Орден Упырей

До того как солнце вошло в зенит они не успели, и Доминик успел прочувствовать силу света практически в полную мощь. К счастью, в последнее время слабости Лезомба сходили на нет. Как предсказывала Аделонда, он вскоре смог бы с небольшими неудобствами сражаться даже днём, но полученное ранение вмешалось в уже выстроенный «график» привыкания. Обычно свет не особенно его волновал, хотя и доставлял некоторые неудобства. Помимо ухудшающегося зрения, в полдень Доминик себя чувствовал примерно так же, как простолюдин — ночью после трудового дня. Ситуация усугублялась тем, что заснуть Доминик не мог, а усталость оставалась, и единственным способом борьбы с ней было ожидание: с наступлением темноты его тело наполнялось неясной и совершенно нечеловеческой силой. Но теперь, со вспоротым животом, Доминик ощущал каждый миллиметр кожи, на который падал свет. Конечно, Аделонда подобрала ему максимально закрытую одежду, а рыцарский шлем уберёг голову, но потрепало шмотьё знатно, и дыр в нём теперь было... Крошечные кусочки оголённого тела, обжигаемые светом, распространяли боль дальше. Доминику казалось, что он варится заживо. — Почти на месте, — бросила Аделонда. Примерно на половине пути она забрала у Доминика Лизу, и теперь несла бессознательную девочку на закорках. Благодарность мужчины не знала границ, поскольку он даже не мог представить, как бы держал дочь на безвольных руках. После рассвета их группе приходилось несколько раз останавливаться в тенистых рощах, чтобы дать Доминику отдохнуть. Он едва не падал от усталости и пульсирующего раздражения в развороченном животе, когда в пределах видимости показался знакомый некромантский лес. Несмотря на слабую защищённость проклятых земель от солнца, в идеальном лесу Доминику стало легче. Казалось, что все эти точёные деревьица и одинаковые кустики пропускают какой-то правильный, совершенно не солнечный свет. Приободрившись, Доминик ускорился, на что Аделонда только фыркнула. Сабрина покинула их в тот же момент, когда стала понятна необходимость остановки. Лекарка коротко переглянулась с Аделондой и без слов продолжила гонку до дома: её не волновало ничего, кроме возможности спасти Макса. К тому моменту, когда Доминик добрался до спасительной тени Замка, Сабрина уже ждала своего нового пациента. Забрав Лизу, лекарка ободряюще улыбнулась на вопрос о состоянии мальчика. — Всё неплохо, — сказала она, — не так, как хотелось бы, конечно, но неплохо. Не волнуйся. Она обменялась взглядами с Аделондой и ушла в свои лаборатории. Подобное общение между вампиршами было обыденной вещью, так что Доминик не стал требовать расшифровки. — Иди сюда, — сказала Аделонда, кивая в сторону старой деревянной скамьи, — тебя надо зашить нормально. С удовольствием избавившись от Орденского шлема, Доминик взъерошил волосы. Старая привычка, совсем бесполезная теперь: раньше он так разделял слишиеся от пота пряди. Теперь пот ему не был страшен, хотя Аделонда как-то говорила, что вампир может выпить воды и вспотеть «искусственно». Кольчуга поддалась сложнее, но и её Доминик снял. Тут же ощутилась брешь в теле: не сдерживаемые сталью органы налегли весом на ненадёжные швы. Доминик сдёрнул с себя застывшую от крови рубаху, даже не думая об аккуратности. Тряпка была изгажена, и он сомневался, что её можно будет использовать хотя бы для мытья полов, чем всё равно никто в Замке не занимался. Рана, наспех стянутая обычной швейной нитью, доверия не внушала. Лекарка быстро соединила края в три больших стежка, совершенно не заботясь об аккуратности. Кишки не выпадают и хорошо. Теперь же Аделонда, внимательно разглядев блестящие внутренности, морщила нос. — Ложись на скамью, иначе всё растеряешь. Доминик лёг на указанное место и уставился в потолок. Когда-то давно там были изображены то ли птицы, то ли крылатые дети, но теперь уже не разобрать. Грязь и время сделали своё дело, и что бы ни было наверху, выглядело оно как несколько больших размытых клякс. Аделонда надавливала на кожу рядом с раной, оттягивала, осматривала, но рвать стежки не спешила. Задумчиво кивнув, девочка на минуту отлучилась куда-то, но только чтобы вернуться с небольшим саквояжем и бутылкой. — Не знаю, будет ли болеть, — сказала Аделонда, отвинчивая крышечку, — но промыть надо. От заражения ты не умрёшь, но носить в себе грязь приятного мало. — По опыту говоришь? — Конечно, — она распустила стежки и щедро полила живот Доминика прозрачной жидкостью. — Знаешь, как пытают вампиров? Мы не чувствуем боли в человеческом понимании, но при этом ощущаем собственное тело до малейшей детали. Вампир может заставить своё сердце биться, а лёгкие качать воздух силой мысли, хотя ему это совершенно не нужно. Можно управлять абсолютно любой мышцей в теле, главное её прочувствовать. И вот в такую идеальную систему палачи что-нибудь зашивают: камешек, грязь, да даже травинку. Чувство дискомфорта внутри непередаваемо. — Насколько точно может вампир управлять телом? — Абсолютно. Она подняла голову, и Доминик увидел, что с глазами Аделонды творится что-то неладное. Один её зрачок сузился до точки, тогда как другой практически заполнил всю радужку. Улыбнувшись, вампирша поменяла состояние зрачков на противоположное, затем оба они раскрылись чёрными провалами, стали булавочными уколами, и вернулись к нормальному среднему состоянию. Жидкость из бутылки всё текла и текла, вымывая из Доминика невидимую грязь и вполне ощутимое количество жгучей крови. Под ложечкой у него засосало, и он с грустью посмотрел на грязное окошко. Солнце и не думало ускорять свой бег ради его комфорта. — Благодаря этому вампир может быть неотличим от человека, хотя все эти действия и забирают энергию. Молодые новообращённые часто даже не понимают, что перестали быть людьми. Они живут, как бы это сказать, — Аделонда прищёлкнула пальцами, — по привычке. Они привыкли, что сердце тарахтит, дышать надо, моргать. У некоторых женщин даже сохраняются месячные. Края раны выглядели отвратительно и совсем не напоминали аккуратный разрез от холодного оружия. Аделонда провела по ним пальцами, отслеживая рваную ткань. — Плохо, — сказала вампирша, — ты напоролся на яд, я так понимаю. Чёрт его знает, в чём были её когти, но теперь это вещество разъедает тебе тело. — И что делать? Чего-то особенного от обнаружения яда Доминик не ощутил. После осознания себя вампиром забота о собственном теле как-то поутихла и появилось некоторое безразличие. Доминик думал, что оно было вызвано отсутствием боли от ран любой сложности. Это вело за собой равнодушие и потерю человеческой аккуратности. Теперь он мог порезаться и даже этого не заметить. Надо отметить, что прочность тела тоже нешуточно повысилась, и обычная аккуратность только мешала. К примеру, порезаться Доминик теперь мог только разве что о какой-нибудь зачарованный клинок, к которым Аделонда питала слабость. Обычное оружие, если Доминик пытался проткнуть им свою кожу, тупилось и ломалось, не нанося какого-либо повреждения. И тем страннее для Доминика было то, что в Ордене какой-то мальчишка надел его на вилы. Как? Почему? Даже под солнцем его кожа была намного прочнее, чем у обычного человека. Ну не могли же быть у паренька зачарованные против вампиров вилы? Или могли? Орден всё-таки, семьи паладинов, рыцарей и магов — это не простые мирные жители. У каждого есть хотя бы зачаток знаний о противостоянии тёмным тварям. — Как он тебя пробил? — повторила Аделонда вопрос Доминика. — Ну, я не могу сказать точно, меня там не было. Возможно, виноват солнечный свет, но мне в это не особенно верится: мальшчика бы тебя скорее поцарапал, чем пронзил насквозь. Так что я за вариант с волшебными вилами. Как мы уже убедились, маги ваши просто затейники. Она раскрыла саквояж и выудила обычную швейную иглу. — Какой ниткой тебя зашивать? — с непонятным весельем спросила Аделонда. — Ладно, ладно, где-то тут у меня были серебряные, для Лезомба самое то. — Почему? — Серебро — ночь, золото — день, — пояснила девочка. — А если серьёзно про вилы, то мне кажется, что дело в общем истощении. Смотри, у меня сейчас в руках обычная швейная игла, но при этом я могу совершенно спокойно тебя штопать как мне заблагорассудится. Ты истощён, твоё тело тратит энергию на сохранение жизни, хоть ты этого и не чувствуешь. Соответственно, на большую силу и скорость уже просто начинает не хватать, да ты это должен был ощутить во время бега. На прочность тоже не хватает, вот и всё. Перед вилами наверняка был нервный срыв, если ты пошёл вразнос, да ещё и солнце. Продолжать не надо? — Нет. Она вдела в иглу тонкую нитку из серебра и отложила, изрядно удивив Доминика. — А что ты думал, я тебя прямо сейчас шить буду? — хмыкнула Аделонда, вздёрнув густые брови. — Про яд не забыл? С некоторой опаской Доминик смотрел на то, как в детских ручках поблескивают богато украшенные ножницы. — И что ты с ним собираешься делать? — спросил он, дёрнув уголком губ. — Срежу, конечно, тут делов-то на сантиметр. Даже не придётся кожу наращивать, натянем твою собственную. Да ты не волнуйся, — прибавила она, увидев беспокойство мужчины, — ты даже не почувствуешь. Для вампира это не больше, чем обрезать ноготь для человека. А теперь не дыши. Доминик послушно прекратил дыхание, ощущая, как с этим замедляется стук сердца. Как-то он, помнится, рассуждал о вампирской медицине, недоумевая, зачем она вообще нужна. И вот теперь сам оказался в таком положении, где без топорной хирургии не обойтись. Для него было неприятным открытием, что существуют яды, опасные для вампиров. Почему-то Доминику казалось, что таким относительно бессмертным существам не стоит бояться чего-то столь обыденного, как отравление. Но на эту мысль Аделонда только фыркнула. — Бессмертие? — протянула она с изрядной долей сарказма. — Не знаю, можно ли назвать вампиров бессмертными, это всё же слишком относительное понятие. Даже боги имеют начало и конец, а ты говоришь о гораздо более низших существах. Мне кажется, для вампира скорее подойдёт определение «трудно убиваемый» или вроде того. Но смерть в любом случае придёт за каждым, неважно, Лезомба ты, Джаванни или Сабруэль. — А что насчёт Самеди? — решил уточнить Доминик. Почему-то его крайне интересовали эти странные вампиры, совершенно не похожие на всех остальных. На незамутнённый паладинский взгляд, Самеди скорее напоминали немёртвых, разве что как следует закрученных в прочные бинты. У некоторых племён в холодных странах, насколько он помнил, была похожая процедура захоронения: тело высушивали солью, заматывали в эластичные ленты водорослей и подносили морским тварям как откуп. Игла в руках Аделонды мелькала юрким серебряным мотыльком, и стежок за стежком ложились на тело Доминика. Уже нельзя было рассмотреть яркую картину его внутренностей, но кожа всё ещё пыталась расползтись в разные стороны. Аделонда с неизменной слабой усмешкой стягивала края раны и зашивала тело Доминика, точно какую-то ткань. — Самеди, — сказала девочка — это отдельный вопрос. Есть пара способов их убить, но, говоря откровенно, я ни разу не видела смерти этих вампов. Более того, все Самеди, которых я когда-либо знала, всё ещё живы и вполне здравствуют, если можно так о них сказать. Но когда-нибудь придёт и их время, я уверена. Вставай. Как должна была выглядеть смерть существа, по виду и так только восставшего из могилы? Воображение Доминика пасовало. Он аккуратно привстал на скамье и с раздражением посмотрел на свой живот. Доминик так давно не получал ничего серьёзнее царапины, что уже отвык от вида собственной рассечённой плоти. Шов Аделонды не доставлял неудобств, хоть и выглядел не очень аккуратно. — Я не сильна в медицине, — развела девочка руками, — уж извини. Скорее всего, останется полоса. — Почему не срастается? — спросил Доминик, мотнув головой. Когда он напоролся на один из зачарованных клинков, царапина заросла практически мгновенно. Теперь же края раны едва сходились, а Доминик не видел ни единого признака регенерации. — Свет, истощение, неверный моральный настрой. Именно в таком порядке, — Аделонда убрала иглу в саквояж, не озаботясь дезинфекцией. Подняться оказалось для Доминика практически непосильной задачей. Шов действительно выглядел не очень презентабельно, но внешний вид не сильно волновал мужчину. Больше нервозности доставляло ощущение стянутости на животе и желание сгорбить спину: Доминик боялся, что кожа может просто лопнуть, поскольку серебряные нити не внушали ему доверия. — Выпрямись, — хмыкнула Аделонда, увидев потуги паладина, — нитки зачарованы, скорее уж ты порвёшься, чем они. — Этого мне бы тоже не хотелось, — Доминик поморщился. — Идём к Сабрине? — Зачем? Разве ты можешь ей как-то помочь? Доминик с тоской посмотрел на дверь лаборатории. Нет, он не мог, только не сейчас. Раньше, когда ему ещё была доступна школа заклинаний падалинов, он бы с лёгкостью снял морок с Лизы, остановил кровь у Макса и воодушевил вампиров, но сейчас… что он может сейчас? Сделать трубку из тени и не тратить время на перемещение? Это даже не смешно. Он сел обратно на скамью с излишней осторожностью. Вслушиваясь в дыхание ветра и всматриваясь в танец пыли, Доминик не мог разобрать даже оттенка звука из лаборатории. Не было слышно ни шагов, ни дыхания — абсолютно ничего, что говорило бы о жизни. — Ты слишком много думаешь, и всё не о том, — вздохнула Аделонда, усаживаясь рядом с ним. — Не веришь в мастерство Сабрины? — Дело не в этом, — сказал Доминик. — Верю, наверное, но ведь там мои дети. Тут уже не до доверия, даже самый лучший врач будет вызывать определённую настороженность. Аделонда покачала ногами. Скамейка для неё оказалась высоковатой, и детские ступни не доставали до пола. Доминик задумался о том, каково ей жить в мире, где нет ничего, соответствующего её росту. — Дети, — протянула девочка, будто пробуя на вкус это слово, — мне это непонятно. Я сама ребёнок уже сотни лет, радости родительской доли для меня большая тайна. Не думаю, что это когда-либо изменится. Слушай, Доминик, а ведь от них совершенно тобой не пахнет. Обычно у родителей и детей сходные запахи крови, а тут — ничего. Эти слова вызвали у Доминика кривую улыбку. Когда он обвенчался с Сарой, у жены на руках уже была крошечная смышлёная девочка, но Макс родился в законном браке. У сына были светлые волосы и серо-голубые глаза, и Доминик с восторгом то и дело находил у себя схожие с ребёнком черты. — Ты уверена? — спросил он. — Конечно, уверена. Сейчас ты не пахнешь, Лезомба сливаются с окружающим миром, но я хорошо запомнила твой человеческий запах. Ничего общего. «Рождённый в законном браке» не означало, что Макс его кровный сын. Конечно, Доминик никогда не отказался бы от своего ребёнка, но факт их не-родства говорил не на пользу Саре. Любила ли она когда-нибудь своего мужа? Или же Сара была влюблена в комфорт и безопасность, как и говорил Энди? — Я умер бездетным, — задумчиво произнёс он. Аделонда кинула на него немного удивлённый взгляд, но комментировать не стала. А Доминик вдруг с невероятной яркостью осознал, что сидящий рядом с ним ребёнок — и не ребёнок вовсе. Он долгое время пытался представить на месте Аделонды карлицу или низкорослика, заколдованного взрослого, проклятого, морок, и всё без толку. Девочка-вампир прочно ассоциировалась в его голове с обычным ребёнком, и ни воображение Доминика, ни самоувещевания не помогали. Признание Аделонды старше, чем она выглядит, длилось не дольше пары дней. Взрослые фразы и выражения лица были и у Лизы в определённые моменты, дети любят повторять за родителями. — Я не могу воспринимать тебя как взрослого человека, — сказал Доминик. Ему даже стало легче после этого признания, а вот Аделонда часто заморгала, ошеломлённая услышанным. — Прости? — сказала она. — Не могу, — повторил Доминик, смотря на свои руки. — Ты для меня остаёшься ребёнком, что бы ты ни делала. Умом я понимаю, что ты прожила много лет, что опыта у тебя не на одного человека, что ты сильная и мудрая — а всё равно не сходится этот образ с внешним видом ребёнка. Не получается, понимаешь? Картинка не складывается. — О. Несколько долгих секунд они сидели рядом друг с другом и сохраняли молчание. Со стороны лаборатории прозвучал короткий железный отзвук, и затем вновь наступила тишина. — Я думаю, — медленно проговорила Аделонда, — что тебе не стоит беспокоиться об этом. В смысле, воспринимай меня как меня, деление на взрослых и детей абсолютно не нужно. В своей жизни, — практически бесконечной теперь жизни, Доминик, — ты встретишь ещё сотни других существ с детскими мордочками и закалёнными сталью сердцами, понимаешь? И чем раньше ты перестанешь делить увиденное на какие-то тона, тем легче тебе будет. Не будешь ожидать от миловидной голубоглазой малышки клинка в живот — обязательно его получишь. — Как ты вообще пришла к такому? Почему ты выглядишь как ребёнок? Ещё не завершив свой вопрос, Доминик понял, что зря он открыл рот. Лицо Аделонды вмиг потеряло всякое выражение, зато её тёмные глаза зажглись нездоровым блеском. Чтобы как-то успокоиться, вампирша пригладила волосы. — Есть несколько способов стать вампиром, — сказала Аделонда своим обычным лекторским тоном, который совершенно не вязался с её видом, — хотя я не помню, говорила ли я тебе о них. Прежде всего, человек может быть вытянут с того света, как я обратила тебя. Может не так пойти ритуал или закрасться ошибка в расчётах, и тогда вампиризм встраивается в энергетическую структуру существа. Также недавно были созданы зелья и заклинания, позволяющие переступить грань жизни и даже дарующие выбор, каким вампиром стать. Их цена, правда, высока: за такое решение нередко платят не только магией, но и эмоциями или воспоминаниями, так что этот способ совсем для отчаянных. А ещё есть проклятия. Она замолчала, уставившись на свои короткие детские ножки. Одежда и обувь, которые предпочитала Аделонда, больше подходили её сознанию, нежели телу, и часто вампирша выглядела смешно во «взрослых» платьях, сапогах и рубахах. Волновало ли детское тело Аделонду, Доминик не знал: девочка всегда была нейтрально или оптимистично настроена по этому поводу, и реальных её мыслей не слышала даже Сабрина. — Проклятия — мерзкая вещь, Доминик, и часто они затрагивают тех, кто рядом... Это и произошло со мной и моими родителями.