Закрой глаза

      Штерн не вышла на обед к двенадцати, после тринадцати Фрэнсис Долархайд зашел в комнату звукорежиссуры, шел тихо, будто крался. Штерн обернулась на него, она улыбнулась, у него вспотели ладони.       Он хотел сказать ей, что ей идет новый парик – цвета розового шампанского, такой же прически, с такой же челкой, – но не стал.       – Отчет, – кивнула она. – Включите свет, если он вам нужен.       Штерн потянулась за стопкой бумаг, заметив, что у Долархайда в руках пластиковый контейнер с едой, но нет папки с нужными документами. Долархайд не включил свет, он смотрел на нее и не мигал. Второго стула в комнате не было, он присел на угол стола.       – Я прочел. Я одобрил. Вопросов нет.       С остальными он по-прежнему не выговаривал звук «с». С ней получалось.       – Замечательно, – просияла она. – Значит, буду делать в том же темпе. Я думала, будет хуже.       Еще на прошлой неделе она проклинала покойного Мартина, оставившего после себя бардак, неработающее оборудование, неиндексированный архив и пыльных дохлых кошек – которыми она называла защиту от ветра на микрофоны.       – Хотите пирог?       Штерн удивилась.       – Да, с удовольствием, – спустя мгновение ответила она. – А какой?       В саду его дома много яблонь. Весной они цветут, летом они плодоносят, под гул пчел, в августе упавшие плоды преют на земле, под гудение мух.       Долархайд моргнул.       – С яблоками.       – Чудесно.       Он открыл контейнер, поставил его на стол, внутри было два треугольных куска высокого, пышного и пятнистого яблочного пирога.       Штерн встала со стула, чтобы лучше рассмотреть угощение, одобрительно покачала головой, взяла кружку и пошла к кулеру, чтобы набрать воды.       На белой кружке была черная надпись: «Закрой глаза».       Когда она вернулась, Долархайд все еще смотрел на нее, она улыбнулась, поднося кружку ко рту и делая глоток.       Штерн взяла кусок, плюхнулась на стул, серо-голубые глаза следили, как она кусает пирог.       – М-м-м! Офигенно, фупер, вкуфно! – мычала она. – Вы фами готовили?       – Угу.       Она прожевала и проглотила, она держала кусок осторожно, крошки не сыпались мимо.       – Правда сами?       – Угу.       – Шикарный пирог! А я не умею готовить – и никогда не умела. Еда это прекрасно – особенно вкусная еда.       Однажды он услышал, как она, смеясь, сказала Эйлин, угостившей ее блинчиками: «Невозможно не любить человека, который приносит тебе еду!»       Поэтому он принес пирог.       – А вы?       Кусок уже почти исчез во рту Штерн, она запивала еду водой, уже поставила кружку на стол и взяла крышку контейнера в руки, чтобы не крошить на пол и на колени.       – Я не голоден.       – А зря.       – Это все вам.       – Я все не съем… И даже за компанию не хотите?       Он солгал, что не хочет, он был голоден, пусть и от волнения аппетит куда-то пропал. Штерн облизала пальцы.       – Ди.       Нет, мысли она не читает. Она просто вежлива с ним – по какой-то причине – и не только потому что он принес ей еду.       Долархайд покачал головой, Штерн сделала глоток воды, повисло молчание.       Она не дура, она понимает, что раз он не говорит о работе и не ест пирог даже в качестве предлога, чтобы остаться, то он пришел не просто так.       От ее внимания не ускользнуло, как Долархайд взглянул на дверь, как на мгновение сжал кулаки.       – Вы говорили о Драконе, – сказал он.       – Да, – отозвалась Штерн, глядя на него снизу вверх, чуть раскачиваясь на крутящемся стуле.       – То, что вы говорили, правда?       – Что именно? Что мне нравится Дракон? Да, мне нравится Дракон.       – Вы… говорите с ним?       Она пыталась понять, насколько он серьезен. На его лице с правильными чертами не дрогнул ни один мускул, лишь высокий лоб нахмурился.       – Говорю.       Это был странный диалог. Долархайд еще ни с кем не обсуждал Дракона. То, что Штерн называла Дракона «радость моя», «красавчик» и «румяная жопка», было возмутительно…       – А он… с вами говорит?       Долархайд вновь зыркнул на дверь, Штерн пошевелилась.       – Да, – сказала она, просто и коротко, а затем добавила: – Если хотите, я закрою дверь, чтобы никто не ворвался – а то есть у них привычка…       Он не понимал, хочет ли он, чтобы ее слова оказались правдой. Или эта ревность к Дракону – проявление его глупости?       Штерн двигалась к выходу, как кошка, хвост ее был упругий, длинной петлей, как у Дракона, она повернула защелку, заперла замок и отступила от двери на несколько футов. Вскоре по коридору начали приближаться шаги.       – Алекс! – позвал ее Боб, и пару мгновений спустя он уже скребся в дверь и дергал ручку. – Алекс, это срочно! Я все просрал! Он же меня убьет!       Штерн поджала губы и осуждающе вздохнула.       – Он же башку мне оторвет! – жалобно ныл Боб. – Он же мне все припомнит!       – Пошел прочь, дебила кусок! Ты не понимаешь, что такое запертая дверь?! Жалкий мешок с дерьмом, не мешай нам!       Долархайд вздрогнул, голос был страшным, как раскаты грома, как рев чудовища, как рык Дракона – потому что это и был сам Дракон. На мгновение даже свет замерцал в темной комнате, пот выступил на лбу, кожа покрылась мурашками.       Боб в ужасе удрал, его бегущий топот был громким и сбивчивым.       – А они еще удивляются, почему я ненавижу людей, – хмыкнула Штерн. – Ди?       Она смотрела на него обеспокоенно – потому что обыкновенно невозмутимый Долархайд побледнел.       – Прости, я не всегда так ору, это же для устрашающего эффекта.       – Это…       – Это был Дракон.       – Дракон.       Долархайд не понял, как вскочил со стола – потому что он уже почему-то стоял посередине комнаты, – он не успел отреагировать, когда Штерн подошла близко и протянула ему кружку с водой.       – Выпей.       Он на автоматизме поднес кружку к носу. Он сделал глоток, глоток получился шумным и булькающим.       – А что еще он тебе говорит?