Bad in bed

Эррор сидел у себя дома и просматривал недавние события, всё перематывая и раз за разом возвращая к самому началу его недавнюю… инициативу — он на самом деле впервые в жизни смотрел в окно на себя самого, и впервые в жизни там было на что смотреть. О да, ещё как было — по его мнению, такой «первый раз» был далеко не у всех. Но разве могло быть по-другому у настолько особенной личности, как Разрушитель миров? Нет, он так не думал. Сейчас он думал лишь о том, почему же настолько долго тянул, чтобы начать, и почему, собственно, остерегался раньше сделать этот первый шаг в оказавшийся таким приятным мир секса. П-хах, единственный мир, который ему сейчас не хотелось бы разрушать. Глитче хмыкнул, немного нервно погладил шею, что от вполне конкретного напряжения покрылась мелкими лагами, — и да, он опять был возбуждён. И на этот раз, как ни странно, это уже не вызывало привычной паники, лишь требовательное покалывание в тазу. Чёртов художник с его красками! Он повертел в руке подобранную недавно баночку использованного подчистую красителя — розовый, что своей яркостью и пошлотой мог сравниться лишь со зрачками защитника, под самый край напитанными им же. Но какой, сука, он всё же горячий, когда под краской! Глитче закусил губу. Перед глазами со стопроцентной вероятностью сейчас встала бы картина словно припудренного радужного тонкого экто, если бы он и так на него не смотрел, поставив «на паузу» воспроизводимый сегодня по кругу, наверное, уже раз двадцатый, отрывок из собственной жизни. — О⁰о’х-х, вы тТолько посмотр-Рите наА эти си¢еЕечки… — вздохнул он, не очень умело, но всё же разминая через ткань бриджей вполне выделяющийся двойным бугром стояк. Он больше не боялся трогать себя, наоборот — ему даже было интересно. Попробовать ещё и так. Ну почему бы и нет? Может, свои руки… или не руки вовсе, смогут доставить столько же удовольствия, как и тонкие пальчики Инка? — ДаА и так, без ниИих, с оБбычным своим экто тЫы вовсе не плохХ. ИнтересСсно, а тебя так часто используют или это только я додумался залить в тебя краску насильно? — от самодовольства и гордости из голоса даже пропали двоящие глюки, оставляя белый шум и статический треск искажать словно искусственный баритон в одиночестве. — И прРродолжаешь ли ты носить роОзовую с собой, после того как проснулСся в таком виде? М-м-мМ? Голый, мокрыЫй, грРрязнНый, испоОльз³овВанныЙй-й, м-вВ⁸х×Х… — собственные слова действовали наподобие искусственного возбудителя. Глюк воткнулся пятками выровненных ног в «пол» и оттянул резинку бриджей, цепляя её снизу за налившийся и раздутый узел и скользя сразу двумя руками по телу членов вверх. Да-а, как же хорошо, оказывается, от самого начала не комплексовать и не сдерживать себя, а позволить излишествующей магии сформировать всё и сразу. Аспидная надкостница на щеке дёрнулась, и воспоминание снова откатилось назад: «… А-ах, Оши, почему же так… хочется-аха-а…» — головки стиснули и продолжили натирать обеими руками, пальцы на ногах поджались, и пустоту наполнили потрескивание глюков и тяжёлое дыхание. «… М-мф-ф, ну же, возьми, ах, возьми. Трахни!» — звонкий голос защитника, немного разбавленный вульгарной хрипотцой, возбуждал. Разрушитель закинул голову назад, позволяя зрачкам погаснуть. Даже смотреть было не обязательно — достаточно слушать дикие стоны и тихое хлюпанье… М-м-м, Инк, пусть и нехотя, здорово помог ему в самопознании и принятии желаний своим слепым химическим обожанием. Инк, хоть и под красителями, но хотел не кого-то другого, а именно Разрушителя, именно Эррора с его «неправильностью». Хотел его настолько, что был готов лизать его стопы. О-ох, он и лизал. Фаланги, плюсны, таранная косточка и выемка межберцового соединения по очереди и по кругу попадали тогда под ласку шанжанового прыткого язычка, и стоило это в деталях вспомнить, как магия в сочленениях этих костей заныла, залила собой и намочила хрящевую и соединительную, а с графитных с примесью прозрачной Аделаиды губ сорвался первый стон. — Д-даАа, ЧернилЛьнИица, продолжай, скажЖи это снова, поработай яз³ыком, ак-кх-мМ-м. Ох, прийти бБы к тебе опять… — Эррор зажёг зрачки, что немного плыли от возбуждения, и, облизнувшись, улыбнулся: — А поО⁰чему, собственно, и неЕ-е-ет? Только вот… так жЖе не идти, — он оттянул возбуждённые органы к ногам и отпустил резко — оба конца спружинили и колыхнулись в воздухе, скользя друг по другу боками, а если бы экто было полное, то и шлёпнули неминуемо по животу, брызгая предэякулятом и пачкая мягкую псевдоплоть, но Эррор не любил покрывать себя псевдоплотью целиком, предпочитая даже для себя не озвучивать причины. — НадДеюсь, ты не силЬьно з³анят сегодня, ЗаАщитник, — Глюк выгнулся на любимом кресле, вытягивая руки вверх, играя пальцами в воздухе и с интересом сплетая вызванные нити — синие жгутики, толстые шнуры и даже почти прозрачные лесочки потянулись послушно к трёхцветным фалангам, дрожа в воздухе, пока не касаясь, перепутывая свои тела, а следом затягиваясь в тугие канаты и косы, обвивая наподобие змей предплечья и заныривая под ткань бриджей, шурша по винным подрагивающим в предвкушении костям. О, у разрушителя сегодня было достаточно игривое настроение, чтобы позволить себе попробовать что-то новое, а еще — жуткая потребность действий. Ведь он уже больше трёх недель сидел без дела, изнывая от безделья и скуки, отмахнувшись обиженно от Бэдсов, которых всё ещё не простил. И эта потребность действий зудела, словно навязчивый ток маны по костям в период первого гона, она била мелкими разрядами нетерпения, колола засевшей занозой в заднице. Эррор прогнул спину, помогая синему плетению проскользнуть между собой и мягкостью кресла, зарыться под одежду и оплести горячие кости, вздохнул прерывисто и завернул свободные нити к лицу, тут же потираясь о них щекой и проходясь губами. Глухое ощущение касания к собственной магии отозвалось приятной оторопью в позвоночнике, и он вытянул носочки на ногах, продолжая играть с собой, повышая ставки и напряжение, направляя нити всё глубже под одежду, всё плотнее обвивая ими ложные рёбра и пережимая остистые отросточки на поясничном отделе. Кто бы знал, что это будет ощущаться настолько приятно! Сколько же лет Эррор держал себя в руках из-за своей глупости и терпел неприятные ощущения, вместо того чтобы наслаждаться, а наслаждение всегда было так доступно и близко, надо было просто отважиться попробовать в первый раз, протянуть свою руку к собственной магии... «А-аАм-Фф…» — промычал в скрученный плотно пучок, закусывая его тут же зубами. Мелкие ниточки чувствительного циана зашуршали, защекотали в запирательных отверстиях с внутренней стороны таза, оплели плотно задвоенную, истекающую соками удовольствия плоть и сжались. Блестящая капля скатилась по бочку синевато-фиолетового неона, тут же растёртая и смазанная ёрзающими нитями. Эррор закусил губу и закатил зрачки, оставляя почти пустыми бордовые глазницы, по шейному лордозу катились мелкие струйки конденсата магии, шипя и растворяя собой лаги, что то и дело мелькали на градиенте позвонков. «Ха-аАах-Х…» — руки наматывают сплетения синих кос, прикрывая сияющей магией запястья, горчичные, почти ярко-жёлтые фаланги впиваются когтями в жгутики, нити и косы, приоткрытый рот глотает воздух, желтоватый зубной ряд выставлен наружу — влажный и блестящий от того, что его раз за разом облизывают, проходятся по нему то одним то вторым кончиками языков. В воздухе повисли писк, треск и гудение статики, лаги рвут прямоугольниками пространство, пока нити трут и извиваются, ползают под одеждой и по ней, задирают и комкают, оголяют и обворачивают мятой тканью снова, нити дрожат, вспыхивают в ритмичной пульсации, то ослабляя, то усиливая хватку на пережатых, спеленутых вместе псевдо-органах, всё натирают по верху и дёргают, в то время как разрушитель постанывает и напрягает конечности, спутанные нитями, в порыве страстного наслаждения приподнимая себя в воздух. «Х×хаАа-А~» — пальцы впиваются сильнее, влажный пурпур языков скользит, обхватывает собранные в пучок нити, Эррор роняет стон за стоном, похрипывая от удовольствия, сжимает колени, натягивая обвязку на теле сильнее, сипит от того, как режет от тонких лесочек под коленями, как копошатся нити клубком в тазу и по внутренней стороне позвоночника, как тянет на запястьях и как сама магия напрягается и издаёт тихий гул. Так полно — чувствовать не только телом, но и ею тоже, нити горят внутренним огнём от кончиков к самому началу, подсвечивая глазницы пронзительным купоросом, что так откровенно сильно контрастирует с глубоким спокойным бордовым. Ещё. Ещё, ещё и ещё — двигать, гладить, пережимать до лёгкой боли и отпускать сразу. Стонать. Уже совсем не слыша собственный побитый лагами и разбавленный эхом голос. Не сдерживая. Не перед кем ведь прятаться, не стыдно. Эррор вздрагивает каждой косточкой, застывая после очередного отчаянного порывистого движения, трепеща всем телом, сжимает кулаки, мычит сквозь прикушенные нити, и изливается в плотные спирали хаотично вьющихся, словно живые, шнуров, пачкая магией же магию, смешивая пульсирующий внутренним светом синий и белесый фиолетовый исторгнутой спермы. Оседает на кресло, расслабляя наконец онемевшие конечности, на которых от переизбытка чувств повис, подняв всего себя в воздух. Распутывает петли и завязавшиеся в порыве похоти узлы, освобождает кости, дышит тяжело, потягиваясь довольно и зыркая искоса на застывшее в процессе «проигрывания» воспоминания изображение Чернильного, что в пленительно крупном и выгодном ракурсе пытается протолкнуть от жадности себе в глотку сразу две фиолетовые от прилившей магии головки, скользя попутно протиснутым между стволами языком. — ОоО-ох, эта твоя радуга… — роняет Глючный и сверкает желтоватыми клыками в немного уставшей, но предвкушающей улыбке. Поднимается и с брезгливостью сбрасывает с себя испачканную в процессе самоудовлетворения одежду, направляется неспешным шагом в ванную: — А теЕперь очистиТть быстренько кости, привВвести себя В порядок и сСтереть парочку ошиЫбоk. Ты же нНе прРотив свидания, приятель? Проверим, носишь ли ты ещё с сСобой роз³Оовую. *** Неприятная тянущая боль внутри скрутила художника, как раз когда он дорисовывал очередной свой шедевр, которому, как и остальным, судилось занять своё место на полу возле стены в его творческой мастерской. Хотя нет… Он оглядел холст, на котором Разрушитель миров лежал среди эхо-цветов в одном только шарфе, и улыбнулся — нет, этот шедевр был достоин особенного места. Только не потому, что был особенно искусно написан или совершенно красив, а лишь по той причине, что являлся своеобразной точкой невозврата, доказательством, что те смутные флешбеки, мелькающие перед глазами художника, — не вымысел и не фантазии; а память, вместе с выплеснувшимися чернилами действительно потерявшая некоторые очень для него важные моменты. О, он, конечно же, сразу догадался, что между ними что-то было, опомнившись под своим домом с лежащей возле него кучкой одежды, пятнами почти впитавшейся магии на позвоночнике и тазовых костях и саднящими искусанными губами. Но что именно и какое конкретно «что-то», вспомнить никак не мог. Вот тут в осознании и помогли краски — кисти порхали в руках, будто сами, уверенно выводя ранее не известные изгибы и мелкие особенности, как он думал раньше, в основном чернокостного тела. Краски уверенно покрывали слой за слоем поверхность наброска, добавляя цветов, полутонов и теней, а Инк улыбался всё шире и шире… ведь он не задумывался больше о том, каким же цветом рисовать бедренную, а каким нижнее ребро — он знал. Был уверен. А значит, он видел уже их, видел Его без одежды, хоть и не помнит ровным счётом ничего. — Красивый… — закусывал губы художник, зависая рукой над свежей краской рисовки грудной клетки, что от ключиц вниз теряла свой рыжий терракот, превращаясь в спокойный аспидный, который дальше уже и переходил на рёбра. — Нет, я точно не мог придумать или подсмотреть эту неимоверную красоту. Не так детально, — пальцы порхнули над нарисованными дугами, что тёмными красными, почти что кровавыми бликами полосочек внутренней своей стороны оттеняли будто ультрафиолетовое сияние души где-то там, под ними. — Но что же такое между нами было? Это ты отважился или… — Инк фыркнул — мысль о том, что он мог в процессе битвы перепутать баночки и выпить розовой вместо красной вызывала по меньшей мере удивление, если не возмущение. Он никогда не путал краски. Никогда. Да даже лишись он в процессе боя зрения — он знал расположение каждого пузырька в своём органайзере, мог распознать на ощупь каждую крышечку с оригинальной текстурой рельефа, не говоря уже о том, что и на запах они разительно отличались. — Так как же так случи… — рука ткнулась неуклюже в не подсохшую ещё краску и потянула аккуратные мазки резким движением вниз. Инк сглотнул сухо и прикрыл на несколько мгновений глаза — больно — он рушил. — А вот сейчас и узнаем. И он бы ступил в портал немедленно, если бы не громкие крики Берри, которые не услышать мог, наверное, только глухой. Пришлось немного задержаться. Удивиться просьбе маленькой ягодки помочь удержать пленника — обычно он с успехом и без проблем справлялся с этой задачей сам; опешить от личности пойманного им на этот раз скелета — уж кого-кого, а Пыльного из небезызвестной команды Инк «в гостях» у Яни увидеть не ожидал; и, конечно же, помочь — а как иначе? Иначе в семье не поступают. Инк всегда бы поддержал маленького, немного сумасбродного и сумасшедшего храбреца, которого почти любил всем своим отсутствием души, словно брата. Вот и сейчас — помог по-быстрому, дал всё, что просил, и пропал спешно в портале. Некрасиво же будет заставлять долго себя ждать, да и грудь рвало болью неимоверно, мешая думать и спокойно двигаться. Эррор, пока защитник перетаскивал пленника Яни, успел до основания разрушить одну и взяться уже за вторую вселенную. Грудь жгло огнём, и нестерпимо захотелось за такие неприятные ощущения врезать древком Бруми по аспидной черепушке, чтобы хоть немного отомстить, но: — Хотел меня видеть или просто развлекаешься? Эррор, подтверждая самые смелые предположения Инка и безмерно этим радуя, разрушать тут же перестал — заметив появление защитника альтернатив, замер и утратил моментально интерес к коду, в котором увлечённо ковырялся прежде, развернулся к художнику передом, оглядывая того с ног до головы, и расправил плечи: — Чего тАак долгоО? Штаны переЕодевал? Или Берри спПать укладывал? — от упоминания последнего в чёрных глазницах полыхнуло канареечным. Разрушитель миров, не обращая на это никакого внимания, продолжил немного язвительно: — СохранНность миров тебя больше нНе интересует, раз тТы позволяешь сСебе не явить¢я сраАзу, или что? — Ага, значит и правда видеть хотел, — весело заметил в голос Инк и хлебнул немного жёлтой краски, нарушая своё же правило «не употреблять с самого утра». Сегодня можно было себе позволить. Такое приятное открытие — явно дружественно настроенный разрушитель, словно праздник какой! Проследил за взглядом разномастных глаз, что пробежались по губам, огладили пальцы с зажатым в них пузырьком и остановились на органайзере, словно что-то пытаясь там разглядеть. Хмыкнул, словно нечаянно наклоняя содержимое для лучшего обзора, — бордовые глазницы прищурились, выдавая концентрацию чужого внимания именно там. Ищет — понял художник, вспоминая, как сам долго пытался найти недостающую баночку среди травы в том месте, где очнулся… Пропавшую баночку розовой. Улыбнулся: — Это высматриваешь? — приподнял краешком фаланги новый, полный до краёв флакон. Самодовольная улыбка разрушителя чуть не заставила подпрыгнуть возбуждённо на месте — это всё он! Художник поверить не мог. Это точно была его инициатива! Что бы ни произошло, что бы к случившемуся между ними ни привело, но теперь Инк был уверен — именно Эррор был тогда инициатором. И это было хорошо, просто замечательно, это развязывало руки. — Хочешь заполучить? — защитник пошёл по кругу, отступая от начавшего подходить разрушителя, что улыбался остро и уже тянулся руками к нитям. Нахмурился. Неужели готовится к битве? Почему? Хочет… заставить? Силой принудить к сексу с собой? Творцы, вот это да, кистью ему подавиться! Инк чуть не засмеялся в голос — глупость какая, какая неимоверная глупость! Что только делается у него в этой бестолковой, глючной и явно пустой голове? Его не надо заставлять. — Ох, Оши, ну ты даёшь, по глазам вижу, что хочешь. И по глазам вижу, что уверен, что я откажусь. А знаешь, Разрушитель миров, я выпью. Только при условии, что ты будешь снизу… На этот раз, — добавил поспешно художник, улавливая раньше лёгкое удивление, удовлетворение, а потом небольшое сомнение во взгляде, и не желая терять нежданную возможность. Тут надо было сыграть осторожно. Дать понять, что не против близости, но, в то же время, не опуститься до роли бесправной подстилки — вот первостепенная задача сейчас. — На этот раАз? — разноразмерные зрачки горят заинтересованностью в тёмных глазницах. — На этот раз, а там увидим, договоримся, — подтвердил с уверенностью Инк, наблюдая, как остановился и серьёзно задумался Эррор. Его явно заинтересовала возможность постоянных встреч, но в то же время что-то не позволяло согласиться на предложение сразу, что-то останавливало. — Да ладно, Глитче, чего ты сомневаешься, я не проститутка, я не буду требовать за секс оплаты в виде неприкосновенности миров! — …по крайней мере пока — добавил он про себя, пытаясь отгадать причину безмолвного сомнения. — Мне просто нравится разнообразие. И тебе понравится. С женским экто ощущения даже острее, тебе не стоит бояться, тебе стоит попробовать… — он чувствовал себя сапёром, марширующим по минному полю — почти с закрытыми глазами пытаться отгадать, заинтересовать, уговорить и не отпугнуть, не помня вообще ничего: ни предпочтений, ни деталей, ни реакций организма. Рискованно. Но не более рискованно, чем сказать, что не помнишь о прошлом сексе совершенно ничего. Затронуть самолюбие разрушителя миров подобной глупостью? «О, Эррор, мы что, правда с тобой переспали? Серьёзно? Представь, а я не помню! Ой, но ты не подумай, это совсем не от того, что это было настолько никак, что просто не запомнилось. Нет-нет, я уверен, ты — настоящий зверь в кровати… наверное» — не слишком хорошее признание для начала хороших отношений Без комплексов. — Ну-у? Ну давай, скажи «да», а то я не дождусь уже попробовать, насколько ты сладкий. А я буду пробовать старательно, разрушитель. Что скажешь? М-м-м, ты же хочешь куни? Я умею. Инк демонстративно поиграл языком между пальцами и решил, что можно было бы и усилить напор, так как на эту пошлую демонстрацию среагировали более чем ярко и позитивно — Глюк покраснел, сглотнул и даже оттянул горловину свитера, будто она и правда мешала ему дышать: — Ты нНне понимаЕешь. Даже если я согГлашусь… Ты всё равВно не получишь то, чего тебе хочется, а знаАчит — нет. В этом не буУдет никакого смыЫсла, — вызывать полное экто, да ещё женское Эррор не хотел. Это явно не гарантировало ему хорошего времяпровождения. Разрушитель сомневался, что оно может кому-то понравиться, да и ему тоже будет не по себе с ним, некомфортно. Не хотелось после столь хорошего начала вдруг ощутить себя фриком. — Да ладно тебе, почему нет? Ты что, комплексуешь побыть немного девочкой? Ой, да брось, я никому не расскажу, — Инк прокатил, дразнясь, бутылёчком розовой по щеке и повёл плечом. — Я буду молчать как рыба, Оши, я буду нежным, тебе понравится, я обещаю, — скатился голосом в соблазнительное мурчание. — Всё раАавно так, кАк ты хочешь, не выйдЕет… — проворчал разрушитель, из последних сил сдерживая своё желание согласиться. Ведь даже если и вызвать это чёртово нервирующее экто, он же видел силу розовой краски — если заставить выпить больше… обожание же ему просто гарантировано… так может? — А ты знаешь, чего именно я хочу? — заморгал на него глупо Чернильный. — Я открою тебе жуткую тайну, Эррор, я и сам не полностью в курсе, чего мне хочется. Но явно не скучных костей, — скривил носовую косточку. — Ну так как? Моё условие простое. Хочешь со мной регулярного секса — сделай сегодня красивенькое женское экто. Согласен? — Инк затаил дыхание. — А мМожет, всё-таки мÿжское тебя устроит? А? — последний раз пытается выторговать себе поменьше дискомфорта Глюк. — НормаАльное женСкое же Явно не получится. — А ты сделай как получится! — не выдерживает художник и вешается на шею, отдёргивая тут же руки от колючих лагов, но впиваясь нагло в губы, притянув за полы плаща. О-ох, разрушитель так усиленно отговаривает, что теперь он точно не откажется от этой затеи, пока не увидит, в чём его проблема, собственными глазами. Какие комплексы съедают это глючное, явно же идеальное создание? Ну конечно же идеальное — Инк рисовал его косточки, и это походило на изображение произведения искусства, на срисовывание шедевра! И всё остальное в нём наверняка такое же идеальное. Разве может быть иначе? Эррор посверлил его ещё немного взглядом: — Ладно, сøздатели тебя деЕри! Будет тебе эКкто! — Зачем создатели? — хохотнул Инк. — Пока с этим прекрасно справляется одна конкретная глючная особь… Тогда идём к тебе, да? Я кое-что для полноты образа нарисую… … — Я нНе стану формировать его раАньше, чем ты выпьешь! — поджимал губы упрямо разрушитель, уже жалея, что не пошёл «правильным» путём и не оглушил Инка сразу. Опять притащить его в виде добычи явно отняло бы у него меньше сил, нежели пытаться договориться по-хорошему и спорить. По крайней мере, моральных сил уж точно. — Если я стану рисовать тебе образ под краской — ты рискуешь оказаться в БДСМ-наряде. Тебя это не пугает? — кинул очередным весёлым доводом в пользу своей правоты Инк. — Да можно воОбще обойтись без неЕго! Чего ты к этому так прицепил¢я? ПеЕй уже! — рычит Глюк. Да дался ему этот наряд! Можно подумать, недостаточно унизительно просто показать себя в таком виде! Обязательно надо пытаться добивать его гордость какой-то специальной одеждой? И разве секс не предполагает именно избавление от этой самой одежды? Разрушитель явно пока чего-то не догоняет в этой жизни… — Создавай уже! — лыбится в ответ чернильное недоразумение, ещё чуть-чуть и грозясь отбить желание заниматься с кем-либо чем-либо окончательно, но тюбик-таки откорковывает и прислоняет заветный розовый к губам. — ГлотТай! — Эррор держит собственные руки на плечах, практически наготове. Нервное напряжение витает под надкостницей, готовое в любой момент трансформироваться в возбуждение, как ни странно это осознавать: ссора волнительна, ожидание будоражит, а то, с какой настырностью художник добивается от него действий, пьянит. Разрушителю уже и самому необъяснимо хочется показать то, чего он привык всю жизнь стыдиться и что прятал всё время даже от себя. Он уже и сам слабо помнит, как выглядит в том обличье, — слишком давно интересовался и призывал. В глазах напротив распускаются розовые вспышки, Инк слизывает мерцающий яркостью краситель с губ: — М-м-м, ну? И где мой стриптиз? — Какkая наАглость… — тихое ворчание. Но разрушитель уже тянет с себя свитер и спускает бриджи вниз, переступая через них, как и через ненужные сейчас вьетнамки, ловит на себе в последний раз восторженный взгляд густой гортензии и разворачивается. Вот так, спиной. Закрыть глаза и выпустить магию сформировать, вытечь, диктуя ей свои условия, принуждая вылиться в полную грудь и в пышные, трущиеся друг о друга бёдра, в мягкие бока, что при наклоне или развороте берутся мелкими складочками. Сглотнуть немного нервно, когда при перемещении веса с ноги на ногу непривычно колыхнулось сзади массивным мягким облаком, провести рукой и позорно протрещать глюками — он уже и забыл, какая большая у него задница в этой форме, звёзды… — комплексы взвиваются, подбираются вверх по позвоночнику, чтобы скрутить челюсть спазмом сцепленных зубов, Эррор напрягает и расслабляет сине-прозрачные мышцы, кривится, когда палец проваливается в складку между попой и бедром, ведёт по ней, сам не зная зачем и почему, и горбит спину. — О-ох… — стон-шепот, раздавшийся так близко возле плеча, пускает тучку глюков вместе с мурашками гулять по гладкости псевдокожи, и Эррор возвращает руки вперёд, спускает вниз — прикрыть ладонями половые губы, плотно зажмуриться и стараться до последнего не смотреть на себя и на горящий наверняка розовый в глазах художника, чтобы не испортить всё своим видом окончательно, не возбудиться слишком сильно. — Какое богатство, и всё мне… — мурлычет Инк, всё обходя по кругу, дрожью в голосе и лёгкими хаотичными касаниями побуждая дёргаться, вдыхать рвано и отступать. — Нет-нет, стой смирно. Куда же ты собрался? Ох прелесть моя, я всё же нарисую. Как такую красоту можно оставить голой? И по тёмному экто скользит ворс кисти, вырисовывая влагой не красок, но воображения Чернильного тоненькие сплетения ремешков, кружево и капрон — пояс с подвязками, судя по ощущениям, и чулки, потому что талию сжало и потянуло, а внизу впилось в пушистое псевдо. Эррор вдохнул прерывисто, зажёг зрачки и скосил вниз глаза — немаленькую грудь обнимали чёрные лямки, словно обрамляя, а две полосы тонкой ткани, пересекающейся крест накрест, прижимали и прикрывали соски. Ворс кисти порхнул над шеей, и синее с фиолетовыми переливами экто опоясал ремешок с россыпью мелких цепочек, опускающихся вниз, скользящих и щекочущих выемку между ключиц и горбик позвоночника сзади. Инк толкнул разрушителя легонько в плечи, закусывая губы, добавляя уверенности жадным взглядом и заставляя пятиться, прикрываясь, назад. К креслу-мешку — угадал направление Глюк и сглотнул жадно. Губы пересохли — от одного только осознания и пикантности происходящего где-то там, в паху, заворочался горячий ком, хлюпнуло непрошенно… — Ложись, — художник толкнул нетерпеливо, навис сверху и отвёл руки разрушителя в стороны, царапая пухлые запястья кончиками фаланг. — Что же ты обманывал, что не выйдет? Прекрасное же экто… Эррор фыркнул, вырвал руки и закрыл ими глаза: — Ты не понимаешь πросто ещё, ЧеЕрнильный, просто… замолчи. А ещё луУчше — выпей ещё нЕесколько глоТков красСки. — Вот ещё! — толкает тот начавшего подниматься Глюка обратно, вжимает в мягкость кресла-мешка. — Поймать передоз, вырубиться и забыть? Потерять над собой контроль? Ну нет, спасибо. Я уж лучше наслажусь подольше видом этой неимоверной прелести, что ты прячешь ото всех в своих цветных косточках. Оши, ох, Оши… — толкаются вполне ощутимым бугром в колени, доказывая своё возбуждение, сминают мягкость бёдер и царапают край чулков, тонкая резиночка которых впивается в холодного тона плоть. — Какой же красивый… — Инк наклоняется и цепляет зубами, хихикает, слушая тихое шипение и приглушённые маты, вылизывает чёрный прозрачный капрон, блестящий люрексом не хуже, чем переливается экто Эррора нежными переливами и всполохами бурлящей магии, что напоминают созвездия и галактики своим едва видимым узором. — Мф-фв-васно… — сминает художник слова в податливую мягкость, фыркая на выдохах и прихватывая клыками едва ощутимо на вдохе. Прохладные ладони под коленями, беззвучный подавленный всхлип, и Эррора дёргают вниз и на себя, скручивая позвоночник и запрокидывая колени к плечам. — Ты что, бляТть, чудишь, аха-ах… — сбивает слова в неразборчивое не то возмущение, не то недовольство, но всё же стон: художник, придерживая упрямо в выбранной позе, плюхается откровенно пошло лицом вниз, без прелюдий и предупреждений. Проводит несколько раз размашисто языком, расталкивая складки, прижимает губами нежную слизистую, посасывает, сопровождая дрожь языка вибрациями собственных стонов, и Эррор забывает, как дышать. И что собирался сдерживать магию до последнего, тоже забывает. На извивающемся внутри языке хлюпает доказательством моментального возбуждения, и защитник втягивает в себя всё и сразу: влагу, нежные складочки и набухший клитор, что странно сильно пульсирует под верхним рядом зубов. Очередной толчок прытким языком внутрь, и Эррор изгибается, скребет руками и шепчет через всхлипы «Нет, я… прекрати, не смогу больше… ах, Инк! Перестань так глубоко! Сл-лишш… прия-ха-а-атно… не удерж-ж… мв-в-в…», — и Инк отшатывается от неожиданности и удивления, моргая и разглядывая в неверии налившийся только что на его глазах стоящий колом сюрприз. И текущую щёлку тоже разглядывая. Два в одном? Да что за бонус! Эррор стонет, закрывая лицо ладонями, весь сияющий румянцем не то от возбуждения, не то от смущения. Так вот, что его беспокоило в его «женском» экто. — Два удовольствия в одном флаконе, — урчит художник и, пользуясь временной растерянностью, размазывает тушующегося почему-то разрушителя о кресло собой — смять одной рукой пышную грудь, второй направляя свой член в влажное, просящее его присутствия нутро. Ну разве можно сдерживаться и дальше? Толкнуться под тихий скулёж и скользнуть пальцами по половым губам вверх, где они причудливо расходятся сглажено в стороны, вместо головки клитора обнимая вполне себе приличный, характерный для мужского экто ствол. Инк зажал его ладонью и принялся выбивать темп синхронно глубоким толчкам, наслаждаясь влажной узостью и мерной пульсацией члена в руке одновременно. Как же странно и непохоже ни на кого, он — настоящий эксклюзив, сплошная особенность, сокровище, что принадлежит сейчас не кому бы то ни было, а именно ему. Ему одному. Инк простонал нечленораздельный комплимент, вылавливая твёрдый сосок из-под чёрной ткани губами, надрачивая и выбивая мерный темп чёткими движениями. До чего же особенный и потрясающий. Вот только интересно, почему… Перед глазами вспыхнула картинка развалившегося на спине разрушителя, светящего голыми костями и поглаживающего руками сразу оба члена… — Два-а! — проскулил Инк, зарываясь носовой косточкой между мягкости колышущихся от ритмичных толчков грудей, неожиданно поймав ускользающее до этого воспоминание. — Какая же ты прелесть. Два… — За-а…ткниС-сь… — отрывисто простонал разрушитель и вцепился руками в спину, с каждым глубоким движением вонзая пальцы в плоские лопатки, царапая рёбра и обнимая бёдрами. — Да какое заткнись, Оши, ну какое? Ты только посмотри на себя, это же просто невозможно! — Инк замер, вдавливаясь до упора тазом и застывая так, заставляя Эррора жалобно шипеть и скрести пятками по мягкости кресла-мешка, пытаясь не то отползти хоть немного дальше, не то совершить хоть какое-то движение. — Как я могу заткнуться, когда вижу перед собой такое пышное сексуальное чудо. Когда и у кого ещё я смогу одновременно насладиться видом аппетитной груди и возбуждённого члена? О-ох, Эррор, я люблю и то, и другое, а ты, такой сладкий, мне одновременно это даёшь. М-м-м, Ошибочка, ты единственный, кого трахая и лапая за сиськи можно назвать «своим мальчиком», и это будет Не враньём. Мальчик мой, сла-адкий, — будто подтверждая, тут же наградил нежным прозвищем и втиснулся ещё плотнее. Эррор вскрикнул, выгибаясь под ним в живописную дугу, задышал часто — экто горело пламенем, грудь вздымалась тяжело. Инка одновременно хотелось поцеловать и придушить, но не получилось сделать ни того, ни другого — его перекинули, не спрашивая, одним резким движением на живот. Глюк заскулил, прижимаясь грудью к податливой, слишком мягкой мебели, оттопыривая задницу вверх и пытаясь не представлять, какой вид сейчас имеет — художник прижимался сзади, тянул неудобно руки, прижимая трехцветные, не обтянутые плотью косточки даже не к коленям, а дальше — к стопам: — Побудь послушным несколько минуток, подержись за свои ножки, — во влагалище снова протолкнулись, наполняя до отказа, член сжали у основания, а по спине поскребли, чертя полосочки от лопаток вниз. Эррор тихим мычанием сопроводил колючки глюков, что танцевали под прохладными пальцами, теряя себя от пошлых хлюпающих звуков и ощущения размазываемой порывистыми движениями влаги, проскулил, когда в дополнение к терзающему нутро члену на сфинктер надавили и, смазав его же влагой, протолкнулись пальцами внутрь. Раньше одним — медленно раскачивая тазом и заставляя дрожать под скользкими проникающими, а потом двумя — меняя угол и цепляя каждый раз что-то вопящее удовольствием внутри, тремя — второй рукой наглаживая и дразня головку, скользя по всей длине и массируя от основания к концу и обратно, приминая член к мягкости живота, будто он и сам не стремился прижаться к ней от плотного стояка плотнее. — О-ох, да ты издеваешься над моей фантазией! — стонет-поёт Инк, всё толкаясь внутрь куда только возможно, вжимаясь на полную длину, растягивая анальное пальцами и выбивая тот же ритм по дрожащему от граничащего удовольствия стволу: — Ах! Столько возможностей! Ты моё сокровище, Глитче, самое что ни на есть настоящее. Ох, как же мне всё это нравится, — вышептывает куда-то в шею, прикусывает и давит. И выбивает из колеи окончательно неожиданным вопросом: — Как... как же я хочу попробовать с тобой третьего. Кого? Кого мы к себе возьмём?