Орден Упырей

Своему ученику Аделонда выделила комнату. Тёмный неприветливый чулан совершенно не радовал глаз, но обеспечивал хотя бы видимость личного пространства. В каменной коробке, оставленной неизвестным архитектором не иначе, как из-за ошибки в расчётах, не было ни одного окна. По правде говоря, изначально в комнате не было ничего: ни кровати, ни стола, ни стула или хоть какого-нибудь коврика. Зато имелись пушистые комья пыли и развесистые полотна паутины, скрывающие в себе тощих и голодных пауков. — Я буду здесь жить? — на всякий случай уточнил Доминик. Он привык к определённому уровню роскоши и достатка. Несомненно, любой паладин мог жить в шалаше, спать на земле и укрываться ветками, но особого удовольствия Доминик от подобной существования не испытывал. Дом в Ордене был у него совсем другим: наполненным запахом еды, мягкими вязанными покрывалами, картинами и коврами. С окнами на каждой стене! — Ты всегда можешь остаться в сокровищнице, — пожала плечами Аделонда. Она хотела было закрыть дверь в новое пристанище паладина, но Доминик не дал ей этого сделать. — Нет-нет, мне тут… нравится. Он ещё раз оглядел комнатку. Кровать туда было не поставить, но вполне неплохо вписался бы книжный шкаф, какая-нибудь сидушка и стол, столь необходимой для любой учёбы. — Ты самый странный паладин, которого я когда-либо встречала, — протянула Аделонда. — Мне бы, к примеру, хотелось тут убраться и добавить пару кресел. Но, если тебе нравится так… — Да! То есть, нет! — Доминик уже корил себя за то, что повёлся на очередную словесную провокацию. — То есть, я хочу тут убраться. И мебель не помешает. — Сюда в любом случае много не влезет. Но, пойдём, подберём тебе что-нибудь. Она провела его в комнату, полностью заваленную ненужной мебелью. Небольшое помещение было заставлено различными стульями, столами, кроватями и другими вещами так плотно, что в неё нельзя было войти. Но Доминик оказался прав: несмотря на всё разнообразие предоставленной мебели, ни одна из кроватей попросту не влезала в выделенный Доминику чулан. Удивлённая Аделонда, будто не понимающая, зачем паладину нужна кровать, предложила поставить в комнату кресло с откидной спинкой, которое в разложенном состоянии занимало почти всё пространство. — Никак не возьму в толк, зачем тебе это всё, — ворчала девочка, пока Доминик пристраивал кресло в уже прибранной комнате. — Спать. А уборная здесь где? Доминик не понимал, почему простые, казалось бы, вопросы так удивляют Аделонду. Девочка показала ему явно посещаемое отхожее место и предупредила, что до него комнатой пользовалась только Сабрина. — Буду стучаться, — кивнул мужчина, заработав очередной странный взгляд. Он всё ещё пытался найти хоть какую-то лазейку, которая помогла бы ему сбежать, но Аделонда, казалось, предусмотрела всё до мелочей; Доминик был уверен, что она следит за ним круглосуточно. Взгляд чёрных холодных глаз мерещился ему из темноты коридоров и пыльных углов, а сама Аделонда могла обнаружиться как за огромной вазой в ветхом кресле, так и за дверью, которую Доминик открывал. По вполне понятным причинам ему не разрешалось свободно ходить по поместью. В распоряжении Доминика было несколько комнат: его собственная, запущенная столовая, коридор-галерея до библиотеки и весь путь до сокровищницы. Улицу он видел исключительно под надзором существа, о природе которого он всё ещё не имел ни малейшего представления. Аделонда не была похожа ни на одно из видимых им ранее созданий. Она не пила крови, духа или жизненных сил; фактически Доминик вообще ни разу не видел, чтобы он хоть что-то ела. Несмотря на своё детское тело, разум существа был намного старше сознания Доминика, но с этим несоответствием паладин на удивление быстро применился — стоило всего лишь начать воспринимать Аделонду как помесь карлика и обычного человека, и всё вставало на свои места. По крайней мере, в голове у Доминика. За те пятнадцать дней, что Доминик провёл в поместье, он ни разу не видел, чтобы Аделонда проявляла склонность хоть к какому-либо виду магии. Следил он за этим весьма внимательно, поскольку способности к определённой школе колдовства могли бы помочь с идентификацией вида существа. Но — ничего. Не считать же самолевитацию, которую Аделонда использовала для поиска книг в библиотеке, за проявление страшного колдунства? К тому же Доминик был уверен, что для этой волшбы она применяла какой-нибудь амулет или артефакт, выглядящий как повседневная одежда. Сама Аделонда не называла себя вампиром, хотя в разговорах об упырях у неё то и дело мелькало предательское «мы». Она не была похожа на кровопийцу, весь её внешний вид и поведение совершенно не вязались с тем, что Доминик знал об упырях по учениям своей альма-матер. Девочка вообще говорила многое из того, о чём даже не упоминалось в прочитанных ранее книгах. — Принадлежность к камарилье не определяет способностей. Ты помнишь, что такое камарилья? — спросила Аделонда. — Кружок по интересам, — огрызнулся в ответ Доминик. Отсутствие сна и привычных действий вроде приёма пищи значительно давили ему на психику, что не прибавляло хорошего настроения. Доминик выкинул кресло-раскладушку из своей комнаты, поняв её ненужность и вспоминая реакцию Аделонды на разговоры о кроватях. Ещё он заметил, что, даже если он не занимается физическими упражнениями, то его тело не меняется. И это стало той последней рисинкой на весах, склонившей мужчину к затяжной хандре. — Клан, Доминик, клан! — покачала головой Аделонда, намеренно игнорируя настроение ученика. — Камарилья не определяет способностей вампира, она — всего лишь вариация человеческого сообщества. Ты можешь в ней быть, можешь жить отдельно. Это неважно, пока ты соблюдаешь законы и не говоришь о себе другим существам, будь то люди, ворожеи, карлики и так далее. Также, помимо камарильи есть ещё одна классификация вампиров, которую тебе бы лучше знать. Это уже показалось Доминику интересным, и он приготовил карандаш для записи. В своей келье он переписывал все конспекты пером, обдумывая рассказы существа, но первые записи было необходимо вести именно карандашами из-за слишком быстрой диктовки. Писал паладин на дорогой ослепительно белой бумаге, укладывая буквы так плотно, что его конспекты казались сплошным текстом. Тонкие листы считались роскошью и ценились в Ордене практически на вес золота, и только Глава, медики и высшие маги могли позволить себе писать на подобном. Остальные перебивались кто чем: кто-то использовал сухие стебли деревьев, кто-то предпочитал вымоченную кору, а большинство, — из умеющих писать, — могли месяцами делать заметки в одном пергаменте, аккуратно затирая прошлые. Но тут, в Замке-на-Костях, как почему-то называла дом Аделонда, бумаги было предостаточно. Писать на ней оказалось сущим наслаждением, и Доминик быстро привык к хорошему, жалея лишь, что в Орден при побеге ему не удастся унести хотя бы пары стопок. — Вампиры не пьют крови, — продолжала Аделонда, вызвав лишь внутреннюю усмешку у Доминика. — Практически ни один из вампиров не делает этого. Исключения, конечно, есть, и это уже знакомые тебе упыри, которых ты так любишь, и те, кого зовут Ма-Джаре. Охотники, убийцы вампиров, имеющие то же происхождение, что и остальные. — Они тоже являются кровососами? — Безусловно. И прекрати уже использовать это слово. Несмотря на все увещевания существа о том, что настоящие вампиры не пьют крови, Доминик не верил в это. Он чётко слышал железистый запах где-то рядом со своей комнатой. То, что Аделонда ни разу не проявляла своей вампирской сути, ничего не значило. Доминик отслеживал изменения внутри себя. Хотелось ли ему крови? Интересна ли ему жизнь? Не страдает ли его интеллект? Остаются ли его глаза такими же серыми, или же в них появился красный отблеск упыря? Видя Сабрину, он усиленно принюхивался и представлял, как он пьёт её кровь — но это не вызывало в нём какого-то положительного отклика. Как бы паладин ни пытался, он ничего не видел. Он не хотел рвать шею лекарки в клочья и упиваться «тёплым нектаром», не хотел бегать в обносках и не подыскивал себе жертву. Глаза оставались серыми, кожа — умеренно-бледной, когти не росли. Ничего не менялось, ни внутри, ни снаружи. Он, правда, полюбил ночь. Ему нравилось выходить в укрытый от мира сад в темноте и долго сидеть на скамьях. Кусты в саду оказались достаточно высокими для того, чтобы скрыть и саму Аделонду, и её взбитые чёрные кудри, и Доминик мог представить себе, что его наконец оставили одного. На исходе второй недели он в самом деле остался один: невидимый надсмотрщик, убедившись в благожелательности паладина, ушёл, и Доминик больше не чувствовал на себе постороннего взгляда. Да и бежать-то, если говорить честно, из сада было некуда: до крыши паладин бы всё равно не добрался, настолько стены были идеально-ровными. — Ма-Джаре, Сабруэль, Тзимиск, Джаванни, — перечисляла Аделонда, сверкая тёмными большими глазами, — всё это названия сил, которые в итоге перешли и на вампиров. Их много, но не так много, чтобы ты это не выучил наизусть. Времени у тебя предостаточно. Эти конспекты Доминик писал с особым усердием. Даже если Аделонда рассказывала ему сказку, хоть и весьма продуманную, подобную информацию было необходимо передать в Орден любым способом. Камарилья становилась домом для вампиров, но не отражала их сил, — так сказала когда-то Аделонда, и была права. Вампиры были многообразны как цветы на лугу, и от всех наименований у Доминика пухла голова. Лезомба, Тремеры, Торэа… каждый имел свой способ питания, совсем отличный от упыриного. Торэа, к примеру, не терпел вида крови, хотя и считался вампиром. Он предпочитал восхваление и славу. Это было странно, но без разговоров о себе, без должного почитания Торэа чахли, как цветы без воды. Венче находили силу во власти, Баруха — в разрушении, Тзимиски в переменах. Да, были и те, кто пьёт кровь: упыри, Ма-Джаре, некоторые Носферату, но, по сравнению с общей массой вампиров, их оказалось преступно мало. Более того, сами вампиры старались убить кровососов любыми способами, ведь они угрожали спокойному существованию остальных существ. — Ты — Лезомба, — сказала Аделонда во время очередной лекции. — Я не кровосос. — Конечно, — легко согласилась она, смирившись с твердолобостью ученика, — Лезомба не пьют крови. То, что обычно использовалось для борьбы с вампирами, действительно помогало против одних и было бесполезно при борьбе с другими: Лезомба управляли тенями и не любили яркий свет, который даже мог их обжечь; Торэа становилось плохо от вони чеснока; Тремер, вампир-колдун, чья мощь была сосредоточена в его сердце, умирал от осины в грудной клетке. Другим вампирам палка в грудине удовольствия не доставляла, но смертельной не была. — А что тогда они пьют? — не унимался Доминик. — Лезомба считаются сильными и опасными вампирами, хоть и не самыми могущественными, — ответила Аделонда, — также они относятся к тем, кто не зависит от какой-либо пищи, будь то кровь, чистая энергия или магия. Но… Она имела привычку расхаживать вперёд-назад по комнате, когда рассказывала что-то, и от этого её пышные чёрные кудри равномерно покачивались на девичьей голове. Обычно «уроки вампиризма» проходили в библиотеке, захламлённой кучами листов и башнями из книг. Вот и в этот раз, задумавшись, девочка обходила очередной завал из драгоценных старых томов. — Но? — повторил Доминик. Аделонда только отмахнулась от него, явно уцепившись за какую-то мысль. О, Доминик знал, какое у неё лицо в эти моменты: восторг, интерес, обожание. Существо можно было бы даже спутать с обычной десятилетней девочкой, заинтригованной чем-то. — Сабрина, расскажи, мне надо записать. Лезомба, Лезомба… тени же везде… Девочка схватила с книжной полки какую-то рукопись и практически выбежала из библиотеки. — Лезомба, как и любой другой вампир, имеет слабость, — без заминки продолжила Сабрина. Обычно во время лекций, которые с упоением зачитывала Аделонда, лекарка сидела где-то в самом дальнем углу библиотеки, закрывшись от мира кипой книг и свитков, все сплошь по медицине и ботанике. Её присутствие практически не ощущалось, хотя Аделонду паладин чувствовал, как говорится, за версту. — Хотя я бы назвала это зависимостью, — Сабрина прикрыла глаза. — Да, пожалуй, это более верное слово, хм. Этот вид зависим от суточного цикла. Если говорить точнее, то от света: в тени они чувствуют себя лучше, чем на солнце. Свет может даже их ранить, особенно только переступивших грань вампиризма… но ты в этом уже убедился, не так ли? — И почему они такие светобоязливые? — Доминик был настроен весьма скептически, что отразилось на его тоне. — Любая сила должна быть уравновешена. Лезомба управляют тенью, они и сами будто тень — и за это надо платить. Если бы у вампиров не было слабостей, как бы их было можно убить? На этом лекция прервалась: Аделонда и не думала возвращаться к своему ученику, а у Сабрины оказалось достаточно других дел. Не получивший обычного задания для заучивания и предоставленный сам себе, Доминик маялся от скуки ровно до следующего утра, когда Сабрина сообщила ему, что Аделонда покинула Замок; эта новость привела мужчину в состояние нервного возбуждения, которое ему едва удалось скрыть от лекарки. У него появился шанс сбежать.