Орден Упырей

Сабрина была слишком худой для того, чтобы казаться здоровой, вот что думал о ней Доминик. У него язык не поворачивался назвать девушку просто «стройной», скорее она больше заслуживала определение «регулярно голодающей». Так могли бы выглядеть очень бедные крестьяне какого-нибудь не слишком успешного королевства после пары сезонов непогоды. Нездоровая бледность, тонкие, будто сахарные запястья, яркие синие вены и запавшие глаза — вот как описал бы Доминик лекарку. И единственной по-настоящему здоровой чертой в этой худой фигуре были волосы, которые Сабрина обычно убирала под платок или бандану. Однажды Доминику удалось увидеть её простоволосой, и это зрелище его очень удивило. Она стояла в саду ночью совсем одна, не было и духа Аделонды. Простая плотная рубаха делала её фигуру абсолютно ровной и не давала разглядеть хоть намёк на очертания. Лекарка была похожа на болезненного подростка; несмотря на это, Доминик отчего-то засмотрелся. Сабрина просто стояла, немного запрокинув голову, и пыталась что-то разглядеть в ночном небе, пока мужчина рассматривал её саму: хрупкие косточки, едва прикрытые кожей. И тогда он обратил внимание на её волосы. На первый взгляд они не казались тяжёлыми, но было ясно видно, насколько волосы у Сабрины густые. Бесконечные волны серебристых лунных прядей мягко скатывались и переливались, останавливаясь у колен девушки. Тогда Доминик ушёл, не выдавая собственного присутствия, и после ни с кем не говорил о пережитом им восхищении. Ночное видение, запечатлённое в его памяти, весьма сильно волновало его мысли: паладину всё хотелось нарисовать, написать, вылепить увиденный образ и поведать об этой удивительной тайне хоть кому-то. Жене или любимым детям, к примеру... Днём Сабрина преображалась: появлялись запавшие щёки и острые скулы, кадык выпирал практически по-мужски, пальцы всегда были в чём-то перепачканы, а волосы по цвету скорее напоминали давнюю солому, нежели серебро. Ни следа от вышедшей на землю ундины. И всё равно было в ней что-то такое, из-за чего на девушку хотелось смотреть, точно на какую-то редкость. К тому же с каждым прожитым в Замке днём Доминик всё больше уверялся в невольном положении Сабрины. Знание того, что она была такой же узницей, как и он сам, было приятно, хотя мужчина и корил себя за такие мысли. Девушке явно было хуже, чем ему: она-то не являлась ученицей деспотичного монстра в образе ребёнка. Отношения между Аделондой и Сабриной были предельно ясны: одна приказывала, вторая подчинялась. С первого взгляда становилось совершенно ясно, что намёк на чистоту в Замке поддерживала именно лекарка, бродящая среди стен как полупрозрачный неприкаянный призрак. И не было ничего удивительного в том что здание казалось запущенным: одна несчастная женщина не могла бы его убрать даже работая от рассвета до заката. Сабрина всегда была предельно-вежлива и немного архаична в общении, что не давало Доминику сблизиться с ней. Не считая девушку своим другом и помощником, он не мог рисковать и рассказывать лекарке о своих планах относительно побега из-под гостеприимства Аделонды. Да и было в поведении Сабрины множество странностей, из-за которых Доминик сомневался, что девушка действительно захочит с ним сбежать по собственной воле... В свою очередь, это означало, что лекарку пришлось бы выводить из дома насильно. К примеру, Доминик случайно обнаружил, что Сабрина не реже одного раза в неделю посещает деревенские лавочки. Он не знал, что именно она приобретает в полуобитаемой Санти, да и не это было главным. Несмотря на регулярные шансы на побег, Сабрина каждый раз возвращалась в замок, и Доминик не видел в её глазах и тени понимания того, что она могла уйти. Напроситься вместе с Сабриной в деревню было намного легче, чем Доминик ожидал. Ему всего лишь потребовалось упомянуть об этом — и лекарка тут же дала своё согласие. Без Аделонды Замок засыпал, застывал в одном моменте. Не появлялось непонятных бумаг в пустых коридорах, библиотека не захламлялась новыми книгами, вытянутыми из шкафов, а золотые монеты спокойно продолжали пылиться в сокровищнице, потому что кроме девочки в неё больше никто не спускался. Аделонда вообще имела странную привычку крутить в руках золото, и особенно ей нравились разнообразные монетки всех форм и размеров. В любой комнате Замка, как по секрету рассказала Сабрина, можно было найти маленькие сундуки, куда она скидывала разбросанные повсюду деньги. Доминик и сам пару раз находил монеты в самых труднодоступных углах. — Что мне с собой взять в деревню? — спросил паладин. — Да ничего не надо, — улыбнулась Сабрина, оглядывая его с головы до ног. — Пустые руки будут полезнее, я одна не могу много унести. Радостное предвкушение скорой свободы, которая сама плыла паладину в руки, скрыть было практически невозможно. Не спасала даже привычная для Доминика удачливость: Сабрина заметила изменение в поведении мужчины, но, очевидно, приняла его улыбки и хорошее настроение за радость от первого выхода на улицу после долгого заточения. Оказавшись на свежем воздухе и более не сдерживаемый каменными стенами, Доминик на мгновение растерялся. Его окружало слишком многое, о чём он уже начал забывать: звуки, запахи, мягкость земли и небесное полотно над головой. После ватного холода поместья подобное показалось паладину чудом, и он позволил себе несколько мгновений просто наслаждаться отсутствием стен. Они с Сабриной вышли чуть раньше рассвета, в утренние сумерки. Солнце ещё не выглядывало из-за горизонта, а его свет почти не слепил Доминика, хотя паладин и чувствовал некоторую усталость. Больше всего собственное состояние напоминало мужчине слабость после болезни. — Идём, нам туда, — махнула рукой Сабрина. Путь до деревни лежал через редколесье каких-то неизвестных Доминику пород деревьев. Природа вокруг выглядела безжизненной, хотя и была безукоризненно-правильной: соврав несколько листьев, Доминик обнаружил, что все они являются точными копиями друг друга. — Ничего удивительного, — вздохнула Сабрина, — Аделонда ведь не зря называет дом Замком-на-Костях. Вы ведь задумывались об этом? Замок расположен на старых курганах и, насколько мне известно, когда-то здесь было одно из кровавых сражений за землю. Вот она и приняла определённый магический заряд. Это, в свою очередь, привлекло некромантов, которые долгое время использовали такую подготовленную почву для своих ритуалов... а уж чем это грозит, вы должны и сами знать. Доминик кивнул. Он не любил многие направления в магии, но некромантию — особенно, и прежде всего из-за её противоречащей миру натуры. Дело было даже не в поднятии мертвецов и возвращении давно умерших душ на землю, а в том, что самый незначительный некромантский ритуал начинал негативно влиять на живую материю. Деревья, трава, птицы, звери и люди — ничто не могло избежать некротических эманаций. Изменения были поначалу незаметны, и Орден так и не смог выявить точного их проявления. Везде было по-разному: где-то исчезали птицы, где-то зайцы начинали жрать мясо, в других местах трава приобретала странный цвет или разумным существам просто становилось некомфортно жить в месте распространения некроэнергии. В том случае, если разумные не покидали отравленных мест, — что случалось довольно часто из-за особенностей воздействия энергии некро на рассудок, — они начинали преобразовываться. Здесь уже была классификация, которую Доминик, как и любой другой паладин, был обязан знать наизусть: мысль, сила, тело, вид, магия, мысль. Первым всегда менялось мышление. То, что когда-то считалось у разумных отвратительным и неприемлемым, вдруг начинало казаться в чём-то привлекательным и уже не таким страшным. «Можно было бы и попробовать», — думает существо, смотря на кошку. Потом оно свернёт ей шею, разделает и принесёт кому-нибудь в жертву, чем только усугубит положение дел. Первые действия приносят небывалый подъём, силу, которая бурлит у разумного в венах и затмевает его сознание. Это могущество толкает на всё новые и новые преступления против морали и во имя старых богов, демонов, забытых душ и прочей нечисти. С преодолевшим первую ступень уже сложно справиться обычному человеку: энергия начинает менять тело существа, что приносит огромную физическую мощь. Бурление сил ведёт к трансформации, говорили Доминику в Ордене. Никогда обычное человеческое тело не вместит в себя магию лесных, карликов или гарпий. Никогда паладин не сможет быть некромантом, из-за конфликта энергий его тело просто разорвёт. И поэтому отравленных некро всегда можно отличить от простого люда: у них сереет кожа, западают глаза, иссушается тело. Если существо обладает сильной волей, то оно может стать умертвием или личем, высшей трансформацией некро. Если нет — оно начинает гнить, что выражается в появлении сладкого тошнотворного запаха, незаживающих рубцов и гнойных язв. Это и есть изменение внешнего вида существа. Перед концом меняется магия, зажатая в тиски некротических эманаций. У существ, обладающих изначальными силами, она приобретает другую направленность, а те, кто ранее не могли магичить, вдруг осознают у себя эту способность. И последнее — вновь мысль. Если сравнить полученную тварь с тем, что было вначале, вы не найдёте и крошечного совпадения. Преобразованные некро готовы на всё ради энергии, самые тёмные ритуалы взывают у них улыбку, а жертвоприношение беспокоит не больше слабого ветерка. Не избегала изменений и флора, но, не обладая способностью к движению и магии, растения просто становились неестественно-идеальными, будто сошедшими с какого-то атласа: все листики один к одному, веточки — идеально-ровные, а корни уходят в глубь земли на точно отмеренное количество сантиметров. Это не бросалось в глаза с первого взгляда, но где-то внутри ощущалось весьма остро. Находиться в таком лесу обычному человеку было решительно невозможно, но при этом Доминик прожил в нём достаточное количество времени, не ощущая каких-либо неудобств. Упыри, кстати, тянулись к некро всеми своими изуродованными конечностями. — А большой лес-то? — спросил Доминик, невольно передёрнувшись. — Нет, почти пришли. Дальше будет склон — и мы на месте. Лес кончился резко, стена деревьев очерчивала ровную плавную дугу. Это и была граница земель некро. — Вон деревня, — указала Сабрина. До Санти оставалось не больше километра, и с высоты склона Доминик мог видеть крохотные домики и убого одетых людей. Деревня выросла вокруг торгового пути из Ордена в соседнее королевство, тесно обняв покосившимися домами нитку дороги. Домов в Санти было не больше тридцати, и все они казались какими-то неопрятными и кривыми, а из-за расстояния — ещё и нежилыми. Это было странно, потому что обычно поселения около торговых дорог если не процветали, то хотя бы не бедствовали. Санти же выглядела умирающей. К огорчению Доминика, рядом с деревней не было никакого мало-мальски густого леска, в котором можно быстро скрыться. Санти расположилась на ровном плато. Открытая как на ладони. Спуск не занял и пяти минут, и они вошли в деревню. Угрюмые лица жителей немного разглаживались от вековых морщин при виде Сабрины — лекарку тут знали. Ватага мальчишек-оборванцев с гиканьем понеслась по домам, созывая всех на улицу и клича людей из огородов. Лекарка пришла! Лекарка! Сабрина улыбалась, когда больные, прокажённые и съеденные трудом старики тянулись к ней вереницей. Она также продолжала улыбаться, когда её увлекли на подобие рыночной площади и принялись рассказывать о различных болячках. — Доминик, сходи за травами, пожалуйста, тебя проводят, — сказала она, на мгновение оторвавшись от историй своих пациентов, — я не задержусь. Мрачный детина проводил его в косой от времени амбар и принялся монотонно бубнить про различные мешки с сухостоем, травами и корешками. Даже смотреть на него было неуютно: у мужчины оказалась внешность классического злодея. Высокий, шире Доминика в плечах, с громадными руками и невероятно озлобленным выражением лица, деревенский парень тем не менее оказался стеснительным малым. Выдвигая поклажу из глубины амбара, он так напрягался, что даже покраснел от натуги. На руках мужчины вздулись вены, а на лбу появились крупные капли пота. — Давай помогу, — предложил Доминик. — Как же Сабрина сама это таскала? — Мы, эта, довозили всё на бричках до вершины холма и там оставляли. Потом как — не знаю, не видел. Наши-то, эта, в лес не ходят. Мешки оказались легче, чем Доминик рассчитывал, но после пуховой мебели и невесомых сундуков его это уже не удивляло. Мысль о том, что Аделонда что-то сделала с его телом, успела прижиться и не вызывала особой паники. Было ли это влияние на разум, как в случае с некро, или Доминик просто смирился с произошедшим? Он не знал. Мешки погрузили на видавшую виды повозку, и детина ушёл. Основная масса жителей деревни была около Сабрины, и Доминик понял: времени для побега лучше уже не будет. Можно было бы, конечно, захватить с собой и Сабрину, но он не знал, что её держит около Аделонды. Возможно, семья? Или рабские браслеты — магический артефакт, наказывающий за неповиновение? Обещание, клятва, договор или что-то ещё? Он не знал и не мог быть уверен, что лекарка не помешает ему бежать. Тащить сопротивляющуюся девушку на себе? Это серьёзно бы его замедлило, да и неудобно. А информация, полученная от Аделонды и крепко заученная наизусть, была обязана попасть к главе Ордена. Любым способом. Скрывшись поначалу за повозкой с мешками, Доминик огляделся. Единственным способом сбежать была возможность добраться до некромантского леса и затем пойти на юг от поместья, желательно не заходя в него. Мужчина не знал, когда Аделонда соблаговолит вернуться и не собирался уточнять, сидит ли она уже дома. Но до леса придётся бежать по ровному плато, а затем взбираться по склону. Да и солнце, уже немного разыгравшееся, начинало слепить глаза, хотя ещё и не вошло в зенит. Слабость в теле усиливалась, а лучи жгли кожу, пусть и не так сильно, как когда-то обожгли его глаза. Зависимость от суточного цикла слабела с каждым днём, но она успела принести Доминику много неприятных моментов. Он практически перешёл на ночной образ жизни, поскольку с полудня и до заката был не в состоянии находиться в помещении, где было хоть одно окно. Что уж говорить о зимнем саде или улице! Учитывая эту его новую особенность, Доминику было необходимо найти какое-то место, где он мог бы переждать самое светлое время. Но тут паладин мог полагаться исключительно на свою солдатскую удачу, потому что ещё ни разу не бывал в здешних краях и ничего не знал о местности. Решившись, он побежал. Он должен был бежать как можно быстрее, так быстро, как он никогда не бегал. Одежда — расхлябанная рубаха, свободные штаны и разношенные вроде бы женские сапоги, — не мешалась, и на том спасибо. С каждой секундой он всё больше ощущал приближающуюся свободу и всё увеличивающуюся нервозность. В момент, когда он взлетал по склону, ему почудился знакомый тяжёлый взгляд, но это длилось лишь мгновение. Лес принял его в свои тихие просторы. Доминик ломился сквозь него, не разбирая дороги, ломая тонкокостные молоденькие деревья. Вскоре он перешёл на быстрый шаг, хотя и не чувствовал усталости. Ликовать было рано, но он не сдержал восхищённого тихого шипения, когда понял, что ушёл очень глубоко в отравленный лес и не видел ни поместья, ни долин. Он продолжал идти вперёд, уже обдумывая то, что он скажет Главе. Информация о вампирах могла бы перевернуть мировоззрение Ордена. Да, паладины продолжат выкашивать больных упырей, но ведь остальные вампы вполне были разумными! Подумать только, целые камарильи этих существ незримо обитали совсем рядом с другими, из тени наблюдая за течением жизни. Конечно, эта информация требовала подтверждения, но Доминик не видел причин, по которым Аделонда могла бы ему столь масштабно лгать. Зачем ей это? И могло ли быть так, что она специально учила его, чтобы он передал все эти знания в Орден? — О, Доминик, — послышался голос, заставивший паладина замереть, — мне так жаль! Он обернулся. Неподалёку от него стояла Сабрина, и её лицо выражало искреннее раскаяние. Выглядела она, как и всегда невероятно хрупкой,; на фоне чахлых деревьев Сабрина казалась их человеческим воплощением. — Мне так жаль, Доминик, — повторила она. — Так жаль! Он даже не успел ничего спросить: Сабрина достала какой-то шар из своих бездонных карманов, тот засиял... ...а потом мир окрасился в золото.