Закрой глаза

      В кафетерии на втором этаже было шумно – даже шумнее, чем обычно. То, что человек не любит людей, вовсе не означает, что он не умеет с ними общаться, а они не хотят общаться с ним…       Штерн была громкой, она, несмотря на комплекцию, занимала много места, смеялась в голос, изображала разные звуки, отчего коллеги либо визжали от хохота, либо переглядывались и краснели от испанского стыда.       – Здесь будет только один шут, Боб, – сказала она, шутливо пригрозив пальцем молодому специалисту отдела сортировки. – Радуйся, что я выхожу из подвала и надеваю клоунский колпак только с двенадцати до часу.       Она много работала. Она составила план на две недели, предложила проводить переоценку сроков раз в неделю, по понедельникам, распределила заказы по категориям согласно приоритету и объему работы, предоставила письменный отчет… Долархайд читал внимательно, но не смог придраться.       Теперь она была кошкой-роботом, в хвосте у нее не кости, а позвонки металлического сплава.       Она раздражала столько же, сколько нравилась. От нее начинали чесаться уши и ладони, она, кажется, единственная, кто смотрел на него в упор, даже когда он был без своих излюбленных проявочных очков.       Боб был придурком, Боб спал с Эйлин, молодой рыжеволосой сотрудницей из лаборатории обработки пленки. Когда Штерн что-нибудь заговорщически шептала Эйлин на ухо, а Эйлин вдруг стеснительно краснела, Боб злился и ревновал.       Штерн играла с ними, как с мышами. Они были слишком простыми для нее – и быстро заставляли скучать. За работой она не скучала.       Она часто разговаривала сама с собой, с пленкой, с оборудованием, со скрипящим крутящимся стулом – который она вскоре починила, чтобы он не издавал противный звук, – она уходила ровно в десять.       Она могла по часу ничего не делать – и смотреть в темный потолок, погруженного в полумрак помещения каморки, закинув на стол ноги в ботинках на толстой подошве, затем вновь принималась за дела, надевая наушники. Она не любила, когда кто-то заходит в помещение без предупреждения, делала вид, что не замечает, что ей говорят. Она работала в темноте, но над ее столом всегда было яркое пятно света.       Черная фигура из-за ее спины переместилась к столу, она подскочила на месте, снимая наушники.       – Уже десять тридцать.       Долархайд выговорил фразу четко, буква «с» была буквой «с» и никакой другой. Он сказал это несколько раз, перед тем, как возникнуть из темноты, привлекая внимание.       – Мистер Долархайд! Напугали, – рассмеялась Штерн.       Он не стал больше ничего говорить – побоялся, что теперь не сможет повторить успех с буквой «с». Он смотрел на нее выжидающе, глаза у него были серо-голубые, со светлыми ресницами, сам он был широкоплечим бодибилдером, военным в отставке, к своим сорока годам побеждал на районных соревнованиях, делая жим на триста фунтов. Она наверняка все это знала – как и то, что у него расщелина верхнего неба и губы, он носит обтуратор, а неаккуратный шрам на верхней губе – от неудачной коррекции.       – Увлеклась, – пожала плечами женщина. – Я скоро закончу. Если хотите, оставьте мне ключи, я все запру, выключу свет, утром приеду раньше.       На микрофонной стойке пантографа висел каштановый парик, Штерн была в капюшоне. Долархайд моргнул.       – Хорошо.       Он сунул руку в карман, ладонь, положившая ключи на стол, была влажной. Он ушел молча, Штерн глядела ему вслед, она не махала хвостом, дрожал лишь кончик.