"Который час пытается расправиться
Со мною шторм, и шансов никаких…"
— Андрюх, — тянет Горшок со стоящей напротив кровати. Андрей пялится в кружащийся потолок, жмурится, открывает глаза и снова моргает, пытаясь остановить «вертолеты». — Андрюх. — М? — совсем тихо отзывается Князь. — Ди сюда, Дюх. — Я убит. Не доползу. — Я то-же, — соглашается Горшок и начинает хихикать. — Бляяяя, — прикрывает лицо ладонями Андрей, — Вот это мощно. Андрей понимает, что всученный им фанатами в Киеве пакетик с самокрутками, кажется, был лишним. Когда вся группа решила, что пора завязывать заливать шары, они с Горшком были категорически не согласны и решили прямо в номере распечатать подарок. — Да не, — тянет Миша и снова хихикает, — Само-то. Ди сюда, Дюх. Андрей, благодаря какой-то неведомой силе, все же садится, концентрирует внимание на Горшке. Тот грузно и неловко двигается на дальний край и вытягивает руки — и правда к себе зовет. Кто Андрей такой, чтобы ему отказать. Он встает, делает шаг вперед, к гогочущему уже во всю глотку Мише, и бухается рядом. — Вот тебя плющит-то, Княже, — фыркает тот и утягивает его вниз. Голова снова начинает кружиться. — Пиздец, че ж так… — моргает Андрей, пытаясь сконцетрироваться на лице Миши. — Мощная, да, и-и-индика, — довольно тянет Горшок, — Ты просто не привык, — и снова, паскуда, смеется. — Да, не чета вам, — кое-как разворачивается к нему на тесной койке Андрей, перекидывает руку через талию, пытаясь в его горячем твердом теле найти точку опоры. Мыслей в голове просто нет, разве только о том, что совершенно нет мыслей, и так по кругу, и это совершенно не доставляет удовольствия. Ему даже не весело, хотя должно. — Ага, — как-то совершенно отрешенно говорит Горшок и начинает Андрея лапать. Его горячие, чуть влажные ладони пролазят под футболку, оглаживают грудь, щиплют живот, бока. Шершавые губы прикасаются к шее, скуле, поднимаются выше, касаясь приоткрытого Андреева рта, и тут же настырный язык врывается внутрь, шарит по небу, зубам. Руки уже под резинкой трусов, наглые, настойчивые. Трут мошонку, проезжаются по чуть набухшей головке ногтями, скребут поросль на лобке. И всё это происходит так стремительно. Или это Андрею так медленно? Хочется что-то сказать, что-то сделать, но Андрей только глухо стонет в чужой рот, пока Миша все ближе и ближе тянет его к себе, возбужденно и громко сопя. Потом он как-то резко отрывается от его рта и сползает куда-то вниз. — Ща тебя попустит, — последнее, что слышит Андрей. Но до конца так и не понимает ни смысла сказанного, ни Мишиных действий, ощущения от которых поглощены дурман-травой. Осознает он влажный подвижный жар вокруг своего члена не сразу. Ощущения, до этого мечущиеся по телу, концентрируются теперь только там, внизу живота, в тяжелых яичках и в горящем от удовольствия члене. И только поняв, что на самом деле происходит, Андрей наконец опускает взгляд вниз, туда, где Миша, опираясь на локти, лежит между его бедер, обхватывая красными и влажными губами его член. И это вау! Нихуя ж себе! Миша сосет сбивчиво, то пропуская слишком глубоко, то концентрируясь только на головке, пуская много слюны, толком даже не использует руки, просто мотает головой и облизывает Андрея как большой леденец. А Андрей смотрит на него с приоткрытым ртом, цепляется за длинные волосы на затылке и даже не может в это поверить. Потому что каким бы этот отсос не ощущался неумелым, он однозначно лучший. Потому что это Миша. И все, что делает Миша с его телом, для Андрея самое лучшее и самое возбуждающее. У него дыхание перехватывает, он даже пошевелиться боится, боится спугнуть всю эту пылкую неопытность. Вдруг Миша прямо сейчас передумает, испугается, застыдится или, наоборот, рассвирепеет. Но Миха, похоже, действительно наслаждается. Слюна катится по его подбородку, капает Андрею на яички, холодя и еще сильнее будоража, а сам Миша упоенно двигает головой вверх-вниз, вверх-вниз, да еще и постанывает. И Андрей сам наконец-то отмирает. Он подгребает под спину подушку, чтобы лучше было видно старательно сосущего Горшка, еще сильнее вцепляется в его волосы, не давя, но управляя, только краем сознания понимая, что его действительно попустило, и начинает подаваться бедрами вперед, навстречу горячему рту. Миша сначала давится, потом как-то надсадно всхлипывает, приподнимается на коленях и приспускает свои трусы, начиная сам себе надрачивать и при этом сосать еще усерднее. И вот это действительно самое лучшее, что Андрей чувствовал и видел. Упоенное удовольствием Мишино лицо, его красные и влажные губы, обхватывающие Андреев член, и судорожно мечущаяся между ног рука. И Андрею много и не нужно — Миша, на очередное движение на собственном члене, как-то глухо и гортанно стонет, обхватывая головку горлом так узко и охуенно, что Андрея бросает в оргазм, как волны бушующего океана о скалистый берег в шторм, — внезапно и мощно, вынося на пик удовольствия все существо. Он вцепляется в Мишины плечи, надсадно хрипит, подкидывает бедра еще выше, заставляя закашляться, и кончает прямо в судорожно сжавшееся горло. Миша что-то сипит, дергает запястьем и, кажется, кончает куда-то на Андрееву коленку. Но Андрею на все уже абсолютно наплевать. Все его тело, как пушинка, легкое и воздушное, летит в порыве кайфа и удовольствия. И вот теперь ему наконец-то становится весело. Он счастливо смеется и тянет на себя навалившегося грудью на его колени Горшка. Тот тоже начинает хихикать. А еще говорит что-то, сбивчиво и сипло. Андрей почти ничего не слышит, уплывая в забытье подступающего сна, выхватывая лишь главное, — «пиздец, как петь», «охуенно» и «надо повторить». А еще — много-много своего имени в различных, так любимых Михой, модификациях. И вдруг думает — надо же так не вовремя — Миша впервые ему отсосал, именно тогда, когда Князь практически ничего не соображал. А Андрей бы очень хотел это как следует запомнить, запечатлеть на его собственную внутреннюю пленку воображаемой видеокамеры, чтобы в минуты тягучего одиночества, когда Миши нет рядом, можно было достать ее с пыльных полок собственного сознания и пересмотреть. С этой мыслью он засыпает, вцепляясь в Мишины плечи и вдыхая его запах жженой травы, пряно-мускусного пота, перегара и его личный, дивный какой-то, специфический, который в сознании Андрея давно уже превратился в синоним слова «любовь». Такое запретное для них слово, как и их неназванные неправильные чувства."Но старый мой баркас тонуть не собирается
Ведь с ним у нас один характер на двоих."
***
"Все эти годы, ведомый судьбой…"
Девчонка смотрит на Андрея сверху вниз с поволокой, глаза у нее такие черные-черные, блестящие от выпитого, чуть прикрытые густыми, ярко накрашенными ресницами. Она обхватывает его шею тонкими ручками и пригибается, целует в шею, там, где цепочка скрывается за футболкой, это больше щекотно, чем возбуждающе, а липкий блеск с ее губ неприятно холодит кожу. Она что-то говорит, снова поднимает лицо, просительно заглядывая в глаза. Андрей не слушает, он немного поворачивает голову, чтобы видеть диван, на котором уместилась часть гостей. Андрей толком не помнит, что это, — чей-то день рождения или новоселье. Вроде праздник у кого-то из знакомых музыкантов. Впрочем поебать. Нервы, натянутые до предела, требуют разрядки. Все равно, как и где. Просто хочется наконец забытья. Забыться не дает долгий липкий Мишин взгляд. А еще безумное желание посмотреть в ответ. Сколько бы Андрей не влил в себя алкоголя — ром, виски, коньяк, какие-то цветные коктейли — глаза постоянно прилипают к Мишиной фигуре. Тот опять сегодня не в духе — либо отмалчивается, либо злится, когда с ним пытаются пообщаться по пустякам, а не слушать его долгую, сбивчивую и совершенно невыносимую уже лекцию, слышанную всеми по сотому кругу. О чем-то более простом Миша сегодня разговаривать не намерен, он намерен исключительно учить жизни, а еще — не давать расслабиться другим. Только они приехали оттянуться на вечеринку, Миша начал смотреть. Нет, не так — пялиться. Облизывать Андрея глазами так долго, так пристально, так невыносимо, что хотелось подойти, встряхнуть за плечи, посмотреть в его огромные стеклянные глаза и спросить — что ты смотришь, что ты сука смотришь, сделай наконец хоть что-нибудь! Потому что это пиздец злит! Неделю после тура Миша вообще просто не обращал на Андрея внимания. На звонки не отвечал, а на репетициях общался через губу. Андрей догадывался, в чем дело, но ждал, чтобы Горшок, наконец, напрямую ему неудовольствие высказал. Но тот упорно изображал из себя оскорбленное достоинство. Хотя много раз делал с Андреем ровно то же самое. Даже хуже. Андрей же был в полном своем праве. И право это отдавать больше не хотел. Поэтому и сейчас налаживать контакт он совершенно не спешит. Надоело, осточертело все так, что от одной мысли, что им все же придется поговорить, тошнить начинает. Он представляет постоянно слетающего в агрессию Горшка, не желающего совершенно его слушать, его крики эти, обидки. Себя, постоянно пытающегося найти компромисс, вечно висящего над пропастью Мишиной зависимости, — чуть что не так сделал или сказал, Миша уже там. И так уже этого всего не хочется. Хочется просто расслабиться и плыть по течению. Поэтому Андрей усаживает девушку к себе поглубже на колени, притирается пахом к ее маленькой упругой попке, кладет пальцы на внутреннюю сторону бедра, поглаживая сверху вниз по мягкой девичьей коже, почти у края короткой юбочки, и целует пухлые губы. Возбуждение приходит не сразу. Оно тягучее, давящее, какое-то душное. Хоть и девочка совершенно в его вкусе, чем-то Агатку напоминает. Хотя нет, глаза больше и карие, не зеленые, рот пухлее, а еще — есть в ней какая-то неловкость только вылупившегося цыпленка. Почти как в Михе. И эта мысль обжигает жаром щеки и простреливает в яйца. Андрей ссаживает с себя девушку и тут же тянет вверх, ведет в сторону туалета, но быстро передумывает. Та как куколка, совершенно послушная и на все согласная, отчего ощущения становятся совсем какими-то дикими — надо ей локтевые сгибы проверить, слишком уж знакомо такое поведение. Но даже эта мысль его не останавливает, он находит директора, спрашивая у него, кто хозяин дома, потом и самого хозяина. Долго упрашивать не надо, Андрей просто шепчет ему на ухо пару слов и мотает головой в сторону девахи. Мужская солидарность, как всегда, срабатывает на отлично. Спальня, явно почти не используемая, видимо как раз для таких случаев, обнаруживается на втором этаже, подальше от всей шумной компании. Что Андрея полностью устраивает. Только он закрывает дверь, девочка тут же цепляется пальчиками за его ремень, даже до кровати добраться не дает. Движения ее совсем неловкие, похоже и правда обдолбанная. Иррационально это заводит еще больше. Может потому что Андрей и сам уже изрядно пьян, а может потому что много раз любовался на обдолбанного Горшка, и это уже въелось в подкорку, как нечто очень и очень сексуальное. Потому что это Горшок, и потому что хотелось его в эти моменты неимоверно. Мягкого, ласкового, но недоступного, потому что всегда нельзя, даже когда можно. Ведь в таком состоянии — нельзя. Никогда Андрей себе не позволял им воспользоваться. Хотя иногда представлял, как Миша будет подаваться на его прикосновения, почти мурлыкать, потому что под кайфом все охуенно, даже, наверное, сраться под себя. А если тебя любят, прям как Андрей, то еще круче. Но Горшок никогда под герычем трахнуться не предлагал, ему и так было заебись. А тут вот девочка сама хочет. С самого начала хочет. И Андрей в принципе не привык отказывать дамам. Особенно таким настойчивым. Он теснит ее к кровати, та обмякает на матрас, сразу раздвигая ноги, приглашает. Андрей только опускает руку ей на резинку трусиков, как тут же слышит грохот в дверь. Потом недолгую тишину и опять грохот. Как будто кто-то ботинками долбится. — Князь, блядь! — горланит до ужаса знакомый голос, — Открой, Князь! Андрей морщится, мотает головой, говорит девочке «подожди» и идет к двери, но замок не открывает. — Миш, давай завтра поговорим, а? — приглушив голос, произносит он через дверь. Но Миша не собирается даже слушать, он долбится еще громче, явно собираясь устроить скандал. В чужом, блядь, доме. — Открой, блять, кому сказал! Открой, я тут нахуй все разнесу, слышь, Андрюха. Нахуй. Все. И тебя, и ее, и дом этот ебучий. — Твою мать, — шипит Князь, собираясь выйти, оставив девушку внутри. Но ему не дают. Только он открывает защелку, Миша тараном проталкивает его внутрь, сшибая плечом, подбегает к девчонке и сдергивает ее, растерянно хлопающую глазами, с постели. — Нахуй съебала отсюда, — и толкает за дверь, — Пошла, пошла. И иди проблюйся, попустись, — кричит вслед несчастной девушке и закрывает дверь на щеколду. — Ты ахуел? — возмущенно вопит Андрей. — Нет, это ты ахуел! — орет на него Миша и тычет руками в грудь, толкая вглубь комнаты, — Она ж обдолбанная в хлам, понимаешь? Андрей толкает его в ответ. — Тебе не похуй ли? Горшок снова тыкает его в грудь, но уже не с таким энтузиазмом. Предпочитает бить словами. — Да мне-то похуй, — кривит он рот, с очередной дыркой в имплантах, поставленных еще при содействии Оли. У Горшка зубы ну совершенно не держатся. Отвергает их его демоническая сущность. Вот и сейчас она вырывается ядом в голосе, — А как же там Агата, как же женушка твоя? — А что Агата, ее тут нет, — вздергивает подбородок Князь. Миша хочет что-то сказать, но не успевает. — А у меня-то хуй, в отличие от тебя, стоит, — припечатывает Андрей. — Что, бля… Нет, ты точно охуел!— возмущенно взвывает Горшок. Ярость наполняет его глаза, вновь превращая его в Гоблина, искажая красивое лицо до неузнаваемости. Андрей даже не успевает среагировать, как получает в челюсть, отлетая ровнехонько на постель. Он ждет, что Миша рванется вперед, добавить, уже готовясь применить захват, но тот замирает, так и стоит над Андреем, только сжимает и разжимает кулаки. Поэтому Андрей использует эту фору, чтобы высказаться: — Знаешь че, Миха, заебал мне качели устраивать. Как только мы из тура приехали, ты меня игнорируешь, а теперь даже потрахаться не даешь. — Ты же себе очередную жену завел, так что же мне лезть? — шипит Горшок. Он все еще зол, но Гоблин отступает. Вот оно, наконец проговорил, высказал, перестал выращивать свою обиду, срываясь на всех окружающих. — Как и ты завел в свое время, — с тоской произносит Андрей, — Один-один, — уже не опасаясь Мишиной ярости, садится на постели, сбрасывая осторожность. Он взъерошивает пятерней крашенные темные пряди и тяжело выдыхает, — Ты, Мих, до сих пор рядом, а я Мих, не железный. Я трахаться хочу. Нормально, по-людски. А не раз в пятилетку. Горшок молчит какое-то время, буравя его взглядом, а потом вдруг хрипло выдает: — Ну так в чем проблема? — и как-то совсем отчаянно добавляет, — По-людски захотел, так давай по-людски. Он грузно валится на Андрея, больно толкая коленкой в живот. Тот только успевает удивленно выдохнуть, как губы накрывает жадный рот. Миша целуется порывисто, отвязно, мокро, прикусывая клыками губы, а еще с нажимом шарит по всему телу руками, отрываясь ото рта только чтобы стянуть с себя, а потом и Андрея, футболку. — Трахаться ему подавай, е-мое, — пыхтит куда-то в живот, вцепляясь крепкими пальцами в ширинку. Андрей приглушенно стонет, сдерживается, потому что такой жадный и порывистый Миша — отдельный вид его фетиша, и впору бы уже заорать от кайфа. Но они все еще в чужом доме, а за таким занятием палиться точно не стоит. А Миха все продолжает, пока стягивает с него джинсы: — Только бы и делал, что трахался. Всех уже переебал, — и прикусывает складку на животе. Андрей всхлипывает от боли и от пронзающего все нервы удовольствия. Горшок не унимается, умудряясь вытряхивать его из джинс и кусаться одновременно. А еще ворчать. Андрея аж на хи-хи пробивает. — Че ты ржешь, хули ты ржешь, — ворчит обиженно и раздраженно Миха и, наконец избавив его от лишней одежды, наваливается сверху, — Хочу тебя пиздец, а ты все баб всяких таскаешь. — Да потому, что я тоже тебя хочу постоянно, а ты шкеришься! — возмущается Андрей, но Горшок прикладывает ему палец к губам. — Я это, я тут подумал… — он прикрывает глаза, сглатывает, потом распахивает их снова и выпаливает, — Я же не знаю че там кого, как оно делать-то надо… Ну вообще, это. Понимаешь, да? Андрей кивает и Миша сползает с него, садится рядом и как-то неловко кладет руки себе на колени. И выглядит он в такой позе совершенно невинно, глаза потуплены, волосы растрепаны, скулы горят румянцем смущения, губы чуть приоткрыты. Андрей прямо сейчас так остро хочет его нарисовать, так хочет. Так любит. Всю жизнь его любит. И не знает, как от этой любви избавиться. А не надо избавляться, на самом-то деле. Потому что эта самая любовь произносит: — А ты, ну ты… Умеешь, же да? — и не дожидаясь ответа, — Я хочу, чтобы ты… Меня. Чтобы по-настоящему. Чтобы, ну, полностью, чтобы твоим, понимаешь? — и глаза свои огромные бездонные поднимает. У Андрея сердце в груди от радости начинает биться, как пойманная в неволю певчая птаха. Рвется к Мише, крыльями бьет о ребра-прутья, мечется. Стремится к нему. И Андрей не может сердцу отказать, одним быстрым движением подминает Миху под себя. Целует скулы, нос, глаза, подбородок губы. По голове гладит, по плечам, целует шею, упиваясь Мишиным запахом, Мишиной близостью. А Мишка все бубнит взволнованно: — А то мы че, мы все только передернуть и можем. А я нормально хочу. Похуй уже на все. Похуй. Потому что… Ну это же ты, Андрюх. Не абы-кто. Никого у меня роднее тебя, Дюх, нет. Только ты, слышишь? Ты, понимаешь? Андрей слышит, Андрей впитывает его дрожь в голосе, его искренность, его открытость, его душу впитывает. И так хочется полностью в нем раствориться, залезть под кожу, а получается только стянуть наконец штаны и трусы. Миша — будто ни разу они не были в одной кровати голые — вытягивается по струночке, руки вдоль тела укладывает и глаза прикрывает. Андрей целует его грудь, кожу терпко-соленую вылизывает, а тот только еще сильнее столбенеет. Еще чуть-чуть и от напряжения сломает позвоночник. — Не, так не пойдет, — говорит Андрей и отстраняется, — Миш, — ведет он по бедрам ладонями, нежно, успокаивающе, — Посмотри на меня, — Миха мотает головой, словно маленький капризный ребенок, — Давай, давай, посмотри. Смотри. — произносит бархатным голосом Андрей, который обычно всегда срабатывает, и опускает голову вниз, надеваясь ртом на Мишин член. Он немедленно поднимается вверх по дернувшемуся стволу, проезжаясь языком по уздечке, и Миха охает, стонет протяжно, хватает Андрея за затылок и наконец открывает глаза. А тот старательно облизывает соленую головку, но глубоко внутрь не пропускает, пытаясь сохранять зрительный контакт. Миша расслабляется всем телом, получая привычные уже ласки, а не опасную новую близость, только бедра подкидывает навстречу Андрееву рту и все смотрит, хоть взгляд и поплывший, но смотрит не отрываясь. Андрей сосет поверхностно, больше дразнится, руками себе не помогает, используя их совсем для другого дела — гладит мягкий живот, внутреннюю сторону бедер, яички, потом снова живот, одно из самых чувствительных мест у Миши. Тот уже совсем распаляется, стонет, больно цепляется за волосы и, наконец, разрывает зрительный контакт, запрокидывая голову, обнажая свою длинную шею с острым кадыком. У Андрея у самого яйца от возбуждения поджимаются, а руки начинает потряхивать. Он, наконец, выпускает член изо рта, чтобы сплюнуть обильно выделившуюся слюну на пальцы, и снова вбирает горячий член в рот. И теперь уже до упора, чтобы головка упиралась в горло, да так, чтобы до слез и невозможности дышать. Но главное не дыхание, главное, палец завести за подтянувшуюся Мишину мошонку и нащупать сморщенный вход, погладить по кругу, надавить немного, чтобы только кончик внутрь проник, и снова погладить. Миша от этих действий громко стонет, взвивается, подается бедрами чуть вверх и вперед, так, что кончик пальца опять внутри оказывается. Андрей намек понимает сразу, втягивает щеки, усиливая давление на член и проталкивает палец уже по костяшки, немного поглаживая внутри гладкие стенки. Миша снова замирает, но не от страха, а будто к себе прислушивается. Андрей движется снова назад, массируя колечко мышц, а потом снова проталкивает еще глубже, немного сгибая палец. И вдруг Миха как-то странно взвизгивает, подкидывает бедра и совершенно внезапно начинает кончать Андрею в рот. Тот даже не успевает сообразить, крепче обхватывает пульсирующую плоть губами и сглатывает вязкую горечь, чуть не поперхнувшись, пока Миха изгибается дугой и вцепляется пальцами в покрывало. И это странно, неожиданно и охуенно возбуждающе. Андрей мягко облизывает остатки спермы с опадающего Мишиного члена, откашливается, вытирает выступившие слезы и тянется к себе, чтобы наконец спустить, потому что кончить теперь хочется неимоверно. Но только он утыкается лбом в чужой подрагивающий живот и начинает быстро двигать рукой на своем члене, надрачивая, — Миха хватает его за плечи, тянет на себя и шепчет: — Внутрь Дрюх, давай, это охуенно, Дрюх. Давай внутрь. И вот с этого момента Андрей уже не сдерживается. Ну, потому что ну невозможно же. Невозможно вообще сопротивляться такому разгоряченному и желанному Михе, такому расхристанному, с красными пятнами румянца на щеках и груди, раскинувшему свои длиннющие ноги в стороны. Шепчущему «давай, Дюх» и тянущему за затылок на себя. Миша целует его коротко, мокро, облизывая губы, смакуя его собственный вкус, смешивая его между ними, и тут же отпускает, давая Андрею свободу действий. У того голова уже совсем чумная, а тело вообще ощущается как чужое, так сильно ему Мишу хочется. Он сплевывает на пальцы не жалея, краем сознания понимая, что этого все равно мало, но растягивает больше не щадя, разводя пальцы ножницами, спешно двигая двумя уже туда и обратно. Миха, будто не он только недавно трясся как кролик, стонет развязно, насаживается, подаваясь бедрами на пальцы, и только прячет лицо в сгиб локтя, явно не готовый к тому, что чувствует. И эта картина, трахающего самого себя Андреевыми пальцами Михи, самая живописная, из когда-либо виденных. Поразительно, как это красиво, — высоко и судорожно вздымающаяся грудь, распухшие от постоянных поцелуев и покусываний губы, блестящая, растянутая на пальцах нежная розовая кожа входа, так жадно вбирающая их в себя. У Андрея от восторга даже голова начинает кружиться, его ведет всего, к Мише тянет, и совсем срывает тормоза. Он не предупреждает даже, трясущимися руками приставляет головку к Михиному входу и толкается вперед. — А! Блядь! — вскрикивает Миша, — Бля-я-я-я-я, — громко и явно болезненно стонет. Но Андрея уже не остановить, внутри Миши так туго, что самому больно, но он зажимает Михе ладонью рот, замирает на несколько долгих и мучительных секунд и снова толкается вперед. Миша ноет от боли ему в руку, смотрит огромными слезливыми глазами, а потом вдруг вздрагивает, дрожит ресницами и протяжно выдыхает, прикрывает веки и расслабляется. И внутри тоже. Андрей убирает руку с его рта, припадая к нему губами и ухает в Мишу всем своим существом. Андрею всегда казалось, что с ним будет грязно, пошло и отчаянно. Ему казалось, что Андрей будет тем, кто примет его во всех смыслах, как и по жизни принимал. Но Миша перечеркивает все ожидания. Попытка ли это восстановить то, что у них когда-то было, то куда-то ушедшее, хоть и не физическое, но все же доверие. Но то, доверие, которое ему выказывает Миша сейчас, — самая нежная и романтичная вещь на свете. Он мягкий и податливый, целует непрерывно, протяжно стонет-мычит в губы, тянет к себе, обхватывая руками за плечи, закидывает ноги на поясницу. И Андрей уже полностью в нем, в горячем, тугом, невъебенном, но хочется еще ближе, чтобы срастись с ним всем телом, всеми мыслями, судьбой. Хочется остаться с ним навсегда, чтобы ни жен рядом, ни осуждающих взглядов, чтобы можно было целовать его когда хочется, чтобы трахать у себя дома, в полном праве, чтобы… Андрей всхлипывает от переизбытка чувств, толкается вперед, еще и еще, набирая темп все быстрее, проникая все глубже. Миша хрипит уже, не стонет, уже не целует даже, дышит куда-то в ухо, хватается за спину, корябает короткими ногтями за лопатки. Андрей больше не щадит его, вбивается глубоко, с оттяжкой, догоняя тугую лавину удовольствия, скатывающуюся по позвоночнику в копчик. Миха вдруг выгибается дугой, стонет протяжно, откидывает голову на подушку и начинает пульсировать внутри, сжимаясь на Андрее так сильно, что того буквально швыряет в обжигающий оргазм — яркий, острый, прошивающий яйца и член, почти забирающий разум, накрывающий все тело с головой теплом и горячечной наполненностью. Счастьем. Оно такое всепоглощающее, такое яркое, что становится страшно, — дико и непереносимо страшно все это потерять. Потому что как бы ни было хорошо сейчас, непременно наступит завтра, где еще чуть-чуть, и они действительно потеряют друг друга. Андрей это почти физически ощущает, чувствует, как медленно рвется связывающая их все эти годы нить. Они почти перестали друг друга понимать и это невозможно залечить даже самым лучшим на свете сексом. И это ощущение такое острое, такое животное, что Андрея прорывает, — следом за оргазмом приходят слезы. Он содрогается в рыданиях Мише в плечо, бессвязно воя, не понимая уже, плохо ему или хорошо. Все напряжение, концентрирующееся внутри последние месяцы, даже годы, все их с Мишей противоречия выходят с этими слезами, вырываются наружу, таким облегчением и с таким, совершенно не меньшим, чем оргазм, наслаждением, что это заставляет чувствовать себя вновь рожденным. И уже чуть позже, когда он лежит на Мише, чувствуя животом влагу его семени и теплые ладони на затылке, Андрей еле слышно произносит: — Я тебя люблю. Миша целует его в висок и гудит: — Я знаю."По зову крови я шел за тобой."