"Пускай все чаще угрожают мне расправой,
Но я и в драке хорош собой!
Как, голова, ты горяча!
Не стань трофеем палача!"
Андрей отбивается как может. Машет руками, ногами, орет в голос, пытаясь разукрасить чужие рожи. Удар, и вот напавший уже на земле, разворот плеч, и Андрюха скидывает повиснувшего на его спине гопаря, хук справа – и вот уже третий соперник повержен. В хмельном мозгу звучат победные фанфары, придворные и вельможи встречают своего короля, Андрей торжествует. Но недолго. С хриплым «ах ты сука» его выбивает с пьедестала звонкий удар в челюсть. — Че, бля, гнида, — кричат уже откуда-то сверху, — меньше выебываться будешь! За языком научишься следить, — припечатывая увесистость слов болезненными ударами по ребрам. Андрей рычит, пытается подняться, успевая подставить подножку, сбивая одного из соперников, и снова получает по лицу. Гулкий звон растекается в голове болезненным спазмом, и мир уходит куда-то вправо. — Андрюха, — слышится издалека смутно знакомый голос. — Князев! Тычки почти сразу прекращаются, превращаясь в звуки драки рядом. Мир снова переворачивается на ноги — Андрей с трудом встает и тут же напарывает одного из гопарей на кулак. Тот сгибается, громко крича от боли, а рядом машет руками направо и налево одногруппник из училища, с которым Андрею пару раз довелось сидеть за одной партой, пока он сам еще вообще ходил на пары. — Горшенев! — сплевывает кровавую юшку на пол Андрей. — Ты че тут делаешь? — и тут же бросается на подмогу. Он врывается пинком в кучу малу из рук, ног и тел, хватает за локоть своего «спасителя» и крикнув "Бежим!" – срывается со всех ног. Ветер в ушах перебивается только топотом нескольких пар ног позади, Мишиным: — Пошли нахуй, пидорасы! — и его заливистым громким смехом. Андрей бежит не разбирая дороги, разрывает в стороны грязь из вечно непросыхающих луж и вторит ему счастливым смехом. Отрываются они не сразу, Андрей этот район знает не очень, ну а Миша таскает его из колодца в колодец, явно ориентируясь намного лучше. И когда преследователи сбиваются со следа, Андрей, еле стоящий на ногах, бухается на ступеньки у ближайшего подъезда. — Фунахуйблять, — выдыхает он одним словом, склонив голову между коленями, и ерошит пальцами взмокший от пота ежик еле отросших волос. — Охуенно! — падает рядом с ним Миша. И толкает его коленкой. — Ну ты, герой, — ржет Андрюха. — Вмешался не в свое дело, всех раскидал! — А че они! — взмахивает руками Горшенев и задевает Андрюхин пострадавший от пинков бок. Тот взвывает и тут же начинает хихикать. — Нормально все? — беспокойно начинает ощупывать его однокурсник. — Да отстань ты, — еще больше хохоча, отбивается Андрей, — шпала. — Горшенев упорно продолжает его ощупывать. — Нормально-нормально, щекотно, блять. — Ты цел ваще? — отстраняется наконец одногруппник, и Андрей может нормально его рассмотреть. Вечно застегнутая на все пуговицы рубашка перекосилась, галстук сполз вниз, темные короткие волосы взлохмачены. А сам смотрит так наивно этими своими огромными черными глазами. И ведь правда беспокоится. Вот дурик. — Ты че вмешался, не боишься, что мама с папой наругают? — Да пошли они! Я – свободный человек! Захочу, вообще из дома уйду, — выкрикивает Миша и улыбается, оголяя ряд передних зубов, со сломанным почти под корень одним из резцов, и от этой улыбки он становится совсем каким-то невероятно смешным и нелепым. — Я вообще… Боксом занимаюсь, понимаешь? — А это правильно! — соглашается Андрей и начинает рыться в карманах куртки, ища нычку. — Ай бля, — вытаскивает он труху вместо сигареты, а за ней уханьканную в мокром табаке, свернутую в трубочку тетрадку. — Вот пидоры. — На мои, — протягивает Миша прилично помятую такую пачку Опал. — Да ладно сигареты, — отмахивается Князев, — тетрадку жалко. Он пытается безуспешно разгладить мятые страницы, выдувает закатившийся между ними табак, смотрит на расплывшийся пятном от лужи, в которую его повалили, рисунок колдуна на первой странице и тяжело выдыхает. — Я, кстати, Горшок, — протягивает ему руку для рукопожатия Миша. — Все мои меня так называют. Андрей пожимает его крупную ладонь и улыбается лукаво. — Ну раз ты Горшок, значит я буду Князем. — А че, звучит! — трясет его рукой Горшок и снова заливисто хохочет. Андрей от его забавного смеха сам не может сдержаться и подхватывает веселье нового друга. — Я давно у тебя хотел спросить, — забирает у него из рук тетрадку Горшенев и вручает уже подкуренную сигарету. — А че ты все рисуешь? — разглядывает он исписанные круглым почерком страницы, пока Андрей втягивает горький сигаретный дым, морщась от боли в разбитой губе. — А пишешь че? Ого, а это че? — и тыкает пальцем в пень, увенчанный лупоглазой головой. Он забрасывает Андрея вопросами, смотря с такой искренней заинтересованностью и восхищением, что Андрея распирает гордость. Миша блестит своими огромными темными глазами, заглядывает Андрею в лицо, потом в тетрадку, потом опять долго и вдумчиво в лицо, пока тот деловито что-то поясняет, затягиваясь сигаретой. — Вот смотри, — указывает тот в расплывшийся рисунок, — вот это злой колдун из моей истории. — е-мае, это охуенно! А что за история? Андрею хочется говорить-говорить-говорить бесконечно, погружая нового друга (после таких передряг обязательно становятся друзьями, Князев уверен), в свой придуманный и интересный до сих пор только ему волшебный мир. И ему уже все равно, найдут ли их те придурки, особенно когда рядом жмется теплым боком смеющийся над всеми его шутками Горшок."Искренне прошу – смейтесь надо мной,
Если это вам поможет!
Да, я с виду шут, но в душе король
И никто, как я не может!"
***
" Дай, небо, силы все ненужное отринуть
Дай мне на мир глазами детства посмотреть…"
Миша открывает дверь на репточку, толкая хлипкую дверцу плечом, матерясь и махая руками: — Да ну нахуй, ненормально это, ну не бывает такого, два солиста, херня какая-то получится. Андрей, идущий за ним, затягивается в последний раз сигаретой, тушит ее о дверной косяк и слушает как он бесится. Заходить пока Князь не пытается, вслушиваясь из-за двери, как Горшок все кричит и кричит, явно доводя до охуевоза Балу и Лешку. — А гитара у кого будет тогда? Нормально петь и играть же не получится, — уже глуше, будто сам с собой разговаривает Горшок. Андрей наконец открывает дверь, с удовольствием наблюдая, как тот стоит посреди комнаты, растерянный, находящийся в каком-то ступоре, а ничего не понимающие музыканты, прекратив репетировать, пялятся на него во все глаза. — Мих, да что случилось-то, объясни, — перебивает его бубнеж Балу. — И где твоя лучшая половина? Андрей фыркает в кулак и высовывается из-за закрывающей его Михиной спины. — Тута она, — говорит. — Не она, а он, ебтить, — поправляет его Миша. Потом мотает головой. — Да подожди ты, тут просто… — Дай я скажу, — перебивает его Князь и Миша взмахивает отчаянно руками, мол, говори. Андрей прокашливается и поворачивается к ребятам: — Мы решили, что я буду вторым вокалистом. — Мы, угу, — дуется забравшийся на стул вместе с гитарой Миша. — Мы, — утвердительно кивает Князь. — Я хочу петь, я умею петь, мы с Михой хорошо друг друга дополняем. И у меня есть музыка. — Хуюзыка! — гаркает Миша и злобно брякает по струнам. — Так вот, я говорю, — продолжает Андрей, не обращая внимание на дующегося друга. — У меня есть музыка и, если мы все вместе решим, я буду ее петь. — И че, хорошая музыка? — спрашивает сидящий в углу Рябчик. — Ну вот вам и решать, — хмыкает Андрей и забирает гитару у опешившего Балу, начинает петь придуманную недавно песню. — Шел с улыбкой здоровяк по ночному парку и у тихого пруда повстречал гадалку… Он поет не для музыкантов, он поет Горшку, внимательно вглядываясь в его лицо. Убедить надо его, Балу и Леша все равно со всем согласятся, хоть теоретически у них в группе демократия. Но Горшок привык быть в центре внимания. Он привык, что Андрей пишет для него стихи, вдохновляя самого Мишу, и что Андрей вдохновляется его музыкой. Они очень спелись за это время. Не только стали лучшими друзьями, но и слаженной командой, создающей крутые песни. Умудрившись вдвоем вылететь из училища, они так же вдвоем нашли работу, которая не только не мешала музыке, а только помогала. Но Миха не знает, что Андрей способен на большее. Что Андрей уже несколько месяцев как научился нормально играть, пишет на болванки свою музыку (простое бряньканье на гитаре под рыбу) и, если нравится, записывает на мелодию стихи. Да, его музыка не такая классная, как у Горшка, но иногда получается даже очень неплохо. Андрей не глухой и не слепой, у него приятный и громкий голос, а еще у него талант, он уверен, а на басу ему играть совершенно неинтересно. Андрей хочет создавать, Андрею мало места в узких рамках концептуальных стишков их группы. Андрей хочет выразить себя со всех сторон. Андрей хочет, чтобы Миша его увидел. Не только как поэта, не только как единомышленника, а как творца, как личность, как равного. По крайней мере Андрей на это надеется. И вот теперь, написав музыку, он готов получить от Горшка отворот-поворот, как уже несколько раз происходило, когда он наигрывал Михе свои мелодии. Но, удивительно, Миха, сначала потупивший взгляд на струны своей гитары, теперь смотрит на него во все глаза, слушает внимательно, улыбается, а на втором припеве даже начинает подпевать простую, но въедливую мелодию. Леша тут же берется за палочки и стучит по барабанам, быстро найдя подходящий ритм. Даже Балу, лишившись гитары, поддерживает Андрея, стуча ладонями себе по коленям. Когда Андрей выкрикивает последнее «с ножом в руке!» в конце песни и придавливает струны ладонью, затихший Рябчик возмущенно вскрикивает: — Эй, а кто на басу будет играть? Андрей, даже не думая, отдает Балу гитару, а свой бас вручает сидящему на хлипком табурете Диме. — Вот ты и будешь! — громогласно провозглашает он. Горшок взвывает от хохота, запрокидывая голову, да так задорно, что все в комнате начинают смеяться вместе с ним. Андрей вытирает пальцами слезы, выступившие от смеха, а Миша подходит к нему и закидывает руку на плечи: — Ахуенно, Андрюх, быть тебе вторым вокалистом. — Ну спасибо, позволил, — ехидничает Князь. — Нет, правда, ахуенно. Ты ахуенный, — уже не улыбаясь, добавляет Горшок. И смотрит так пристально своими глубокими карими глазами, внимательно так. Будто и правда в Андрее увидел то, что раньше совершенно не замечал. И Андрею становится так хорошо и так тепло, так… Так, что слезы снова почему-то выступают в уголках глаз. Абсолютно точно, потому что Рябчик до сих пор так забавно возмущается и смешно морщится от своей новой роли, и Андрей, как и вся группа, уссываются от смеха."Я руки к небу подниму
Дай, солнце, силы мне, чтоб громче петь."
***
"…Оденьте на ноги мои стальные кандалы
Заприте в каменный подвал на тысячу замков…"
За окном ночь уже совсем затянула небо, гул города почти полностью стих, даже Миллионная замолчала. Узнать бы сколько времени, но Андрею так влом ползти куда-то вглубь квартиры, искать их единственные часы, которые Балу притащил в порыве хозяйственности. Все равно до дома он сегодня точно не поедет – мосты развели. Да и у них с Мишей уже вот вот что-то наклюнется для новой песни. Андрей уже даже не сидит на диване – лежит, закинув голые ступни на подлокотник, а руки под голову, вместо подушки, внимательно слушая бархат чужого голоса. — Смотри смотри, а что, если так? — все еще перебирая струны, начинает напевать Горшок. — На руках тебя я к машине подношу и сажаю в кресло рядом с собой. Ты теперь молчишь, ты мне нравишься такой и навеки обрела ты покой… Мелодия, только что звучавшая мажорно и просто, становится гнетущей и мистической, но все такой же подвижной и пронзительной. Миша бьет по струнам, поет громче, задорнее. Андрей резко садится, хватает свою гитару и подхватывает аккорды. Они поют новую, только что родившуюся мелодию в два голоса. Стихи, принесенные Князем сегодня утром, ложатся как-то ловко и стройно, усиливаясь через музыку, становясь цельной историей. Андрей на середине слова замолкает, дослушивая припев только в исполнении Миши, рассматривая как его густые брови взлетают вверх, делая его открытое лицо еще более трогательным, каким-то по-детски наивным, ощущая, как за грудиной шевелится что-то восторженное, горячее, тягучее. Печет аж. Будто стопку перцовки махнул. Миха вытягивает последнюю ноту и снова начинает гитарный перебор, смотря на свои пальцы, зажимающие лады. Это странно, но Андрей только сейчас замечает, насколько Миша на самом деле красивый, когда не кривляется и не несет пургу. Вот такой, на волне вдохновения, когда Андреевы стихи уносят его в мир фантазий и гармонии. Миха, сплошное нескладное недоразумение, прямо сейчас эталон гармонии — длинные пальцы, густые темные волосы, падающие на глаза, какой-то по-женски пухлый рот. А главное – вдохновленный и вдохновляющий. Князев давно уже понял, насколько Горшок талантлив, безмерно, фантастически талантлив. Еще тогда, когда Миха привел его в свою группу в качестве поэта, он увидел это нечто в Михе, когда Андрей увидел с какой легкостью он выдает мелодию за мелодией, которые они впоследствии причесывали всем коллективом. А вот сейчас даже причесывать не надо. Из-под пальцев Миши не музыка выходит — волшебство. И сам он становится таким же волшебным, как и вся его музыка. Как будто светится даже, хотя комната еле освещена одинокой лампой над столом, служащим для них и обеденным, и письменным. Андрей даже подыгрывать перестает. Весь замирает, не сводя взгляда с друга. Пиво давно уже из крови выветрилось, а голова почему-то гулкая такая. Пустая-пустая. А еще во рту сухо, как в пустыне. Пить хочется нещадно. Надо отвернуться, прекратить пялиться и пойти налить себе воды, раз пиво кончилось. Но Андрей не может. Его будто к месту приклеили. Спасает сам Миша. Он громко бьет по струнам и резко прижимает их рукой. Князь аж вздрагивает и отмирает, приходя в себя. Будто и не было этого странного ступора. — Бля, — выкрикивает Горшок. — Не, хуйня какая-то получилась! Надо по-другому попробовать. — Все-все! — перебивает его Князь и, подскакивая, забирает гитару. Горшок поднимается на ноги и с громким криком: — Ты ахуел? — пытается отобрать собственность обратно. Но Княже быстрее затупившего Михи, Княже перемахивает через стул и шмыгает в коридор. — Горшок, все, харе! — кричит он следующему за ним другу. Посередине длинного коридора резко останавливается, разворачивается и примирительно протягивает гитару обратно. — Ахуенно же получилось, Мих. Тот, отвлеченный маневром, чуть не впечатывается в гитару, неловко тормозит голыми ступнями о грязный пол, усыпанный песком и пеплом, растерянно хлопает глазами и аккуратно забирает ее обратно. — Мих, это пиздато, мы всех порвем. Осталось только записать, — улыбается Андрей и перекидывает руку ему через плечо. — Ты не понимаешь, е-мае, не хватает низов, слишком легкая мелодия, как попса, — начинает бубнить Горшок, садясь на своего конька. — Мих, Мих, — трясет за плечи друга Андрей, — Горшочек, не вари. Завтра, все завтра. Спать. Миша хмурится, смотрит снизу вверх несколько секунд как-то чуть отстраненно, потом мотает головой и утыкается Андрею лбом в плечо, изогнувшись в три погибели. Бубнит: — Спать. — Я и говорю, спать. И, не сдерживаясь, растрепывает темные пряди, пропуская их через пальцы. Миша приобнимает его в ответ свободной от гитары рукой, че-то продолжая бурчать. Но Князь не слушает. Князь снова ощущает, как за грудиной начинает печь болезненно и тоскливо. И в момент осознания, что это за чувство такое странное, Миха отталкивается от него и идет в комнату. Прислоняет гитару к стене и бухается ничком на диван. Андрей стоит в дверном проеме между коридором и залом, долго смотрит как он засыпает, как расслабляются его плечи, как углубляется дыхание, и когда раздается храп, в совершеннейшем раздрае идет в одну из комнат, которую он приспособил для себя в этой огромной квартире. В остаток ночи он так и не засыпает, гипнотизируя фонарь за окном, а когда утро красит небо в багряный цвет, быстро собирается и покидает все еще спящего друга. Он идет по безлюдной еще улице в сторону Адмиралтейской, вдыхая прохладный осенний воздух, цепляясь взглядом за какой-то нереально яркий закат, стараясь не думать о странной, все еще никуда не уходящей жгучей тоске за грудиной, возникающей при одном только воспоминании о Михе. "…Не выбить мысли из моей, упрямой головы. Я все равно к ней убегу и избавлюсь от оков…"