Закрой глаза

      Любовь в доме Фрэнсиса Долархайда была редкой гостьей, Любовь была странной и лишней, ее почему-то пугались и стыдились, за Любовь выдавали совершенно не то, что собой Любовь представляет.       Разве из Любви бабушка грозилась отрезать ему член ножницами, если он будет мочиться в постель? Разве из Любви она била его, била своих слуг, своих постояльцев – таких же, как и она, выживших из ума стариков, – которым она организовала дом престарелых в своем огромном особняке на севере Сент-Чарльза, к западу от Сент-Луиса?       Разве из Любви бабушка твердила, что он поганый выродок, мерзкий гаденыш, сплошное разочарование и маленькое жалкое чудовище? Разве из Любви она забрала его из приюта Моргана Ли, заставляла всем на потеху произносить свое собственное имя, напоказ цепляться за мать, которая оставила его после рождения в приюте и всем сообщила, что ребенок родился мертвым?       Разве из Любви бабушка использовала его как орудие мести своей дочери, которая после смерти первого мужа, отца Фрэнсиса, вышла за преуспевающего юриста, кандидата в законодательное собрание штата?       Бабушка улыбнулась ему приветливо всего раз – когда забирала его, пятилетнего, из приюта. Она была довольна, что вместо «Здравствуйте» он выдавливал «Ддаффу» и пускал слюни, а вместо собственного имени знал то, чему его научили старшие дети – «Мандух».       Так просто – Мандух. Потому что у него был не рот, а вертикальная щель. И никто больше в жизни ему приветливо не улыбался – и он быстро разучился пытаться улыбаться даже наедине с самим собой.       Всю дорогу до дома он улыбался. Алекс тоже улыбалась – и сидела с мечтательным – даже томным – видом. Он периодически косился на ее острые коленки, на яркое пятно брелока тигра на рюкзаке, на вздернутый нос и по-прежнему розовые губы.       Он хотел эти розовые губы. Если бы Дракон услышал его мысли, Дракон бы размозжил его голову о руль… Но Дракон не слышал – потому что иначе они бы не доехали до дома.       Алекс шагала медленно по коридору, от холла до гостиной, она положила рюкзак на кресло, сама прошла к дивану, но не опустилась на него, а обернулась на застывшего на пороге Долархайда – который отчего-то оробел и не решался к ней приблизиться.       Он хотел предложить ей снова посмотреть фильм. Он хотел снова увидеть ее восторг, он чувствовал, что ей приятно в тот момент – в определенный момент… Может, даже, она возбуждается от фильма – так же, как и он.       Это было бы хорошо, очень хорошо. Она же понимает его – и это тоже поняла. Она не ругала его за то, что он потерял контроль от похоти, она не называла его грязным дрочилкой, не говорила, что бабушка зря не отрезала ему член.       Про бабушку он вспомнил с досадой и сожалением. Точно не о бабушке надо думать – пусть она и глядела с каждой картины, с каждой стены и из каждого угла, даже если портреты были не в каждой раме.       Алекс протянула руки, Долархайд подошел. Они стояли на расстоянии, выставив обе руки вперед, сложив ладони, переплетя пальцы.       – Я еще не пришла в себя после тигра, – сказала она. – Я этого не ожидала. Это самый чудесный подарок в моей жизни, Ди. Если бы ты только знал, что я чувствовала, как он звучал.       Он чувствовал. Он хотел ей сказать об этом – но забыл слова.       Рот наполнялся слюной, он подошел ближе не специально, ноги сами шагнули навстречу. Он смотрел на ее розовые губы, она улыбалась, она смотрела ему в лицо так, как никто никогда не смотрел.       Он уже не отводил взгляд, он не пытался скрыть, что ему нравится смотреть на нее. Когда она замечала, что он таращится на нее – даже на работе – она улыбалась. Или заглядывала в глаза, пыталась понять, о чем он думает – если на его безэмоциональном лице она читала нерадостные мысли.       Она же читает его мысли, она же все прекрасно знает! Дракон сказал ей все, Дракон сказал ей…       – У меня к тебе просьба.       Он сделает все, о чем она попросит, он теперь знает, что может все, что угодно. Он моргнул, это означало его согласие.       – У нас с Драконом к тебе просьба, – добавила она.       Она увидела, как он помрачнел, как на мгновение его взгляд изменился, остекленел – от беспокойства и досады. Теперь он ревновал не Дракона к ней, а ее к Дракону. Чертов Дракон!       Шипастый Дракон закопошился где-то в желудке, на спине он ощутил шевеление татуированных крыльев, зубы заныли.       Он никак не оставит их в покое, не оставит наедине… Ну и что, что Дракон первым нашел ее, она любит, Любит Фрэнсиса, она называет его Ди, а не Мандух, и вообще она очень редко вспоминает о Драконе – только когда Долархайд сам вспоминает о Драконе!       – Он тоже попросил меня снять фильм, – говорила Алекс, а Долархайд не сдержал сопения, – и он просил не говорить тебе до сегодняшнего дня, потому что это сюрприз.       Он зачем-то пятился, она держала его за руки крепко, начиная тянуть на себя.       – И он просил, чтобы ты был в главной роли, чтобы ты играл Дракона. И чтобы я тебе помогала. Великий Красный Дракон и Женщина, облаченная в Солнце – все по канону.       Он не понимал. Зачем Дракону фильм, где они вдвоем… Он же не станет ее убивать на камеру, есть на камеру, это будет другой фильм?       – Помнишь, я рассказывала тебе, как я пыталась кормить Дракона чужим счастьем – и из этого ничего не вышло? Дракон хочет настоящего счастья, мы будем счастливы, Ди, и фильм ему понравится.       Она права… Сердце толкнулось изнутри робким ударом. Как же он сразу не догадался! Семьи – Лидсов, Джейкоби – были ненастоящими актерами, да и он был несчастлив… А сейчас все будет иначе – и сценарий будет другой.       Какой будет сценарий?       Алекс, все же, удалось притянуть его ближе, он вернулся на прежнее расстояние, их животы и бедра не соприкасались, но он ощущал тепло ее тела, от его дыхания колыхались пряди ее волос.       Она до сих пор пахнет тигром.       – Женщина не видит Дракона, у нее завязаны глаза. Она не боится Дракона – потому что ей не обязательно знать то, что ей пока не дано понять, но она доверяет Дракону всецело – потому что она Любит Дракона.       Если бы не отточенный годами навык самообладания, он бы ее не дослушал. Он бы впился своим слюнявым ртом в ее рот, он бы жался к ней и терся бы об нее, пока бы не кончил – а потом пытался бы отдышаться и стыдился своей несдержанности.       – Она идет ему навстречу, она протягивает ему руки, на ней нет одежды, но она облачена в Солнце – потому что у нее волосы из золота. На глазах – повязка, Дракон повязал ее сам – потому что он решает, что будет с ними происходить. Они танцуют, они сливаются – и в этом их рубедо, в слиянии ртути и серы, в алхимической свадьбе. Они связаны и они счастливы – потому что они нашли себя, они нашли друг друга, и величие Дракона их объединило.       Какой фильм! Он уже представил себе это, он уже понял, как это будет… Почему-то дрожали коленки, почему-то волнение было сильнее возбуждения, которое он – снова – ощущал в штанах.       – У меня с собой в рюкзаке есть золотоволосый парик, черная шелковая лента повязки на глаза и искусственная кровь. У тебя есть камера, декорации, режиссерский и актерский опыт.       Ему хотелось упасть на колени и прижаться лицом к ее животу. Ему хотелось сказать, что он не достоин играть Дракона – потому что он до этого все делал неправильно, а Дракон все знал, но не подсказывал ему – проверяя его.       Может, Дракон послал ее ему, чтобы он понял свою ошибку? Он же, правда, старался, он все делал, как Дракон говорил, он все делал!       Тупица, делай, как она говорит.       Долархайд ловил ртом воздух, Алекс робко улыбнулась – чтобы он тоже улыбнулся. Его рот только кривился – будто он сейчас разрыдается.       – Ди, скажи, просто скажи, что ты думаешь. Если ты не хочешь, так и скажи.       – Хочу.       – Ты боишься?       – Не боюсь.       – Тогда что с тобой? Что ты чувствуешь?       Отвечай, Фрэнсис, если ты не Мандух.       Сдавленный кашель был попыткой засмеяться, нелепые, неуклюжие объятия, в которые он заключил Алекс, были попыткой показать, что он рад.       Счастлив.       Так вот это что! Рвущийся наружу крик вовсе не от боли, вовсе не от страха дрожат коленки, вовсе не от испуга потеют ладони, а на лицо вылезает дурацкая улыбка – когда он жмурится, то ли плачет, то ли стонет. Его распирает не от гнева или ненависти, не от похоти или голода, его распирает от Любви.       Счастлив.       Он прижал ее к себе за плечи, он держал ее за затылок, пальцы ощущали мягкие волосы парика, мягкую кожу шеи, его шею щекотало ее дыхание, ее ладони легли ему на пояс, ладони гладили его по спине так же, как она гладила тигра.       – Счастлив, – ответил он, но нечленораздельный звук из его пасти даже отдаленно не был похож на это слово.       Она кивала, она улыбалась ему в плечо, она прижала его крепко.       Все для тебя, придурок.       Почему его больше не задевает жестокая ирония Дракона? Почему в груди по-прежнему так тепло, так спокойно – пусть и дыхание частое, сбивчивое, нос заложило от соплей, – а аромат духов, живого тела оседает на дне желудка умиротворением?       Величия Дракона хватит на них обоих. Величие Дракона безгранично и бесконечно – и они избранные и они нашли друг друга.       Он не решился ее поцеловать.       Но в жизни он всегда не достаточно смел – не то что на съемочной площадке. Она не узнает его, когда увидит его в роли вживую… И точно полюбит – если еще не Любит.       Долархайд бежал наверх, на мансарду, Алекс еле за ним поспевала. Если бы у него была привычка – или вообще способность – радостно смеяться и хихикать, он бы смеялся и хихикал.       На чердаке он уже ступал медленнее и спокойнее – чтобы не злить Дракона, который стоял к нему спиной, отвернувшись, отказываясь смотреть до тех пор, пока не будет финальный результат.       Когда Алекс вошла на мансарду, Дракон обернулся одновременно с Долархайдом.       Не разочаруй меня, – сказал Дракон ему на ухо, тяжелая когтистая лапа упала на правое плечо.       Долархайд выстоял и никак не отреагировал, потому что он был уверен в своих силах. Ему будет легко играть – потому что теперь он понимает свою роль.