Аллегро с огнем

      Воодушевленное журчание ручейка, рассказывающего Феликсу о последних новостях, ласкает острые кончики ушей. Мальчишка, скрывающийся в прозрачной воде, юный и беззаботный, с таким энтузиазмом передает целителю накопившиеся за несколько ночей сплетни и слухи, что рот эльфа сам собой расплывается в улыбке. Родник пахнет самой жизнью, и к концу рассказа, закрепляя древний ритуал, Феликс зачерпывает ладонью студеную воду, чтобы промокнуть губы.       — Hanta.       Невдалеке ольшанка заходится трелью, и ручеек вторит ей высоким смехом, недоступным для посторонних ушей, а затем мальчишка, ставший хозяином этого водоема из-за череды случайностей, уплывает вверх по течению — к своим старшим братьям.       — Значит, снова в городе неспокойно… — задумчиво произносит Феликс, оставаясь сидеть у ручья и вслушиваясь в отдаляющийся хохот родникового духа. Солнечные зайчики, отражаясь от глади куда-то спешащей воды, слепят деревья. Дубы и березы, почтенные старейшины Брамандского леса, ворчат на их проделки, но только из-за вредности: их уже давно никто не тревожит внезапными новостями о катаклизмах и непогоде. — Кабы чего не случилось.       Полуденное солнце согревает замерзшую ладонь и словно нашептывает на ухо просьбы вздремнуть. Последние несколько недель он только и занимался тем, что помогал лесу проснуться от затяжной зимы и впустить в свои владения Зеленую всадницу — весну, опоздавшую к началу года. Сам Феликс тоже «опоздал»: он все никак не мог оправиться от болезни, нежданно-негаданно пришедшей к нему после купания в озере накануне самых сильных морозов. Пусть лесные духи ухаживали за ним и, как могли, приближали день выздоровления, у него накопилось множество дел — от высушивания коры вечнозеленых елей до приготовления очень сложных настоев из эфедры и астрагала.       Ласковые лучи продолжают клонить целителя в сон, и он нехотя поднимается с колен, зевая. Босых ступней касается мягкий мох, устланный по всей полянке. Ольшанка перелетает поближе, щебечет одну ей известную песнь и ласкает слух виртуозностью своего тембра. В компании птицы и только-только проснувшихся молодых духов он доходит до своего домика.       «Сколько воды утекло», думает Феликс. Несколько лет назад, скрываясь от загребущих лап Академии, он в страхе сбежал сюда и по счастливой случайности наткнулся на заброшенную лачугу. Нынешнее пристанище выглядело тогда скверно и неприветливо: черепичная крыша его прохудилась, в окнах не доставало рамы и стекол, ведущая к входной двери ступенька будто бы раскололась на части, а уставший и сбившийся с дороги целитель потерял сознание прямо на пороге. Он заболел, лихорадка стала привычным явлением на несколько дней, но благодаря помощи неравнодушных духов, которых старейшины-дубы отправили «не дать парнишке умереть в наших угодьях» быстро поправился. Привел в порядок дом, подружился с обитателями леса и от них узнал, что более пятисот лун назад, еще до Дня великого гнева, здесь жил отшельник-знахарь, искуснее и талантливее которого Нибеург больше не видывал.       Да, деревья и животные Брамандского леса все еще использовали устаревшее название земли, населенной издревле эльфами, и, как бы Феликс ни пытался убедить их отказаться от него, они непреклонно стояли на своем.       «Придет день, когда твое сердце будет петь о любви, а черная старуха углядит в Мертвом озере пророчество», говорили они ему в ответ. Целитель дулся и обижался на них, но со временем просто смирился и перестал затрагивать эту тему.       Ольшанка в последний раз щебечет куплет и улетает прочь к подруге-ольхе, когда Феликс видит между густых зарослей шиповника и бересклета очертания освещенного солнцем дома. Увитый диким виноградом фасад здания стал за время родным, вытеснив тяжелые воспоминания о пансионе при Академии, в котором он по ощущениям жил с самого рождения, что, разумеется, было далеко не так.       — Ау! — парень наступает босой ступней на сломанную ветку шиповника, колючка которого впивается в кожу. Кто ее сломал? Неужели дикие звери вновь забрели сюда, к югу от Лирии?       Сегодня что-то не так. С самого пробуждения, непривычно тяжелого, Феликс ходит с ощущением дискомфорта и рассеянности, как будто что-то должно случиться, и он даже не может понять, что именно. Нехорошее предчувствие заполняет легкие, отчего он делает много коротких вдохов вместо размеренного спокойного дыхания, а на грудь давит какая-то невидимая сила, происхождение которой становится для него неразрешимой загадкой. Березы так и вовсе сегодня подозрительно молчат.       По плечам проходит холодок, и он дергает ногой, избавляясь от ветки. Несильная колющая боль пронзает стопу. Нужно скорее домой.       — Aman surinen, aman surinen, aman surinen, — бормочет он вполголоса заклинание, которому его научили старейшины. Оно должно защитить от чужаков и недоброжелателей, если бдительные духи-стражи не смогут самостоятельно спровадить их восвояси.       Какой-то панический страх прокрадывается в сердце, и Феликс отгоняет его, как может, а затем его чувствительные уши улавливают вдалеке за лесом какой-то глухой удар, ржание лошади и тишину после. Браманд замирает в оцепенении, перестает шелестеть ветвями, и древнейшие духи перестают переговариваться между собой. На небо стремительно наползают темные тучи, и солнце скоро скрывается за ними, как за ширмой, напоследок осветив лучами дымоход его пристанища.       Не к добру это.       Сердце отчего-то приходит в трепет, а к щекам приливает кровь. Прежде чем он сорвется на помощь к тому, кто попал в досадную переделку (как говорит его интуиция), нужно позаботиться о собственной ране, пусть и незначительной.       Вернувшись в хижину и обработав едва кровоточащее увечье, он хватает с крючка сумку, кладет туда необходимые для первой помощи средства и выбегает из дома так стремительно, что забывает закрыть за собой дверь. Он мчится через заросли на юг, туда, откуда были слышны беспокойные звуки, и совсем не понимает, почему его так волнует случившееся. Почему он так лихо перескакивает через вековые корни и огибает едва зацветшие кусты роз, что фыркают ему в спину.       «Скоро, скоро настанет тот день», стонут березы, качая кронами, но Феликс их больше не слышит. Главное — успеть.       Бормотание духов сваливается на него лавиной, пока он продирается сквозь заросли. Длинные белесые пряди путаются меж собой, туника зацепляется за торчащие со всех сторон ветви кустарников и молодых берез, но Феликс справляется с препятствиями, пробегая опушку за опушкой. Дыхание его скоро сбивается, становится неровным, и в груди возникает нехватка воздуха. Мысли его разлетаются по лесу, как облачко мошкары, а березы и дубы обеспокоенно интересуются у него, зачем так спешить.       Зачем спешить? А он и сам не ведает. Просто бежит, и все. Кто-то нуждается в его помощи — это он точно знает.       Лучи пробиваются сквозь плотные облака, напоминающие скорее серную мазь, чем небо. Где-то вдалеке тучи сталкиваются, оглушая Феликса звуком грома. Он редко бывает в этой части леса — густо заросшей, неприветливой, таившей в себе опасность даже для здешних обитателей, и что-то, неведомое ему, прокрадывается в самую душу со злостными намерениями.       Наконец, он прибывает к месту, где случилось несчастье. Босые ноги его резко тормозят на поросшей диким латуком тропинке, едва не задевая тело пострадавшего.       — Едрена кочерыжка, — бурчит Феликс, быстрым взглядом оценивая открывшуюся перед ним картину.       Крепко сбитое тело, одетое в практически бесформенные серые одежды, без чувств лежит поперек тропинки. Смуглая кожа незнакомца бледнеет под холодным светом скрытого под тучами солнца; голова с коротко остриженными темными волосами повернута от Феликса, демонстрируя лекарю небольшую кровоточащую ранку на затылке. Невдалеке валяется булыжник с несколькими каплями крови — вероятно, эльф ударился о камень и поэтому потерял сознание. Кулаки его стиснуты.       Если он наездник (иначе как бы он добрался сюда? здесь годами не ступает нога живого существа), то его конь или кобыла явно отсутствует.       Феликс опускается на колени у бездыханного эльфа, первым делом на взгляд определяя повреждения. Духи летают вокруг, бормоча какие-то прорицания, но целитель отгоняет их, как норовящих испить крови москитов. К счастью, видимых травм он не обнаруживает; легкие ушибы и растяжения не так сложно лечить, как если бы это были вывихи локтей или, не дай Ифарис, переломы. Главной проблемой представляется рана на затылке эльфа.       — Посмотрим… — эльф кладет руки на плечи незнакомцу и легонько трясет. — Вы меня слышите? Господин?       Господин не отвечает — значит, действительно находится без сознания.       Перво-наперво он расстегивает две верхних пуговицы кафтана, чтобы ткань не пережимала сонную артерию. Далее Феликс срывает несколько листьев латука, окропляет чистой водой и кладет их под голову эльфу — дабы не потревожить рану. Тело знахаря дальше двигается с методичной точностью — выработанная годами привычка. Легонько приподняв голову потерпевшего за подбородок, он приближает ухо к его рту: тот, к счастью, дышит. Затем следует проверить кровообращение; он прикладывает ладонь к сонной артерии и убеждается в том, что и с этим аспектом все в порядке.       Теперь нужно привести эльфа в чувства.       Из сумки, служащей Феликсу своеобразной аптечкой, он выуживает клочок тряпичной ткани, смачивает ее розмариновым маслом и подносит ее к носу черноволосого. Реакция следует почти незамедлительно: эльф втягивает носом воздух, морщится и открывает глаза. Лекарь резко отдергивает руку, едва не опрокинув на себя пузырек со снадобьем — отчего-то действия будущего пациента его пугают.       — Вы меня слышите? — интересуется он, закупоривая сосуд с розмарином. Зрачки потерпевшего мечутся из стороны в сторону; кажется, зрение еще не вернулось к нему.       — Я… Да, слышу, но ничего не вижу… — с трудом отвечает ему карья, и глубокий чуть гнусавый тембр его голоса производит на Феликса соответствующее впечатление.       — Вы ударились затылком, — поясняет лекарь, пряча в сумку ткань и доставая настой ромашки — для обработки увечья. — Скоро зрение к вам вернется, не переживайте. Как вы себя чувствуете? Головная боль беспокоит? Может быть, тошнит? Не хватает воздуха?       — Голова болит, — стонет пострадавший, закрывая глаза. Руки его опускаются на виски, а брови сходятся у переносицы. — Пожалуй, еще и кружится… Ух…       — Как вас зовут, говорите?       — Я… Ох, — с нотами паники выдыхает тот. — Не помню! Совершенно не помню…       — Ничего, вспомните. Постарайтесь не совершать резких движений, а лучше — не болтайте и лежите смирно.       Феликс сам поражается той твердости в собственном голосе, отнюдь ему не присущей. Ему и прежде приходилось проделывать подобные процедуры, но почему-то в этот раз беспокойство о благополучии больного волнует его сильнее, чем обычно.       — Слушаюсь.       Смуглая кожа выдает в эльфе жителя Вессаля. Среди многочисленных нуждающихся в его услугах он неоднократно встречал южан, однако одетый в странные одежды эльф вдруг кажется ему необычным, сродни местной диковинке.       Ветер тем временем поднимается нешуточный. Темные облака заволакивают небо целиком, и вот-вот нагрянет гроза. Нужно побыстрее закончить с оказанием первой помощи и как можно скорее вернуться в дом.       Главной проблемой представляется рана чуть выше шеи.       — Господин, сможете лечь набок? Мне необходимо осмотреть ваш затылок. Вы получили небольшое ранение после столкновения с камнем.       — Так вот, почему головушка моя болит… — кряхтит вессалец, прилагая большие усилия для маневра. Феликс придерживает его, помогая перевернуться.       — И положите, пожалуйста, руки под щеку, если вас вдруг затошнит.       Пациент послушно выполняет все его указания.       Бережно, дабы не причинить вреда потерпевшему, он касается места вокруг раны. Жесткие вороные волосы приятно щекочут пальцы; Феликс быстро отметает от себя эти ощущения, сосредотачиваясь на увечье. Рана небольшая и неглубокая; у эльфа налицо сотрясение мозга.       «Будешь выхаживать у себя, малец?», прямо в ухо спрашивает ветерок.       «Дайте закончить дело сперва, надоеды».       Отставленный в сторону пузырек с ромашковым настоем, наконец-то, находит применение. Феликс обрабатывает поврежденные кожные ткани аккуратно, выслушивая шипение вессальца. Глаз зачем-то подмечает, что уши того, хоть и острые на концах, но отнюдь не так вытянуты.       — Хух… — облегченно вздыхает целитель, и одновременно вдалеке зловеще гремит гром. — Так, господин, сейчас будет блиц-опрос о вашем самочувствии, потому как нас здесь может застать гроза.       — Блиц-опрос? Это что за зверь такой…       Феликс сдержанно хихикает в кулак: очевидно, что пациент все еще не до конца пришел в себя после столкновения с булыжником и твердой почвой. Мышцы на руках его туго обтянуты тканью: одежды, пусть и на первый взгляд кажутся дорогими, явно не были изначально предназначены для его тела. То, что перед ним — кто-то из высших чинов, если не представитель королевского двора, Феликс уразумел еще при беглом осмотре на наличие видимых повреждений.       — Просто ответьте мне на пару вопросов, ничего сложного. Итак, первое: вернулось ли к вам зрение?       Мгновенье вессалец ему не отвечает, и целитель уж было думает, что тот вновь лишился чувств, однако тот развевает все тревоги.       — Да, теперь я могу видеть.       — Замечательно. Как думаете, вы сможете подняться? Хотя бы сесть вертикально, без резких движений?       — Хм… Думаю, что смогу.       — Великолепно. Головная боль вас беспокоит?       — Увы.       — Тошнота?       — К счастью, нет.       — Головокружение?       — Не уверен.       — Как вас зовут?       — Со Чанбин, принц Вессаля, брат достопочтенной королевы Розмари, герцог Мальвии… Ох! Вспомнил-таки!       Радостный тон вессальца побуждает Феликса улыбнуться.       Он не ошибся: потерпевший — член королевской семьи, по какой-то неведомой для знахаря причине оказавшийся так далеко на Севере, да еще и в глухой части Браманда.       И вновь гремит небо, подгоняя застрявших в лесу случайных путников.       — Чудесно. В таком случае, раз вы чувствуете себя немного лучше, я предлагаю нам убраться отсюда восвояси. Очень скоро начнется гроза.       — Постойте, вы не назвали своего имени!       — Ваше высочество, отставьте в сторону знакомства, нам нужно делать ноги. Ну-ка!       Не без помощи принца у Феликса выходит посадить его вертикально. Тот зажмуривается и хватается руками за голову, вероятно, испытывая головокружение. Лекарь складывает все склянки и использованную ткань в сумку, одной рукой придерживая эльфа за спину — не хватало, чтобы тот вновь расшиб голову, теперь уже по неосмотрительности врача. Третий раз гремит гром. Взгляд Феликса падает на собравшие влагу листья латука.       — Возьму немножко…       Вессалец бормочет что-то про жаворонков, пока знахарь возится с растением, а затем, видимо почувствовав некое облегчение, отнимает руки от головы и открывает глаза. Это первый раз, когда тот ясно видит Феликса. Шок застывает на его лице; он вовсю таращится на своего спасителя, что, в общем-то, в приличном обществе является признаком дурного тона. Ну и своенравный принц ему попался.       — Милостивая Ифарис…       Лекарь вскидывает брови, наблюдая за тем, как при взгляде на него у пациента отнимается речь от его внешности. Сколько раз такое случалось — а Феликс спас жизни огромного количества эльфов и прочих существ, и все они подолгу глядели на его лицо, осыпая после комплиментами. Он знает, что хорош собой, но ему до сих пор в новинку подобное откровенное разглядывание.       «Это он! Он!», вразнобой твердят духи.       «Кыш отсюда».       Феликс решает побыть врединой. Невзирая на приближающуюся непогоду, он подпирает подбородок рукой и вперивает снисходительно-оценивающий взгляд в принца — авось тот перестанет глазеть на него, как на невиданное чудо. Однако тот не сдается — то ли от природной настырности, то ли действительно ошеломлен внешностью своего спасителя, — и от нечего делать лекарь принимается рассматривать его в ответ.       Мягкие щеки. Пухлые приоткрытые губы. Трепещущие при каждом порыве ветра густые черные ресницы. Нос с едва заметной горбинкой. Жесткие темные волосы, так приятно ощущающиеся под пальцами. Виднеющаяся меж расстегнутых пуговиц кафтана короткая шея, сидящая на хорошо тренированных плечах. Мощная грудная клетка, которую не получишь, сидя в высокой башне замка и выходя в свет лишь на светские приемы, или куда там ходят подобные ему принцы.       А еще от него исходит тонкий, безобразно приятный запах рейхана.       И Феликс решает немного схитрить.       — Ваше высочество, знаете ли вы, что лучшие целители добавляют в снадобье от головной боли листья травы, которой вы пахнете?       Подобные вопросы, как он знает, повсеместно считаются вторжением в личное пространство: такие интимные подробности имеют право обсуждать лишь возлюбленные, но никак не только встретившиеся незнакомые эльфы. Поэтому целитель не без удовольствия наблюдает за тем, как принц сперва долго-долго моргает, осознавая суть вопроса, а затем смуглые щеки его приобретают насыщенный цвет красной глины, точь-в-точь цвет его пристанища в самом сердце Браманда.       — Что… — запинается о слово Со Чанбин (так, кажется, он представился?), давая повод убедиться во вполне возможном исполнении марш-броска до дома. — Что вы такое… Господин, как вам не стыдно?       — Зато вы быстро пришли в себя, — фыркает знахарь, поднимаясь с колен. Он отряхивает тунику от налипшей земли и протягивает руку оставшемуся сидеть на листьях латука принцу. — Идемте, я отведу вас свою богадельню.       Его высочество на удивление не перечит, хватаясь за любезно протянутую руку Феликса и рывком поднимаясь с земли. Знахарю очень хочется закатить глаза и начать отчитывать пациента за такие финты, потому что того незамедлительно и вполне естественно (с его-то травмами!) ведет в сторону, однако сейчас есть дела поважнее.       — Ничему вас жизнь не учит, — бормочет он себе под нос, помогая принцу принять устойчивую позицию. — Обопритесь об меня, Ваше высочество. Авось и доковыляем как-то.       — Да у меня сил!.. Ой-ой…       Даже в той глуши, где Феликс ведет отшельнический образ жизни, молва о щедрости души и бесконечном заигрывании карья с далекого экзотического Юга со всем живым бежит впереди их. Попытки Чанбина бахвалиться и храбриться в его-то состоянии перед целителем до того смешны и занятны, что Феликс не сдерживает насмешливой улыбки. Он признает обаятельность принца и обходительность, но за столько лет ему доводилось видеть подобное сотни раз. Пусть поведение вессальца и забавляет лекаря, приближение грозы все равно подгоняет его.       В конце концов, принц останется у него на несколько дней, а там хоть трава не расти.       — Я ценю ваши попытки произвести на меня впечатление, но, умоляю, не вставляйте мне палки в колеса. Если мы промокнем под дождем, мне придется еще и от простуды вас лечить.       — Я же просто пошутил.       Феликс сталкивается с поднявшим голову Чанбином нос к носу. Единственное, на что обращает внимание загруженный будущими хлопотами мозг, — невысокий рост принца. Его макушка едва дотягивает до середины лба целителя, а ведь тот обут в высокие сапоги для верховой езды, в отличие от босоногого эльфа.       «Приглянулся, а?»       «Да не мешайте же!»       — Закиньте руку мне на шею… Да, вот так. А теперь идемте.       Переход сквозь кучно заросшую сорняками и прочими вредителями чащу дается им с трудом. Они медленно продвигаются меж ветвей низких кустарников, так и норовящих оцарапать не прикрытые одеждой участки кожи или и вовсе выколоть глаза. Принц не выказывает ни малейших возмущений о неудобстве сего мероприятия, послушно выполняя все просьбы Феликса. Он даже как будто бы старается не сильно опираться на лекаря, но удается это ему худо: то и дело он едва не оттаптывает ему босые ступни, случайно дергает за длинные белесые пряди, и так громко дышит в ухо, что спустя какое-то время эльф жалеет о том, что за годы своей медицинской практики не обзавелся маломальским транспортным средством для перемещения больных.       А еще пациент ему достался уж больно разговорчивый.       — Раз вы не называете мне своего имени, я придумаю вам прозвище. Что скажете? А? Ну и пусть, не отвечайте. Назову вас, к примеру… Хм… Белокурым чудом. Звучит? Нет? Тогда… будете лесной нимфой. Тоже нет? А как насчет такого: дитя Ифарис! Ах, какие у вас красивые ступни… И не холодно весной без обуви?       Феликс терпеливо выслушивает монолог Чанбина, старательно ищущего темы для разговора, но он понимает, что околесица, которую тот несет, вызвана мощным ударом головы. Впрочем, не стоит исключать возможность того, что принц сам по себе такой… вездесущий.       «Зато будет нескучно», думает он, кисло скривившись.       Где-то позади потихоньку шелестит по проклюнувшимся листьям редкий дождик. К счастью, до домика остается лишь рукой подать, и непогода не застанет их в пути, а шумная компания принца не даст расслабиться. Феликс уже заранее готовится к восторженным вздохам Чанбина при виде своего жилища. Вряд ли придворный лекарь Вессаля, как и любого другого королевства, живет в покоях, похожих на примитивные дома крестьян. Да и любые другие покои в замке явно выглядят иначе.       Наконец, выбравшись из зарослей лишь с парой несерьезных царапин, они ступают на опушку. Бесконечный монолог Чанбина иссякает, стоит ему лишь узреть место обитания эльфа. Феликс благодарит всех добрых богов и богинь за возможность послушать лес, а не пустые разговоры принца о собственной внешности, таинственности Браманда и совершенно не интересующих лекаря подробностях о жизни в вессальском дворце.       — Чума… — только и может выдавить из себя темноволосый эльф.       Чего скрывать, Феликсу ужасно льстят речи принца, чему несказанно рады духи, не покидающие его ни на секунду и шепчущие на острое ушко смущающие и даже раздражающие вещи. Но не стоит забывать о том, что принц — без пяти минут его пациент, а сам он — знахарь, чье призвание лечить эльфов и всех, кто нуждается в его помощи.       — Да у вас, господин, и огородик имеется! — восторженно восклицает Чанбин, вертя ушибленной головой во все стороны.       — Не думали же вы, что я питаюсь одним только солнечным светом? — фыркает Феликс.       — Я думал, что вы питаетесь радугой и облаками.       — В таком случае я вас разочарую. Просить прощения не буду.       Целитель подталкивает замершего принца ко входу в дом. Тот едва не спотыкается о крошечную ступеньку, скрытую в расплодившемся вьюнке, но Феликс вовремя предупреждает его о препятствии. Едва они переступают порог дома, полянку тут же накрывает косым ливнем. Тяжелые капли с грохотом ударяются о листву и порядком прохудившуюся после затяжной зимы крышу, пугая Чанбина. Тот так смешно дергается, что знахарь скрывает неловкую улыбку за продольным рукавом туники.       Грозы и ливни до того привычны Феликсу, что сопровождающие непогоду звуки со временем стали для него как бальзам на душу. Он подолгу может глядеть в окно на стену дождя и оживающих под ней старейшин леса, попивая горячий чай из чабреца и наслаждаясь раскатами грома. Если бы не навалившиеся на голову обязанности по выхаживанию принца, он бы сейчас упивался первым весенним ненастьем, моросью покрывающим щеки, закручивающим концы светлых прядей и дарящим удивительное умиротворение.       Но дела не ждут.       Указав вессальцу на кушетку у восточной стены дома, он выуживает из сумки пропитанные студеной водицей и ромашкой ткани — постирать и высушить. Принц садится на аккуратно убранную постель, все еще разинув рот разглядывая внутреннее убранство домика. Его можно понять: наверняка в замке не увидеть протянутых под низким потолком веревочек со всевозможными пучками лекарственных трав и прочей растительностью; не увидеть там и полочек со склянками, в которых ждут применения настойки полыни, аниса и фенхеля, коры хинного дерева, и полученное при мацерации вино из ягод дикого винограда. Впрочем, вино в замке наверняка имеется.       В ящичке примыкающего к окну и кушетке одновременно стола Феликс берет моток марли, искоса посматривая на уморительные рожицы, которые строит принц, перемещая взгляд с одной баночки к другой.       — Ваше высочество, подайте мне свою голову. Нужно еще раз хорошенько промыть рану, обработать и забинтовать.       — У меня будет марлевый шлем? — оторвав взгляд от созерцания утвари, почти серьезно интересуется Чанбин. Не выдержав его широко распахнутых глаз и приподнятых в ожидании бровей, Феликс прыскает со смеху. Ну невозможно с этим эльфом иметь серьезных дел!       — Да, у вас будет марлевый шлем, — целитель садится на кушетку близко к принцу и заносит над его затылком заново смоченную в ромашке тряпичную ткань. — А теперь, прошу, замрите.       — А говорить можно?       — Ваше сиятельство, не сочтите за грубость, но у вас во рту моторчик?       — Моторчик у меня в другом мес… Ай! Предупреждать же надо!       Потеряв остатки терпения, Феликс намеренно грубо проходится по краю ранки. «Ничего, зато точно никакая зараза не прицепится», думает он. Ему еще не встречались такие персоны, и любопытство принца более не кажется ему лестным — наоборот, оно приобретает совсем иной, гротескный характер.       Получив первое болючее предупреждение, Чанбин усмиряет энтузиазм и дает лекарю закончить свою работу без сопутствующего ущерба. Надежно закрепив марлевые полоски на голове принца, Феликс выдыхает: теперь остается лишь приготовить для него снадобья и придумать, чем его кормить. Он просит южанина прилечь, когда тот вполголоса упоминает головокружение.       Притихший вессалец в «марлевом шлеме» выглядит до того потешно, что потихоньку раздражение уходит — улетает прямо под колючие струи даже не думающего прекращаться дождя. Он бы и сам не прочь улететь туда: встать посреди полянки, задрать вверх голову, ловить языком холодные капли и смеяться счастливо оттого, что наконец наступила весна.       Забывшись на мгновение в грезах, Феликс спохватывается и убегает во вторую комнату, оставляя пациента одного мариноваться в своих думах. Помимо его спального места, там располагается также небольшая лаборатория и единственная в домике импровизированная плита. Наспех насыпав в заварник охапку анчана, он заливает в чайничек воды ровно на две кружки.       — Сейчас выпьете чай, и я осмотрю вас на ушибы и растяжения, — кричит он принцу, нарезая тонкими ломтиками лимон. — И оставьте ваши шуточки при себе!       Предупреждение работает как надо: принц не произносит ни слова, а, когда Феликс возвращается в комнату с заварником и чашками на подносе, и вовсе смиренно лежит на кушетке в ожидании дальнейших распоряжений целителя. Ну вот, сразу бы так!       — Бьюсь об заклад, вас еще никто не поил таким, — растянув губы в самодовольной улыбке, эльф ставит свою ношу на стол. Феликс не может быть до конца уверен в своей правоте (банально за неимением доступа к какой-никакой цивилизации), но он считает себя одним из первых, если не единственным, кто осмелился использовать анчан в лекарственных целях. Чаю необходимо хорошенько завариться, а пока он приступит к более тщательному осмотру.       Чанбин провожает все его движения заинтересованным взглядом, и не сопротивляется, когда целитель усаживается рядом на кушетку, чтобы снять с него верхнюю одежду. Ладони нащупывают натренированные множеством спаррингов мышцы, пока он избавляется от кафтана и расстегивает белую шелковую рубаху.       — А тебе… вам, — мгновенно исправляется Чанбин, — обязательно меня раздевать?       За окном темнеет; становится темнее и в домике, и в этом полумраке, освещенном лишь светом из открытого нараспашку окна, Феликс поднимает глаза к лицу принца. Утихомирив свой нрав, южанин внимательно наблюдает за действиями целителя, не выказывая никакого сопротивления. Его взгляд изучающе скользит по щекам эльфа, где с первыми лучиками весеннего солнца вновь появились веснушки — проклятие для адриссийцев. Его очи поблескивают в критической близости, как извлеченный из жерла Нибеура обсидиан, а дыхание, тонко пахнущее рейханом, заставляет рассудок помутнеть.       «Это он!», твердит забравшийся в завитые локоны ветерок.       Электрический разряд взрывается прямо рядом с распахнутым окном, рассеивая во влажном воздухе крохотные частицы материи. Пальцы целителя замирают на чужих плечах, ощущая под кожей тяжелые удары сердца принца. Он невзначай замечает, что его ладошки выглядят совсем крохотными в сравнении с бицепсами южанина. Губы Феликса размыкаются в попытке глотнуть воздуха.       — Ты пахнешь шафраном, — шепчет едва слышно Чанбин, и спадающие на глаза светлые пряди еле колышутся от его дыхания.       Мир вокруг цепенеет в нетерпеливом ожидании, наблюдая со стороны за двумя эльфами, будто подглядывает за чем-то тайным, близким, заветным. Феликс ощущает себя оторванным от действительности: так сильно чувство неполноценности и одновременно приятной легкости, когда он смотрит сквозь поволоку в глаза принца.       «Отчего же?», спрашивает он сам себя, но ответ теряется где-то между явью и грезами, застревает на полпути к истине.       — Шафраном?.. — переспрашивает Феликс, все так же не убирая рук с плеч Чанбина. — Что это?       Лицо вессальца вытягивается в удивлении, и внезапный морок тотчас пропадает, отдавая свое место неловкости и рдеющим щекам. Целитель коротко моргает и продолжает махинации с рубашкой эльфа.       — Не знаешь, что такое шафран?       — С чего бы? — стараясь казаться невозмутимым и не сбитым с толку, пренебрежительно спрашивает Феликс. Он откладывает в сторону одежду вессальца, принимаясь ощупывать критически важные точки на его теле.       И совсем не глазеет на оттенок его кожи, что отливает в полумраке бронзой.       И забывает спросить, в какой отрезок времени они решили перейти на «ты», что в приличном обществе считается, вообще-то, моветоном.       — Да ну! Ты же хилер, серьезно, что ли?       Хочется очень съязвить и указать принцу на отсутствие манер, но он лишь метает в него незримые стрелы из глаз, уповая на благоразумие. Это Феликс — отшельник, дикарь, выросший и воспитанный вне правил этикета, а этот-то чего?       — Южане все такие надоедливые и бестактные? — вопросом на вопрос отвечает он, дюйм за дюймом ощупывая тело Чанбина.       — Нет, всего один лишь я, — ухмыляется тот.       — Голова у вас больше не болит, Ваше высочество? — с акцентом на титул спрашивает знахарь. Он надеется, что вессалец уловит намек и вернется к формальному общению, как и подобает эльфу с таким происхождением.       — Отнюдь.       — Не хочется вам угрожать, потому что я прекрасно осознаю свое положение в сравнение с вашим, но в моих силах вернуть вам дискомфортные ощущения.       — Я могу отказаться?       — Только если перестанете мешать мне делать свою работу.       Словесные перепалки порядком надоедают Феликсу, и он стиснув зубы продолжает исследовать тело южанина, надеясь, что ничего серьезного при первом беглом осмотре он не упустил. Принц, к великому счастью, замолкает, лишь пару раз пожаловавшись на головокружение, и к тому времени, когда настает черед поить его анчаном, досмотр заканчивается. Пару раз Чанбину приходится ответить на интересующие знахаря вопросы, высунуть язык и скривиться, когда адриссиец доходит до растянутых мышц голени.       — Сотрясение мозга и небольшая рана на затылке, а также растяжение связок левой икры и синяк на левом предплечье. Кроме того, легкая недостача витаминов, но это сущий пустяк, — выносит он вердикт.       — Единственное, что я понял, это то, что я пробуду здесь некоторое время, — делает вывод принц.       — В целом, вы недалеки от истины. Вам полагается постельный режим на пару-тройку дней и курс специальных препаратов.       — Опыты будете на мне ставить? — озорная улыбка вдруг расцветает на губах Чанбина.       — Клянусь, не будь вы моим пациентом, я бы стукнул вас по голове.       Где-то в уголке сознания Феликс отмечает, что, пусть от фривольных выражений принц полностью не отказался, но зато вновь «выкает».       Гроза вскоре стихает, периодически напоминая о былом присутствии всполохами молний и то и дело пускающемуся дождику. Целитель разливает хорошо настоявшийся анчан по чашкам, и на глазах ошеломленного Чанбина насыщенный синий цвет преображается в фиолетовый. Достаточно всего нескольких капель лимона, а сколько незамутненного восторга в этих черных глазах! А, стоит ему добавить в ароматную жидкость пару ложек гречишного меда — подарок от городского мэра, — вкус чая раскрывается в полной красе.       — Вкуснотища, — хвалит принц, причмокивая.       Он снова одет в странный серый кафтан, предназначение которого все еще остается для Феликса загадкой. Целитель забирается с ногами на низкую скамеечку у небольшого камина и потягивает из своей кружки анчан, из-под ресниц наблюдая за принцем. Что это было за странное наваждение? Может, виной всему настырные духи, не дающие ему проходу? Или, может быть, что-то совсем иное? Чанбин и вовсе не выглядит удрученным произошедшими с ним событиями. Словно он каждый день получает травмы вдали от дома и по умолчанию соглашается остаться в доме эльфа, которого видит впервые в жизни. А если бы Феликс оказался каким-нибудь бандитом? Березы шептались давеча о какой-то банде наемников, учинившей разбой прямо под стенами Тиол-Унда. Неужели принц так опрометчив, что его даже не волнует имя своего спасителя?       Удивительное создание. Поистине удивительное. Кажется, Феликс таких, как он, еще не встречал.       Но самый важный вопрос, который мучает его, — каким чудесным образом принцу удалось учуять его природный запах, если он несколько лет кряду продолжает пить настой для его подавления?       — Так как вы сказали… Шафран, верно?       — Так точно.       — Ну дела…       Шальная мысль прокрадывается в его голову, вытесняя все доводы рассудка и более похожие на реальность варианты.       Не может быть. Просто не может.       «Это он!»