Игра в детектива

      Рампо закрыл тетрадь с домашкой и, съев клубничную карамельку, сразу же плюхнулся на футон с очередным детективом в руках. Ему не терпелось отгадать, кто же всё-таки убийца в книге, которую ему купил Фукудзава-сан. Убийца тут был очень ловок и скрывался от полиции уже страниц двести, хотя Эдогава был уверен, что дальше он, а следом за ним и полиция с лёгкостью найдут преступника. Это на миг заставило его вспомнить о том, что произошло сегодня днём. «— Что ты делаешь, Рампо-кун? — раздался даже слишком спокойный голос Хашикавы-сана.       Мальчик сглотнул и, обернувшись, посмотрел на него. Полицейский стоял в проходе, закрыв собой единственный путь к отступлению, и смотрел на него своими карими глазами. В них невозможно было ничего прочесть. — Я…       В горле пересохло. Остаточный вкус манго сейчас казался самым противным в мире. — Ты искал улики, да? — совершенно спокойно продолжил Хашикава-сан. — Нет! — вырвалось у Рампо. Мозг лихорадочно заработал, пытаясь найти оправдание его действиям — такое, какое заставит убийцу поверить ему и отпустить его. — Я вышел из ванной и заблудился! Попал сюда, а потом увидел эту коробку. Хашикава-сан, а что это?       Полицейский ни на миг не изменил выражения своего лица. Эдогава опять вспомнил старую легенду, связанную с игрой кагомэ. В неё очень любили играть дети, которых в своих опытах использовали учёные во время Мировой войны. Они пытались найти лекарство от смерти — иначе говоря, сделать этих детей бессмертными. Учёным это удалось, но дети стали совсем другие. Они начали бесцельно шататься по коридорам лаборатории и улыбаться друг другу какими-то странными улыбками, словно говоря, что они знают некую тайну, связывающую их. И эти жуткие дети очень любили играть в детскую игру «Кагомэ». Они и по сей день любят играть в неё с теми, кто им попадается.       Легенда про игру гласила, что дети окружают игрока и начинают водить вокруг него хоровод — как и при обычной игре в кагомэ. Однако при этом эти дети кричат и стонут, а их лица становятся жуткими и страшными, и они изо всех сил пытаются напугать стоящего в центре. Если им это удастся, они напугают и человек вздрогнет, то он проиграет и умрёт. Нельзя ни в коем случае вздрагивать. Нельзя ни в коем случае показывать своего страха. — Ты не мог заблудиться в трёх дверях, Рампо-кун. Ты специально рыскал по моей квартире. И нашёл. То, что ты держишь, — это коробка патрон для моего пистолета, — сухо сказал Хашикава-сан.       Он погибнет. Он точно погибнет. Не показывать страха. Не вздрагивать. Вести себя как обычно. В игре в кагомэ надо показать, что узнал человека за своей спиной. Сейчас он ни в коем случае не должен показать, что понял, кто убийца…»       И ему это удалось. Он смог выиграть игру в кагомэ и улизнуть оттуда. А потом он бежал всю дорогу до дома и даже успел прийти раньше Фукудзавы-сана. Как только он сменил одежду и вымыл руки, пришёл опекун, который немедленно отчитал его — впрочем, довольно мягко — за то, что он так и не поел. Однако Эдогаве было всё равно на нравоучения. Он никак не мог поверить в свою удачу.       Не мог поверить, что смог раскрыть это дело.       Рампо упал на спину на футоне и, отбросив книгу, радостно рассмеялся, перекатывая карамельку во рту. — Хаха! Хаха, как же гениально!       Завтра. Завтра он соберёт всех полицейских и Фукудзаву-сана, которого теперь позовёт на расследование, потому что завтра выходной, и раскроет им загадку этого дела. А пока надо немного подождать, подготовиться и подумать о своей речи.       Успокоившись немного, Рампо снова устроился на футоне и погрузился в чтение книги. Он слишком увлёкся этим романом, и потому лёгкий стук открывшейся двери заставил его вздрогнуть. Подняв глаза, Эдогава увидел своего опекуна. Фукудзава-сан окинул взглядом его стол, потом спокойно посмотрел на самого мальчика. — Рампо-кун, ты сделал уроки? — спросил он.       Такой обычный вопрос после всего, что сегодня было! Рампо едва не рассмеялся вновь, однако вовремя спохватился и сделал спокойное лицо, улыбнувшись своей обычной лукавой улыбкой. — Сделал, — кивнул Эдогава, решив не говорить, что математику и английский он делать не стал. — Не переживайте, Фукудзава-сан!       Его опекун немного постоял, задумчиво глядя на него, затем вдруг спросил: — У тебя завтра нет никаких контрольных? — Не-а, они через две недели начинаются! — беспечно сказал Рампо, чувствуя сладкий и успокаивающий вкус клубники.       Через две недели, как назло, были и математика, и английский. Эдогава, честно говоря, даже не знал, что будет делать. Списывать было стыдно, выучить или хотя бы понять эти предметы ему не удавалось. Ладно, он подумает об этом позже. — Хорошо. Уверен, ты отлично поработал, Рампо-кун, — кивнул Фукудзава-сан.       Подобные слова всегда вызывали странное тепло где-то в груди мальчика. Эдогава просиял и широко улыбнулся опекуну. Тот как-то странно дёрнул уголком рта в ответ, однако не улыбнулся полноценно и просто вышел из комнаты. Впрочем, Рампо уже давно привык к таким странностям Фукудзавы-сана. Взрослые иногда были такими забавными…       Он опустил глаза и вновь принялся за чтение. Книга была на редкость увлекательной, потому что автор в кои-то веки додумался скрыть самые важные улики, и Эдогава с наслаждением погрузился в произведение, доедая свою конфету. Ровно до того момента, пока у опекуна в соседней комнате не зазвонил телефон.       Шестым чувством Рампо понял, что грядёт что-то нехорошее. Сразу раздавшийся голос Фукудзавы-сана «Добрый вечер, сенсей!» подсказал Рампо, что позвонили из школы.       И сердце ребёнка обречённо сжалось.       Эдогава сел на футоне и, перехватив книгу поудобнее, уставился туда. Он не слышал разговора, и потому у него ещё оставалась надежда: может, пронесёт? Может, учительница не расскажет опекуну о его прогуле — о том, что он сказался больным и ушёл с последних уроков? Рампо смотрел в книгу, но не мог прочесть ни строчки, тщетно пытаясь услышать хоть что-то из разговора.       Спустя долгие пять минут разговор завершился. Какое-то время в гостиной была тишина, пока наконец Эдогава не услышал шаги. Судя по их звуку, Фукудзава-сан был сердит. Липкий страх обволок сердце мальчика. И не зря.       Дверь открылась, и появившийся на пороге опекун сурово посмотрел на Рампо. Мальчик сжался, чисто инстинктивно подняв книгу повыше, точно пытаясь спрятаться за ней. Словно в далёком детстве: закрываешь лицо ладошками, и тебя никто не видит. — Рампо-кун, мне только что позвонила твоя учительница из школы. Она очень волновалась за тебя, ведь ты сегодня отпросился с последних двух уроков, потому что почувствовал себя плохо и попросил меня забрать тебя, — Фукудзава-сан смотрел очень строго.       Эдогава хотел сказать что-нибудь беспечное, во что опекун сразу же поверил бы. Великий детектив ведь должен уметь притворяться, когда нужно, и идти до конца, верно? Но почему-то сейчас Рампо совсем не ощущал себя Великим детективом. Скорее, нашкодившим мальчишкой, который наконец попался на своих проказах. А мальчишка не мог выдавить ни слова. — Я… — он поднял книгу ещё выше. — Отложи книгу и посмотри на меня, — строгий голос, казалось, окатил его ледяным душем.       Машинально Рампо подчинился: положил книгу возле футона и сел, подтянув колени к груди. Ему захотелось упасть туда лицом и крепко зажмуриться. Тогда он никого не будет видеть, а значит, его тоже никто не увидит. Он спрячется от всего мира чудовищ, и никто никогда не найдёт его.       Но отчего-то Эдогава совсем не мог пошевелиться. Даже пальцем дёрнуть не мог. Как в той детской игре про море, когда прозвучала финальная фраза. Только она пока ещё не звучала. Всё только начиналось.       Живот скрутило от страха.       «Море волнуется раз…» — Ты солгал учительнице? — спросил Фукудзава-сан.       Он сглотнул. Великий детектив должен уметь притворяться, так? У него не получалось. — Да…       «Море волнуется два…» — Куда ты направился вместо уроков? — жёстко спросил Фукудзава-сан.       Рампо сглотнул ещё раз. Глотать было нечего. Даже леденца не осталось. — Меня попросили помочь при расследовании…       «Море волнуется три…» — Ты взялся в одиночку за расследование преступления, солгав учителям, прогуляв школу и ничего не сказав мне? — бровь Фукудзавы-сана взметнулась куда-то наверх. Казалось, кто-то пририсовал её выше положенного.       Рампо кивнул, не имея сил врать опекуну в лицо. Великий детектив должен уметь лгать, чтобы справиться со всеми злодеями. Но он не Великий детектив, не сейчас. Сейчас он самый обыкновенный мальчишка, который остался наедине со страшным миром чудовищ. — Ты же понимаешь, что это ужасный поступок? — тихо спросил Фукудзава-сан.       Почему он чуть ли не шепчет? Почему не кричит на него? Лучше бы кричал, честное слово… От такого тона опекуна у Эдогавы словно замораживало внутренности. И этот взгляд серых глаз, такой строгий и даже немного злой, пугал до смерти. Почему он не может поднять руки и спрятаться в них?!       «Морская фигура замри!»       В одну секунду Фукудзава-сан сократил расстояние между ними, схватил Рампо за руку и заставил встать рядом с собой. Эдогава был так напуган, что даже не вскрикнул. А опекун, не обращая больше на него внимания, куда-то потащил его. Рампо, заплетаясь в собственных ногах, побежал за ним следом. — Фукудзава-сан! Фукудзава-сан, куда мы…?!       Он не успел договорить предложение: они уже оказались в гостиной. Сев на дзабутон, опекун дёрнул Рампо за руку, и мальчик, не удержав равновесие, плюхнулся на пол рядом с ним. В то же мгновение Фукудзава-сан уложил его животом на свои колени.       Мозг судорожно соображал, перебирая все варианты развития событий. Рампо уставился в пол, пытаясь понять, что вообще происходит. Его внимание почему-то привлекла небольшая крошка. Он ел тут печенье ещё час назад, рассказывая опекуну сюжет детектива, который читал.       Теперь ему ничего не хотелось рассказывать Фукудзаве-сану. Хотелось спрятаться в ладошках и сказать: «Меня тут нет!».       Он лежал, судорожно дыша, и пытался понять, что будет дальше. Хотя мозг уже всё осознал, Рампо отказывался верить в это. В военном училище он сталкивался с таким за свою отвратительную дисциплину. Удары палками в качестве наказания там были обыденностью, и мальчишки даже часто после наказаний хвастались, кто сколько ударов смог выдержать.       Это было единственное соревнование, в котором Рампо не мог выиграть, не считая спортивных. Казалось, он всегда получал меньше всех и слабее всех и тем не менее не мог выдержать ни одного удара без крика. Во время наказаний то, что он мог кричать, приносило ему облегчение, однако поздно ночью, уже лежа на своём футоне, он осознавал неприятную мысль, которую заталкивал подальше.       Командиры действительно жалели его, но не из-за его комплекции или чего-то ещё. Они просто считали его дурачком. Умственно-отсталым. Какой нормальный человек после внушения палками не понял бы, когда надо затыкаться? А Эдогава не мог затыкаться, когда командирам надо было. Потому раз за разом получал наказание и жалостливо-презрительные взгляды взрослых чудовищ.       Может быть, поэтому его выперли из училища: должно быть, решили, что пусть лучше он сгинет от рук преступников, нежели от ударов палками взрослых чудовищ.       Пауза затягивалась. Может быть, Фукудзава-сан никак не может найти палку? Или он собрался делать что-то другое? Если бы у Эдогавы была возможность повернуться, он бы получил хоть какие-то намеки и быстро вычислил бы, что его ждёт. Но повернуться он почему-то физически не мог.       «Морская фигура замри!»       Неожиданно сильные руки опекуна подняли его и поставили перед ним. Рампо моргнул пару раз, удивлённо уставившись на Фукудзаву-сана. Тот не выглядел особенно довольным или спокойным, однако в серых глазах Эдогава уже не увидел прежней злости. — Прежде чем я начну наказание, я должен убедиться, что ты всё понял, — сухо сказал Фукудзава-сан.       Рампо вспомнил. Взрослым иногда надо было, чтобы он сказал, в чём виноват. Это было правило игры, в которую играли все взрослые и дети. На вопросы старших надо отвечать. Хотя подчас вопросов не было, на некоторые слова тоже нужно было отвечать какими-то заученными всеми детьми фразами.       Рампо часто проигрывал и в этой игре, потому что никогда не мог заучить нужное. Если бы кто-то однажды всё-таки показал ему правила этой игры, он бы, может, и тут был лучшим. — Я… прошу прощения? — выдавил он, не зная, что должен произнести.       Брови Фукудзавы-сана сдвинулись куда-то к переносице. Эдогава ощутил себя так, как будто в классах прыгнул мимо нарисованной клетки. — За что ты просишь прощения?       За что? Он и сам не знает. За то, что школу прогулял? Да, наверное. Надо запомнить. За что ещё? Ну, может быть, за то, что пошёл на место преступления. Хотя нет, его ведь об этом попросили, он не мог отказать.       Фукудзава-сан смотрел на него, и Эдогава буквально чувствовал, как его терпение уходит. Словно песок сквозь пальцы сыпется на пол с тихим шорохом. Только волны не смывают его, потому что вокруг сухо, как в пустыне.       «Море волнуется раз…» — За то, что я прогулял занятия? — Хорошо. За что ещё?       Рампо судорожно огляделся. Ни одной подсказки, ни одной улики! Где найти ответ?!       «Море волнуется два…» — За то, что я пошёл на место преступления?.. — заметив суровый взгляд опекуна, он быстро добавил, чисто инстинктивно догадавшись. — Один. — Почти верно. — За то, что я не сказал вам, что пошёл туда? — Хорошо. За что ещё?       За что ещё?! Он где-то ещё провинился?! Эдогава опять огляделся. Ну хоть бы одна подсказка! Сейчас ему казалось, что он вновь следует по невидимым нитям намёков, как при разгадке преступления. Только теперь он не разгадывал преступление, а искал нужные Фукудзаве-сану слова.       Взрослые ведь такие умные — почему они сами не могут найти то, что им надо?!       «Море волнуется три…» — За то, что я… я…       Я не знаю, не знаю! Ну, хотя бы маленькая подсказка! Великий детектив сдаётся, он больше ничего не знает! — Ты подверг свою жизнь опасности. Опять. Ты понимаешь это? — сухо заговорил Фукудзава-сан. — Ты ещё слишком маленький для самостоятельных расследований. А если бы преступник вышел на тебя? Ты не умеешь сражаться. Что, если бы он ранил тебя или захватил в заложники? Ты об этом подумал?       Рампо было уже всё равно. Да, хорошо, он подверг свою жизнь опасности. Да, преступник мог захватить его в заложники или убить. Но теперь ему было плевать. Хотелось лишь, чтобы наказание, так толком и не начавшееся, наконец закончилось.       Преступники, которых он успел поймать, резали жертвам горло или закалывали их ножом в сердце. Или убивали как-то ещё. Но никто из них не бил детей палками и не бросал рыдающими после.       Подчас Рампо казалось, что некоторые преступники лучше, чем те взрослые чудовища, которые населяли мир. — Ты получишь двадцать ударов, — тихо сказал Фукудзава-сан. — Подумай пока о своей вине.       Во рту у Эдогавы пересохло — хотя казалось бы, куда уж больше. Двадцать ударов?! Командиры всегда давали ему не больше десяти. Он не выдержит, не выдержит двадцать ударов палкой!       Сказать что-либо он не успел. Фукудзава-сан вновь уложил его на свои колени — поза более чем странная для наказания палкой. Рампо не слишком хорошо давалась физика, но всё же он понимал, что размахиваться и бить при таком угле будет не слишком удобно.       Он уставился в пол, ожидая начала наказания. Хотелось быть бойким и решительным, хотелось смеяться в лицо опасности, как настоящий Великий детектив. Но сейчас почему-то получалось только испуганно молчать и пялиться на крошку прямо перед его лицом.       «Морская фигура замри!»       Время, которое, казалось, застыло, вдруг снова пошло, когда его зад обожгло чем-то. Эдогава беспомощно вскрикнул от неожиданности и сразу же обернулся. Он успел увидеть раскрытую ладонь Фукудзавы-сана, прежде чем она обрушилась на него второй раз.       Значит, двадцать ударов — это не удары палкой, а простые шлепки? Рампо вновь уставился в пол, чувствуя, как кожу ниже спины слегка покалывает. Фукудзава-сан не собирался бить его палкой, как те суровые командиры, он просто собирался отшлёпать его, как его родители, когда он был совсем маленьким? В голове не укладывалось.       Ещё несколько шлепков — совершенно не болезненных, намного легче, чем удары палкой. От каждого Эдогава сжимался и жмурился, крепко стиснув зубы, чтобы не вскрикивать. В военном училище за вскрики добавляли удары, хотя ему кричать позволяли: дурачок ведь, всё равно не сдержится.       Они были правы. Рампо не мог сдержать крики уже после первого удара палкой. Но шлепки-то и рядом не стояли, тем более, что Фукудзава-сан шлёпал не слишком сильно! Так почему ему сейчас тоже хочется кричать?       Глаза начали гореть на пятом шлепке, и Эдогава принялся тереть их ладонями. Нет, он не заплачет. Это глупо. От простых шлепков плачут только дети. Он уже давным-давно вырос — тогда, когда его родителей не стало. Он не может плакать.       Однако слёзы всё равно предательски текли из-под прикрытых век. Рампо принялся стирать их с ещё бóльшим усилием, но очередной шлепок, едва не вырвавший у него вскрик, заставил прекратить. Эдогава просто уткнулся в собственные ладони и сжался.       «Меня тут нет!»       Его больше нет. Он закрыл лицо руками, и теперь никто его не видит. Никто не видит, как он плачет от каких-то шлепков. Никто не видит, как он рыдает, словно маленький ребёнок.       «Ты же… ещё совсем ребёнок!»       Фукудзава-сан выкрикнул это тогда, когда они разгадывали первое дело. А до этого ударил его по лицу, почти сбив драгоценные очки-артефакт. Рампо было так обидно, но ещё хуже был стыд, когда он внезапно осознал, как выглядел его план со стороны. Первый взрослый после родителей, начавший заботиться о нём, был вынужден бегать по городу и искать хоть какие-то зацепки, лишь бы найти Эдогаву. А тот в это время просто играл в игру, проверяя свою теорию.       Эта пощёчина надолго запомнилась Рампо. Хотя он никогда не говорил об этом Фукудзаве-сану, Эдогава всё равно какое-то время обижался на него. Нельзя бить людей по лицу. По лицу бьют только рабов — он вычитал это в какой-то книжке. Но он не был рабом.       «Ты же… ещё совсем ребёнок!»       Он был ребёнком. Ребёнком и остался, даже несмотря на своё желание поскорее вырасти; даже несмотря на смерть родителей. Отчего-то вспомнилось, что мама могла пару раз шлёпнуть его, когда он сильно шалил. Папа тоже мог наказать, даже немного серьёзнее, чем мама. Но это не было обидно. Он просто плакал, получал крепкие объятия и заветные слова о прощении и любви и бежал играть дальше.       Может быть, поэтому ему не было обидно сейчас, когда Фукудзава-сан шлёпал его. Фукудзава-сан был совсем как папа, только намного суровее. Но он был таким же добрым, даже несмотря на ту пощёчину. И опекун наказывал его, потому что он прогулял школу и пошёл на расследование в одиночку, хотя Фукудзава-сан предупреждал его, чтобы он говорил, куда собрался, и брал его с собой на места преступлений. А Рампо всё равно не послушался.       Слёзы покатились из глаз с новой силой. Эдогава сильнее прижал ладони к лицу, даже не пытаясь сдержать всхлипы. Оказалось, что если от мира можно спрятаться в своих ладошках, то от собственных мыслей сбежать невозможно.       Как и от боли. Несмотря на то, что шлепки не шли ни в какое сравнение с палкой, всё равно не ёрзать уже не получалось. Рампо неожиданно понял, что вскрикивает после каждого и вжимается бёдрами в колени Фукудзавы-сана. Кожа зудела, хотелось потереть её, и Эдогава, сам толком не осознав своего порыва, протянул мокрую от слёз руку назад, чтобы прикрыться. Однако внезапно ощутил, как что-то взяло её и крепко прижало к его спине. Стало неудобно, но не больно. — Терпи, — строго сказал Фукудзава-сан.       Рампо коротко всхлипнул. Дышать уже было трудно, нужно было высморкаться, однако наказание продолжалось, и он не мог никуда уйти. Ему оставалось только лежать, шмыгая носом, и ёрзать после каждого шлепка.       Больно. Очень больно. Не так, как от палки, но слишком неприятно — должно быть, от стыда и вины. Он не должен был ходить и расследовать дело в одиночку. Или должен был хотя бы предупредить опекуна. Мог ведь связаться с ним, однако не стал. Почему? Потому что понимал, что Фукудзава-сан не одобрит идею прогулять занятия. Потому-то Эдогава и поступил так. Глупо и по-детски. Он всё-таки ещё такой ребенок. Фукудзава-сан прав.       Если он ещё ребенок, то какие ему расследования и преступления? Наверное, так теперь думает Фукудзава-сан. А ведь опекун принял решение основать организацию эсперов — и всё ради него, Рампо. Теперь, получается, он не сможет там работать. Какой тогда смысл в организации?       Фукудзава-сан не станет создавать её. А кроме этой будущей организации у Рампо больше нет работы. Если он не сможет работать, помогать раскрывать преступления, то какой тогда смысл в нём самом? Фукудзава-сан просто избавится от него. Отдаст обратно в училище или ещё куда-нибудь. Мысль словно ударила ножом в сердце.       Не надо в училище! Не надо его никуда отдавать! Он будет самым-самым послушным, самым-самым правильным ребёнком, только пусть Фукудзава-сан не бросает его! Стоило такой мысли промелькнуть, как Эдогава едва не задохнулся от страха.       Пожалуйста… Пожалуйста, позвольте мне остаться с вами… Пожалуйста… Я не хочу больше быть один… Пожалуйста…       Неожиданно что-то подняло его и поставило на ноги. Эдогава пошатнулся, прижав одну ладонь к лицу. Вторая рука инстинктивно спустилась ниже, принимаясь сразу же тереть пострадавшее место. Кожа горела нещадно, однако это совсем не походило ощущение от палки. Он не чувствовал себя избитым, просто ощущал сильное тепло ниже спины. Всё скоро должно было пройти, Рампо понимал это. От таких мыслей слёзы почему-то лились ещё больше. — Я никогда не брошу тебя. Я взял за тебя ответственность и теперь уже не оставлю, — проговорил Фукудзава-сан. Решительно и спокойно, как всегда.       Он сказал это вслух? Эдогава растерянно посмотрел на опекуна. Тот коротко вздохнул, провёл рукой по волосам. Его лицо было таким уставшим, что новая волна стыда пронеслась по сердцу Рампо. Он всхлипнул, по-прежнему закрывая лицо рукой, и, шмыгая и давясь словами, зашептал: — П-простите… Простите меня… Пожалуйста, простите… Я больше так не буду… Обещаю… Только простите!..       Тяжёлый вздох Фукудзавы-сана заставил его подавиться словами и опять залиться слезами так, что стало плохо. Воздуха никак не получалось глотнуть достаточно, и Рампо, задыхаясь и пытаясь стереть с лица солёные слёзы, разъедающие кожу, принялся извиняться вновь.       Слова не хотели складываться в предложения. Они вырывались у него — одинокие, бессмысленные, такие же, как его собственные слёзы. Он пытался донести до взрослого, что действительно больше так не поступит, что он всё понял, что он будет самым послушным и что он больше не заставит его вздыхать так тяжело. Однако он понимал, что получалось отвратительно. Слова не желали передавать то, что ему хотелось донести. От этого становилось только хуже.       Дурно, плохо… У него кружилась голова, и никаких сил не было. Даже стоять получалось с трудом. А ещё вина и стыд поглотили его, сдавив горло так, словно кто-то душил его. Сильные руки сжали его шею, перекрыв сонную артерию, и в голове зашумело, забилось что-то набатом, как молоток в зале суда. От звуков его ударов гудела голова, беспомощные слёзы продолжали катиться по щекам, и каждая будто отбирала драгоценный воздух. А ещё было больно, очень больно, только он уже не понимал, где именно.       Тяжёлая рука легла ему на плечо, притянула к Фукудзаве-сану и заставила сесть к нему на колени. Рампо ощутил крепкие объятия и разрыдался вновь, с ещё большей силой, так, словно готов был выплакать все глаза и лёгкие вместе с ними. — Дыши. Рампо-кун, слышишь меня? Дыши, — сквозь плотную вату в ушах прорвался голос Фукудзавы-сана. — Дыши вместе со мной. Давай. Вдох. Выдох.       Эдогава послушно попытался дышать так же глубоко, как и Фукудзава-сан. Поначалу ему всё ещё было дурно, и удушение никак не желало проходить. Но потом с каждым вздохом силы начали возвращаться, и в лёгкие наконец проникло достаточно воздуха, чтобы дурнота отступила. Рампо услышал далёкое и гулкое сердцебиение Фукудзавы-сана.       Он схватился за кимоно опекуна и вжался в него лицом, всхлипывая и плача уже чисто по инерции. Большая рука провела по его волосам, и это почему-то немного успокоило. Во всяком случае, слёзы почти перестали литься. — Как ты себя чувствуешь? — спросил Фукудзава-сан.       Рампо прислушался к себе. Пониже спины всё ещё горело, но он сидел так, чтобы того места ничего не касалось, поэтому это было почти не страшно. После слёз раскалывалась голова, и глаза горели слишком сильно. А ещё нос был заложен, и он с трудом мог дышать. — Плохо, — честно ответил он. Но это было не главное. Главным было другое. — Вы простили меня, Фукудзава-сан? Пожалуйста, простите… Я больше так не… — Я простил тебя, — прервал его опекун. — И я верю, что ты больше так не будешь делать. Всё хорошо, Рампо-кун. Всё уже хорошо.       Жалобный всхлип опять вырвался у него. Эдогава прильнул к Фукудзаве-сану и прикрыл глаза. Под веками всё горело, как и ниже спины, дышать было тяжело, и голова была словно чугунная. Но несмотря на все эти ощущения, Рампо после слов опекуна всё равно почувствовал себя намного лучше. Облегчение накрыло с головой, и он едва не задохнулся в нём. Только крепкие и надёжные объятия спасли его. — Вы откроете Агентство? — вырвалось вдруг у Эдогавы. — Конечно, — незамедлительно ответил опекун. — Почему ты спрашиваешь? — Я просто…       Просто что? Опять надумал себе что-то и испугался этой фантазии, как самый глупый на свете взрослый? Эдогава сердито тряхнул головой и дурашливо выпалил первое, что пришло ему в голову: — Тогда запишите мне первое раскрытое дело: дело Хашикавы-сана!       Опекун сердито засопел, но Рампо, уже научившийся определять его настроение, понял, что Фукудзава-сан на самом деле не сердится. — Ничему тебя жизнь не учит, — проворчал опекун, кладя руку ему на голову и аккуратно поглаживая, вопреки своим недовольным словам. — Учит, ещё как! — пылко возразил Рампо. Он почувствовал, что почти отошёл от наказания и что обычное весёлое и по-детски дурашливое расположение духа возвращается к нему. — Я и не знал, что люди могут совершать такие поступки, пока не увидел место преступления!       Фукудзава-сан тяжело вздохнул и покрепче обнял его. Эдогава был не против остаться подольше в этих надёжных объятиях и сам с удовольствием прильнул к опекуну. — Рассказывай, что ты там раскрыл. — Всё завтра, когда прибудем на место преступления! — весело воскликнул Рампо. — До той поры сюжет пьесы должен оставаться в тайне от зрителей!       Он рассмеялся и с облегчением услышал тихое хмыкание Фукудзавы-сана — он если и смеялся, то только так. Но Эдогава всегда был рад слышать этот смех. Он значил, что у его опекуна хорошее настроение. Он значил, что Фукудзава-сан доволен Рампо.