Из страшной русской сказки

      — Татч!              Марко вошел на камбуз с Ягой вместе с видом таким, будто поймали на предательстве. Таким серьезным Марко бывал редко, и от его слов на камбузе установилась тяжелая тишина. С Татчем на камбузе было только двое юнг, а они любили драматизировать молчание.              — Раздевайся, — сказал старший помощник. Татч поглядел сначала на него, потом на Ягу, стоящую с невозмутимым видом.              — Что, прямо здесь? При всех?              — Не ерничай, будь добр, сними китель, — улыбнувшись, сказала Яга. Змеиная показная улыбка ее была жутковатая. Марко оглядел юнг, кивнул им на выход, и поскольку парнишки слабоумием не страдали, они без лишних слов смотались с камбуза.              — Это медицинский осмотр, Татч, не отвертишься. Снимай нахер или сам сниму, — сказал Марко. Яга стояла, спрятав руки в карманы длинной юбки.              — Скорее судмедэкспертиза.              Татч покачал головой. Расстегнул застежки кителя.              — И платок?              — Платок можешь оставить, — сказала Яга. Татч снял китель, повесил его на стул, уперся о него одной рукой.              — И что ты, Марко, здесь не видел? Может, хотя бы сердечко послушаешь? — предложил он. Но вместо Марко к Татчу подошла Яга. Сам Марко сел за стол, опустил подбородок на сложенные руки, уставился в пустую противоположную стенку.              — Повернись-ка спиной.              — Как даме будет угодно, — сказал Татч. Ее холодные пальцы коснулись кожи на между какими-то из нижних ребер.              — Вот здесь, Марко, — сказала она.              — Какая?              — Колотая.              — Широкая? Края рваные? Четкие?              — Сантиметров одиннадцать. Четкие.              — Острый угол?              — Не ебу. Вверх идет. Вот так, — она показала ладонью.              — Сквозная?              — Татчи, повернись передом, пожалуйста. — Татч повернулся с озадаченным видом. Даже сказать было нечего. Зато теперь он Марко снова видел: судя по его сосредоточенному виду, он сейчас в голове представлял его со сквозным колотым ударом, нанесенным в спину. — Нет.              — Блять, Татчи, угораздило же тебя, — сказал Марко. Перевел на Татча взгляд. — Колотая, и хер бы с ней, но блять нет. Очень опасная рана.              — Печень?              — Ну. Две минуты, и приплыли. Татчи. Повтори за мной одну очень умную мысль: никогда не вытаскивать ножа из колотой раны.              — Марко, о чем вы двое, — рассмеялся было Татч, но Марко покачал головой.              — Вытащишь нож — отъедешь, не успеешь сказать «бифштекс». А те десять минут страданий могут спасти тебе жизнь, если тебя найдет любая малышка из медсанбата. Не вытаскивай блядский нож из колотой раны, повтори нахуй, — в голосе Марко послышалось то раздражение, которое обычно вело к внушению истин в старой-доброй драке. Татч поднял руки.              — Ладно-ладно. Не вытаскивать ножа из колотой раны. Я тебя услышал.              Тогда дверь камбуза открылась, и в проеме показался Эйс. Он оглядел полураздетого Татча, стоящую вплотную к нему Ягу и Марко, со сосредоточенностью лазера сверлящего взглядом стену.              — Ого, а что это тут? — искренне удивился второй комдив.              — Медицинский осмотр, — сказал Татч.              — О, я тоже хочу. Марко, очень болит бок, когда бегаю, — улыбнулся Эйс и последовал к холодильнику. — Я старею? У тебя тоже так? Ты, бедный, вообще сыпешься, наверное.              — А что тебя осматривать, с другой стороны Моби Дика все видать, — сказала Яга. Марко поднял на нее взгляд. Врачебный, как когда приходится иметь дело с неизбежным. И терминальным.              — А у этого что?              Она облизала губы. Подняла руки, показала пальцами кружок диаметром с небольшую дыню. Ну или с большую. Пальцы ее не соприкасались.              — Вот такая дырень в груди, — сказала она.              Марко озадачился, но и Яга стояла с видом невеселым.              — И ты постоянно это видишь?              — Ну да. Вы у меня через одного полумертвые ходите, — сказала она, улыбнувшись слабо. — Кроме тебя, но ты вроде как бессмертный.              — Ты знаешь, когда это произойдет? — спросил Марко. Она отвела взгляд. Татч потянулся к кителю, чтобы одеться, пока Яга собирается с мыслями. В итоге качает головой.              — Прости, Марко, — сказала она, подсаживаясь на бар.                     И все-таки с запахом мертвечины ничего не сравнится. Отвратно сладкое, гнилое, горчащее на языке, поднимающее диафрагму в рвотном позыве. Заставляет задыхаться в проветриваемой каюте, где пахнет цветами и морским бризом.              Запах мертвого врезается в нос, не дает спать, тянет за волосы из постели, и Яга, решительно сбросив ноги на пол, поднимается одним резким движением. Пахнет мертвым. Ебаный в рот, как пахнет мертвым. Она посмотрела на себя в зеркало. Сонный колпак свесился вбок. На Моби дике была какая-то мода на сонные колпаки. Очаровательно. Но пахнет разлагающимся мясом.              Она вышла в коридор, прошла по узкому проходу, задом открыла дверь в каюту Марко. Тот никогда ее не закрывал. Спал в постели. Можно было наклониться над его постелью, почти коснуться губами мочки уха и разбудить его вопросом: «Марко, а по-твоему не пахнет ли немного трупами?»              Нет, это могло бы быть смешно, но смешно не было. Яга постояла в дверном проходе, а потом тихонечко прикрыла дверь за собой. Ее сейчас стошнит нахер.              Кто-то должен дежурить в санчасти, можно заскочить туда.              Она вылезла на палубу. Отвратительно приторная сладость гниения здесь стояла жуткая. Яга вдохнула поглубже, посмотрела на цветы, тяжелыми головами тянущиеся за ветром. А потом поняла.              — Татчи. Боги, Татчи, — прошептала она. Шагнула к камбузу.              Шагнула, потом сорвалась в бег и в двери влетела аккурат, когда в мелькающем по непонятной причине пламени керосиновой лампы тень Тича, пожирающего фрукт над телом товарища, выглядела зловеще и угрожающе, тем более под ногами, марая Тичу сапоги, растекалась медленно кровь. Яга отшатнулась. Черная борода обернулся на скрипнувшую дверь.              — Рано жить перехотела, — хохотнул он, поднимая ладонь. На ней чернотой бездны завертелась в воронке тьма. Яга вскинула руку, чтобы защищаться. Но принципиальнее было, что пошел отсчет двум минутам. Десяти, в лучшем случае. Только бы Тич нож не вытащил. — Ями-ями но ми — сильнейший фрукт, известный миру, — хохотнул он. — Что ты тут изображаешь?              Его надменный хохот Яга прервала, метнув заговор. Лампа погасла, масло растеклось по полу.              Тич потянулся к ножу, но Яга щелкнула пальцами — заговор искры — простейший, и масло вспыхнуло само собой, обожгло Тичу руки.              — А ты не так проста, — говорит он. — Значит, не просто левитация, да?              Нож был недоступен — он сохранял Татчу фору. Тич берется за саблю. Яга вытягивает руку. Где бы там метла ни была, прыгает в ладонь вовремя, чтобы уйти от длинного рассекающего удара в воздух. Тич дематериализуется во тьме своей силы, но ему за ней не угнаться. Тич был огромен и неповоротлив, и сила фрукта тьмы была чудовищна. Сначала он вынес двери камбуза, разбил с грохотом релинги, когда Яга промелькнула в узком промежутке подпорок. Шум на палубе казался оглушительным из-за покойной тишины моря. Яга дала короткий вираж, и бегство не входило в ее планы. В ее планы входило утащить Тича от камбуза и по возможности грохнуть на месте, если бы только это избавило от обсессии, когда голову заполняет изнутри дух мертвого.              Тич выскочил ей наперерез, чтобы ранить, Яга дала ему это сделать: клинок прошел сквозь, и сама она растворилась пылью меж вороньих крыльев. Стая с криками разлетелась над палубой, и, обнаружив цель, разогнала полет.              Заплетаясь в завихрениях тьмы, вслед за которой стая воронов норовила выклевать какой угодно ошметок плоти, Тич сиганул через борт. Яга прыгнула на борт следом, одной рукой удержав разогнавшуюся метлу, чтобы иметь возможность мгновенно получить мобильность в воздухе, пошатнулась, чуть не прыгнув в море. Тич материализовался на лодке.              Нет, вряд ли он бежал от нее, он идиот. Он не знает, что она такое. Он бежал, потому что на шум на палубе начинают подниматься люди.              — Дьявол с тобой, — крикнул он снизу, залился хохотом. Чертов псих.              — Эй-эй, что происходит?              Яга слышит их краем уха, но у нее на уме другое.              Марко велел не светить способностями фрукта, но этот человек заслуживал ее коронного номера — того, который она никогда не использовала осознанно и до конца, кроме случая, когда им испытывала Марко в их первую встречу. Она прошла вдоль борта, рука сбросила покров плоти, оголила сверкнувшую на лунном свете кость, острые пальцы указали на Тича.              Она убьет его за считанные секунды тем, чем является по природе. Вот за его спиной наливается теменью смерть — не тьма его фрукта, а тьма ее намерений. С его напуганного лица начинает сползать плоть, остаются только маленькие черные глазки, ошарашенные неподвластностью ему течения собственной жизни, но потом и белки растекаются, иссыхает язык, коченеют конечности. Тепло чужой смерти наполняет ладонь, несущую заклятье.              — Что нахуй придумала?              Только колдовать не дают.              Марко перехватывает ее запястье, стаскивает с борта, и она, едва устояв на ногах, собирается оттолкнуть его за плечи, чтобы закончить, что начала. Или можно было снова обратиться стаей воронов, кто сказал, что для этого непременно нужно, чтобы ее ножом дырявили — она может обратиться в любой момент. Только Марко натурально зол и встряхивает ее за плечи, чуть не приложив лопатками и затылком о борт. До нее доносится:              — Ты блять знаешь, что значит убить накама на корабле?              Толкает к борту, и было бы впору возмутиться, но ее это приводит в чувство. Когда он наступает на нее, она не защищается.              — Марко! — произносит она — сама не ожидала, что голос так подведет — совсем спертый, как будто она перепутала вдох и выдох, как будто легкие выдохлись на двух слогах. Марко держит ее за плечи так, что синяки останутся, но останавливает свой командирский гнев на несколько секунд, услышав в ее голосе то, что она и сама услышала. — Татч, Марко. — Надо было сказать что-то более вразумительное, более конкретное, но вышло только: — Да блять, Татч, — к концу она уже только губами говорила, голос сдался. Но Марко слышал все. Медленно его хватка отпустила ее плечи.              На палубе уже было четверо комдивов и кое-кто из матросов, из коридора показалась Анни, завязывая халат. За ней выходит еще кто-то из сестриц.              Марко отпускает ее. Срывается к камбузу, велит Анни приготовить операционную. Яга съезжает вниз по борту, усаживается на палубу, запрокидывает голову, пытается отдышаться.              Ощущение, что сквозь пальцы утекала чужая жизнь, которой она чуть не завладела, таяло. Не то что бы она не понимала, что делает, и дала себе слабину — она отдавала себе отчет в каждой секунде. Но плевать. Может, не это и главное. В голову отчетливо ударило осознанием.              Перестало нести мертвечиной.              Тогда ей уже все равно, пусть под локоть хватают, сотрясают плечи, что она сделала, что за драки со своими, почему на ней кровь. Она это все объяснит. Главное, что перестало нести мертвечиной.              Боги. Перестало.                     — Исключено. Отец приказал ясно: никто из девушек не будет на войне.              — Марко, ну ебаный в рот, я не медсестра. Я дралась с тобой на равных, я дралась с тремя из вас одновременно, ты думаешь, я не смогу за себя постоять?              Марко стоял у своего стола, за которым подложенная на разлинованный стол карта не была закончена с тех пор, как две недели назад новость о том, что Тич поймал Эйса, ударила в агентскую сеть Харуты. Позднее попала и в газеты.              — Это другое, йой.              — Марко, ты тупой? Вы там помрете, а я буду стоять и молча и ждать, пока вас на щитах притащат? Ты сам в это веришь?              Марко усмехнулся.              — А ты веришь, что я потащу тебя смотреть на то, как мы умираем, на поле боя? М?              Это ее осадило. И она, готовая сначала продолжить тираду, замолчала. Смотрела на Марко исподлобья.              — А если там Тич появится?              — Тогда тебе там точно делать нечего, он очень опасен.              — Да как ты можешь вот так просто решать за меня?              Марко улыбнулся, развел руками.              — Я вроде как твой командир, — сказал он, и хитрое самодовольство с привкусом флирта считывалось с его лица, как с открытой книжки. Яга выдержала паузу, чтобы то, что она скажет, не прозвучало как воспаление самолюбованием любовника.              — Тогда я ухожу из команды.              Марко выдохнул устало.              — Черта с два, йой.              Нет, может быть, у него были головные боли серьезнее, может быть, она отнимала у него время, но это они притащили ее на Моби дик каждый день вопить о том, какие они все из себя дохера семья. Пусть теперь Марко отвечает за те принципы, за которые они пьют каждую пьянку.              Она указала ему пальцем в грудь.              — Я ослушаюсь, Марко. Твоего приказа и приказа Отца. Ты меня понял? — спросила она. Марко ухмыльнулся криво.              — Я поищу кайросек помягче, чтобы ты сознания не теряла, йой, прежде чем прицепить тебя к трубе.              Она показала ему средний палец, когда вышла. Марко покачал головой. Казнь Эйса — и нервы ни к черту.                     Сенгоку наконец был спокоен за исход дела. В бой вступили адмиралы и Гарп, в серьезности которого Сенгоку не был уверен до последнего.              Аокидзи чуть не проморозил пятого комдива Белоуса. Пиратов оттеснили от площади. Борсалино кошмарил Феникса, особенно завораживающе, потому что парнишка попался в силки кайросека.              Флот, зашедший в бухту, запер корабли пиратов в ловушку.              Белоус потеряет лучших людей и сам погибнет, другого исхода нет.              Кизару выцеливает Марко пальцем. Только почему-то в последний момент передумывает и начинает целиться во что-то другое: в свистящую точку в небе, стремительным полетом рассекающую дым над полем битвы.              Человек в небе в одно мгновение ушел в пике вниз и, слетев с метлы — какой нахер метлы? — раскрутил ее в руках и швырнул, как копье, в адмирала, встав меж ним и Фениксом. Адмирал от метлы увернулся, но за его спиной она, вместо того, чтобы упасть, подвисла в воздухе.              — Какая леди, — говорит Кизару, но смена врага его не останавливал накапливать свет на кончике пальца. Выстрел сейчас прошьет их обоих — эту женщину с неидентифицированной парамецией и Феникса за одно.              Та тоже подняла руку и стояла перед Марко, нашептывая в воздух.              Когда Кизару выстрелил, ей уже было не жить, но только вот свет его растворился в воздухе и сам адмирал тоже. Сенгоку бы почувствовал, если бы Кизару решил выключить свою наигранную медлительность, и это его движения растворились и не поддавались считыванию невооруженным взглядом. Нет. Он просто впитался светом в ничто.              Когда на прибывшую женщину, мановением руки растворившую адмирала в воздухе, со спины набросился вице-адмирал, его уже прибил к асфальту Марко, освободившийся от кайросека. Они сцепились в ругани. Девица подняла руку, метла, пролетев полплощади, по пути шлепнув нескольких дозорных по затылку, легла ей в руки. Несколько солдат вокруг нее потеряли сознание, свалившись на подкосившихся ногах без видимых на то причин.              Сенгоку не переживет, если в один день вскроются два пользователя Королевской воли, но вроде удара не было.              На площади поднялось тревожное замедление. Дозор засмотрелся на то, где только что стоял Кизару. Марко с девицей сговорились о чем-то, разлетелись, смешались с прочими в бою. Тишину на площади прервали вопли ден-ден муши, докладывающей с кораблей из бухты. Сенгоку послушал бы, но своими глазами видел: два крейсера ни с того ни с сего начали идти ко дну. На других, было ощущение, шла битва, но из Белоусов ее вести было очевидно некому. Сенгоку наклонился к трубке.              — Кто атакует корабли?              — Дьяволы! Морские дьяволы! — дозорный недоговорил, изошел хрипами, как когда пробивают насквозь горло. Сенгоку выдохнул. Ден-ден муши еще стояла с откытыми глазами, правда, чуть не плакала. Сказала голосом человека по ту сторону:              — Если у детишек старика не будет пути к оступлению, мы перетопим все корабли флота. Отзовите блокаду, одумайтесь.              — Кто говорит? — осведомился Сенгоку. Бросил взгляд к кораблю Дозора, одному из центральных блокирующих, чей капитан сейчас только что погиб. На носу стояла огромная фигура. Сенгоку, будь немного более слеп, решил бы, что у Белоуса появился двойник на арьергарде.              — Эдвард назвал меня братом, поэтому этим детям я прихожусь дядькой, — ответила улитка.              А потом Сенгоку понял, что отзывать корабли нужно немедленно: этот человек, подняв высоко копье и развернув его вниз острием, одним ударом вонзил его в нос корабля, что тот пошел огромной трещиной по килю, как платье по шву, его начало заворачивать на нос, и через несколько минут крейсер уже только торчал из-под воды обломками только наполовину, мачтами ударив по борту соседний крейсер. Третий в счете затонувших, эта потеря подняла панику. Сенгоку велел ослабить блокаду.              Но поспешить с казнью.              И когда казалось, что цели они своей достигнут в любом случае, наручники с Эйса снял один из его же людей, и резиновый парнишка вытащил Огненного кулака с эшафота.                     У Марко не возникло вопросов почему — потому что они семья. Не возникло вопросов, нахуя — чтобы семью защитить. Возник другой вопрос, который он задал, когда перекинул через бедро вице-адмирала и когтями феникса пробил ему грудь до самой мостовой площади:              — Кто тебя выпустил?              — Татчи.              У Марко не возникло вопросов, как она его уговорила и почему он согласился. Но в лице он вытянулся и поглядел на Ягу с серьезным удивлением, требующим самого серьезного ответа на его следующий вопрос:              — Он очнулся?              Яга обнажила костяной палец и очертила вокруг них окружность, чтобы матросики дозора прилегли отдохнуть, пока она объясняется перед командиром.              — Да, очнулся. Анни ему пизды вставила за то, что со швами ходит, но он в порядке, — сказала она.              — Ты с адмиралом что сделала?              — Заморозила его в его световой форме. Как тебя в птичьей.              Марко иногда спрашивал что-то, чтобы спросить, хотя на самом деле брал паузу, чтобы подумать. Она видела, как на лице, измазанном в крови, которой она на Марко и не видела никогда, в общем-то, появилось облегчение какого-то профессионального толка, как когда безнадежный пациент встает. Что ей было об этом знать, конечно? Но зато она очень хорошо знала выражения этого лица и считывала его изменения тонко. Марко уронил с сердца такую тяжесть, под весом которой ходил последние дни.              Марко молчаливо наблюдал за тем, как на площади угловатый резиновый паренек дрался с сотней человек сразу и летел бегом к эшафоту. Яга проследила за его взглядом. Он повернулся к ней с серьезным видом, и Яга подняла брови. Метла заскочила в руку.              — Присмотри за Мугиварой. Отец ставит на него.              — Поняла.                     Ее сбило с метлы. Она пролетела кувырком по мостовой несколько метров, прежде чем услышала, что в нее сверху пытаются ткнуть саблей. Лезвие она перехватила, зажала меж костяных пальцев и поломала саблю пополам. Капитан дозора выхватил другую, вторую, ткнул ей Яге в грудь, но она обратилась вороньем, материализовалась у дозорного за спиной и, сначала прикоснувшись обманчиво спокойными, но холодными, как лед, пальцами под воротником, свернула ему шею, даже не задумавшись. Метлу, вылетевшую от падения, притянула к себе силой, оглядела площадь и, вскочив на метлу, сиганула в такой стремительный полет, на какой этот старый веник вообще был способен. А он был способен лететь с крейсерской скоростью боинга и может быть немного быстрее.              А лететь быстро было очень нужно: парнишка резиновый стоял на коленях перед магмовым чудовищем, собиравшимся хлопнуть их с братом обоих, пока они не очухались.              Марко не помощник, он сцепился с Гарпом, а тот был просто безумен. Нужно было сделать то, что она обещала, иначе нахера она вообще сюда притащилась через полсвета верхом на метле?              — Эйс! Убирайся оттуда, — кричит она второму комдиву, потому что захватить может только одного, но вот хана им обоим.              Свист ветра в ушах от полета заполнил все, она промелькнула перед адмиралом так быстро, что когда за спиной магма ударила в мостовую, тот, должно быть, даже не сразу понял, почему не было слышно хруста костей. С Мугиварой все было ясно: он был мало того что резиновый, так Яга его еще прихватила за шкирку и оттащила в сторону. А Эйса схватил, как орел добычу, Марко, все-таки отвертевшийся от Гарпа бог знает по милости каких богов.              Маринфорд весь встал на дыбы от того, что Тич затеял эксперименты с фруктом, которым завладел после смерти Отца. Акаину готов был швырнуть магмовый сгусток ей вслед. Метла юлила от неверного распределения веса и вот-вот пойдет кувырком.              На такой скорости ей просто разобьет лицо о стену, в которой она пробьет дыру с разгону.              Мальчик с виду, которому совершенно нечего было делать на этой войне, встал перед адмиралом, раскинув руки, чуть было не отдал жизнь. Площадь замерла от его криков, и Яга готова была подписаться под каждым его словом, но Адмирал плавил камни своей силой и, его приказ был непреклонен.              Почему она не видит, что мальчик превратится в пережаренное в магме мясо? Очень странно.              Метла пошла юзом, и они с Мугиварой вместе перевернулись, только его тело мгновенно попало в какую-то голубую сферу и исчезло, а саму ее ударило не о стену, а о расправленные паруса.              Вся площадь затаила дыхание, и когда удар магмы разбилось о клинок сабли, над Маринфордом что-то дрогнуло, когда она свалилась вместе с метлой с высоты марса-рея на палубу корабля, которого раньше не видела, вскочила на ноги, тут же уткнулась лицом в дуло ружья, навела на седого мужчину в плаще свое основное защитное средство, скопившееся энергией могильной плиты на кончике костяного пальца.              Отсюда слышно голос чертовски волевого человека, прервавшего гневный удар Акаину:              — Хорошая работа, молодой дозорный. Те секунды, что ты выиграл, изменили мир к худшему или лучшему, — произносит он, и она слышит, как от его покровительственного к заставшему изваянием тона Маринфорд замирает, как будто вещает полубог. — Я здесь, чтобы остановить войну.              Чертовски знакомый голос, привычный даже, можно сказать, но обернуться она не может, потому что есть твердое ощущение, что выстрел из винтовки вот этого дядьки перед нею ее убьет, и лучше не отворачиваться на то, что творится на площади: видать, у кого-то там все под контролем, потому что Сенгоку соглашается.              — Кто такая? — спрашивает, прикусив сигарету, пират. Пушку держит небрежно. Она так же небрежно тыкает в него смертью на указательном пальце.              Только к нему сзади подходит капитан судна, вернувшийся с соломенной шляпой в руках. Швырнув шляпу зависшему над кораблем клоуну, он опускает руку на плечо Бекмана, в которое упирался приклад, чтобы он опустил оружие. Бекман убирает винтовку. Яга тоже опускает руку, но не поэтому.              — Прости, золото, Бекмана за его игры с оружием. Рассчитывал на перестрелку по крайней мере с Кизару, но что-то его не видать.              Золотом ее называли два живых существа. Первым был Леший. И вторым был один человек, который совершенно точно не должен был отражать одним блоком удар адмирала и никак не мог одним словом остановить войну. И все же Лешего здесь быть не могло по ясным причинам. Поэтому:              — Шанкс? — она поглядела на стоящего позади Бекмана пирата.              На корабль поднимались раненные с Моби дика и кораблей союзников, и Шанкс глядел на то, как между его офицерами и комдивами Белоуса стояло напряжение, все же на звук собственного имени улыбнулся, потянулся к ней рукой, взял за плечо, увел с дороги к юту, где капитанский мостик позволял обозревать палубу и еще происходящее на площади.              Бекман хмыкнул. Даже спрашивать не стал, занялся распоряжением кораблем, чтобы послать всех тех, кто поднимался, туда, где им место, и предотвратить возможный раздор.              Они остановились перед релингом.              — Может, вернешь адмирала на место, золото? — говорит Рыжий. — На потеху моему старшему помощнику.              Яга поглядела на Шанкса. Шанкс, прикрыв ладонью падающий из прогалины в тучах света, посмотрел на нее.              — Если ты просишь, — сказала она. Все не сводила с него взгляда. Указала пальцем на самую дальнюю крышу, которую видела с высоты носа этого корабля. Она сделала пальцем несколько круговых движений, и над одной из крыш Маринфорда Кизару действительно материализовался, его последний удар, подвешенный вместе с ним в заморозке, обрушил под корень дом. В ответ на вопросительный взгляд Шанкса она пожала плечами. — Сохранение энергии, что я сделаю, — сказала она.              Кизару скоро возник рядом с Сенгоку, и тот остановил его от атаки. Суета дозора и пиратов разделилась на два непересекающихся потока помощи своим. Марко и кто-то с этого корабля занялись ранами Эйса и быстро скрылись в глубине корабля. Шанкс всем своим видом позволял Бекману управлять подготовкой к отправлению, получая уникальную возможность разглядывать Ягу, стоящую перед ним с отметинами войны на лице. Он помнил ее другой, и все же видеть ее здесь было одной из самых занятных встреч за последние несколько лет.              Бекман свистнул, чтобы поднимали паруса: они отправлялись.              Яга почувствовала на себе взгляд, оглянулась на палубу, там Виста глядел на нее тяжелым от утрат боя и все же заботливо-беспокойным взглядом, что у нее за разговоры с йонко один на один. Шанкс показал Висте раскрытую ладонь в знак мирных намерений. Яга улыбнулась слабо — сначала Висте, а потом и этому Рыжему идиоту, который забыл сказать ей, что пират, но в целом было без разницы. Вышло криво, потому что улыбаться после того, как Отец разменял свою жизнь на их жизни самым естественным образом, было тяжко. Сложно представить, что там с теми, кто плавает на Моби дике больше двух месяцев и не помнит другой жизни.              В паруса ударил ветер.              — Кто ж знал, что здесь встретимся, — сказал Шанкс.