Истинный облик

Усталость вынуждает забыться сном почти сразу, стоит голове коснуться подушки, но на утро Мегуми чувствует себя совершенно вымотанным. Сон не приносит облегчения, только добавляет напряжения в мышцах, и каждое движение отдаёт тупой болью, стоит попытаться двинуться спросонья. Сознание не пытается свалить всё на дурной сон, не пытается убедить в иллюзорности произошедшего, но от этого не то чтобы есть толк. И хоть в комнате Мегуми один, это больше походит на издевательство. Проклятая энергия по ту сторону стены ощущается слишком отчётливо. Она фонит очевидно — почти агрессивно, — её носитель даже не пытается скрыть своего присутствия. И не то, чтобы стена могла подарить короткую передышку, достаточно времени для того, чтобы обдумать, как быть дальше. В голову приходит совершенно идиотская мысль: стена проиграет в сухую даже сёдзи, и Мегуми с трудом удаётся сдержать смешок — нервный, почти истеричный, — слишком уж это похоже на правду. Потому что тысячелетнее проклятие, по-привычке облачившееся в кимоно, наверняка испытает к рисовой бумаге и бамбуку больше почтения, чем к куче щебня и цемента. Мегуми оборачивается в сторону двери, стоит ручке с тихим щелчком дёрнуться вниз. Короля Проклятий он встречает взглядом исподлобья и гробовым молчанием, но добивается только широкого оскала и веселья в глазах. Двуликого слишком очевидно забавляет происходящее — происходившее, — и слишком сложно выглядеть хоть сколько-нибудь угрожающе, когда каждое движение — дискомфорт, развороченая постель пропахла сексом и потом — одним на двоих, и точно знаешь, что дышишь — только по тому, что живым по какой-то причине устраиваешь больше. — Вчера ты был куда громче. И общительнее. Стоит больших усилий изобразить безразличие, когда от стыда хочется провалиться к чертям в преисподнюю, и Мегуми скрипит зубами, когда цедит: — Мой круг общения слишком узок, чтобы вписать в него тебя. — Значит, придётся кое-кого выписать, чтобы освободить достаточно места. Начнём, пожалуй, с пацана. На измятую постель приземляется мобильный телефон и колкость, уже вертевшаяся на языке, встаёт поперёк горла. Сердце пропускает удар. Кусок тёмного пластика с потухшим экраном принадлежит ему, Мегуми. Это его телефон. Больших трудов стоит не скосить взгляд в сторону шкафа, где мобильный должен сейчас находиться. Разряженным от него не было толку, и первым же делом Мегуми загнал его под комод, до лучших времён — пока не появится возможность подключить к питанию. А теперь это было бессмысленно. — Чего ты хочешь? Слова почти дерут глотку, словно крюками вцепляются в мягкое — податливое, — и ощущаются на губах кровавой пеной. — Скажи им, что искать тебя не нужно. Что на руках билеты в Европу и возвращаться обратно не станешь. Голос Сукуны — спокойствие водной глади. Так могло бы звучать воплощение океана, способного упокоить на собственном дне десятки астероидов. В конечном итоге, от них останутся только круги на воде, какими бы крупными они не были. Океану — похер. А с цунами пусть кто-то другой разбирается. Мегуми заходится в хохоте, и тело прошибает болью в самых неожиданных местах. В сравнении с обычной нагрузкой — вчера не произошло ничего сверхъестественного, но тело предательски отдаёт болью в бёдрах, и саднит задницу, и шея — словно после пиршества вампира, и нихрена это не естественно, чёрт возьми. Потому что, когда естественно — тело приятно гудит от усталости, а не хочется живьём содрать с себя кожу. А потом ещё раз. Чтобы наверняка. Потому что сам Мегуми — нихрена не океан. Рыбацкая лодка, которой повезло оказаться в самом эпицентре всего дерьма, что происходит. Цунами, астеройды — это всё его. Осталось уронить сверху пару ядерных боеголовок, чтобы наверняка. — Они не стали бы искать труп, — почти сипит Мегуми, когда удаётся наконец справиться с нервной реакцией организма, и собственный голос кажется чужим, совсем незнакомым. — Но, после такого, все усилия бросят на то, чтобы найти меня. Атмосфера меняется почти мгновенно, но уловить момент не получается, как и осознать в полной мере. Одно моргание — доля секунды на чёртов рефлекс, вшитый в подкорке, — и он опрокинут на постель, и в глазах напротив — ни грамма былого веселья. — Здесь ты ошибаешься, драгоценный мой, — удлинившиеся ногти — когти, — замирают в миллиметре от сонной артерии. — Труп будут искать с куда большим усердием, чем вздорного мальчишку, не пожелавшего занять своё место. — О чём ты вообще…? Слова застревают поперёк горла, когда Сукуна хватает свободной рукой телефон и вводит стандартные четыре единицы. Целый дисплей, без единого посыпавшегося пикселя, тут же режет по глазам сочной зеленью фоновой картинки. Стандартной. Мегуми сменил её сразу же, как только получил телефон на руки. Этот — не его. Наверняка не его. Слишком много мороки с перепрошивкой и заменой дисплея. Сукуна просто притащил точно такой же телефон. Под рёбрами разливается совершенно нелогичное облегчение, а в голову приходит раздражающая мысль, что стоило всё-таки повестись на нытьё Нобары и купить тот дурацкий чехол с кроликами. Тогда бы наверняка не спутал. — Звони, — требует Сукуна. Голос его почти вибрирует, а глаза отдают алыми всполохами радужки, выдавая глухое раздражение, но Мегуми не берёт телефон из протянутой руки. Только произносит глухо: — Я не помню номер Итадори. Ложь звучит естественно и даётся легко, но губы напротив разъезжаются в издевательской ухмылке. — Пацана это наверняка расстроит до слёз, так что ты уж постарайся вспомнить. Он-то твой номер наизусть знает. — Сказал же: не помню номер, — упрямо гнёт своё Мегуми. Даже если Сукуна прав, и официально искать его не станут, это не значит, что не станет и Юджи. Или Нобара. В конце концов, их учителем был Годжо Сатору, только изображавший преданность, когда дело касалось старейшин. От клановых традиций Сатору тоже был не в восторге, хоть его самого и обошла участь почувствовать на себе всю их прелесть. Будет лучше — считаться мёртвым, чем подвести под трибунал хоть одного из них. Будет лучше — подохнуть, если быть до конца честным хотя бы с самим собой. — На твоё счастье, его помню я, — припечатывает Сукуна, а после добавляет почти ворчливо: — Что за эпоха: имея в своём распоряжении бесконечное количество информации, люди тупеют, вместо того, чтобы умнеть. Цифры под его пальцами отзываются вибрацией, стоит коснуться экрана и уже после второго гудка в динамике раздаётся знакомый голос, слишком усталый, чтобы принадлежать подростку. — Алло? — Итадори, — выдыхает Мегуми раньше, чем успевает себя остановить. Так глупо. — Фушигуро, слава богу с тобой всё в порядке! Где ты? Мы с Кугисаки за тобой приедем, только скажи куда. Тут творится полная дичь! Сукуна морщится, сжимает челюсти до скрипа и, словом, выглядит так, словно поток звуков, льющийся из Юджи водопадом, причиняет ему физическую боль. — Фушигуро, алло, ты меня слышишь? Но Мегуми молчит, и так — правильно. Никто не станет слушать раздражающую тишину по ту сторону, Итадори — в особенности. Нужно было просто молчать, и тогда этого изматывающего монолога вообще не случилось бы. И не выламывало бы кости — им обоим, и не размололо бы в кашу всё то, чему положено находится под рёбами, качать кровь, и заставлять передвигать ноги, даже когда хочется упасть и больше никогда не двигаться. Складка между бровей Мегуми становится только глубже, когда заговаривает Сукуна. — Сопляк, твой голос — это пытка, знаешь? Мегуми хотел сказать, что у него всё хорошо, но не может и слова произнести от переполняющего его счастья. — Что? Ты кто вообще… — Сукуна, хватит, — выдавливает из себя Мегуми. — С-сукуна? Фушигуро, какого хрена происходит? Голос Юджи тревожно звенит, и только это заставляет заговорить снова: — Всё хорошо, Итадори. — Ты там с Сукуной, какое к чёрту хорошо! — Это… сложно. И выдавливать из себя слова — сложно. И дышать — сложно, и дело не только в оказавшейся снова на горле руке. Легко только сдохнуть, но вряд ли ему позволят. И вряд ли хватит сил утащить Короля Проклятий с собой на тот свет, даже с фееричным способом самоубийства, полученным в дар, вместе с клановой техникой. — А теперь внимательно слушай, сопляк. Мы с Мегуми заключили связывающий контракт, но он забыл упомянуть, что также входит в перечень людей, которым нельзя причинять вреда. И если ты не заткнёшься, я сделаю ему очень и очень больно. На той стороне воцаряется молчание, и только напряжённое сопение слышится из динамика. — Молодец, хороший мальчик. Мы покидаем Японию, вернёмся не скоро — медовый месяц вполне может растянуться на пару лет. — Медовый месяц?! Что ты собрался делать с Фушигуро, урод?! Видимо, паника в голосе Юджи достаточная цена за нанесённое оскорбление, потому что губы напротив растягиваются в довольной усмешке. — Всё, что и полагается делать в медовый месяц, пацан. Должен же хоть кто-то из вас троих наконец-то потрахаться. Сукуна дразнит совершенно топорно, но Юджи всё равно ведётся. И бушующий поток возмущений вполне мог бы сбить с ног, если бы Мегуми ещё стоял. Но он не стоит. Распластаный по кровати — физически, и по дну океана — ментально, он даже близко не стоит. Но — ха! — у него, вроде как, медовый месяц с Королём Проклятий, имеет право. Даже если сам на это подписался.