Орден Упырей

Груды золота вокруг уже набили Доминику оскомину. Опять сокровищница, ну надо же. Сколько уже он провёл в одиночестве? Доминик не знал: счёт секунд то и дело сбивался, а Сабрина даже и не думала навещать пленника. Без сна, голода и хотя бы намёка на окна ориентироваться во времени оказалась невозможно. Доминик костерил себя на все лады. Несчастная рабыня, бедняжка! А ведь паладин ещё собирался спасать Сабрину от ужасного чудовища в облике ребёнка — и что теперь? Его шансы на обретение свободы равны нулю, он вновь в золотом плену и совершенно точно уверен, что в этот раз Аделонда убьёт его. Он не совсем понимал, почему она должна его убить, но враги обычно так и поступают. Безделье сводило Доминика с ума. Он долгое время ходил кругами по комнате, строил высочайшие башни из монет, гнул золото и лепил крошечные шары из пластичного металла. Все драгоценные камни Доминик выковырял из положенных им мест и вновь вернул в изначальные лунки. Хранящаяся в сокровищнице одежда была перемерена, почти вся: Доминик долго рассматривал женские тяжёлые платья, но так и не решился их надеть. Полная изоляция, лишённая даже редких визитов предательницы-Сабрины, давила на него, обостряя паранойю. Его бросили гнить в этом золотом аду? Тогда он быстрее сойдёт с ума, ведь его тело не меняется, не хочет спать, есть, не устаёт и не испытывает жажды. Возможно, его готовят для чего-то другого? Ведь изменился же лес рядом с костяным замком под действием некро. Все эти бутафорные листочки и идеально выточенные веточки были тому подтверждением. И его теперь готовят к принесению в жертву, ведь должно же существо чем-то питаться, должно… Параноидальное настроение и приступы бессильной паники сменялись такими же сильными минутами упадка и безразличия. Доминик в это время просто садился или падал там, где стоял — всё равно его тело не чувствовало боли от удара о пол. Его мысли текли вяло и плавно, как неспешная лесная речушка, чей ход не перекрывали даже вездесущие бобры. Доминик держался только за счёт воспоминаний об Ордене и семье. Рассказы Аделонды его пугали. Как никогда он понимал, что от качества информаци, которую он запомнил, зависит жизнь многих людей. Вампиры, существующие совсем рядом с гражданскими, по привычке приводили его практически в священный ужас. Он повторял то, что рассказывала ему Аделонда, проверяя, не забыл ли он что-нибудь. Но нет, он всё помнил: камарильи, стражи миров, кровососы и виды. Особенно хорошо ему запомнились виды. Тремеры-колдуны, вампиры со своим Фатумом. Фатум, обычно человек, был их батарейкой, тем, кого они пили. Не кровь, но дыхание, частицу жизни, то, что уже не принадлежало никому. Энеры. Оборотни, общающиеся с животными. Те, кого часто путают с вервольфами, но у которых нет любовной связи с небесными светилами. Они и сами будто животные: полудикие, нелюдимые даже по меркам вампиров, озверевшие, способные принимать животный облик. Во встречном зайце, кошке, волке Доминик теперь видел их умные глаза. Ма-Джаре, охотники на охотников. Самые быстрые и сильные, способные убить другого вампира. Невосприимчивы к любой магии и оружию, только если не кормятся в момент удара. Видов было много, но Доминик помнил все имена до единого: Торэа-нарциссы, одиночки Джаванни, Венче-политики, Баруха-дикари и чокнутые Макалаврианы. Не имеющие собственного тела Тзимиски, изувеченные собственной природой упыри и забывшие своё лицо Носферату считались проклятыми, неспособными к нормальной жизни, а потом тщательно уничтожались своими же. Парии в мире парий. Были ещё Равна, о чьей жестокости ходили легенды среди людей, и Салубри, легенды о которых жили у вампиров. Последние не пили крови и отрицали свою суть, выбирая путь излечения тела и души. Они верили в Голконду, — рай для проклятых, где нет места насилию и жажде, — и страдали каждое мгновение своей бесконечной жизни. Эти юродивые, неправильные вампиры почитались и ненавиделись другими одновременно. Но одно имя вертелось у Доминика на языке. Лезомба. Вампир-тень, от которого и пошло поверье о светобоязни. Аделонда называла Доминика именно так. Лезомба. Девочка считала, что бывший паладин — тенелюбивая тварь, уже не человек. Она вообще много говорила об этом имени вампиров, упоминая и бешеную силу, и быструю регенерацию, и предрасположенность к сумасшествию. Согласно её словам, старых Лезомба не бывало: они столь сильно уходили в тень, что растворялись в ней, сливались с чёрным ничто и так встречали свой конец и новую жизнь. Вечное существование в виде одного лишь голоса, который можно услышать ночью в тишине, если знать, когда прислушиваться. Больше всего Доминика нервировало то, что все описанные Аделондой симптомы у него проявлялись: светобоязнь, предпочтение ночи, резкие перепады настроения, лёгкий серый оттенок кожи и практически полная потеря изначальной магии. Ни одно из заклинаний, которые Доминик учил когда-то, не работало, но Аделонда пророчила новые силы. Управление тенями, что бы это ни значило. Невольно вспоминалась та чёрная вуаль и золотая клякса на этом колышущемся нечто. Тогда Аделонда пыталась его убить, хотя она сама говорила, что всё было крайне безопасно: обычный упырь издох бы практически сразу, а вот любой Высокий вампир в этой ситуации всегда проявит свои способности. Сабрина не приходила, Аделонды не было, и даже посторонние звуки не проникали в сокровищницу. Доминик старался не прислушиваться: ему всё казалось, что из углов, не освещённых золотым сиянием, доносится шёпот и приглушённые смешки. Чтобы хоть как-то себя занять, он принялся вспоминать те ощущения, когда проявилась вуаль. Доминик не верил словам Аделонды о его вампиризме, все вампы у него ассоциировались исключительно с кровью. Тем не менее существо вполне могло как-то повлиять на энергетическую структуру паладина и привнести в неё желаемые изменения. Аделонда была уверена, что он может управлять тенью. Возможно, это действительно так? В прошлый раз он испытывал целый сонм чувств, а в его голове была одновременно тысяча тысяч мыслей. Главным стержнем всё же оставался страх за семью. Сара, его бедная жена, сейчас осталась без его помощи и поддержки. Женщина с двумя детьми неспособна была прокормить семью самостоятельно, да и на свадебном рынке не особенно ценилась. Орден бы, конечно, поддержал, но что там с той помощи — пара булок и сыра кусок? А детей ещё надо одевать, обучать, да и жена его любила красивые платья… Он обязан был выбраться, любой ценой. Не столько ради Ордена, — хотя и это тоже. Ради жены, детей и лучшего друга, который был самым одиноким человеком во всём королевстве. И если ему ради этого надо всего лишь оторвать тень от пола, то он это сделает! — О, надо же, — раздался голос Аделонды. Доминик распахнул зажмуренные при концентрации глаза, заметив лишь небольшой клочок тёмной материи, быстро растворяющийся в воздухе. Затем он перевёл взгляд на Аделонду. Не изменяя себе, она стояла в дверном проёме, облокотившись о косяк. На девочке было тёмное платье из дрянного материала, запачканного чем-то неясным. Да и сама Аделонда выглядела смертельно уставшей. Она не была бледной и держалась как обычно, но в её глазах мелькало что-то такое… древнее. — Идём, — сказала Аделонда. Голос у неё тоже был совершенно обыкновенным, но Доминик безропотно послушался. Глядя на маленькую фигурку существа, он почему-то ощутил сильный стыд. И, хотя его щёки не окрасил румянец, внутри Доминик чувствовал себя отвратительно. В молчании они поднялись по лестнице, преодолели сад и зашторенную галерею. Аделонда провела паладина через столовую, где прибиралась Сабрина, и вывела в незнакомую комнату. Прихожая, обильно заставленная вазами с засохшими растениями, производила удручающее впечатление. Пахло затхлостью и совсем немного — свободой. Девочка открыла дверь и вышла на улицу. Немного растерявшись, Доминик с секундной задержкой проследовал за ней. — Я тебе всё рассказала, так что прошу, — махнула рукой Аделонда. — Иди. Она отодвинула застывшего Доминика с места, чтобы вновь вернуться в дом. — И что, — растерялся паладин, — это всё? — А тебе нужно светопреставление? Всё, иди. Прощай. Доминик ожидал, что она захлопнет дверь со всей силы, но Аделонда аккуратно прикрыла её. Тихий щелчок был похож на звук от лопнувшей струны. — Это что, всё? — повторил Доминик. Он ещё с минуту пялился на дверь, а затем сорвался с места в лес. Ему казалось, что сумасшедшая Аделонда вот-вот передумает, перевернёт всё в своей голове, и решит вернуть его, — или убить. Чтобы не мучился и других не мучил, как иногда она говорила. И неважно, что она обещала ему суровое наказание за попытку самоубийства, неважно! Никто не знает, что творится у сумасшедших в головах! Он бежал даже быстрее, чем во время провалившегося побега. Петлял по-заячьи, забывал даже дышать, лишь бы быстрее уйти от дома на костяной земле и его затхлых обитателей. Вечерние сумерки как раз перерастали в ночь, когда ужасно большой некромантский лес перешёл в густые нехоженые тропы. Дыхание Доминика было таким же ровным, как и во время сна, даже после долгого забега. Мужчина остановился, ошалело разглядывая бурьян и поваленные деревья. Сердце его медленно отсчитывало секунды, но Доминику казалось, что оно истошно бьётся где-то под кадыком. Он не чувствовал взглядов, присутствия, он не ощущал ничего! Не было звуков, неприсущих лесу, и Доминик нервно рассмеялся. Быть того не может, чтобы он и правда был один!