Из страшной русской сказки

      Эйс просыпается от того, что начинает покачиваться гамак. Он сначала подумал, что это Домовой снова пытается огреть его кочергой, но когда открывает глаза, видит — парнишки нет. Зато на гамак поднялся и уселся на Эйса верхом черный с желтыми глазами кот.              — Прошу прощения, — протяжно мурлычет он.              — Что такое, малыш? — спросил Эйс, потянувшись к коту рукой.              На это очарование злиться за пробуждение было нельзя, а кот учено смотрел на него, как будто по делу пришел, а не просить еды. На улице скоро был рассвет. Через час-полтора на Моби дике один хрен прогремит подъем, и надо будет вставать. Не то что бы Эйс безупречно следовал расписанию, но Отец вечером не дал долго вести пьянку, потому что отчетливо велел: в восьмом часу отправление.              Интересно, вернулся ли Марко с Ягой.              — Боюсь, лучше показать, чем рассказывать, — сказал Вергилий и мягко спрыгнул с гамака, вышел в щелочку приоткрытой двери каюты. Эйс поднялся с гамака, запрыгнул в шорты и босой вышел на палубу. Кот протрусил, трубой подняв хвост, к углу, который Эйс ожидал увидеть в пышной зелени. Но вместо раскидистых кустов с тяжелыми головами соцветий стояли сухие, старые ветви с облетевшей листвой, которые пересохли так, что не обратились в прах на ветру только каким-то чудом. От порывов ветра пустая лейка, лежащая перевернутой на палубе, каталась влево-вправо. Эйс лейку эту знал. Однажды чуть не получил ей по лбу, благо, проснулся вовремя. Можно было, конечно, позвать Висту и спросить, какого хера цветочки могли помереть за несколько часов с тех пор, как команда вполне живыми их оставила ночью, но было ощущение, что ответ и так на поверхности.              Что там малыш велел делать, чтобы он объявился. Звать три раза. Эйс позвал. Вергилий медленно повернул усатую морду в сторону, где Домовой объявился на фальшборте. Сидел, свесив ноги. Когда Эйс на него обернулся, он вскочил на ноги на борт.              — Я не знал! — крикнул он, когда Эйс поднялся с корточек.              — Это ты? — спросил Эйс. Домовой пятился, пока он подходил, и чуть не шлепнулся в море. Эйс подхватил его за шиворот. Неловкость его поражала. Чудо, что ему удалось это сделать, мог бы просто разлить все мимо.              — Я не знал, — повторил он пришибленно, и Эйс поставил его обратно на борт. — Она меня убьет. И вас всех убьет. К гадалке не ходи, — севшим голосом сказал Домовой и шлепнулся на попу, спрятав лицо в руки.              — Это она может, — промурлыкал Вергилий.              Эйс поднял бровь. Ну что за дите? Не злое, но бестолковое. Эйс дал ему по лбу по праву братского старшинства. Домовой тычок принял покорно. Казалось, сейчас расплачется. Хотя будь посветлее, Эйс бы разобрал, что он уже.              — Вот что он имел в виду, — разразился все же малой слезами.              Лепет его детский надо было отличить от реальных последствий, когда на Моби дике кто-то накладывает руки на чужие сокровища. И строгость таких правил была одно: она наказывала виноватых, а что Яга огорчится — другое: ну кто любит огорчать девушек? С Вистой надо было все-таки поговорить, вдруг что-то можно сделать.              — Хотя не должна, — сказал Вергилий так задумчиво, как будто заканчивал мысль. Эйс взял лейку с остатками нехорошей черной воды на дне и уже ушел к каютам будить коллегу комдива.                     Рассвет принес дрогнувший луч, упавший на лицо. Из-за незанавешенных окон было видно верхушки деревьев, на которые падало золото по рассвету. Избушка ночью повернулась к лесу передом, очевидно, и даже не потревожила его сна. Марко поднялся. Посмотрел на часы с кукушкой. Шесть утра. Без двух минут.              Что ж, его биологические часы его никогда не подводили. Он поднялся с постели, застеленной в комнате, которой Марко, по правде говоря, не помнил с прошлого визита в избушку: она просто появилась, когда Яга сказала, что найдет, где ему ночевать. Не было никакой проблемы за несколько минут рвануть на любой из кораблей, тем более утром надо будет проследить за подготовкой к отправке, но Яга отрезала: она переночует последнюю ночь дома.              И Марко остался.              Переночевать — это было сильно сказано, спали они от силы два часа, потому что она долго управлялась с цветами, а потом они чуть не до утренних сумерек просидели на дворе. Марко выяснил, что такое латынь и почему ему непременно было нужно на ней говорить. Из болтовни о цветах как-то внутренне принял, что пионам непременно нужно быть на Моби дике: дело было не в нежной любви к садоводству в духе Висты. Цветы были ее смирительной рубахой, комнатой с белыми стенами, испытательным полигоном и еще ведерком, стоящим под ее протекающей временами крышей, как она сама выразилась. В свое время страх убить единственное напоминание о доме на казавшемся ей в той же степени безумном, что и Марко, острове, заставило ее овладеть силами так тонко в такой короткий срок.              — У меня мама пионы растила, — сказала она ночью, и Марко, подняв ладони, с искренним раскаяньем извинился: цветам быть, и никакого права это дело оспаривать не будет ни у кого на корабле. А у кого будет, Марко лично за борт вышвырнет в воспитательных целях.              В ответ на его обещания она смеялась. А потом легли спать в несуществующей прежде комнате. А на утро Марко проснулся без двух минут шесть только чтобы обнаружить ее уже на кухне заплетающей волосы в косу.              Марко забрал со стола грушу, они вышли на улицу. Яга с минуту стояла рядом с избушкой, потом, поглядев на него, спросила:              — У вас же пес на борту?              — Да, Стефан.              — Ну и отлично.              Она подняла руку, и, задумавшись на минутку, несколькими жестами указала на стоящий к ней передом с очень грустными ставнями дом. Избушка подпрыгнула, съежилась, бревна кладки перетасовались, как карты, и через две минуты перед Марко на курьих ножках стояла конура, вприпрыжку отправившаяся в сторону Моби дика. Марко смерил Ягу взглядом.              — Omnia mea mecum porto, — сказала она, пожав плечами.              — Звучит как латынь, — заметил Марко. Она улыбнулась, и призвала рукой метлу.              — Начинаешь разбираться, смотрю. Спроси у Володи, что это значит. Он будет в восторге одарить тебя лекцией о мудрости Цицерона, — рассмеялась она. Марко хмыкнул.              Вопрос, зачем забивать себе голову чужими языками несуществующих больше народов и деятелей истории не существовавших в природе мест, он не задал. Расправил крылья, поднялся в небо. Яга оглядела опустевшую поляну, взяла еще несколько секунд, чтобы в голове своей попрощаться с этим местом, и, поднявшись на метле, быстро догнала Марко по виражу с малым радиусом.              На Моби дике народ уже не спал. Марко разглядел изрядное сборище на палубе. Он с разбега сел на ют, чтобы сверху поглядеть, что заставило команду вопреки суете отправления стоять руки в карманы перед собранным вчера палисадником.              И увидел. К нему сразу подошел Эйс, потому что вслед за Марко на ют спустилась и Яга, тут же перехватывая метлу, влетела Эйсу в руки, остановившему ее инерцию.              — Что случилось? — сразу спросила она. Но Марко уже заметил, и она по направлению его взгляда поняла, в чем дело, хотя из-за широких плеч Эйса ей не было видно.              — Не уследили. Я не уследил, — сказал Эйс, но она покачала головой.              — Отойди, будь добр, Эйс, — сказала она, и острым пальцем, медленно обращающимся костлявой фалангой, ткнула ему в грудь.              Марко на ее лице это выражение видел. Такое, когда ей перехватывает дыхание, и она, вздернув подбородок, задержав вдох, начинает глядеть сквозь предметы и вещи, сквозь людей. Марко качнул головой в сторону, чтобы Эйс дал ей дорогу. В тот раз ее нарушенный им план на побег привел ее в это состояние, видимо, в силу страха: фрукт защищал носителя и защищал яростно. Обращал ее вообще-то незлое, открытое сознание в орудие для причинения смерти всему, что тревожит ее хоть сколько-то, и он была тем более уязвима к безумию фрукта, чем больше принимала его способностей.              Теперь она прошла вниз, спустилась с юта и, разведя против ее воли окостеневшими руками пиратов, предчувствовала неладное с тем сокровищем, что осмелилась показать.              Ее снова этим накрывало.              Над Моби диком встала тишина нехорошая, она замерла перед сухими ветками вчера ночью еще пестрившими цветами пионов, набралась воздухом и забыла про выдохи, борясь с потрясением в нервном отсчете до точки, когда потеряет голову.              На языке, кто волей владеет, каждый почувствовал густоту воздуха, приправленного чужим могуществом. Даже Отец вышел из каюты и оглядел с высоты своего роста молчаливую сцену, когда из соседних дверей показались Анни и Виста. Между сапог последнего проскочил Вергилий и ловко запрыгнул на рейлинг ровно перед Марко.              Сцена перед мертвыми пионами стояла, как треснувшее, но еще нерассыпавшееся стекло. Яга стояла, щелкая костяными пальцами. На самой грани того, чтобы вокруг нее разлилось вот этой дрянью смертоносное нечто.              — Как здесь много людей, — промурчал кот, вытягиваясь вперед лапами и укладываясь буханкой на перила.              Если она потеряет контроль, Марко не сомневался, люди погибнут. В прошлый раз они двое к тому времени, как она разошлась, уже были в центре острова, а тут на корабле была большая часть команды.              Хорошее напоминание. Только, похоже, адресовано не ему.              Вергилий глядел желтым взглядом с перил юта на Ягу, которая медленно перевела глаза на ученого кота, сверлившего ее совершенно беззастенчиво, почти жестоко. Зато когда она обернулась и показала лицо, до Марко дошло.              Он перескочил рейлинг, хотя сзади донеслось отцовское:              — Не спеши, Марко, — но Анни, что сняла резиновые перчатки с характерным звуком растянутого латекса, покачала Отцу головой, что Марко не драться бросился.              Анни — женщина, она разглядела, как только на палубе показалась.              Слезы.              Простые женские слезы.              Марко спрыгнул на палубу, и Яга перевела на него взгляд, в его глубине даже мелькнула готовность защищаться, но она удержалась. Удержалась умом, дала сгрести себя в охапку и в мерном покачивании объятий спрятала лицо и слезы, начинающие впитываться в рубаху с ее мокрых щек.              — Да эти цветы блядские — вся моя жизнь, — чуть слышно, даже не шепотом, только на выдохе между всхлипами произносит она. Марко берет ее лицо в руки, смотрит в глаза влажные, стирает слезы пальцем, но убирает его руки от своих щек, прячет лицо снова.              Как же сложнее унимать чужое горе, чем гнев.              — А цветочки просто жалко, — сказал кто-то из ребят, стоящих здесь в толпе, и она отозвалась сдавленным “да блять” на исходе дыхания. Нет, человек, сквозь слезы выдающий такое огорченное “да блять” не может убивать людей. Не может, не хочет, он устал убивать, он поклялся этого не делать себе и вдобавок ко всему еще и Марко поклялся.              — Ну что теперь убиться, что ли?              Дай бог, чтобы команда не знала, что ее фрукт может.              — Малышка, пока не отплыли, хочешь на лугу тебе нарву букет, м? — рассмеялся парнишка из дивизии Эйса.              — Да нахер, это другое, — сказала она, в голосе была уверенность, но слезы не переставали. Народ рассмеялся. Марко выдохнул устало. Балаган надо было прекращать.              — Марко, уйми ее.              — А что, собственно, случилось, — спросил негромко Марко. На палубу следом спустился Виста.              — Такой отравой этой ночью полили цветы. Вода такая черная, знаешь. Анни говорит, в ней ничто живое не выживет. Даже на коже оставляет ожог, — сказал он Марко.              Марко поднял удивленно брови. Яга повернула голову, прислонившись к плечу Марко виском, чтобы смотреть на Висту, пока он говорит.              — Что за вода? — спросил Марко. Хотя ответ уже знал, и Виста покачал головой, что толком не в курсе. Яга задумалась глубоко — тоже ответ знала, видимо. И, видимо, думала, куда направить гнев, раз удержалась от того, чтобы разлить его здесь — прямо на Моби дике.              — Черт ее знает. Но бог с ней с водой, у меня твоих пионов остался черенок. Разведем заново — и всех делов.              — Да? — спросила Яга. — Откуда? — Виста рассмеялся.              — По правде сказать я стащил без спросу, — улыбнулся он. — Три недели тому назад.              Яга шмыгнула носом. Стерла слезы ладонями. Отец, проследивший с юта, что конфликт не разразился, бросил на Марко недолгий взгляд и отошел в каюту. Марко заметил краем глаза.              — Краденое лучше растет, — пожала она плечами.              Виста рассмеялся.              — Договоримся вот о чем, — сказал Марко. — Я знаю, в чем дело. Не марай руки, ладно? — сказал он Яге тихо. Она перещелкала пальчиками на правой руке. Человеческая рука, и все же тонкость и бледность пальцев показывали, что она еще не вполне избавилась от навязчивой мысли пойти и дать волю мести.              Но избавлялась последовательно, продуманно, пока не подняла голову, не посмотрела на него внимательно.              — Не буду, — сказала она в тон ему. — К дьяволу.              Марко поднялся на ют вслед за Отцом, взбежав по лестнице. Анни, шедшая навстречу, чтобы оградить Ягу от комментариев мужланов, которых не воспринимала сама, не преминула крикнуть ему вслед что-то язвительное насчет того, что не ожидала от него такого выдающегося эмоционального интеллекта. Марко махнул на нее рукой.              Отец стоял в каюте, лил в чашку саке, и когда Марко вошел, он обернулся к нему, опрокидывая чашку в себя. Вот Анни не видит.              — Без толку отвечать гневом на гнев. Но на горе наших братьев и сестер все мы отвечаем всегда одинаково, — сказал он. — И не только мы. Но всякий, кто знает, что такое братство и сестринство.              Марко хмыкнул. Да, может быть, пираты не все знают, как сочувствовать чужой утрате, но есть кое-что, что они умеют делать. Убеждаться, что крыс добили.              — Я услышал, Отец.              — Мы отплывем в течение часа. Не задерживайся.                     Домовой стоял, опустив голову, и глядел себе под ноги, держа за спиной кочергу. Эйс стоял в углу каюты. Вергилий качался в гамаке: корабль отходил, и почему-то море начало раскачиваться в набегающих на остров волнах. Яга стояла, подперев запертую дверь спиной.              — Ну в конце концов, ничего страшного не произошло, — сказала Яга, хотя на слух показалось, что она слабо в это верила. Доказательство тому, что до отплытия все время просидела с Анни в медчасти, и Анни поила ее чаями и перемывала косточки каждому в экипаже: они все наикались по очереди. Анни — врач, наверное, она знала, как лучше. В итоге, уже час как они отплыли, и остров скрылся за горизонтом. И вот Эйс отловил ее на палубе, а она сама спросила, где виновник торжества.              А виновник торжества стоял, опустив лохматую голову, в каюте. И что с ним делать — неясно. По пиратским кодексам его судить? Он вообще зайцем на корабле считается, Отцу-то неизвестно об этом пассажире.              — А сам что скажешь? — наводяще вопросил Вергилий. Его метрономом качающийся хвост почему-то придавал ему судейский вид. Домовой поглядел на кота.              — А что я? Я не знал. Я ничего такого не хотел. Я хотел остаться дома. Чтобы все было по-старому, — сказал Домовой. Яга пожала плечами.              — Это дело ясное. Я тоже сначала хотела по-старому, — сказала она. — По-старому проще, понятнее, малыш. Я тебя понимаю.              — Но я не хотел, чтобы ты расстроилась, — запротестовал Домовой.              — Слушай, парень, не мне это говорить, но нужно думать, прежде чем делаешь, — сказал Эйс.              — Думать, прежде чем делать, было уже поздно, — заметила Яга. — Хотя на будущее, наверное, урок важный, — сказала она. — Интереснее, что с тобой теперь делать. Ты же Домовой. Был и остаешься.              — А что, уже совсем-совсем поздно? — спросил он. Яга подняла брови. — И ничего-ничего нельзя сделать?              — Никогда не поздно, — заметил Вергилий.              — Что было, то прошло. Что сделаешь? Я переживу. Я забуду. — Только Домовой вдруг выронил кочергу из рук. Она ударила по полу, что Вергилий махнул хвостом. Яга вскинула брови. — Ну что ты?              — Это не я, оно само, — запротестовал Домовой. Эйс сдвинул брови. Мальчик наклонился к кочерге, попытался взять ее снова в руки, но его ладошка прошла сквозь черный металл. Эйс слез со стола, подошел, поднял кочергу, подал парнишке. Он снова попытался схватиться, но не вышло. Хлопая глазами, он поглядел на Ягу. Она сама не поняла, что происходит, а потом как ахнула.              — Ну конечно, ты же тоже… — она не договорила, отлипла от двери, наконец, подошла к Домовому, опустилась перед ним на колени. Парнишка посмотрел на свои ладони. Эйс был готов поклясться, что сквозь них видел узор доски на полу. И сквозь рубаху его.              — Я ведь тоже. Как все на острове. Я не хотел никак, кроме как по-старому, я по-другому не могу, — сказал он. На лице его отразилось беспомощное сожаление. Он что-то еще соображал, глядя в дальний угол. Потом решил, видимо. — Прости. Прости, прости, пожалуйста, я не хотел. Чтобы ты переживала. Чтобы ты забывала.              Яга выдохнула тяжело, растерявшись от того, как парнишка затараторил. Поймала его за руки, потянула к себе, прижала к груди. Ему пришлось замолчать, он обнял ее двумя руками.              — Простишь?              — Прощу. Малыш, может, оно и к лучшему, — сказала она. Домовой поглядел на нее. И должен был сказать что-то еще, но уже совсем выглядел призрачно и, наконец, исчез в воздухе. Эйс поглядел на Ягу, она села на пол.              — Потрясение за потрясением сегодня, — сказала она.              Эйс не стал спрашивать. Не сейчас. Потянулся к ней рукой, она подалась к нему, они сидели на полу в обнимку с пару минут, когда Вергилий на столе протяжно мяукнул, спрыгнул на пол и ткнулся Яге в ладонь. Она пригладила его спину, взяла на руки. Моби дик перестало болтать на волнах, море успокоилось. Корабль взял курс на Сфинкс.              

***

             Моби дик отходил от острова, и Марко, широко расправив крылья, чтобы пролететь ровно по нижней кромке низких облаков, заволакивающих небо стремительным фронтом, сделал крутой вираж, когда рассмотрел на острове несколько фигур.              Остров уже начал погружаться под воду, морские волны медленно подтапливали его с каждым заходом, откусывая от пирога острова со всех сторон одновременно.              В свисте поднимавшегося последние сорок минут ветра Черномор, привыкший к звукам этой полумертвой природы, легко отличил ветер от трепета перьев на сильных крыльях огромной птицы. Ладонью остановил своих людей, идущих шаг в шаг по болоту, встал на кочку повыше и понадежнее и, уперевшись копьем в черноту топи, обернулся.              Феникс Марко парил соколиными кругами над их небольшим отрядом.              Черномор выпрямил руку, и Феникс легко завалился в глубокое пике, но на локоть приземлился невесомо и беззвучно, как охотничья сова.              — Отплываете, смотрю, Феникс, — сказал Черномор, приглаживая бороду. — Смотри в воду не сбрякай. Чай, не морская — убьет на раз.              — Я ищу тут одно…              — Не ищи, Феникс, ни к чему это, — сказал Черномор. — Не твоя это забота. Как отплывете, будет твоя — тогда и думай.              Он оглянулся медленно, и Марко проследил, как подвижна кольчуга на его шее. Выглядело как предложение освободить ему руки, Марко поднялся крыльями выше и осел на плечах другого воина. Тот даже не покачнулся от веса. Раскрутил в руках свое копье и приготовился шагнуть следом за Черномором дальше.              — Говорил, вам на воздухе тяжко, — напомнил Марко. Черномор, оглядев болото далеко, продолжил им неспешный ход.              — Непросто на земном воздухе. Но не смертельно. Не опасно. А дело надо довершить, — сказал воевода. — Оставайся поглядеть, коли хочешь убедиться, что будет так, как сделал бы сам, но не вмешивайся, Феникс.              Не поломав ни одного иссохшего древка, воины с полтора человеческих роста шагали по болоту вслед за своим воеводой, размерностью вполне сопоставимым с Отцом, пока не вышли к широко залитой черной водой луже.              — Близко, — сказал воин, на плечах которого оставался Марко.              — Вижу, — прогудел низко Черномор. Он медленно ступил прямо в воду, которая не тянула его ко дну, и, по колено в черноте воды, зашел на несколько метров в топь. Долго смотрел в глубину.              Яма затаилась перед своей смертью. Воины стояли в тишине болот, на котором не было ни ветра, ни шелеста. Ждали. Марко не стал спрашивать, чего. Скоро стало понятно: с той стороны появилось несколько фигур в гибких кольчужных доспехах и с булатным оружием. Топь взяли в периметр.              Черномор, стоя почти посередине, приготовился нанести удар. В глубине что-то показалось большой тенью, как почувствовав, что на него идет охота. Рвануло к дальнему углу, но с той стороны топи воин ударил копьем воду: тень с брызгами и суетой обернулась, ушла глубже, напуганная с другой стороны, метнулась к кочкам брусничника, но и там встретила упреждающий удар копья.              — Отец, — предупредил брат, ударивший последний.              Черномор медленно качнул головой, поднимая копье.              И, раскрутив оружие, чтобы набрало скорости, как острогой на мелкой горной воде с характерным приглушенным звуком, насадил какое-то тело на копье. По расчету Марко так сильно, что яблочко должно было прошить цель насквозь.              Можно было не гадать: Черномор медленно поднимал к поверхности воды то существо, что насадил на острие. Вцепившись тонкими синюшными пальцами в древко у самой тулеи, из-под воды медленно поднимался труп. Сколькие перепончатые руки соскальзывали с древка. Тина, оплетшая руки, спутавшая волосы, свисала с тела, как бахрома.              Рот водяного открывался в попытке что-то сказать, но копье пробило легкое, и воздух не выходил и не заходил обратно. Выходило, вместо слов, только стенания. Дыхания на слова у водяного не было.              — Ловко, — сказал Марко. Черномор вытащил кривую скользкую тушу водяного к суше, вогнал копье в пень, что он раскололся до середины. На суше водяной начал задыхаться не от раны, а от тяжести воздуха, который, видимо, не мог переносить.              В ветренной пустоте хрипы, скрипящие стоны и мертвецкий скулеж разносились далеко. Марко с врачебной наблюдательностью следил за перекосившейся от пробитого легкого грудью, наполовину наполненную воздухом и кровью, которым не было выхода. Водяной исходил мучительной смертью и, когда по конечностям прошла последняя судорога и пена на синих губах застыла, Черномор вытащил копье. Хруст поврежденного ребра был непривычный: так не ломается кость, так ломается трухлявая ветка. Острие было даже не в крови — в желтоватой желчной жиже вперемешку с ошметками почерневшего, наполовину гнилого мяса.              Черномор огляделся по сторонам, проследил, где кромка соленой воды моря уже виднелась в сотне метров от них. Черная вода топей растекалась в синеве моря и растворялась в ней без следа. Острову оставалось без малого три-четыре минуты.              — Раз уж ты тут, Феникс, — начал Черномор. — Отцу передавай привет. Еще свидимся. — Как остров погружался, даже не чувствовалось, казалось, это поднимается уровень воды. Марко поднял бровь, и Черномор с удовлетворением блеснул белыми зубами. Вода подходила, и он шагнул к ней широким шагом, уже не боясь оступиться в топи. Пенная волна легко смыла к острия грязь и слизь, оставила только изысканный узор булата. — Так и передай старику.              Морская вода поднялась воинам по колено, и от острова осталась только самая верхушка — где скалы торчали над морем, Марко поднялся со спины воина в небо, когда волна окатила пластины у них на груди и едва-едва гребнем не достала Марко крылья.              — И сестрице тоже передай! — крикнул ему вслед один из воинов, Марко опустил взгляд к морю, где воины стояли на скользких скалах.              Черномор хлопнул того по спине, и следующей волной их накрыло с головами. Когда волна отступила от оставшихся торчать из-под воды скал, море разгладилось и заимело такой вид, будто никакого острова здесь никогда не было: только несколько торчащих черных гранитных валунов, омываемых морем.              Марко поднялся выше к небу, где облака разгоняло прочь порывами неба. Моби дик нагнал к закату, разглядев две точки в море с высоты птичьего полета. Два огромных белых корабля летели в направлении острова, который они считают домом. Приземлившись мягко, чтобы замедлить ход несколькими шагами, Марко с разгону хлопнул по плечу Изо. Тот даже не дернулся — услышал его полет издалека.              — Явился, — протянул Изо с насмешкой, но Марко не ответил ему, потому что с главной палубы донеслось отцовское:              — Порядок?              — Порядок, Отец. Порядок, — сказал Марко, подходя к релингу, отгораживающему ют от главной палубы, где Отцу даже не нужно было повернуться в своем кресле, чтобы знать, что он вернулся. — Черномор передает, до скорого, — сказал он.              Тогда Отец все же обернулся. Сощурился хитро, подкрутил усы, оглядел вышину неба. Рассмеялся, но ничего не сказал.