***
Антон гуглит билеты на самолёт, чтобы как можно быстрее оказаться в Воронеже, плюя на все обязательства и расписание. Разочарованно обнаруживает, что ближайший рейс только через два дня, да и стоимость билетов такая, что Шаст не потянет. — Сука, — вскрикивает он и со всей силы бьёт кулаком по столу, отчего стоящая на нём кружка чуть не падает. Попросить у кого-то в долг не получится. У Димки тоже напряжно с финансами, особенно учитывая возможность предстоящей свадьбы, а больше у Антона никого нет. Безысходность так и давит на него, режет острыми когтями по горлу, перекрывая дыхание. Ему не хочется в это верить. За что ему это? Чем он так провинился в этой жизни, что был награждён таким отцом? Несколько раз Шаст обновляет сайт, проверяя, не упали ли цены на билеты. Надеется на чудо, потому что в его случае других выходов нет. Но, к сожалению, пятизначные цифры и не думают меняться, показывая парню завуалированный средний палец с экрана ноутбука. Антон массирует виски. Его терпение на краю, и он твёрдо решает приехать в Воронеж и раз и навсегда разобраться с отцом. Мало он над ними издевался, что ли? И в этот раз он не струсит. Прошло много лет, и Антон уже далеко не тот пугливый мальчик, каким был раньше. Ненависти в его душе так много, что она буквально физически рвётся наружу, норовя сломать рёбра. Грудную клетку заполняет тошнотворное давящее ощущение. Он помнит, как много раз пытался себя пересилить и наконец дать отцу отпор, но при виде озлобленного Андрея в душе вечно что-то надламывалось. Конечности немели, а в горле противно пересыхало. Но сейчас всё будет по-другому. Поняв, что в ближайшее время уехать он не сможет, Антон начал пытаться найти альтернативный выход. В этой ситуации его не существовало, и парень это прекрасно осознавал, но всё же это представлялось лучшим вариантом, чем просто сидеть и бездействовать. Когда эмоции чуть утихают, Антон начинает мыслить более рационально. В его голову приходит мысль о том, что проблема здесь не только в деньгах. Он и у Максима Сергеевича скорее всего отпроситься не сможет. Фильм только начали снимать, и вскоре ему предстоит постоянно находиться перед камерой, желательно живым и здоровым. А что его ждёт после встречи с отцом и какими последствиями для него это может обернуться — неизвестно. Но желание отомстить никуда не уходит, да и игнорировать его не получается, потому что как можно игнорировать то, что на протяжении всей жизни не даёт покоя? Шаст открывает кухонное окно и делает первую затяжку. Засматривается на иссиня-чёрное небо, усыпанное яркими звёздами в виде белых точек, и потихоньку расслабляется. Никотин помогает выветрить из загруженной головы тревожные мысли, а по всему телу пробегает приятная дрожь, больше всего ощутимая в кончиках пальцев. Он ведь много раз обещал себе бросить курить, но всё никак не выходило. В памяти всплывает разговор с Арсением и тот брезгливый взгляд, который мужчина то и дело бросал на зажатую между пальцев Антона сигарету. Хмурясь от странного воспоминания, он тушит её; почему-то курить вдруг резко перехотелось. Антон мысленно обещает себе, что обязательно найдёт способ, как справиться с отцом, просто нужно немного времени. Успокоив себя таким образом, закрывает почти разрядившийся ноутбук, подключает его к питанию и ретируется в спальню, по самый подбородок закутываясь в тёплое одеяло. За окном начинается дождь, навязчиво стучащий каплями по стеклу, и Антон погружается в размышления. Переживает из-за мамы, а также из-за завтрашних съёмок, поскольку планируется снять как минимум одну сцену с его участием. Он ловит себя на мысли, что чуть не забыл об этом. На часах час ночи, и пора бы засыпать, чтобы хоть немного выспаться, но Антон встаёт с постели, включает свет и берёт в руки сценарий. Около получаса уходит на то, чтобы выучить текст. Глаза слипаются, а волнение потихоньку отступает: то ли от усталости, то ли от того, что он лишний раз повторил роль. Шаст снова выключает свет и ложится в кровать, убеждая себя, что надо постараться как можно быстрее уснуть и заодно морально настроиться на первые в его жизни съёмки.Глава 5
2 июля 2023 г. в 23:13
Антон стоит у входа на кухню, оперевшись о дверной косяк. Скрещивает руки на груди, стараясь не обращать внимание на то, как сильно от волнения фигачит его сердце о грудную клетку и как от постоянного притока адреналина его слегка потрясывает.
Он всё же решился сказать родителям, куда планирует поступать. И он заранее представляет, каким непростым получится этот разговор, потому что они никогда не одобрят эту идею. Шаст последние полгода старался всячески подготовить себя к этому диалогу: перебирал в голове варианты, как будет отвечать на ту или иную реплику отца, пытался представить реакцию матери.
— Так о чём ты хотел поговорить, Антош? — мягким голосом интересуется мама, садясь за стол и пододвигая к себе тарелку с пастой.
От волнения он кусает губы до крови, ощущая металлический привкус во рту. Кажется, ещё чуть-чуть и такими темпами он доберётся до мяса. Отец сидит напротив матери и лениво ковыряет вилкой макароны, изредка отправляя её в рот. Андрей практически не обращает внимание на сына, но Антон понимает, что это ненадолго.
— Я решил куда буду поступать, — незаметно от родителей он сжимает рукава кофты, внимательно бегая взглядом от Майи к отцу и наблюдая за их реакцией. — На этот раз уже точно.
Уверенность в голосе даёт слабину, когда Антон видит, что Андрей замер и медленно перевёл на него внимательный взгляд, буквально кричащий о том, что если сейчас парень скажет что-то, что отцу не понравится, то очень сильно об этом пожалеет.
Шаст нервно сглатывает. Ноги вмиг становятся ватными, и он уже хочет передумать признаваться или вообще наплевать на свои хотелки и сделать так, как хотят родители. Лишь бы никогда больше не видеть этот взгляд.
— И куда же? — стальным голосом цедит Андрей, от которого оба — Антон и Майя — замирают. Потому что оба знают, что ничем хорошим этот разговор не закончится.
Мама смотрит на сына, глазами говоря: «Антош, ну зачем ты опять начинаешь?». Оно и ясно, она всегда была на стороне отца. И не потому что действительно считала его правым и не потому, что как-то по-особенному сильно любила его, нет. Она его просто боялась. Чистый животный страх облепливал её тело каждый раз, когда она слышала хоть толику злости в его голосе. Поэтому Майя не защищала Антона. Она любила его, но страх быть покалеченной всё же одерживал верх, и всё, что ей оставалось — это наблюдать за отчаянной схваткой протестующего сына и разъярённого из-за этого Андрея. А потом бесконечно мучиться от терзающего чувства вины по ночам и, как следствие, бессонницы.
Когда муж засыпал, она тайком пробиралась в ванную комнату и могла просидеть там несколько часов, зарывшись лицом в колени. Плакала, подавляя всхлипы, чтобы никого не разбудить, а затем принимала снотворное и уходила обратно спать. На утро же она делала вид, что всё прекрасно и ничего такого по ночам с ней не происходит. Что самое интересное, мама была твёрдо уверена, что никто не знает о её ночных срывах.
Но Антон знал. Конечно знал — стены в квартире настолько картонные, что слышно, как в соседней комнате муха летает, а засыпал он всегда после очередных скандалов только под утро.
И то, что он это слышал, было единственной причиной, по которой он верил, что мама его по-настоящему любит. В детстве он много злился на неё за бездействие, но как вырос, стал понимать. Да, она далеко не лучшая мама на свете, но хотя бы он видит её искренние эмоции. Они оба — заложники ситуации и оба ничего не могут с этим сделать.
Когда Антон был маленьким, он постоянно подходил к маме и спрашивал: «Мам, почему наш папа такой? Неужели ему нравится делать нам больно?». На что Майя прижимала сына к сердцу и гладила по кудрявым волосам, приговаривая, что всё будет хорошо. Но «хорошо» не было никогда. Андрей вновь и вновь срывался, а после того, как на работе пошли сокращения, ему совсем крышу снесло. Он избивал мальчика настолько сильно, что один раз тот потерял сознание от боли. Мама рвалась защитить своего сына, но получала грубую пощёчину, от которой щека испещрялась красным и горела ещё на протяжении пары суток. И после очередного такого раза она прекратила попытки вмешиваться. Всё, что оставалось ей делать — это с горячими слезами на глазах наблюдать за избиением ребёнка и молчать в тряпочку, чтобы внимание Андрея потом не переключилось на неё.
Именно после этого Шаст возненавидел заезженные фразы по типу: «Не переживай, всё будет хорошо». Его подсознание на автомате следом выдавало одно и то же слово, выведенное ярко-красным мигающим цветом: ложь. Мама всегда врала, всегда обманывала. День за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем она твердила эти слова, но ничего в их жизни не менялось. И лучше не становилось, напротив, становилось ещё хуже. И пусть он понимал, что ничего другого в этой ситуации она сделать не могла, но маленькому сознанию ведь не объяснишь этого, особенно после стольких унижений. Он вырос, но глубокая обида на мать всё равно осталась на задворках души, периодически напоминая о себе во снах или болезненных воспоминаниях.
— В театральный, — безапелляционно заявляет Антон, скрывая любой намёк на страх в голосе. — На актёра, — припечатывает в конце, а следом отпрыгивает назад, интуитивно прикрывая голову руками, потому что отец со всей силы ударяет вилкой о стол.
Майя тоже вздрагивает, растерянно глядя на сына. «Зачем, зачем, зачем?» — Шаст буквально слышит эти слова, которые не так сложно прочитать в её взгляде. Вернувшись в обратное положение и вновь скрестив руки на груди, парень следит за движениями Андрея. К его удивлению, тот не вскакивает со стула и не бросается на него с кулаками, а лишь поджимает челюсть, отчего на шее проступают вены, и нарочито спокойно тянет:
— Нет, Антон, мы это уже обсуждали. Ты пойдёшь на матфак и точка, — спокойствие в его голосе не предвещает ничего хорошего, как может показаться на первый взгляд. Это лишь предупреждение, но все здесь понимают, что Шаст не отступит и показательное спокойствие быстро исчезнет из интонации Андрея.
Ещё в седьмом классе Антон понял, что математика — абсолютно не его наука. Вообще, он понял это гораздо раньше, когда в четвёртом классе все решали какие-то задачи на скорость, он был или самым последним или, если крупно повезёт, предпоследним. Но вот в седьмом, когда адский предмет разделился надвое, начались настоящие проблемы.
Пространственного мышления у него, как оказалось, отродясь не было, и геометрию Антон еле-еле вытягивал на тройку. Шаткую, правда, но тем не менее тройку. В целом, с алгеброй обстояла та же ситуация. Считать в уме он не умел, как и решать задачи, запоминать различные сложные формулы с десятиэтажными дробями и высчитывать огромные, длиной с километр, примеры.
Проще говоря, с математикой его абсолютно ничего не связывало. А тройку он вытягивал исключительно благодаря Димке, который худо-бедно да знал математику на четвёрку. Конечно, ему больше по душе были химия и биология, но и в математических науках, по мнению Шаста, он шарил прекрасно. Хотя сам Позов это старательно отрицал, аргументируя тем, что просто-напросто зазубривает параграфы и только поэтому получает хорошие оценки. Но и зубрёжка дело не из простых, потому что сколько бы времени парень не проводил, склонив голову над конспектами и видео-уроками, ничего не помогало. Вернее, помогало, конечно, но совсем на чуть-чуть, а большинство информации выветривалось из его головы, как только он садился писать очередную проверочную.
— Папа… — как же Антон ненавидит так его называть. Но песчинка надежды, что такое обращение хоть немного растопит лёд в его сердце, просит сделать именно так. — Я же говорил, я не люблю и не понимаю математику. А актёрство — это то, чем я живу. Школьный театр, в котором я постоянно пропадаю, тому подтверждение. — Шаст не понимает, откуда внезапно взялось желание откровенничать с отцом. Он тут же до боли закусывает и без того пострадавшую губу, осознавая, что только что затронул ещё одну болезненную тему.
— А твой театр мы уже сто раз обсуждали. Лучше бы подработку нормальную нашёл или к физике бы готовился, а не этой хуйнёй страдал.
Каждое слово проникает в глубину души Антона и разрезает её в мясо. Майя, кажется, забыла про пасту, удивлённо смотря на Андрея. Он всё ещё был относительно спокоен, пусть его интонация и напоминала рычащего зверя, готовящегося напасть на добычу. Да и то, с каким усилием он стискивал в руках бедную вилку, которая вот-вот прогнётся от такого напора, выдавало его ярость. Внутренний голос советует Антону забить на этот разговор и свалить подальше, пока ситуация не достигла своей критической точки, но он назло ему продолжает стоять, не сдвигаясь с места. Он много раз сбегал от диалога, боясь реакции отца, но не в этот раз.
— Это не хуйня, — обиженно чеканит парень, чувствуя, как нижняя губа начинает предательски дрожать, сигнализируя о том, что глаза сейчас наполнятся слезами. — Это мой смысл жизни.
В ответ Андрей начинает громко ржать. И именно не смеяться, а ржать. Так противно, с такой насмешкой и таким омерзением. Мама роняет голову в ладоши, зарываясь в них, будто стараясь отыскать там помощь. Она любит сына и хочет, чтобы он был счастлив и занимался тем, чем хочет, но не имеет права и слово вставить поперёк желания мужа.
— Больно много ты знаешь о смысле жизни, малой, — успокоившись после дикого гогота, изрекает отец. — Всё, хватит веселить нас с матерью. Будь добр, свали к себе в комнату.
Это твоя последняя возможность уйти, — кричит внутренний голос, всеми силами толкая парня назад, но он игнорирует его, веля заткнуться.
— Ты не понял? — уже не сдерживая злости в голосе, спрашивает Антон. — Я пойду в театральный и точка. Я не буду тебя слушаться. Я сделаю так, как хочу сам и пойду туда, куда хочу сам. А если тебе так нравится матфак, сам туда и поступай.
Лицо отца искажает противная гримаса. Он перестаёт сдерживаться и в привычной манере вскакивает со стула и подлетает к сыну, отвешивая ему пощёчину. Такую сильную, что на щеке остаётся красный след от пальцев. Затем он хватает Антона за шиворот и притягивает к себе.
— Ты заебал меня со своим театральным. Ты не пойдёшь туда, понял?! Тебя никогда туда не возьмут, ты — бездарность. — выплёвывает Андрей, трясёт парня и, толкая, прижимает к стене. Шаст чувствует боль в спине от удара лопатками и прикусывает язык, чтобы не зашипеть.
— Это неправда. Я не бездарность. — слёзы просятся наружу, и первая из них неуверенно скатывается по щеке, оставляя за собой влажную дорожку.
— Бездарность, — повторяет Андрей, прыская слюной в лицо сына. Отвешивает ему ещё одну пощёчину, и парень от неожиданности падает на пол, хватаясь за щёку.
Уже на протяжении нескольких лет Антон ходит на занятия по рукопашному бою. В своей группе он лучший, а в спарингах практически всегда одерживает победу. И ему никогда не давалось это сложно. Он всегда может с лëгкостью, если того требуют обстоятельства, прижать кого-то к стене или повалить на пол. Но не в случае с отцом.
Почему-то рядом с ним Шаст остаётся всё тем же беззащитным мальчиком, каким был до того, как начал ходить на занятия. Он просто немеет перед ним, не в силах пошевелиться. Руки и ноги отказываются слушаться, и он даже замахнуться на него не может. И это раздражало его больше всего. И сколько он не пытался побороть это — всë безрезультатно. Всë равно перед Андреем он оставался беспомощной собачëнкой, которая умела громко лаять, но никогда не кусала. И отец этим пользовался. Антон был уверен, что тот получает большую дозу удовольствия от того, что его все боятся и никто не может противостоять.
Мама не смотрит на это. Лишь тихонько скулит, не в силах контролировать нескончаемый поток слёз.
— Я пойду в театральный! — кричит Антон, смотря на отца снизу вверх и невольно отползая подальше.
Но Андрей вмиг догоняет его и бьёт со всей силы ногой по животу. Так, что Шаст вскрикивает и сворачивается в клубок на полу, заходясь в рыданиях, как маленький ребёнок.
— Я… всё равно… пойду… — сквозь истерику и боль, заикаясь, не сдаётся Шаст.
С самого детства отец твердил, что его сын — бездарность, бестолочь, слабак и так далее по списку самых обидных оскорблений, которые можно услышать от близкого человека. И Антон, казалось, привык и уже не так восприимчив к подобным фразам от отца. Но это засело так глубоко в нём, что даже если вспороть грудную клетку — вытащить не получится. Это засело в его подсознании, напоминая о себе каждый раз, как у него что-то не получалось. Это вплелось в его вены и намертво вросло в кожу. Это жило и существовало вместе с ним. И он не мог от этого избавиться, хоть и очень хотел.
В тот же день Антон свалил из дома, взяв с собой только рюкзак, в котором лежали пачка сигарет с зажигалкой, телефон с зарядником и пара сотен рублей. В таких случаях он всегда шёл к Димке. В каком-то смысле семья друга стала для него гораздо ближе и роднее, чем своя. Там его всегда принимали, вкусно кормили и разрешали ночевать столько, сколько потребуется. Выслушивали его и давали советы, сопереживали, но, что самое главное, верили в него и поддерживали в любых начинаниях.
— Дим, я заебался, — ворчит Антон, падая на двуспальную кровать друга с мягким пушистым покрывалом. Он мог бы вечность на ней пролежать, поскольку после сна на собственной постели у него всегда на утро ныла спина.
— Я понимаю, Антош, — ласково произносит друг, сочувственно поджимая пухлые губы. — Постарайся об этом не думать.
Позов даже не спрашивает, что произошло у Шаста, потому что выучил все причины его плохого настроения наизусть. Именно он был тем человеком, который подтолкнул Антона к тому, чтобы записаться в школьный театр. Димка всегда верил в него и приносил на выступления ярко разрисованные плакаты со смешными надписями вроде: «Антон Шастун лучший!». Парень всегда смеялся с этого и убеждал, что это лишнее. Но переспорить Поза было невозможно. Иногда, когда позволял график, даже его родители приходили на спектакли в качестве дополнительной моральной поддержки, и Шаст всегда в такие моменты думал о том, что готов отдать всё, что у него есть, лишь бы его семья была такой же крепкой и счастливой. Поскольку Позовы являлись самым лучшим примером для подражания.
Дима с ужасом разглядывает тёмно-синие и фиолетовые синяки Антона, выглядывающие из-под рукавов футболки. Гематомы уже давно стали неотъемлемой частью его внешности, но Поз всё никак не мог к этому привыкнуть. Не успевали зажить предыдущие, как тут же вырисовывались новые.
— Ты прекрасно знаешь, что он не прав, — возражает Дима, читая по выражению лица друга, о чём тот думает. — Ты прекрасный и очень талантливый актёр.
— Спасибо, Дим, — искренне благодарит Антон, вставая с кровати. — Не знаю, что бы я делал, если бы не ты.
И это то единственное, из-за чего парень тогда не покончил с собой, ведь именно там он смог обрести настоящую семью.