Из страшной русской сказки

      — Кот ученый?              — Да.              — На золотой цепи?              — Ну да.              — И старик — дух леса?              — И тридцать три солдата, живущих под морем?              — И дядька Черномор, да.              — Ты хоть понимаешь, как дико это звучит?              Яга сидела через стол с Харутой. Тот записывал за ней все, что она говорит. Марко, стоящий в углу комнаты, очень похожий разговор уже слышал. Правда, в другом направлении. И уже с неделю тому назад. И не на Моби дике. Если бы Харута, поглядывая на него, не видел, что на каждое ее заявление он медленно качает головой, точно бы ей не поверил. Но Марко-то она весь остров показала, он все своими глазами видел. Харуте приходилось только брать паузы, чтобы осмыслить.              — А летаешь ты как?              — На метле.              — Ее Марко сломал. Выходит, больше не летаешь? — Яга смотрит на него, как на наивного ребенка, но отвечает без насмешки.              — Почему? Есть еще ступа. У метлы хорошая аэродинамика, но летать я могу на чем угодно. Вон, хоть на лентяйке.              Она отпустила из руки персиковую косточку кайросека и, откинувшись на стуле, подняла руку. Марко оглядел комнату. Здесь средств для уборки не было. Но потом швабра ворвалась в окно и прыгнула ей в руку. С улицы донеслись крики: юнги решили, что разбили стекло, и в комнату влетел юнга, впечатавшись в двери.              — Марко! Она сама в окно прыгнула! Это не я!              Он замер в проходе, увидев незнакомую женщину с двумя комдивами в сеттинге, близком к допросу.              — Отдай швабру на место, йой, — сказал Марко. Яга пожала плечами.              — Хочешь, заговорю, будет сама собой палубу драить?              — Оставь ребенку работу. С ума от безделия сойдет.              — Ладно.              Она бросила швабру мальчику, он скрылся за дверями. Харута откинулся на спинку дивана.              — Нет, ты просто звезданутая. Марко, если ты считаешь, что Отец в это поверит, ты ошибаешься.              Марко усмехнулся. Харута качал головой. Яга улыбалась загадочно, перебирая слабенький кайросек от Татча меж пальцами. Теперь она редко выпускала его из рук. Особенно на Моби дике. Марко как-то спрашивал, почему, да потом сам ей сказал не отвечать.              Но в конце концов, чем они могут ей помочь, кроме как втянуть ее в компанию людей, которых она не знает, чтобы не теряла самообладания от одного вида незнакомого лица.              Силами она владеет безупречно. Так безупречно тонко, что может срезать с пиона листок, не повредив стволу, и лист отвалится, умерев отдельно. Ей не нужен был наставник. Ей нужно было привыкнуть, что ее сила заставляет ее видеть вещи, которых она не хочет видеть, и нужно либо найти способ не использовать это без сознательной активации, либо привыкнуть. В любом случае, она должна плыть с ними. Марко ей это на второй день сказал. Она сначала его на веселые буквы послала, но, кажется, только на автоматизме. Умом-то девка не отстает, понимает. Делала вид, что думает. Что ж, пусть думает. Пока Моби дик на ремонте, никакой спешки.              Просто было время пораскинуть мозгами над безумием ее способностей.              — Я передумал. Заговори-ка швабру, — сказал Марко. Яга обернулась к нему.              — Как скажешь.              Она снова опустила камень, процедура с влетом швабры в окно повторилась, и к моменту, когда в комнату снова вошел задумавшийся юнга, швабра уже старательно терла полы. Мальчик даже спросить ничего не спросил. Уставился на мойку полов без его участия. Марко перевел на Ягу взгляд, она продолжала крутить кайросек в руках. Швабра продолжала гарцевать.              — Удивлен.              — Пиздец мы ведьму откопали, — в сердцах произнес Харута, забирая назад вьющиеся волосы и качая головой. — Дозорные всего мира, трепещите. Это же пиздец, где это видано?              — Но если в море окунуть, они все-таки отпускают. И ты сама их можешь снять, да?              — Да. Могу. Но давай не буду, оставь ребенка в покое. Пусть пойдет книжку почитает. — Марко махнул на пацана рукой, чтобы шел занялся делом. Швабра за ним хвостиком проскользнула в щель дверей.              Харуте знать о таких способностях, как у этой женщины, необходимо по долгу профессии. Харута прав: сила фрукта была неизмерима, гнулась, тянулась и расширялась по воле этой девочки как будто без ограничений. Надо подкинуть ей мысль остановиться, может, ей будет проще удержать крышу на месте. А в целом, она даже от Татча не шарахалась. От него теперь, правда, Марко шарахался.              Но вообще-то они офицерами условились держать на этот счет язык за зубами: пусть считается парамерцией в духе левитирования предметов.              Было, помимо прочего, ощущение, что если прихватить малышку на борт, получится избежать какой-то огромной трагедии.              Они с Харутой долго сидели над журналами, она сносно изобразила фрукт. На днях даже Марко показала яблоню, с которого он свалился — обычная яблоня, не считая того, что ветки больно напоминали суставы. Харута все пытался систематизировать ее возможности, а она говорила, что они безграничны, потому что это колдовство и все зависит от формулы заговора, который надо просто правильно подобрать. Попытался взять ее на слабо, предложив придумать заговор, который обращает пепельницу в лягушку. Когда бывшая пепельница, квакая, сиганула со стола на пол и ускакала в золото садящегося солнца, Харута бросил это неблагодарное дело.                     — И потом он: вжух, и она: в сторону! — а потом оба — и туда, и он — крыльями, и вниз! И она — за ним, и потом!..              Эйс поймал домового рукой, когда он драматично повалился вниз спиной со стола, на котором прыгал, крутился и подскакивал, пытаясь представить сидящим в кругу, как именно выглядели полеты Яги и Марко, начиная с того дня, как они первый раз сцепились над лесом и заканчивая их последними вылетами, когда команда смекнула, что Марко нашел себе подругу для летных процедур и похоже уже просто искал повода, чтобы размять крылья.              — Так вот! Потом! Потом она на метлу — верхом, а он — поперек, и: бам!              — Да? Бам!? — спросил Татч. Подыгрывать театру парнишки было забавно. Объявлялся он время от времени, когда скучал в маленькой каюте. Домовой отчаянно затряс головой в подтверждение.              — Самый большой бам, который я когда-либо слыхивал!              — А потом? — спросил Эйс, открывая бутылочку пива об алмазное плечо Джоза.              — А что потом? Потом она как боинг усвистела черти куда. Куда там этому петуху за ней гоняться.              — Как кто, прости? — размеренно спросил Изо.              — Как боинг! — восторженно подскочил парнишка. Изо переспросить не успел. У Домового глаза загорелись. Он выскочил на самый край стола, чтобы Изо его было лучше видно. — Это такая машина. У нее крылья по сторонам и хвост, и она летает на дюжине тыщ метров над землей со скоростью, что никак не угнаться. — Он расправил руки и раскрутился вокруг своей оси на пятке. — Вот. Яга говорит, они пересекают целый океан за ночь.              — Ну, это она выдумывает, — дружелюбно смеется Виста. — Весь океан — и за ночь. Яга просто не понимает, как он огромен.              — А вот и понимает!              — Так ведь в море-то она не была, — возражает Виста воспитательски. Эйс вполне хорошо осознает, почему у домовенка это провоцирует стремление доказывать что-то наоборот.              — Она знает кучу всего! Как образуются звезды, из чего возникает золото, отчего бьется сердце и почему если бросить яблоко, то оно непременно где-нибудь падает…              — А еще на метле круто летает, — напоминает Эйс, чтобы мальчик отвлекся и вернулся к тому, с чего начал, и парнишка пускается дальше рассказывать про ее трюки в воздухе. — Только летать шибко некуда, — в какой-то момент впадает домовой в ступор.              — Ну это ничего. Скоро будет, где налетаться, — сказал Виста. Домовой поворачивается к нему на каблуке сапога.              — Это где, дядя? Куда это она собралась? — спрашивает домовой. Брови его домиком вдруг выпрямляются, и лицо становится серьезным. — Не может быть такого, — сказал он.              — Никто не может жить в одиночку, — подает голос Джоз.       Домовой откашлялся, принял вид серьезный, спрыгнул со стола, проследовал к углу комнаты, где стояла кочерга, и закатав рукава рубахи, стремительно вышел на улицу, растворившись в воздухе.              — А глупости это огорченное дитя не сделает? — спрашивает Изо.              — Это вопрос хороший, — сказал Виста, откидываясь на спинку дивана.                     Когда хозяйка со свистом пролетела над самой избушкой и с разгона нырнула в лес, стало понятно, что она не на метле. На щетке для полов. Так занята в последнее время этими пришельцами, что не виделась даже с Лешим: тот бы ей быстро соорудил новую метлу. Видимо, за тем и полетела. Значит, через час будет с новенькой метлой и сытая.              После полудня она действительно перед самой полянкой в контролируемом воздушном заносе затормозила аккурат перед самой стенкой избушки. Метелки от Лешего были совершенны в управляемости, и Яга уже собаку съела в том, чтобы владеть каждым миллиметром полета. Бросила метлу в воздух, избушка вместо того чтобы убрать ее в амбар, подвесила ее в воздухе, чтобы полюбоваться: Леший превзошел сам себя.              — Чего стоим, кого ждем? Виктор Степанович Черномырдин. И давай сразу мне леечку, а то я отсюда вижу, пионы подсохли. Сладкие мои булочки, ты посмотри на цвет.              Избушка на пятке резво повернулась к Яге передом, распахнула двери и даже подала лейку, но было что-то не то, и Яга это видела. Она взяла лейку в руку, второй уперла бок. Посмотрела на избушку, морща лоб.              — Даже не знаю, что с тобой не так сегодня. Может, тебе просто после чащи нехорошо. Ничего, сейчас запитаем солнечные батареи. Или на чем ты там на самом деле живешь, — рассмеявшись, она ушла к своим цветам. Пролила землю. Срезала листы лишние. — Давай-ка лучше мозгами пораскинем. Предположим, Марко не лжет.              В ответ на такое допущение избушка насупилась краями покрытой мягкой соломой крыши. Яга обернулась, поглядела на избушку из-под бровей хитрюще-улыбчивым взглядом. Потом поднялась, поглядела на цветы издалека, чтобы прицелиться, какие может срезать для кухни без потери декоративного вида.              Определенно услышала, как беззвучный полет хлопнул крыльями, когда обратился человеком на избушке верхом, но не придала значения и принялась по одному срезать длинные стволы цветов с тяжелыми головами.              — Марко, влезать в чужие разговоры с собой очень невежливо, — она обернулась с букетом пионов. Марко хмыкнул. Интересно, заметила его на подлете? Или уже не видит в нем угрозы, чтобы даже показывать удивление? — Подержи цветочки, — она вручила ему цветы, поднялась домой и скоро вышла с вазой. Поставила цветы туда, сдвинула вазу к углу крыльца и сама присела на ступень. Подняла на него взгляд.              — Я хочу показать тебя капитану, — сказал Марко. Яга молчала долго, сидела, подставив лицо солнцу.              — Уверен? — Она опустила подбородок на ладошку. — Капитан пиратов. Представляю жуткого дядьку с дурными намереньями. В треуголке.              — Он теперь не носит треуголки, — ответил Марко. Она подняла на него встревоженный взгляд. Он сел с ней рядом. — Он как твой Черномор, только усы не вниз висят, а кверху подкручены.              — Черномор мне как отец, не сравнивай.              Марко усмехнулся.              — Ты удивишься, когда узнаешь его. — Яга последила, куда он смотрит: в воздухе все еще висела, как на витрине, новенькое средство для перелетов в искусном исполнении Лешего. — Куда нашу швабру дела?              — Леший ее прорастил, она в лесу осталась, — сказала она. Сидела, обхватив руками колени. Марко уже не удивлялся. Хмыкнул. Поднялся.              — Полетели, значит.              — Сейчас?              — Сейчас, — отрезал Марко. Она поднялась. Метла прыгнула ей в руку.              — Ну ладно. Обкатаем хоть, — сказала она.              Марко расправил крылья и поднялся в небо. Она вскочила на метлу и, пригнувшись к древку, дернула за ним. Было что-то забавное в том, что ей так же доступно небо, как ему. Ее не пугал вой ветра, когда летишь со скоростью выстрела. Она виляет на метле, не боясь лететь вниз головой аккурат под ширококрылым полетом Марко, где воздушный карман подвешивает ее почти в невесомости.              Они пересекли остров немногим больше чем за три минуты, и Марко ушел в пике на Моби дик, а она, не успев за его маневром, чуть-чуть на всей скорости не влетела в собранную под реем парусину, но мелькнула меж реев и мачт и, замедлившись в вираже, медленно опустилась позади Марко, когда он уже собрал крылья.              Немногочисленный народ на палубе провожал ее взглядами, когда она соскочила с метлы еще на лету, но ее волновал не матросский состав. Капитана она опознала сразу. И стояла, забыв, как своей метлой крутить на пафосе, разглядывала Отца.              — Марко, сынок, — поприветствовал Отец. Потом перевел взгляд на нее.              — Отец, — сказал Марко. — Прошу любить и жаловать. Яга.              Она стояла перед капитаном, держа метлу перед собой, как в обнимку, и как будто закрываясь ею. Только одной рукой тянется к карману и там сминает кайросек.              — Так значит, это ты гоняешь моих сыновей, как щенят? — наклонился к ней Белоус. Она не отшатнулась. — Похвально.              Она долго не знает, что сказать в ответ на одобрительные смешки Белоуса, поднимающегося с кресла, уперевшись об алебарду. Потом перехватывает метлу, как он.              — Дядя, а тебе там наверху не холодно? — спрашивает негромко, и Отец вместо сухих, размеренных смешков расходится в хохоте. Ударив ладонью по борту, он разгибается от смеха, раправляет усы, широкая улыбка наполняется повеселевшим одобрением той степени бестолковости, к которой он привык, воспитывая полторы тьмы безродных оборванцев.              — Не холодно. — Отец наклоняется над ней, она стоит, задрав голову. — Что, поплывешь с нами на мир поглядеть? Занятные у тебя силы. А мои сыновья будут тебе братьями. Что скажешь?              — У меня три условия.              У Марко появилось острое ощущение, что разговор этот она репетировала. Иначе бы не смогла так ровно говорить. Ну или ебанца у нее все-таки в голове засела глубоко: то ли от фрукта повредилась, то ли от природы такая. Кто ж разберет. Кайросек безумия не лечит.              Белоус рассмеялся. Она перехватила метлу, села на нее дамски, поднялась на несколько метров над палубой, что оказалась на уровне глаз капитана. Тот поднял на нее взгляд. Редко людям удается быть с ним наравне.              — Слушаю.              — Первое: я забираю с собой кота.              — Если он не будет терроризировать Стефана, пусть будет кот.              — Второе: я забираю пионы.              — Пусть будут пионы.              — И третье.              — Ну.              — Вы вернете меня через год.              Белоус здесь ответил не так скоро. Марко заподозрил неладное. Вернуть ее на остров не будет проблемой, тем более их маршруты лежат близко. Но Отец глядел на нее серьезно. Подхватил ее ладонью — а даже Марко мог с комфортом быть на отцовских руках — и она спрыгнула с метлы. Ее он держал вовсе как куклу.              — Это невозможно, — ответил он немного погодя.              Яга уже в длинное молчание поняла, что есть подвох в этом условии. И учитывая, что хотела согласиться, теперь, когда ее отрепетированные разговоры пошли не по сценарию, она потерялась в словах.              — Почему?              — Этого острова нет. Стоит тебе ступить на борт — он уйдет на дно, где ему и место, — сказал Отец. — Нам будет некуда тебя возвращать, малая.              Он опустил ладонь, чтобы дать ей спуститься на фальшборт. Она озадаченно шагнула на узкий борт. Поглядела на Марко. Он пожал плечами:              — Если Отец так говорит, значит, это так. Это объяснит, почему острова нет на картах, йой. — Он подал ей руку, она спрыгнула с фальшборта.              — Верно, сынок. Верно, — отозвался Отец. Морской близ приятно разгонял послеполуденный зной. Отец повернулся к ней, указал пальцем ей на грудь. — Но ты об этом просишь только потому, что хочешь свободы. И ты ведь сердцем согласна отправиться в море потому же. Здесь на острове ты взаперти, а в море я тебе обещаю: на моем корабле никто не ходит против своей воли.              Она глядела в лицо Белоуса. Ведьминским своим взглядом зеленоглазым сверлила ведь Отца насквозь, слушая каждое его слово.              — А если я захочу сойти с корабля?              — В мире сотни тысяч островов. Неужели не найдешь того, что тебе по душе?                     Нет, эта невыносимая женщина совершенно потеряла страх.              От замаха кочерги луговые травы, как скошенные, валятся. Домовой закидывает кочергу на другое плечо.              Яга совершенно забыла, кто она такая и что она здесь делает. И она его даже не искала. А теперь даст с острова стрекача вот так просто? Дернет за первой же смазливой мордашкой?              Ну ее!              Целый сноп крапивы падает под ноги. Домовой хорошенько прибивает крапиву к земле и шагает дальше, закатывая скатывающиеся рукава. Сколько он так уже поперек острова шлепает — давненько.              Вон уже не цветы, а крапива. Еще несколько минут, он выйдет к топи. Все, он переквалифицируется из домового в водяного. Будет жить на кочке. Яга — старая ведьма. Пираты — те и есть пираты, крадут, что хотят, с видом, что так и надо. Натуральные черти.              Домовой, как следует наподдав еще осоке и пушистым цветам, все таки понял, что вышел к болоту, когда в сапогах стало сыро от того, что он уже, не разбирая тропы, шлепал по лодыжку в черной воде.              Пришлось высочить на кочку, удержавшись за тонкий стволик желтой осины. Домовой присел на корточки, потянулся к красным ягодам брусники. Яга любила брусничное варенье. Он взял ягоду на язык и раскусил плотную шкурку.              Оказалась такая омерзительная кислятина, что он выплюнул гадость и закашлялся.              — Кто пожаловал? — хлюпнула вода.              Домовой обернулся с перекошенным выражением лица.              — Какая гадость эта ваша брусника, — сказал он.              — Съешь лягушку, — отозвалалось синюшное лицо какого-то безобразного деда, всплывшего на черной воде. Домовой поморщился, хотя было уже некуда. Кислота постепенно растворялась во рту.              — Еще мерзче, — сказал он. Когда кислотность во рту прошла, то вдруг захотелось вторую ягоду. Домовой за ней потянулся, съел и испытал снова ту же совершенно палитру чувств. Тем временем чудище из воды показалось по пояс, и выглядело как обрюзгшая кикимора или как перегнившая картофелина урожая пятилетней давности. И синего цвета. — Какой ты страшный, деваться некуда.              — Какой есть.              — А если я тут останусь, я стану как ты? — спросил домовой, потянувшись за третьей ягодой. На вкус жуткие, но ощущение, когда во рту лопается шкурка и когда мякоть попадает на язык, было приятное.              — Как так, как я?              — Ну, обрасту тиной и буду жрать лягушек.              — А с чего тебе здесь оставаться? Это мое болото. А ну вон отсюда.              — Не пойду я никуда. — Домовой шлепнулся на кочку и подтянул к себе ноги. — Я здесь остаюсь. Там мне не рады. Яга решила смыться. Пираты решили смыться. И никого больше не останется. Ну и кому я нужен — домовой без дому, без хозяину, без ничего. Без всего.              Водяной выполз крокодильи из воды ближе к домовому, подтянулся на худых дряхлых руках. В глазах маленьких, водянистых, конечно не сверкнуло, но булькнуло так точно.              — Яга-то? Куда лыжи навострила?              — Да эти пираты ее! — возмутился домовой, подскочил на ноги перед водяным, что тот отпрянул к воде. Домовой замахнулся кочергой, ударил по стволику осины, с нее посыпались желтые листья. — Это они ее соблазнили! Она бы ни за что! И пионы тут ее. И чаи. И варенье это брусничное. И куда она? В море? В гадкое соленое море. Ну дура!              Водяной глядел на парнишку, начавшего с расстройства колотить кочергой кочку, поросшую брусничником. Брусничник стелился низко, и от ударов просто утопал во мхе, а плотные листочки даже не посыпались. Водяной расплылся в желтозубой улыбке, занырнул, достал со дна чашу и, когда домовой обернулся на бульк воды, вылил из чаши воду на кочку. Брусничник съежился, посерел, выцвел и иссох на глазах.              Домовой забрал у него чашу и долго заливал водой кочку, пока вся не стала мертвой.              — Знаешь, что можно сделать, чтобы Яга не удрала?              — Что?              — А ты полей ее пионы моей мертвой водой. И она останется.              — Правда?              — Правда. Она не просто останется, — обещает водяной.              Поднимается к парнишке, по пояс высунувшись из воды. Домовой отшатывается и останавливает водяного от себя на расстоянии кочерги, ткнув концом в грудь.              — Воняешь.              — Она останется здесь королевой, и пираты, если не умрут, то уберутся отсюда навсегда — это точно. — Водяной подает ему чашку воды. Домовой берет ее в руки.              — И что, только цветы полить?              — Да пощедрее, — шипит водяной по-змеиному.       Домовой забирает чашку воды и, высоко поднимая промоченные ноги, пытается выйти туда, где посуше, не шлепнувшись в черные лужи. Водяной, проводив парнишку взглядом до холма, медленно съезжает под воду. В ее черноте не видно, но стоит телу из плоти погрузиться в полумрак болотных вод, от живого ничего не остается, только костлявая суть смерти, опускающаяся ко дну в покой топкого губительного омута.