не отпущу, никому не отдам, мой, мой идеальный папочка, только мой и ничей больше. Оставайся тут, со мной, я поговорю, попрошу, выпрошу, вымолю у Дрима, только будь тут, мой Дасти, останься сразу, не уходи, будь со мной… Пыльный свёл брови вместе от начавших потихоньку доходить к нему после бурного оргазма слов и скользнул по влажной взмокшей нежной спинке лежащего на нём Блу ладонью, разочаровывать и расстраивать крошку-монстра не хотелось, но вот так взять и остаться практически под крылышком у извечного врага было невозможным. Как бы ему ни было хорошо и приятно — надо было уходить. Он стёр пальцем фиолетовую капельку, всё ещё висящую на остром подбородке маленького кукольного личика: — Я не могу, малыш Блу, мне бы хотелось остаться, но это невозможно, — он проследил, как между заломившихся бровок пролегла морщинка, как сжались с силой маленькие кулачки, как в голубых овалах зрачков мигнули и пропали жёлтые звёзды, заменяя себя вдруг на горящий кровавый ядовитый пурпур. — Ты меня не так понял, Дасти, это не был вопрос, — в грудь ударило резкой болью, а душу заморозило точечным уколом тонкой заострённой на конце кости. — Это была констатация факта. Ты мой, папочка, — криво улыбнулся Берри, роняя безумный тонкий смешок и вжимая кость в орущую душу сильнее. Пыльный взбрыкнул, ватными руками пытаясь призвать кость, сформировать атаку или просто сбросить маленького, судя по всему, поехавшего окончательно Блуберри с себя, но магия плыла всё ещё и гудела в висках после острого удовольствия, а низенький монстрик держался крепко и крепко давил, погружая острие кости в душу Пыльного всё глубже и глубже: — Семья для меня слишком ценна, чтобы позволить себе её, не успев завести, так опрометчиво потерять, — перед глазами пошло пятнами, а в ушных отверстиях зашумело, Даст захрипел, цепляясь в гладкую основу кости, что дырявила его насквозь, отсчитывая в панике утекающие пункты здоровья, шипя через зубы и суча ногами, кляня себя за глупость, жалкость и беспомощность, с паникой в глазах наблюдая тень своего Папируса, что завис над плечом крошки-монстра, поглаживая призрачной перчаткой его по черепушке и довольно кривя губы. «Удачный выигрыш», — отбилось эхом от стенок черепа и затихло, поглощённое шумом затухающего сознания и падающих безвольно на постель рук. — Вот так-то лучше, папочка, так намного лучше. Правильнее и безопаснее. Со мной. С нами. С семьёй. Маленький Яни соскочил с кровати и развеял кость в воздухе — времени было мало — оглушённый им монстр не будет долго находиться в отключке, он слишком сильный, и восстановление не займёт много времени, а потому надо поспешить: — Инки-и!!! — кинулся он в коридор, не удосужившись даже стереть с себя следы недавнего развлечения, не то что одеться. — Инки, мне нужна та вещь, что ты готовил с Саэнсом для Эррора. Где ты есть? Я знаю, что ты меня слышишь, не прячься от меня! Мне очень-очень нужно! Только уговорю Дасти остаться со мной добровольно и сразу отдам… — Дасти? — переспросили у Берри удивлённо, тут же появляясь у него за спиной, моргнули несколько раз, сбрасывая символ за символом и меняя цвета в глазницах, оглядывая оценивающе внешний вид друга немного недоверчиво. — Ты имеешь ввиду Пыльного, Яни? Того самого Пы… — Пыльного! Да, да, Инки! Того самого Пыльного! — вцепился Ягодка в руку бездушного и шарпонул на себя. — Да быстрее ты, шевелись, пока он там не очухался и не сбежал! Помоги же! — Как интересно… — протянул художник, ступая в спальню, где на кровати всё так же без памяти валялся Даст. Шевельнул кистью, вылавливая баночку чернил с поясной сумки, и чпокнул, вытаскивая с горлышка плотную корковую крышку. По комнате поплыл неприятный химический запах чернил. — Всё интереснее и интереснее… х-хах, Шат будет удивлён, ох, даже жаль что у меня не получится понаблюдать эту картину, наверняка будет забавно. Интересно, он разозлится? Или образуется? — Инк постучал себя пальцем по подбородку, но секунду спустя хмыкнул легкомысленно и хрустнул плечами: — Но ладно, потом услышу от него самого. А сейчас мне нужно бежать, Ягодка, так то, я тебе перенесу твоё сокровище, дам всё что надо, а дальше ты уж сам, — несколько взмахов по воздуху, и бессознательное тело проваливается вместе с кроватью в чернильный портал, Инк ступил следом, потянул за собой Берри, и струсив руки, ткнул пальцем в направлении стены: — Всё, блокатор там, с инструкцией разберёшься сам, Дриму скажешь сам, я побежал. Всё, пока-пока, Яни, сегодня меня больше можешь не искать, к завтрашнему утру даже не жди, — вспыхнул яркими огнями глаз бездушный и удалился. Берри повёл плечами непонятливо: — Куда это он? А хотя неважно, какая к чёрту разница, пусть себе бежит, ведь теперь у меня есть ты, мой милый-милый папочка, — он улыбнулся довольно и подступил к висящим на стене полкам ближе. — Ну и чего тут куда? — развернул сложенный в четыре листик инструкции и угукнул понятливо: — Ну что же, приступим…