Король, Что Носит Меч

Грешник Лансель Ланнистер с ужасом посмотрел на дверь... Но она не открылась. Стража продолжала нести бдение по ту сторону, не спеша войти сюда и огласить королевскую волю. – У нас ещё есть время. – Заверил его с покровительственной улыбкой мужчина. – Д... Да. Верховный септон отказался с ним разговаривать – да и не было у Ланселя желания видеть этого не в меру улыбчивого толстяка. Его пухлые щеки, его тройной подбородок, его круглый живот только напомнят о том, чего именно Ланнистеру предстоит лишиться. Праведные тоже бросили узника, не желая портить отношения с королем и не собираясь утруждать себя разговорами с ним, с человеком, которого толпа успела объявить и злодеем, и сумасшедшим. Им, живым и цветущим, не было никакого дела до мертвеца, даже если тот пока что дышит. Так бы Лансель и остался без собеседника в свой последний час, если бы к Красному Замку не пришёл септон Кордин. Нищенствующий брат попросил у командира стражи дозволения поговорить с «преступником» и облегчить его участь; он отказался уходить даже после угроз Слинта. Король, эта подлая сволочь, посчитал «забавным» разрешить встречу... И вот уже десять минут как мужчина в сутане и смертник в белоснежной робе стояли коленопреклоненными на свежей соломе. Последняя милость короля Джоффри: позволить родственнику поговорить со служителем Веры, перед тем, как заговорит острая сталь. Септон Кордин годился ему в отцы, если не в деды. Лысый и поразительно худой оборванец, укутанный в коричневые тряпки, он говорил степенно и уверенно, по памяти произносил молитвы. Семиконечная Звезда осталась закрытой: то ли потому, что его септон читать не умел, то ли потому, что он не нуждался в подсказках. Его скромный, непритязательный голос раздавался громом в маленькой камере, где Лансель доживал последние дни. – Отец, взгляни на нашу серую юдоль, – продолжал Кордин, – и даруй нам свою мудрость. Направь владык человеческих путем смиренным, надели судей справедливостью и милосердием... – Кордин, – перебил его юноша, – молитвы прекрасны, но... Но я бы хотел поговорить именно с вами. Вы не глухи, я... Вы услышите меня. – Боги не глухи, когда с ними верно говорят, – возразил слуга Семерых, – но я готов выслушать тебя. Стоять на коленях перед друг другом они не должны были и не стали. Стареющий мужчина и обреченный юноша уселись на солому, стараясь устроиться на ней поудобнее. – Ты, наверное, будешь отрицать свою вину? – Да, да, – говорил парень об этом в сотый по тысяче раз, – я невиновен и утверждаю это перед Богами и людьми. Утверждаю это снова и снова! – Несколько раз по десятку человек видели, как ты вонзил меч в короля Роберта. – Кордин говорил тихо, но при этом каждое его слово отзывалось в сердце Ланнистера громом. – Среди них есть люди, чья честность известна всей державе. Сир Барристан Отважный один чего стоит. – Да, я... – Лансель опустил было голову, готовясь поделиться своей стороной истории. Её слушали, но не слышали; может, сейчас к нему отнесутся иначе? – Под этими камнями, Лансель, только Семь Преисподних. Смотри на меня; если ты боишься взглянуть в лицо простого божьего слуги, можешь ли ты рассчитывать выдержать взор Семерых–Кто–Один? Ещё несколько лун тому назад он не потерпел бы такого тона, подобного обращения. Септону пришлось бы молить гордого Ланнистера о пощаде, и наверняка он бы её не дождался... Но сегодня, сейчас всё изменилось. Через полчаса, через час он, брошенный родственниками на верную смерть, встретится с Небесным Отцом. Перед Его глазами, говорят, равны все – и он, и этот септон. Так зачем ссориться, зачем оскорблять этого человека? – Я... Все говорят, что короля убила моя рука. Кузен, кузина, гвардейцы, слуги... Но я не помню этого! Я не хотел убить государя, я не убивал его, не убивал его... Что–то в осуждающем взгляде Кордина пробудило в Ланселе ярость, достойную разве что Первых Людей. Или же юноша наконец освободился от страха перед людьми: какое право имеет этот нищий попрошайка его осуждать? «Я, возможно, и брошенный своей стаей лев, но все же лев!» – Я бы запомнил это! – Крикнул Лансель, впервые за несколько дней отдаваясь приступу гнева. – Никто не забывает первое убийство, никакой цареубийца не может забыть своего дела! Кузен–то всё прекрасно помнит! Он постоянно бахвалится этим своим преступлением, но я–то ничего не помню! Помню, что подавал меч Роберту, помню, что взял меч, дабы убрать его подальше – и помню, как оказался прижат к земле кузеном и сиром Барристаном. Не помню я удара! Не помню! А как это возможно? Спрашиваю, как? Кто может убить и забыть, как убивал!? По ту сторону от двери раздался громкий смех. Подчиненные Слинта были напрочь лишены какого–либо сочувствия, считали его яростные вопли только поводом для веселья и новых шуток. Однако совершенно другим был ответ Кордина. – Ты в самом деле не врешь. Повидал я лжецов, и высоких и низких по рождению, в замках и свинарниках. Бывали среди них подлинные мастера–лицедеи и напрочь лишенные совести злодеи, но так они не говорили. – Неожиданно заговорил собеседник, и в его карих глазах Лансель заметил тяжелую думу. – Ты действительно ничего не помнишь. Его слова правдой были... – Какие слова? – Голос Ланселя невольно дрогнул. – В священных книгах, старых, очень старых, сказано, что демоны и другие исчадия мрака могут овладеть человеком. – Кордин говорил ещё тише обычного, так, чтобы его мог слышать только узник. – Человеком, который пустил грех в сердце своё и поддался соблазнам. И если человек слаб, если его вера нетверда, то демон способен управлять его телесами как кукольник. Также написано, что демон, уйдя из тела, не оставляет после себя следов в памяти жертвы... – Кордин... – Лансель не слышал ни оскорблений, ни шуток стражников. Юноша полностью погрузился в начавшуюся беседу. – Но откуда ты это знаешь? Ты ведь простой нищий брат, но... Но почему об этих книгах ничего не знает Верховный септон? Почему молчат Праведные? – Я сам не чтец, этот дар Старицы мне не дался. Но я учился у знающих, у помнящих по всей державе от Трезубца до Дорнийских Марок. Многое забыто позорящими сан любителями тонких шелков и юных девиц в Королевской Гавани, но сохранено поистине верующими. Людьми Веры, с которыми Боги меня свели в милости своей. – Тут септон решил переменить тему, не доверяя даже каменным стенам. – Если твоей рукой вел демон, у тебя ещё есть надежда. – К...какая? – Не удержался от вопроса юноша. Его поразила произошедшая с септоном перемена; настолько поразила, что он понимал лишь половину его слов. – Покайся, Лансель. Покайся и надейся, что Отец услышит тебя. – В голосе нищего ему послышалось искреннее сочувствия. Или ему просто захотелось поверить в это... – Поклянись в сердце своем встать на новый путь, путь служения Богам, и Отец отведет от тебя погибель. Демоны, покаяние, служение, Боги... Юноше казалось, что его голова лопнет уже сейчас. Какие ещё сказки он сегодня выслушает? Что он еще узнает? Что кони умеют разговаривать? Что Королевская Гавань полна упырями? Что Иные реальны?.. Но ведь вмешательство демона всё бы объяснило! Он ведь и в самом деле не помнит удара, так, может, септон и прав?.. – И сказал Отец: каждый суд должно вершить по справедливости, ибо то угодно Мне. Но вопросил тогда Хугор: что делать, коль сердце судьи терзают сомнения, а разум его блуждает в потемках? И сказал Отец: обращайтесь ко мне и не ведайте сомнений. – За свои молодые годы Ланнистер нечасто посещал септу. Всегда находилось дело интереснее, забота важнее, развлечение веселее. Однако сегодня, сейчас он внимал этому незнакомцу будто родному отцу, и его слова звучали поразительно логично. – Суд поединком может спасти тебя, Лансель. Не ради твоей прошлой жизни, полной грехов, но ради искупления путем служения, в котором Семеро не отказывают людям... Какими бы черными не были их сердца к мигу обращения. – От... Откуда тебе это знать? – Я был разбойником и грабителем, – признался Кордин, – большим любителем баб, игры, выпивки и грабежей. Начинал ради прокорма сестер, когда отец–ратник погиб на Войне Грошовых Королей, но завяз я плотно во грехах. И, в банде Трехпалого Тома, я грешил по всему Простору. – Но... – Лансель не без интереса и удивления рассмотрел Кордина. – Когда ты... Стал Божим человеком? – Позже, чем хотелось бы. Одним зимним утром мы заняли женскую септу, – продолжал говорить исповедник, – и провели там весь день. Нашим богохульствам и преступлениям счёта не было и, в конце концов, мы начали убивать друг друга, деля женщин покрасивее и сокровища подрагоценнее. В час волка я остался последним во всей септе... И увидел плачущие статуи Матери и Девы. Увидел гнев во глазах Отца, и как поднимал свой меч Воин. Лансель слушал молча, пораженный столь откровенным рассказом. – Я бежал прочь, прочь и прочь, пока не упал на поляне без сил, умоляя Богов простить меня. Там мне и было велено встать и пойти на большую дорогу – не как грабителю, но как смиренному нищему. Затем я нашел брата Аддама... Но об этом в другой раз. – После паузы, Кордин перешел к выводу. – Лансель, ты, в сравнении со мной, почти что безвинный. И если ты в самом деле попросишь Богов о помощи, они отзовутся. Я уверен в этом. Признаться, внушение тронуло что–то в сердце златокудрого юнца. Он на какой–то миг даже задумался: в чем бы ему покаяться, какой обет бы принести... Но всё это не имеет никакого значения. Его ждет Сандор Клиган, и ему не справиться с этим чудовищем. – Это не имеет смысла, – подавленным голосом произнес юноша, – кайся, не кайся, всё едино: Пёс зарежет меня на потеху злобного ублюдка. – Имеет. – Решил настоять на своем септон. – Суд поединком происходит перед Ликом Единого, и только он может даровать победу в священном испытании. – Только он? – Абсурдность предположения заставила узника горько посмеяться. – Умения и навыки обращения с мечом ничего не значат? – Мечи направляют люди, но людей направляют Боги. Самый лучший мечник подлунного мира – никто в сравнении с иной, высшей силой. По милости Воина муж становится силен и славен, и Воин следит за своим буйным стадом. – Изрек септон, и неуместный смех умолк. – Всё решают мечи и копья, и с оружием Клигану я не ровня. – То законы людские, – заметил Кордин, – но есть и законы Богов. И вторые определяют первые, и никак иначе. – Судебные поединки тоже поединки, – продолжал спор Лансель, пораженный наивностью собеседника, – и не каждый исход был справедливым. – Вспомни песни, Лансель. Ты их знаешь лучше меня: каждый росший в замке их слышал по многу раз. – Не сдавался наивный мудрец, говорил дальше разбойник–септон. – Рыцарь–Дракон спас честь своей сестры, когда ту ложно обвинили в неверности. Эйрион Пламенный был хорошим воином, с ним вместе боролись королевские гвардейцы и его отец – но победу Боги даровали скромному межевому рыцарю, который вступился за слабых. – Но были ли они правы в самом деле, – проговорил юноша, с трудом подбирая слова, – или мы так говорим о них, поскольку им случилось победить? И тут открылась дверь. Янос Слинт, со всеми свойственными ему тактом и манерами, потребовал от них прекратить общение – и велел Ланнистеру идти за ним. Время разговоров вышло, время смерти настало... Но, уходя прочь, идя на верную смерть, Лансель расслышал голос септона. – Они были правы. – А ты иди отсюда, – гаркнул на слугу Веры Слинт, – пока ноги у тебя остались. Ему ты больше не понадобишься, можешь быть уверен. – Уверен я буду, добрый сир, только после суда поединком. И вам советую не решать за Отца Небесного: не должно так вести себя человеку. – Пшел! – Пускай Янос Слинт и заставил септона удалиться, по его тону Лансель понял, что капитана стражи задели за больное. – И чтоб я тебя в своем городе завтра не видел! Золотые плащи вели юношу по коридорам Красного Замка, гадко посмеиваясь и издеваясь над ним. Для этого сборища детей рыбаков, мясников и пекарей нет забавы приятнее, чем гоготать над человеком из достойной, известной семьи... Вот только сам узник не давал им новых поводов для насмешек. Всю долгую дорогу он хранил молчание, погруженный в тяжелые раздумия – но не грядущая смерть, в кой–то веки, была для них поводом, и уж тем более не шутки стражи. Сейчас мысли Ланселя полностью занимали демоны, Боги, покаяние и сам удивительный септон Кордин. Нет, глупость. Этот «Кордин» скорее всего переодетый золотой плащ, подосланный Слинтом по приказу Джоффри. Ланселя убьют сегодня, но над такой шуткой весь замок будет смеяться еще целый год. Подумать только, он так легко попался на крючок мальчишки!.. Пусть даже он не перевертыш; тогда он всего–навсего вчерашний разбойник, нынешний попрошайка, скрывающийся от королевского правосудия. Он даже читать не умеет! Как такой старик может что–либо знать? Куда ему до Верховного септона, который владеет одной из крупнейших библиотек Веры в мире? До других порядочных, важных септонов; таких, что моются хотя бы раз в полгода и не грабили септы в далекой юности. Но тут заговорил второй голос в голове. Никогда в жизни Лансель не молился – по–настоящему. Ему доводилось посещать септы в Ланниспорте и Утесе Кастерли в детстве, бывал он и у Бейлора... Но, зачастую, мысли юноши блуждали далеко от его тела. И теперь, кажется, он начинал понимать почему: не должен толстяк говорить об умеренности, не следует трусу воспевать храбрость, а равнодушный не может славить милосердие. Он если и не знал разумом, то самой кровью чувствовал лживость их долгих речей и напыщенных проповедей. И могут ли такие люди знать какие–либо секреты, если они не способны ничем пожертвовать? Если они и пальцем о палец ради нового знания не ударят? Если вся их жизнь пропитана ложью и обманом во имя сохранения статуса и положения? Если человек насквозь лжив, как он может прикоснуться к истине? Боги и не должны ничего открывать подобному человеку, он попросту недостоин знаний. Помнится, как–то отец говорил ему, что нельзя недооценивать память простонародья и его знания. Дядя Тайвин, говорил отец, напрасно считает что «овцами» легко управлять, и что им можно внушить любую брехню. Они будут кивать, они будут соглашаться со стражами лорда во всем, лишь бы избежать проблем и кар; но, разойдясь, они будут вспоминать своих отцов и их истории – и именно их они передадут детям. Крестьяне, землекопы и ремесленники помнят и знают многое, в чем лорды не разбираются; так почему же не может нищенствующий брат владеть истиной? Демон, шептал он совсем недавно, овладевает человеком, когда тот отдается греху; демон может управлять человеком словно куклой, и не оставляет после этого следов. А ведь похоже на его случай! Нет, глупость. Он всего–то сходил в бордель Мизинца: он заплатил, не споря, всё сделал как подобает, он даже был в меру учтив с той грудастой блондинкой. Той даже понравилось, она сама так сказала! Он не насиловал бабенку, он не резал кому–либо горла, он веселился не на ворованные деньги. И за это Боги решили так его наказать!? О каком ко всем чертям милосердии можно вообще говорить? Сотни, сотни людей проходят через Шелковую улицу ежедневно – так почему Боги выбрали именно его для наказания? Чем он привлек демона? Неужели только близостью к королю? Тогда почему «демон» не выбрал своим орудием кузена Джейме? Вот уж на ком клейма негде ставить. Страж, убивший короля! Командир, сдавший замок! Предатель и клятвопреступник, в чьем сердце никогда не было и намека на сожаление! Убил бы он второго короля в жизни, и всё дело с концом... Или же Боги решили подвергнуть его испытанию, желая дать шанс на спасение? Может, они посчитали кузена Джейме гнилым до сердцевины, и собираются таким необычным способом спасти его от становления им? Ведь Боги должны знать, что он мечтал стать Джейме: непобедимым, гордым и надменным рыцарем, не знающим ни поражений, ни смирения. Теперь... Теперь все смешалось в его голове. Он считал лорда–командующего Гвардией образцом для подражания; но тот ничего не сделал ради оказавшегося в беде родственника. Джейме Ланнистер ничем не помог ему – он даже не пришел поговорить с ним! А этот странный, лысый септон с большой дороги, этот человек пришел к нему. Поговорил с ним, помолился вместе с ним, черт, он даже предложил ему какую–никакую, но соломинку... Так на кого он должен равняться? На родственника, гордого и успешного, но при этом прогнившего внутри и довольного этим? Или на человека, осознавшего свою мерзость и пытающегося измениться?.. Какой голос он должен услышать? Борьба голосов на время прекратилась, когда Слинт указал ему на маленькую дверцу. – Здесь тебе помогут, мелкий Цареубийца. – Дерзость Слинта объяснялась просто: он, как и все остальные разумные люди в столице, знал исход грядущего поединка. – Только времени у тебя нет. Король, королева и прочие уже собрались во дворе. Когда закончишь, мы проведем тебя к ним. Ланнистер воспользовался моментом и вошел в комнату. Там его действительно ждали: доспехи, родственник–оруженосец и, главное, блаженная тишина. Плащи остались по ту сторону двери, а Тирек, по крайней мере, имел достоинство молчать. Стеганка, после неё настал черед кольчуги. Латные доспехи было велено не выдавать – Лансель подозревал в этом решении руку жестокого короля, желающего, чтоб зрелище было как можно более кровавым. И только когда Тирек подал юноше простой, лишенный любых украшений, но с виду надежный шлем, тот понял что кое–чего не хватает. Весьма важного. – Меч? – Неужели Джоффри решил лишить его клинка? Он будет не первым королем, решившим поиздеваться над правилами судебного поединка... – Его дадут перед началом поединка. Уже там. – Всё же соизволил произнести пару слов более удачливый родственник. Он ведь в тот день тоже был при Роберте; вот кому точно повезло! Меч... Может, это и есть выход? Покорный хозяину Пёс будет с ним играться, будет его мучать и убивать медленно. Резать по кускам, унижать... Не лучше ли самому наброситься на сталь и покончить с этим цирком? Нет. Тогда он признается в цареубийстве, тогда он подарит коронованному выблядку прекрасный день... Он не намерен поддаваться и уступать, он не будет бежать к дороге для трусов. Он выйдет во двор на встречу со Псом, чем бы она не закончилась. Везде говорят, будто утопающий хватается за любую соломинку, какую только найдет. Для Ланселя таковой стали слова старого септона; они дарили ему надежду. Боги помогут ему – если он покается. И старик ведь говорил не о заученных словах молитвы, что человек бубнит в силу привычки или хорошего тона. Нет, он должен обратиться к Богам и просить их от всего сердца о милости, говорить с такой честностью, на какую он только способен. Ланнистер сейчас не способен вспомнить правильное расположение слов в молитвеннике... Но юноша надеялся, что его откровенности и решимости будет достаточно. Ведь, в конце концов, древние андалы тоже не были великими грамотеями или знающими мудрецами. – Всё. Всё готово. – Сказал Тирек. Тот ещё любитель говорить вслух очевидное! – Спасибо. – С этим словом на устах Лансель вышел прочь, вновь отдавшись во власть Слинта и его своры. Последние шаги на пути к судьбе – и, как неожиданно показалось парню, последняя возможность обратиться за высшей помощью. На самом дворе, среди гула и криков подлой столицы, будет слишком поздно... «Боги! Отец и Мать, Воин и Дева, Кузнец и Старица, Неведомый! Я, грешник Лансель, обращаюсь к Вам, молю Вас о милосердии и спасении. Даруйте сегодня мне жизнь, и она будет принадлежать только, только Вам. Помогите моей руке в грядущий час, и я отдам всего себя Вам! В этом я клянусь самой своей душой!» Едва ли Семеро когда бы то ни было слышали подобное обращение к себе от Ланнистера. Владыки Запада широко известны надменностью и гордыней, достойными самих древних валирийцев; тех, кто в слепоте своей считал себя превыше Богов. Драконьи наездники поплатились Роком; а сейчас он, Лансель Ланнистер, должен был встретиться с последствиями прожитой им недолгой, но греховной и пустой жизни. И, впервые после смерти Роберта, юноша шел вперед со спокойным дыханием. Он сделал всё, что зависело от него. Янос Слинт и его люди привели его на тот самый злосчастный двор, где всё произошло. Сейчас на месте короля Роберта стоял мужчина еще больших размеров, галереи украшал разделенные надвое стяг, а по другую сторону от толстяка стоял сам Пёс. Его лицо было сокрыто знаменитым шлемом в виде собачьей головы; он стоял и смотрел на Ланселя не отрываясь, ничего не говоря. Но и полной тишины тоже не было: стоило Ланнистеру появиться, как с молитвами обратился к Отцу замеченный им септон. К Семерым взывал малознакомый Ланселю Верховный септон. Король к этому толстяку не ходил, нечего было делать там и его оруженосцу; а к узнику уже сам божий слуга не пошел. Мужчина в белоснежной мантии и с драгоценной тиарой на лбу причитал, прося Отца Небесного о правосудии и умоляя Воина даровать силу руке достойного. В его словах не было никакого величия, в них не звучала подлинная вера; он всего–навсего исполнял положенный ритуал и торопился покончить с ним поскорее. Ведь королю не терпелось насладиться зрелищем. А какой слуга будет отказывать господину в его удовольствиях? Но, пока слуга живота своего продолжал говорить, юноша мог осмотреться как следует. На земле двора стояли они втроём; периметр охраняли золотые плащи, а на галереях собрался цвет Королевской Гавани... Вернее, то, что от него осталось. Многие лорды и леди поспешили уехать из столицы с началом войны, и Лансель подметил отсутствие ряда знакомых лиц. Но король, ради чьего мерзкого наслаждения они собрались, был на своем месте; рядом с ним стояли безучастные белые плащи, надменный кузен и царственная кузина узника, запуганная пленница Старк, старый лорд Росби и прочие бесполезные зеваки. Им нужно забыться, отдохнуть от войны и расслабиться; ничто так не помогает отягощенной душе, как вид чужой крови на земле. Потому Джоффри Первый и все его лакеи нарядились как на турнир: тончайшая ткань, золото, серебро и драгоценные камни, сложные прически дам и гордые улыбки рыцарей, цветастые королевские знамена со львом и оленем. Летнее солнце, теплое, но не жаркое, было в самом своем зените. На синем небе не было ни единого облака; Боги и люди могут смотреть на борьбу королевского чемпиона и обвиняемого без каких–либо помех. – Мы просим Богов о милосердии, – Верховный септон, наконец, подошел к концу речи, – и молим их о правосудии! Стоило толстяку закончить, как заговорил король. Ему явно с трудом далось ожидание – и теперь септон ему уже не мешал отдать долгожданную команду. – Пёс, поиграй с ним! – На весь двор вскрикнул Джоффри. Король не скрылся в галерее, но подошел к самому ее краю. В тот день там стоял лорд Старк... – Поиграй, а потом убей! Потом! – Убей! – Крикнул незнакомый юноше рыцарь. – Правосудие за короля Робер... – Лорд Росби не смог договорить, сорвавшись на кашель. – Деритесь! – Исполни свой долг, Сандор. – Произнёс Джейме Ланнистер. – С удовольствием. – Гаркнул Клиган и двинулся вперед. Септон едва успел убежать прочь; с галерей же раздались полные предвкушения крики. И, конечно, никто не пытался подбодрить Ланселя; все кричали в поддержку Пса, просили его о мести, о справедливости... О веселье. Сам обвиняемый был поразительно спокоен. Как ему показалось, впервые за всю жизнь он обрел настоящую ясность и был готов бороться за право на новое начало для себя. Лансель ожидал бури ударов, каждый из которых может оказаться смертельным. Ожидал страшного натиска, которым успел прославиться на турнирах и общих схватках в столице младший из устрашающих братьев... Но Сандор Клиган, покорный воле мальчишки, не спешил идти в настоящую атаку, способную его убить. Нет, Пес всего лишь пошел вперёд: не просто осторожно, а нарочито медленно, словно давая всем многочисленным зрителям шанс присмотреться. Юноша сделал несколько шагов назад, сохраняя дистанцию между собой и Клиганом. Спешить ему никак нельзя: превосходство Сандора как бойца слишком велико. Мужчина только злобно усмехнулся и издевательски поманил его к себе указательным пальцем правой руки. Этим жестом подзывают собак и кошек... И Лансель не двинулся вперёд. Стоит ли говорить, что его хладнокровное спокойствие не было хорошо воспринято публикой? – Сдохни как подобает! – Трус! – Стой и сражайся! – Иди на него! – Мало того что убийца, так еще и трус! Сам обвиняемый нисколько не обращал внимания на эти крики. Пускай самопровозглашенные львы и самодовольные лорды надрывают глотки и дальше; не они здесь борются за жизнь против одного из опаснейших людей Семи Королевств. Тому, предсказуемо, надоело обмениваться пустыми взглядами. Клиганы кровожадностью похожи на упырей из легенд; а уж крики его ещё больше раззадорили. Сандор двинулся вперёд с большей решительностью и попытался обезоружить Ланселя; тот смог увернуться и отпрыгнуть в сторону. Пёс короля, впрочем, не заставил себя долго ждать: он двигался в своей кольчуге столь же проворно, как и юнец вдвое его моложе. За одного говорили опыт и закалка, за второго – молодость и готовность выложиться до самого конца. Клинки запели, и совсем скоро грешник понял: грубой силой ему не сравниться с Сандором. Первый пропущенный парнем удар пришелся на левое плечо; вторым Пёс попытался достать его подмышку... Но Ланселю удалось вновь отпрыгнуть и вырваться прочь. Получить драгоценные в его случае несколько мгновений передышки. Клиган решил на сей раз не преследовать его неотступной гончей, но самому перевести дыхание. С галерей тем временем доносился бесконечный гул. – Что-то Клиган долго с ним нянчится... – Кончайте и пойдёмте... – Где тут справедливость? – Пировать! Я велела доставить... – Клиган! Хватит играться! – ... Ягненка из своего замка! – Пёс должен загнать дичь! Лансель считал, что сумел подготовиться к новой схватке. Сандор доказал ему обратное: в секунду этот хищник оказался рядом с жертвой и обрушил на юношу град ударов. Одним только мечом обвиняемый немногое сумел сделать – отчаянно не хватало силы в мышцах. Подставленный Ланселем белый щит треснул от мощного удара... Но в этой древесине на доли мгновения застрял клинок Сандора. Наглым, отчаянным выпадом в шлем парень заставил Клигана инстинктивно отступить назад; Пёс выдернул меч обратно, но и его соперник успел отойти назад. – Неужели Роберт ошибался? – Удивительно беззлобным голосом поинтересовался Пёс. – Ошибался, и в тебе, молокосос, что–то есть? Вместо ответа Лансель только показал свой щит. – У молокоса щит треснул! С него теперь только жрать и можно. – Заметил Пёс, заставив все галереи затихнуть. – Ему не положен новый? По этим вашим рыцарским обычаям? – Всё, что ему положено, ему выдадут в Седьмой Преисподней! – Если в этом короле и было что–то великое, то это крепость его глотки. – Покажи ему, Пес! – Слышишь, мальчик? Его Милость хочет твоей смерти. – И Клиган начал медленно, будто игриво, идти вперед. Тут с галерей раздался новый приказ. – Моя невеста, леди Санса, говорит, что недостойно биться на судебном поединке с преимуществом, – в голосе Джоффри слышалось одно только отвращение, – И знаешь, Пёс? Избавься от щита. Я знаю, ты и так вспорешь ему брюхо. Покажи, как дерутся за своего короля мои, мои собственные гвардейцы! Настал черед Пса перейти к молчаливым жестам. Мужчина с устрашающим рыком бросил в сторону свой, почти что целый щит... И не бросился вперед неудержимой стихией. О нет, он встал в горделивую позу и подвел острый клинок почти что к самому телу. Роберт рассказал ему об этом приеме, за пару дней до... Пускай он превратился в горького пьяницу, но знания его не оставили. Король говорил, что многие опытные мечники полагаются на свои умения; что они нарочно подставляются, дабы спровоцировать врага на смертельную ошибку. И почетное место среди подобных приемов занимает придержание клинка у тела. По словам короля, это хорошая ловушка для распаленного битвой рыцаря, отупевшего от испуга ратника, кровожадного наемника... Или неопытного горе–оруженосца, сражающегося за свою жизнь. Юноша понял расчёт чемпиона Короны: притвориться, спровоцировать, убить. Вот только Лансель, к собственному удивлению, был спокоен. Он понимал, что сил у него осталось ровно на одну схватку; он понимал, что у Пса с выносливостью всё в порядке; он понимал, что Клиган с ним расправится и без щита. Долгий бой ему ни за что не выиграть, а левое плечо уже болит... И юноша был спокоен, зная всё это. Бой окончится вскоре, и он, благодаря Роберту, отчетливо видит план противника. Осторожно, размеренно дыша, грешник сделал шаг, и ещё, и ещё один затем. Королевская гончая стояла в обманчивом покое, полагая, что добыча спешит ей в зубы. Толпа лордов, леди и рыцарей кричала что–то с галереи, но обвиняемый уже их не слышал. Все их слова, обидные и горькие, полные презрения и ненависти, ничего сейчас не значили. Весь мир сузился до тренировочного двора Красного Замка, и в нем остались только два человека. Ещё шаг – и началось. Первым сорвался Пёс. Разъяренный боем, провоцируемый жадными до зрелища галереями, чуящий вражью кровь, Клиган рванулся вперед, намереваясь убить соперника, с которым до того играл. Он воспользовался своим маневром и нанес беспощадный, могучий удар, способный отрубить всю кисть... Если бы сталь встретилась с перчаткой. Сохранив бдительность, заранее рассмотрев маневр, Лансель отпрыгнул влево, туда, где должен был находиться щит врага – и где нынче сияла брешь. У грешника был ровно один шанс нанести удар; и, помня поучения Роберта, он ударил по шлему противника со всей оставшейся у него силой. Клиган, конечно, не упал оземь моментально. Его ответный удар мог бы порвать кольчугу Ланселя... Но шок от совершенно неожиданного и сильного удара заставил мужчину потерять концентрацию. Да, бок Ланселя отозвался адской болью, но удар не оказался решающим – а у юноши появилась возможность атаковать стоящего на месте врага ещё раз. Повинуясь незнакомому чувству, бывший оруженосец ударил гвардейца со всей силы по забралу... И оно прогнулось, направив металл вовнутрь. Собачья голова была хороша для пугала – в бою хозяина она подвела. Пёс ринулся назад, полный решимости резким движением вывести уже его из равновесия. Но Клиган не рассчитал собственных сил: как оказалось, первый удар по шлему был куда более грозным, чем показалось изначально. Прыжок оказался слишком быстрым, гвардейца повело, он потерял равновесие и упал. Но, конечно, младший Клиган не был бы сам собой, не попытайся он подняться вопреки полученным ранам... Безуспешно. Повторное падение на землю оказалось решающим, и Пёс больше не делал попыток подняться. Тогда Лансель вновь начал слышать голоса. И они неистовствовали. – Это просто... – Что... – Как... – Невозможно... – Да он пьян был.... – Нового чемпиона... – Колдовство! – Абсурд! Вставай! – Бой не закончен! – Всё ещё впереди! – Вставай, Клиган! Тогда юношу охватила злоба, первобытная и перворожденная, чистая от любых других эмоций. Он ведь победил. Он, Лансель Ланнистер, победил! И сейчас, здесь и сейчас, он докажет свою силу, добив врага! Осталось только подойти к обездвиженному телу и нанести один, верный удар. И он будет чист в глазах людей и Богов. И Богов! Лансель осторожно, даже нарочито медленно приблизился к Клигану и направил меч к вражеской шее. Поверженный оземь еле–еле поднял левую, безоружную руку в воздух... Победитель остановил свой меч, пораженный невероятным озарением. Боги даровали ему милосердие, его покаяние было ими принято! Боги, и только они, дали ему победить человека, который в обычном бою одолел бы его с легкостью. Но Боги же не дали его мечу войти вовнутрь забрала, Боги же позволили Клигану выжить. Грешник осознал со всей ясностью, что не имеет права забирать жизнь Сандора; что убийство навлечет на него Божий гнев; что вновь пролитая кровь смоет прочь его раскаяние. Что, наконец, расплата будет скорой и суровой. Лансель последовал примеру Пса и тоже поднял левую руку. Молчание упало на двор. Все знали, что означают эти жесты – но никто не мог поверить своим глазам. – Ваша Милость, я не собираюсь убивать вашего защитника. – Заговорил Лансель, обращаясь к венценосному родственнику. – Богам не угодна смерть Сандора Клигана и я не намерен с ними пререкаться. – С чего ты это знаешь? Что угодно Богам? – Поскольку Боги не дали моему клинку проникнуть внутрь забрала. – Без злобы в голосе или сердце, но с адской усталостью, проговорил обвиняемый. Он успел развернуться так, чтобы видеть и короля, и лежачего Пса. – И вы, Ваша Милость, властны всё прекратить. Здесь и сейчас. Лицо короля засчитанные мгновения несколько раз поменяло окрас: из алого оно стало последовательно желтым, зеленым и серым, прежде чем вернуться к материнскому цвету. – Ты... – Могло показаться, что Джоффри готов перемахнуть через ограждение и сам взяться за меч. Но бывший оруженосец слишком хорошо его знал. – Ты... Проклятый предатель и мерзавец, сучий сын, шлюший ублюд... Тут Джоффри обступили с двух сторон Серсея и Джейме. Расслышать, что они ему говорят, Лансель не мог; и над двором вновь установилась тягостная тишина. Минуту, час или вечность она продлилась – этого юноша сказать не мог. – Богам было угодно, – начал говорить король, едва открывая похожие на толстых червей губы, – угодно было Богам посчитать Ланселя Ланнистера невиновным. Будут они все прокляты, сборище небесных идиотов, олухов и пьяниц! Ненавижу! Проклятье! Какой только смысл? Они рехнулись у себя там! Юноша, стоявший на дворе, невольно содрогнулся. Неужели Джоффри велит страже его прирезать? – Ты невиновен. – Проговорил сквозь зубы Джоффри. – Но я не желаю видеть твою рожу в моем городе! Убирайся к своему отцу, убирайся завтра же! Всё! Помогите кто–нибудь Псу, а с меня этого хватит! Прочь! Все прочь! С глаз моих! Или окажитесь внизу!

***

Кающийся грешник Теплым летним утром двое путников покидали Королевскую Гавань через Божие Ворота. Один из них, септон в коричневой сутане, не привлекал ничьего внимания. Множество нищенствующих братьев из окрестностей проходит по столице; а этот даже не норовил всунуть порядочным горожанам свою, несчастную корзинку! Его все пропускали мимо – только пара женщин да золотых плащей попросила благословения. Зато его спутник, молодой всадник с внушительными сумками, привлекал всеобщее внимание. Его дорогу никто не заступал, но каждый считал долгом что–либо сказать. – Белокурое чудовище! Как и все они... – Цареубийца! Молокосос–цареубийца! – Это его из–за родства упустили... – Вот придет король Ренли... – В задницу твоего Ренли, вот король Станнис... Но слышал он и другие голоса. – Воин! Воин благословил его! – Здоровья вам, добрый сир! – Хорошего пути! Семеро да пребудут с вами! – Он убил этого Пса королевского! Так мне в трактире сказали... – Да не мертвый он, скоро встанет. У меня тетя у самого великого мейстера Пицеля... Эти разговоры занимали Ланселя ничуть не больше вчерашней беседы, пусть та и велась с кровным родичем. Вчера он разговаривал с сиром Джейме Ланнистером в его покоях десницы короля: тот призвал его извиниться за изгнание. Кузен был единственным человеком в городе, которого исход поединка нисколько не удивил. Он говорил, будто Клигану было велено проиграть самим лордом Тайвином, будто Сандор испугался последствий, будто Пёс упал нарочно – благо серьезными его раны не были. Говорил, что Лансель обязан передать сиру Кивану Ланнистеру всё об этом свершении кузена; говорил, что его уже ждут в Утесе Кастерли. Лансель кушал, пил и соглашался со всем. Десница короля ушел довольный собой и полученным от Ланселя обещанием направиться на Запад. И только сам парень и следущий за ним септон знали всю подноготную обещания. Это была ложь. Очередная из многих. Люди врут постоянно, а его семья уж точно. Вот только септон Кордин объяснил ему, что нет греха во лжи, когда она, во–первых, служит спасению, во–вторых, произносится перед порочными и пропащими, теми, кто сам извергает ложь каждый день. Его кузен не о нем заботился, а только о себе, о своем родовом имени; так что пусть напишет в Утёс всё, что ему заблагорассудится. Лансель и Кордин не поедут к Ланниспорту, а он сам себя больше не назовет Ланнистером. Боги спасли его жизнь не для преумножения гордыни львов с Утёса, и не для его личной, земной и пустой славы. Они отправятся к друзьям септона Кордина, где ему, по словам Божьего человека, предстоит ещё очень многое узнать. Даром что за час общения с братом он понял больше, чем за всю жизнь! За пределами городских ворот их ожидала долгая дорога ко спасению. Личному – и всей державы.

***

Принц крови По улицам Волантиса несли крупный, роскошный паланкин в темных цветах. Триарху и его сестре–невесте не подобает открыто посещать храм красных жрецов, хоть те им и полезны. Самые верные рыцари по бокам, сильные и крепкие рабы несут господ, а внутри сами господа расположились со всеми подобающими статусу удобствами. – Когда мы войдем, – невольно заговорил Визерис, – слушайся Бенерро во всем. – Да, я понимаю. – Сестра отвечала кротко и поразительно тихо. Раздражения в ней не было... И она очень хорошо скрывала волнение. – Я буду послушнее Нерры. Вымученная попытка съязвить нисколько не впечатлила мужчину. – Если ты переду... – Нет, брат. – И, словно желая закончить разговор, Дени подала ему черное яйцо. Сама она взялась за изумрудное, а белое осталось меж их ног. – Мы держим с тобой будущее нашего дома, самое бесценное из сокровищ. И я... Уверена, что всё... Что всё будет хорошо. – Да. Ни в прошлой, ни в этой жизни мужчина не считал себя трусом – и никакой враг не мог его этим грехом попрекнуть. Он всегда был готов к хорошему бою, с каким бы оружием его не застали неприятели. Меч, копье, булава, даже кулаки годятся, когда имеешь дело с плотью, кровью и костями, укрытыми сталью. Люди смертны и могут убивать друг друга; но как быть с колдовством? Чары не проткнуть, не изрубить, не порезать; они могут только довериться знаниям и навыкам другого, чужого человека. Визерис знал, что Бенерро не предатель, что он не заманивает Таргариенов в подлую ловушку. Но никто и никогда не даст никаких гарантий в непростом и смертельно опасном «высшем искусстве». Чего стоит сегодняшняя речь Элин! Кормилицу позвали помочь сестре с одеждами: никому другому в столь ответственный день этого поручить не могли. Стоило Дени сказать ей вечером, куда они направляются, как благородная, воспитанная леди бросилась перед Таргариенами на колени в приступе ужаса. Она умоляла их не ходить к чародеям и демонам, отставить мечты о драконах и довольствоваться имеющейся властью. Триарх поднял её обратно на ноги, но Элин поспешила завладеть их вниманием иным способом. Она пересказала им историю катастрофы Летнего Замка такой, какой её запомнила королева Рейла. Элин была доверенной фрейлиной и хорошей подругой; ей доверили это знание, и теперь, в отчаянии, она спешила им поделиться со всеми пугающими подробностями. Эйгон Невероятный был, по словам королевы Рейлы, королем поистине достойным своего прозвища. На престоле Завоевателя и до него сидели умные, волевые и решительные монархи, но только её дед по–настоящему озаботился благом своего народа. Он посчитал, что у лордов слишком много привилегий; что у Верховного септона слишком много денег; что рыцари слишком часто забывают свой прямой долг. Всё это он сполна видел в юности, и намеревался покончить с язвами своей державы. У него были по–настоящему грандиозные планы: навязать державе королевское правосудие, сократить владения лордов, срыть большую часть укреплений... Восстания и мятежи лордов великих и малых, интриги и предательства множились, а родные дети нарушали все планы государя. Кое–какие законы ему удалось провести в жизнь – так, он запретил лордам отнимать землю у родственников умершего – но все его глобальные намерения бились об Стену из недоверия, непонимания и злобы. Но он помнил, что некогда его дом владел несравненным оружием – драконами. Перед гневом трех змей не устояли рати Запада и Простора, а Север предпочел им сдаться; Вхагар в одиночку покорила Долину; Мераксес положила конец Штормовому королевству. Мейгор Жестокий был бы скинут в море фанатиками Семерых, не имей он Балериона... Предки Эйгона Пятого, ослепленные гордостью и глупостью, собственноручно лишили себя главного преимущества в Танце Драконов. Таргариены остались беззубыми и слабыми, не способными по–настоящему править государством. Все попытки Эйгона Неудачливого, Бейлора Благословенного и Эйриса Чтеца провалились. Только Эйгон Пятый не привык сдаваться, и он вознамерился преуспеть там, где предки потерпели неудачу. Все беды, как рассказывала королева, начались с возвращения в Королевскую Гавань доверенного человека короля. Простого капитана–авантюриста, в прошлом то ли контрабандиста, то ли пирата. Того не было два года, и вернулся он бледным, осунувшимся и будто безжизненным... Но привез целую коллекцию таинственных свитков из самого Асшая. Король, его мудрецы и дети с головой ушли в непростое ремесло переводчика: и Рейла давно не видела деда настолько довольным, настолько живым. Он поверил, что задача выполнима, что успех уже близок; неудивительно, что от «мирских» проблем на Ступенях он отмахивался. Пока лорды и рыцари строили планы кампании против последнего Блэкфайера, подсчитывая её стоимость и ахая над цифрами, Эйгон знал, что прибудет на Ступени верхом на драконе. Оставалось только немного подождать... Час настал, и почти всё драконье семейство отбыло в Летний замок. Там Эйгон чувствовал себя в безопасности, там он доверял слугам и соседям. Рейла отправилась в Летний Замок, будучи уже беременной, и по пути её оберегали словно восьмое драконье яйцо. Короля, королеву, принца и их свиту приветствовали крестьяне и мелкие рыцари как своих героев и защитников; решимость Эйгона Пятого стала непоколебимой. Он должен был вернуть в мир драконов не только ради славы Дома Дракона, но ради подавляющего большинства своих подданных. Летний Замок принял своего господина с хлебом, оленем и вином. Утром шёл пир, и там Рейла в последний раз видела деда и бабку; затем они уединились с остальными спутниками в Великом Чертоге. Эйгон заверил двор, что завтрашний рассвет явит миру давно позабытое чудо... Совсем ещё молодая принцесса осталась одна со слугами, ничего не знающими; сомнения и предчувствия тяготили её всё оставшееся время. Пока не раздался оглушительной силы взрыв. И ещё. И ещё. Затем поднялись крики: люди кричали о смерти короля, об огромном пожаре, о спасении короля, о бегстве гвардейцев, о смерти короля... Рейла не могла подняться с кровати, но учуяла отвратительный запах горения. Назначенные к ней мейстер и повитухи бежали прочь, не желая слышать её мольб и просьб; женщина успела попрощаться с жизнью – как в комнату пришел сир Дункан, лорд–командующий Гвардии. Молча, он принял Рейлу на свои огромные, крепкие руки, и понёс принцессу прочь. Несли её мимо огня, отвратительно–зеленого огня, сквозь черный дым и паникующих людей; Дунк шёл быстро и стремительно, прорываясь через самое Седьмое пекло. Старый рыцарь вынес принцессу на лужайку, отделенную от Летнего Замка рекой. Там собрались немногие выжившие, и заботам незнакомого мейстера поручили начавшую рожать Рейлу. Рядом была служанка – многодетная мать, она была готова помочь... Сам лорд–командующий собрался обратно, собрался вернуться за своим королем. Через боль, испуг и панику женщина попросила спасителя остаться с нею, не совершать глупой ошибки. Он сказал лишь, что у него было немало прозвищ за его долгую жизнь, но мудрецом его никогда не звали. И он побежал обратно, в адское пламя, спасать своего короля, своего старого друга. Сир Дункан не вернулся из пекла ни живым, ни останками. Вместе с ним исчезли Эйгон Невероятный, Черная Бета, принц Стрекоз, мейстеры и септоны, слуги и рыцари, мудрецы и глупцы... Остались только пепел и прах. И королева Рейла с новорожденным принцем Рейгаром. – Вашу мать спас последний великий рыцарь, – довершила свою речь дама, – но кто спасет вас? Визерис и Дейнерис потратили еще полчаса, чтобы успокоить бывшую кормилицу, и то их успех не был полным. Элин ушла, но ушла заплаканной и шатающейся, направляясь прямиком к своей маленькой молельне... – Скажи, – заговорила вдруг Дени, – а ты подумал над именами для них? А то... – Давай не будем издеваться над судьбой. – Предложил Визерис с излишней резкостью в голосе. Он был благодарен сестре, вырвавшей его из плена Летнего Замка... Но эта бравурная, показная уверенность начала его злить. – Подобными планами мы можем ее только разозлить. Тебе история Элин ничего не показала? – Судьба будет с нами, Элин просто очень... Впечатлительная. И... Она леди из хорошего дома, верная и добрая, но кровью и разумом из Вестероса. Что они понимают в драконах? – Не нужно многое понимать; достаточно и знания, что люди сгорают. – Брат! – Я... – Визерис, как ему показалось, почувствовал биение внутри черного яйца. Признак правоты Дени? Признак его сумасшествия? Ответ будет дан совсем скоро. – Ещё не думал. Время у нас будет. Через пару мгновений молчание было нарушено. – Ты говоришь, что планы злят судьбу, – проговорила Дейнерис с деланной улыбкой, – но ведь ты сам только и делаешь, что строишь их. И, замечу, вполне успешно с ними справляешься. – Речь о разных вещах. – Вступил в дискуссию Визерис, желая отвлечь и ее, и себя от тягостных раздумий. – На войне, Дени, ты знаешь свои силы. Ты примерно представляешь силы и возможности врага. Она подчиняется хотя бы самым общим законам: рыцарская конница в чистом поле снесет строй ополченцев, но ратники в лесах и болотах причинят кавалерии множество проблем. Ливень и промокшая земля мешают рыцарскому натиску, а на бродах удобно держать оборону. На войне, Дени, случайности случаются; магия из них целиком состоит. – Да ладно, – не сдавалась сестра, – даже ты не можешь знать всего–всего, планируя бой. А уж история... Вспомни Танец Драконов и ошибки, которые там допускались. Рейнира сама отправила Двух Предателей в Тамблтон, лорд Баратеон атаковал сломя голову, поставив в резерв ненадежных рыцарей, а Деймон Претендент... – Да, и на войнах прошлого можно – и нужно – учиться. – Изрек триарх. – Но магии учиться гораздо тяжелее. Книги редки и зачастую лживы, вокруг хватает шарлатанов, даже владение тайным знанием не гарантирует успеха. Эйгон Пятый арестовал, осудил и изгнал Бриндена Риверса, и тому никакие тайные искусства не помогли. Говорят, что Дети Леса владели выдающейся волшбой, но она им ни разу не помогла против людей. В конечном счёте, Дени, в этом мире правят воины, а не колдуны. – К слову о воинах, правящих миром. Тебя дома не было пять часов, – неожиданно продолжила девушка, – и я твоя будущая жена. Мне ведь предстоит править этим городом, пока ты будешь воевать. – Я собирался рассказать тебе об этом после нашего возвращения. – Говори сейчас. Пожалуйста. – Дени пыталась звучать твердо, уверенно, как подобает говорить королеве... Но в этот час Визерис невольно слышал только маленькую девочку, пришедшую к нему в кровать укрыться от снарков, грамкинов и Иных. Эта девочка выросла и не могла попросить рассказать ей историю, но она по–прежнему нуждалась в нем и его голосе. Деваться было некуда... В планировании Визерису и его помощникам пришлось учитывать важное противоречие. Война на истощение, долгая и без решительных шагов, традиционно играла на руку Волантису: Троешлюшье никогда не могло держаться заодно продолжительное время, а людей, золота и мечей у Черных Стен было куда больше. Триархи былого могли вести кампанию осторожно, выжидая и выгадывая идеальное время для удара по неизбежно начинавшим ругаться промеж себя горе–союзницам. Вот только Визерис Таргариен не был правителем былых лет: он завоевал власть силой меча, и только победами мог ее укрепить. Долгая война неизбежно тянет за собой новые налоги и подати; пираты будут охотиться за торговыми кораблями; наемники будут требовать все большей платы, не имея возможности нажиться стоящими трофеями. И простонародье, и старокровные начнут искать виновника, и им наверняка окажется чужеземный узурпатор, не способный грамотно вести войну, начавшуюся по его вине. Затем последуют заговоры и бунты, могут начаться столкновения между волантийцами и его собственными людьми, а это придаст Шлюхам уверенности... Нет, у Визериса Таргариена и его друзей не было в запасе нескольких лет: победа должна быть скорой и как можно более решительной. Выгодного соглашения недостаточно: если он желает с помощью Первой Дочери возвратиться домой, он должен покорить совсем отбившихся от рук дочерей младших. Было решено играть рисковано, по высокой ставке. Веймонд Дориар поведет войско через Спорные Земли ко владениям Мирра. Его задачей будет не только разорить то, что осталось после кхаласара, но и отвлечь на себя оставшихся наемников да ополченцев Мирра. Не дать им проникнуть на земли Волантиса, обезопасить колонии и поселки, которые не пострадали от нашествия Дрого: Первая Дочь не может потерять второй берег Ройны. У Веймонда будет пятнадцать тысяч человек, в основном из местных; с ним, в частности, пойдут на дело Сыны Валирии – и он может нанимать охочих ратников в Спорных Землях. Этими силами нельзя взять в осаду Мирр... Но оно и не требуется. Первый из главных ударов будет нанесен совсем в другом месте. Лисс расположен на острове Доонюс в отдалении от своих союзников. Его пираты и корсары привыкли наживаться за счет волантийских торговцев, а в местных перинных домах не одна сотня старокровных встретила свой конец. Торговцы из города удовольствий стараются проникнуть повсюду, а их верные ручные псы готовы всячески вредить чужим интересам. Неудивительно, что идея Визериса о вторжении на Доонюс встретила поддержку со стороны значимых капитанов... Самым громогласным сторонником был почетный адмирал Геймон Гонерис по прозвищу "Одноглазый" – глаз он потерял как раз в одной из множества стычек с лиссенийцами. Человеком Геймон был заслуженным и способным: трижды уничтожал пиратские логова на Островах Василиска, дважды водил флот в Кварт, побывал на далеком Ленге! И гнев против магистров «шлюшьего городка» странствия не уняли. Мейникс Рейнигар, ведший с адмиралом дела, говорил о похищенной у Гонериса любимой младшей сестре... Ради мести и богатств близкий ко слонам адмирал примирился с Таргариенами и принял активное участие в составлении плана похода. Десять тысяч человек во главе с самим триархом Визерисом и с большей частью волантийского флота отправятся из гаваней к Доонюсу – причем идти нужно будет подальше от берегов, так, чтобы лиссенийцы не смогли подготовить встречу на море. Наземные укрепления Лисса слабы и незначительны, из мальчиков для утех выходят плохие защитники, а достойных наемников нет под рукой: удачный десант имеет все шансы взять город. Эта победа сразу решит множество проблем: укрепит веру волантийцев, даст деньги в городскую казну и карманы наемников, выведет из игры одну из Шлюх. Затем можно будет объединить усилия с Веймондом и взять ослабленный Мирр в осаду... Враги однозначно узнают о приготовлениях, и, скорее всего, поймут, что именно они значат. Они должны будут обратиться за помощью ко своим союзникам... Вот только Мирр будет занят борьбой с отрядами Дориара, а тирошийцам предстоит пройти через все коварные Ступени, через всех местных разбойников, не признающих ничьего флага. К тому же, как доложили шептуны, один из лиссенийских псов, печально известный Саладор Саан, отбыл со своими кораблями в Вестерос на службу к Станнису Баратеону... Впрочем, если они повторят судьбу Эйгона Пятого, все эти планы окажутся бессмысленными. Об этом Визерис старался не думать, и довольно долгое время у него это получалось... Но, чем ближе паланкин подкрадывался ко храму, тем хуже ему было на душе. Все прежние попытки возродить драконов в лучшем случае завершались фарсом и позором, а в худшем – пеплом и прахом. Почему они решили, что у них получится? Почему они доверились Бенерро? И почему на сердце так тошно?.. Наконец, рабы и лошади остановились. Сам паланкин осторожно, едва заметно опустился на землю – они прибыли. Визерис первым выбрался на мощеную площадку и помог Дейнерис последовать за ним. Они, как и должны были, оказались внутри владений Р'Глора, обнесенных высокой и крепкой стеной. Он, разумеется, видел Великий храм... Но только издалека. Вблизи это же массивное строение казалось исполинским, подавляющим человека и его волю. Каменные стены стремились к небу, пока аккуратные, ладные и высоченные башни его пронзали; тут любой поверит в свою незначительность и слабость! Жрецы Р'Глора определенно умеют преподносить своего покровителя... Разглядеть здание как подобает ему не дала царящая вокруг островков света ночь, и бдительная стража, ожидавшая посетителей. – Кто идёт? – Принцесса пламени и принц крови, – отвечал Таргариен так, как его научил Бенерро, – идут на встречу к Истинному и Светлому. Лучшие воины Храмовой стражи почтительно склонили перед ними свои острые копья. Их начальник, ожидавший подобного ответа, произнес следующее: – Отпустите своих защитников. Здесь, во владениях Истинного, никто не посмеет вам угрожать. «Кроме самого Истинного». Однако сегодня Таргариены как никогда нуждались в красных жрецах. От их благоволения зависит слишком многое... И, наконец, как учат в Вестеросе, каждый хозяин – король в своем доме. – Сир Лорен, вы свободны. – Небрежным жестом отпустил рыцаря Визерис. – Но чтобы с первыми лучами Солнца были здесь! Именно таков срок назвал ему Бенерро. – Мы будем тут, Ваша Милость. – Сир Лорен, как и большинство вестеросцев, продолжал звать Визериса «по–андальски». Черные рыцари растворились во тьме вместе с рабами Таргариенов. Вскоре сир Лорен прибудет ко дворцу, где его ждет оставшаяся позади Эйлинор; та его не отпустит, пока Рейн ей всё не перескажет... Увидит ли он её вновь? – Рабы Пламени позаботятся о сокровищах. – По этому сигналу из–за спины начальника стражи появилась шестерка крепких, высоких летнийцев, и каждый второй имел при себе носилки. Пока они возились с яйцами, Визерис смог разглядеть рабов как подобает... И те люди, кого он принял было за летнийцев, на деле оказались куда темнее уроженцев южного моря. Их кожа была одного цвета с царившей вокруг ночью; только при свете факелов можно было разобрать человеческие очертания. Дени непроизвольно ухватилась за его руку. Она наверняка пришла к той же догадке, что и он сам: носильщики были уж очень похожи на ее знакомого Мокорро... – И куда мы идем? – Заговорил Визерис, как только яйца оказались на носилках. Нужно было отвлечься от очередных бесформенных, но навязчивых подозрений. – Велено провести вас до лестницы Ста Факелов, что ведет в Первую Искру, – в голосе капитана прозвучало волнение, – и туда вы войдете сами. Бенерро воистину играет по высокой ставке. По словам Хранителя Устоев, который по долгу службы знается со всеми многочисленными жрецами Волантиса, доступ в таинственное подземелье Первой Искры закрыт для всех, кроме самого Верховного жреца и немногих лично избранных им слуг. Говорят, что там Красный Бог особенно внимательно слушает молитвы, и дает самые исчерпывающие ответы на мучающие людей вопросы. А еще говорят, уже тихим шепотом, что там совершаются человеческие жертвоприношения и творят черную магию устрашающие колдуны с далекого Востока... Столетиями Старая Кровь пыталась разузнать, правдивы ли эти слухи; но неизменно расследования заходили в тупик. Бенерро, по понятным причинам, с ними не откровенничал. Рабы и прислуга, допущенные до работы там, никогда не покидали пределов Великого храма и не общались с посторонними. Все соглядатаи, пытавшиеся проникнуть в храм, либо погибали, либо искренне принимали новую веру и переставали доносить. Свет Истины счёл необходимым пригласить чужаков в свою сокровенную молельню. Неужели он настолько уверен в своих силах и благосклонности своего Бога? Сердце Визериса начало биться скорее. Шли они недолго: капитан Храмовой стражи явно получил приказ доставить гостей к своему хозяину как можно скорее. Рассмотреть Великий храм во всем его поражающем глаз великолепии у Таргариенов не было времени – и, говоря начистоту, желания. Они пришли сюда не за тем, чтобы вопреки ночи всматриваться в изгибы крепкого камня. Будет ещё время для близкого знакомства с этим таинственным культом... Если они переживут эту ночь. У огромных дверей ярко–алого цвета капитан стражи остановился. Крепким кулаком он ударил по дереву три раза – и отошел прочь, почтительно склонив голову. – Вас ждут, но недостойный раб Пламени не может спуститься туда. – Глазам Визериса тем временем открылась хорошо освещенная и широкая лестница. Спускаться по ней будет просто... – Ступайте, принц крови и принцесса пламени. Поднимутся ли они наверх? Принц-изгнанник взял свою сестру-невесту за руку и повёл её вниз – а по сторонам горело множество факелов. Как же часто их меняют?.. Но, где-то на середине пути, Таргариен осознал прелюбопытный факт: здешний огонь дает яркий свет, но не дает никакого тепла. Не исходит от него и дыма! Что же это за пламя горит?.. Желая отвлечься от очередного пугающего открытия, Визерис ускорил шаг и вскоре изгнанники оказались перед очередной дверью. Он ожидал чего угодно – кроме того зрелища, что открылось его взору. Ему казалось, что они должны оказаться в подземелье, забитом сокровищами ушедших народов и прошедших столетий; среди золота, драгоценностей и серебра; между книгами мертвых мудрецов и свитками исчезнувших колдунов... Но освещенное уже «знакомым» Визерису «призрачным» светом просторное подземелье оказалось пустым – почти пустым. В самом центре чьи-то руки уже выложили настоящую пирамиду из дров и хвороста, причем древесина неестественно блестела, а границы пирамиды были очерчены кровью, нанесенной по кругу. На расстоянии пяти шагов от черты стояли таким же кругом жрецы в ослепительно ярких красных мантиях и с опущенными капюшонами: разобрать их лица мог разве что сам Бог, во имя которого они собрались. Визерис быстро нашёл Бенерро: как-никак, он единственный не укрыл своей лысой, исписанной языками Пламени головы от человеческих взоров. Верховный жрец стоял в отдалении от кругов рядом с кафедрой, на которой Таргариен увидел огромную и древнюю книгу. – Принц крови, принцесса пламени, – обратился представитель Р'Глора в Волантисе к своим посетителям, – вы прибыли вовремя, как и было обещано. Ночь темна и полна ужасов, но Пламя принесет людям чудо рассвета... И чудо драконов. Но я вижу сомнения на ваших лицах. Удивление. Неужто вы решили... Отказаться? Его голос невольно дрогнул. – Нет... Но я ожидал иного от легендарной Первой Искры. – Показная роскошь годится только для разумов слабых и душ сомневающихся. Здесь же Бог говорит с теми, кто принадлежит ему... – Заметил Бенерро, пока его черные рабы несли яйца на костер. – Излишества в таком месте только отвлекут человека от мыслей о высоком и божественном. А сегодня мы не можем себе этого позволить, принц крови. Не должно любоваться мирскими, преходящими сокровищами, когда молишь Его о величайшем из чудес. – Тут вам виднее. – Ему оставалось только повести плечами. – Раб Истины благодарит за оказанное ему доверие. – Жрец принялся отдавать команды своим слугам. – Поместить яйца на костер! Подобные Мокорро рабы повиновались грозному голосу со всей возможной скоростью. Власть тщедушного и казавшегося полуживым Бенерро над ними была абсолютной... И Визерис задумался на мгновение, только ли религиозное рвение обеспечивает послушание этих мужчин с телами чернее ночи. – Вы, принцесса пламени, должны занять своё место рядом с ними. – В голосе Бенерро окончательно победила торжественность, столь свойственная всем божьим слугам известного мира в важные моменты. – Именно вам отведена Его рукой главная роль в ритуале. – И что я должна делать? – Дени явно ожидала куда более подробных инструкций. – Ни за что не покидайте костра, – поспешил дать их хозяин храма, – ни в чем не сомневайтесь и, главное, не забывайте дышать. Вам предстоит испытать все наслаждения этого мира, и ощутить всю его боль; вас будут ждать видения прошлого, настоящего, будущего, и никогда не бывшего; вашу решимость будут пытаться поколебать рабы Великого Иного во всем их множестве... Дорога непроста, но ее вы пройдете не одна. Слуги Бога будут помогать вам песнопениями и направлять вас по миру иллюзий. Дышите, мужайтесь, не покидайте круга и слушайте нас. Таргариены невольно переглянулись. За годы изгнания им довелось выслушать немало сумасшедших пророков, мнительных мессий и самодовольных проповедников. Шарлатаны и циркачи за последние луны успели поразить их своим воображением, расписывая тонкости «обрядов» в самых подробных деталях... Но теперь советы были расплывчаты, а указания – в лучшем случае едва понятными. – Что–нибудь еще? – Полушепотом осведомилась Дейнерис. – Ничего более. – Широким жестом указал на верхушку костра Бенерро. – Пусть принцесса пламени разденется, займет своё место и да не изведает страха её благородное сердце. Она заметно волновалась, но от легкого платья избавилась без особых проблем и посторонней помощи. Визерис невольно сжал зубы, смотря, как его сестра медленно, аккуратно поднимается на костер. Бенерро охотно использует рождение детей для сравнения, а его Роанна рожала более десяти раз... Но грядущее не может сравниться с этим! Крестьянки рожают и двенадцать детей; о том, чтобы кто-либо из людей «родил» драконов Визерис ни разу не слыхал. Проворно двигаясь, Дени быстро добралась до вершины, где её уже ожидали драконьи яйца. – Я забралась! – Все могли это видеть, но девушке нужно было куда-то деть копящееся в ней волнение. Неспроста она так обхватила руками изумрудный камень! – Начинаем? – Обратился принц и триарх ко жрецу, не отрывая взгляда от сестры и ее напряженного лица. – Осталось последнее. – Ответил тому Бенерро. – Костер нужно возжечь во славу нашего Бога. – Тогда чего вы медлите? – О, принц крови, мы не смеем этого сделать. – Закивал головой жрец, смотря на гостя с изумлением. – Ваш род властен над драконами, и только вы можете начать ритуал. Вмешательство кого-либо постороннего, кого-либо недостойного оскорбит Бога! – Дайте мне факел, если это так. – Не всё так просто. Этот огонь не зажечь от другого, земного огня. Он должен был догадаться. Когда это магия и волшба были понятны простому разумному человеку? Бенерро тем временем щелкнул пальцами и очередной раб поднёс ему прекраснейший из всех когда-либо виденных Визерисом кинжалов. Острый клинок темной стали, рукоятка драконьей кости... – Жёны дают новой жизни появится на свет, для чего и были созданы Его мудростью. – Проговорил Бенерро, вручая Таргариену кинжал. – Но только после того, как мужи её зачнут. Принцессе пламени предстоит долгий и тяжелый путь, но первый шаг должны сделать вы за нее. «И своими руками обречь её на смерть, если хоть что–то пойдет не так». – Каким же образом? – Уколите руку, и позвольте трём каплям вашей крови попасть на этот клинок. Затем вы отдадите его мне, и наш ритуал начнется. Последние сомнения одолели Визериса. Ещё не поздно уйти, говорил он себе голосом Элин. Ещё не поздно отказаться, забрать Дени и покинуть этот проклятый храм. Не надо испытывать судьбу, когда она только-только поднесла тебе целый город. Уйти, смириться с утратой драконов, выиграть войну и править Волантисом – чем плохо? Чем чернокаменный трон хуже Железного? На какое-то мгновение принц-изгнанник захотел вернуть кинжал Бенерро... Но потом он вспомнил. Эйгона, Эймона, Деймона, Хейгона, Эйниса, Каллу. Квентина, Байрена и Эйгора. Всех лордов и рыцарей, что отдали жизни за короля Деймона Первого... И тех воинов, тех друзей, кто отдал жизни за Красного Дракона, Визериса Таргариена. Вспомнил сира Виллема Дарри, который спас его от Роберта Баратеона и дал возможность вырасти. Соратников, с которыми он начинал историю Драконьих Когтей. Все они боролись и погибали не за триарха Волантиса, даже не за его императора, но за короля Семи Королевств. У него есть долг. Визерис уколол себя. Отсчитал три капли и вернул ритуальное оружие Бенерро; тот со всей подобающей торжественностью подошел к пирамиде и неизвестным Визерису способом кровь отделилась от стали. Одна за другой капли упали вниз... И огонь возгорелся.

***

Принцесса пламени Она бежала вперёд, вперёд и вперёд, повинуясь раздающимся в голове голосам. Именно они велели ей держаться намеченного пути, всегда идти вперёд и не оглядываться назад... Как бы ей того не захотелось. А ведь ей так хотелось! Ей хотелось осмотреться в саду с лимонным деревом; перевести дух в принадлежащей брату палатке; отдохнуть на огромном, достойном королевы ложе, усеянном розами. Но глаза, усталые её глаза неизменно находили изъяны в этих манящих, но гибельных картинах. Листья на лимонном дереве были черными, а сам ствол оказался гнилым; палатка капитана наемников была полна ядовитых змей; кровать окрасилась в красное от чьей-то крови. Потому она и продолжала нестись мимо сулящих лживый отдых картин, стараясь не слышать боль в низу живота, не видеть сочащуюся между ног кровь. Бенерро ведь предупреждал, что её решимость попытаются поколебать. Пред ней появилась тяжелая, дубовая дверь: такие, по песням и рассказам, закрывают королевские покои. Чье-то тяжеловесное, угрожающее дыхание раздалось позади; и она в отчаянии дернула за ручку... И дверь поспешила отвориться перед ней. Беглянка побежала внутрь, надеясь спрятаться, укрыться, избежать встречи с тем, кто шел по пятам. Но впереди, в самой комнате, она повстречала только кошмары. Она видела огромную собаку и толстого скорпиона, беспощадно терзавших маленьких дракончиков из солнечного света; видела и самое Солнце, что было пожрано псом. На мгновение свет исчез, исчез изо всего мира... Только чтобы появиться вновь, давая ей ужаснуться очередному представлению. Девушка была уверена, что не сделала ни шага – но очутилась в храме заместо королевской спальни. Храме, что был залит кровью и полон бесцветных, безжизненных тел людей и зверей: с воинов исчезли гербы, с животных пропал окрас. Ни она, ни Боги не поняли бы, за кого сражались и во имя кого помирали эти несчастные. Но там, у алтаря, там были собраны все цвета, все краски мира... Ослеплявшие яркостью и надменностью. Она увидела торжество, лишенное веселья; праздник, лишенный радости; победу, лишенную удовлетворения. К алтарю вышла целая стая львов, чей патриарх, огромный и устрашающий зверь, тащил в зубах форель и волчонка. Предводитель бросил добычу под священную трибуну, и из его тени выползли двое: роскошный и могучий, изуродованный и мелкий. Первый схватил в зубы рыбу, второй приблизился к жалобно скулящему волчонку... Она перевела глаза, в поисках выхода. Ведь у каждого храма должен быть выход! Ведь попала она сюда как-то!.. Но приметила только, как в дали, в бесконечной дали, человек без кожи встретил медного, алого оленя в тусклой короне – и склонил голову в почтительном кивке. Рядом с ними мелькнуло что-то бесформенное, что-то синее и холодное... И тут старый, огромный лев её заметил. Она всем телом ощутила его презрительный зеленый взгляд, его застарелое дыхание... Найдя в себе силы посмотреть на неостановимо приближающееся чудовище. Раз нельзя убежать, остается только встретить эту угрозу достойно, не дать ему себя испугать и поглотить как овцу. Львы – звери страшные и могучие, но для драконов они суть есть корм. Она не испугалась и не дрогнула, даже когда зверь прыгнул на неё. Смертельного удара не случилось. Лев исчез. Исчезли, растворились и мертвые тела, и оскверненный храм, и другие звери. Заместо них появилась длинная, невозможно длинная фигура, полностью укрытая красной тканью и повторяющая неизвестные, чужие слова. Стояла красная тварь посреди очерченного кровью круга, внутри которого стояла и сама девушка – а в отдалении она увидела огромную брешь... В которой можно было рассмотреть город, полный великолепия и красот. Десятки драконов, драконов огромных и маленьких, старых и молодых, кружились вокруг устремленных в небо тончайших башен; покрытые золотом купола украшали крыши исполинских дворцов, каждый из которых мог поместить квартал в Волантисе! Здесь безраздельно царили мрамор, злато, серебро, белый камень и дерево такого же цвета; казалось, что тут собраны все мыслимые богатства этого мира. Догадка поразила принцессу, и она застыла, не в силах оторвать взгляд от открывшейся ей красы. Центр Фригольда, великая столица Валирии, источник власти её дома... Тут фигура торжественно воздела алые рукава к небу – всё величие превратилось во прах. Из далекой горы обрушились потоки огня, камней и лавы: камни пробивали драконам крылья, камни крушили золотые купола; лава заполняла улицы и топила здания, навеки их погребая под собой. Великая, непобедимая держава, строившаяся столетиями, гибла прямо на глазах у неё, одной из последних своих наследниц. Всё вокруг неё стало ярко-красным, всё хотело её обжечь, спалить, убить – и неудивительно. Ведь ни единая живая душа не выжила посреди Рока Валирии. Но девушка заставила себя вспомнить, кто она есть и где на самом деле находится. Она – Дейнерис Таргариен, от крови и семени Эйгона Драконовластного, ни она, ни ее предки не были на землях, погребенных Роком... Она не может погибнуть! Девушка заставила себя сделать пару шагов, ничего не видя и не слыша спасительных голосов. Ей казалось, что выход близок; ведь ей говорили не останавливаться, а идти вперёд, вперёд и вперёд, вопреки всему. Вроде говорили... – Я Дейнерис Таргариен, – крикнула она, неожиданно для самой себя, – дочь Старой Валирии и законная королева Семи Королевств! И я не сдохну под этим призрачным пеплом! Я иду! Иду! Тут девушка поняла, что на самом-то деле она падает. Что она падала уже какое-то время – и просто не замечала этого. Сердце забилось сильнее, живот, казалось, был готов разорваться от приступа адской, чудовищной боли – как всё движение прекратилось. Она вновь оказалась на твердом чёрном камне и посреди ярко освещенного зала настолько огромного, что ничего подобного Дени не видела в жизни. Тут мог поместиться целый замок! Золотая утварь, исполинский алтарь, прекрасные статуи и мозаики – всё тут было в порядке, ничего не коснулась зловещая рука Рока... Или так могло показаться на первый взгляд. Дени поняла, поняла самим нутром, что в этом прекрасном, полном роскоши и богатств зале, давным-давно не было живого человека. Отсюда выветрился сам дух жизни, сюда люди не заходили веками... Но и пустым этот мертвый, этот холодно-великолепный храм не был. Из дальнего угла зала вышла громадина, сравнимая с размерами самого зала – то был трехголовый, невообразимо большой дракон. Зверь казался обожженным и израненным: неспособный взлететь, он мог только ползти. Но ползла эта черно-красная гора неумолимо, неотвратимо; на неё смотрели три пары фиалковых глаз... Глаз, полных злобы и ненависти. – Предательница! Шлюха изменника! Сестра отступника! – Кричали на все голоса головы в приступе нечеловеческой, испепеляющей злобы. – Ты не дочь Валирии, а отродье Неназываемого! Преступница! Изменница! – Кто? – Только и могла молвить она, ничего не понимая. Неназываемым самые старые и именитые Старокровные именовали Р'Глора... – Почему ты так говоришь? Я Таргариен, я драконо... – Ты не достойна! Потаскуха Убийцы! Предали наследие и договор! – Продолжали головы, пока тело шло вперёд подобно тарану. – Договор и наследие! Наследие Элиона брошено в костёр Неназываемого! Договор племени и Богов оплеван и сожжен! Неожиданно, девушка ощутила укол то ли стыда, то ли смущения в сердце. Она почувствовала, что совершила нечто ужасающее, нечто немыслимое и святотатственное. Будто самое её присутствие оскверняло этот храм, будто она отравила этот зал своими деяниями. Ей удалось отогнать эти мысли от себя. – Я пришла воскресить драконов! – Монстр приближался, она должна была попробовать ухватиться за свою последнюю соломинку. – Осквернили дар! Предали знание! Поклонились Убийце! – Одна голова шипела, вторая гремела, третья попросту кричала. – Мы проклинаем! Мы ненавидим! Мы отомстим! Она ощутила на коже дыхание трёх голов. Чудовищным усилием Дени заставила себя смотреть прямо на них, бросая неизвестным тварям молчаливый вызов. Она поняла, что стоит ей отвести глаза, побежать прочь, попросить о пощаде – и эти пасти разорвут её без всякой жалости. Остается только стоять и смотреть, отрицая их власть, отрицая их могущество, отрицая их силу... Не такой реакции ожидал монстр – если, конечно, то был монстр. По неведомой девушке причине этот грозный дракон казался куда более реальным, чем звери в храме, или осколки былой славы Фригольда. Пусть чудовище и обиталось в не менее бессмысленном окружении, оно выглядело живым, поистине грозным и жестоким. Но, столкнувшись с отпором, дракон... Молча взмахнул израненными, продырявленными крыльями. Дени, пытаясь укрыться от поднявшегося ветра, руками закрыла глаза – и очнулась уже в ином месте. Посреди поля, зеленого поля в бесконечной дали от любой цивилизации. Вокруг девушки стояли мужи в латах и кольчугах, с мечами, луками и копьями... Сделанными, как и сами воины, из чистейшего золота, сверкавшего на дневном Солнце. Она переводила взгляд, пытаясь найти что-то, что не слепило бы её. И нашла – перед ней, перед войском покоился громадный черный дракон, чьё лицо было изуродовано вечной злобой и неутомимым, ненасытным голодом. На нём восседал белоснежный юноша с великолепными, длинными серебряными волосами и длинным, острым мечом в руке. – Гордыня племени Элиона сильна в тебе. Возможно, ты могла бы быть дочерью Валирии. – Произнес мечник на драконе. – Но мы раздавим тебя! Смерть предателям! – Заверил черный дракон под его седлом. – Смерть предателям! – Хором грянули золотые воители. Дени, неожиданно для себя, увидела открывшуюся в земле яму. Яму, между войском и драконом. Единственное, что выглядело как выход... И, из последних сил, рванула к ней. Какие-то руки пытались ухватиться за ее плечи; миногой она уворачивалась от них. Кто-то попытался ударить её мечом; она ланью прыгнула прочь, уходя от разящего злата. Ещё, ещё, ещё... А голоса не умолкали. – Договор будет отомщен! – Рок будет отомщен! – Неназываемый падет! Она увернулась от последнего острого меча и прыгнула в яму. Голоса пропали, как и те, кому они принадлежали... Но ничего не появилось взамен. Чернота, темнота царили кругом – и она даже не падала. Усталость и боли, наконец, взяли своё: Дени опустилась на нечто бесформенное, нечто склизкое, и обессилено выдохнула. Потом она попыталась осмотреться. Но не увидела ничего. Ни монстра, ни друга; ни зверя, ни человека; ни пейзажа, ни сцены. Тут была только она. И ей было холодно, больно и одиноко. И одиноко...

***

Брат Снова с костра раздались болезненные, громкие стоны – и даже причитания жрецов не смогли его заглушить. Очередной, как бы не тысячный, кинжал вонзился в сердце Визериса, отравленный к тому же осознанием своей беспомощности. Раньше он за Дени дрался и убивал; раньше он всегда мог её защитить; раньше он всегда мог ей помочь. Сегодня он мог только стоять, смотреть и слушать. Ничего не понимая, ничего толком не видя... Но слыша каждый её крик. Визерис не мог сказать, сколько продолжался обряд. Полчаса, час, два, или целый год: он совершенно потерял счёт времени в этом гнусном подземелье. Жрецы пели тягучими, противными, завывающими голосами на совершенно незнакомом ему языке – настолько чуждом, что принц-изгнанник не мог опознать ни единого слова. Более того: казалось, будто каждый звук этого наречия свинцом отзывается в ушах, вызывая в Таргариене невольное отторжение и отвращение. То не мог быть валирийский, то не мог быть гискарский; нигде и никогда триарх не слышал ничего, даже отдаленно схожего. Громче всех звучал сам Верховный жрец, рядом с которым ему, как почетному гостю, пришлось стоять. Бенерро направлял ритуал с лицом настоящего фанатика; с лицом человека, допущенного до самого сокровенного знания своей веры. Ни один мускул его не дрожал, его голос был спокоен и возвышен... Неудивительно, что ему удалось привлечь к себе стольких волантийцев. Услышав такого, невольно поверишь, что он знает больше, чем говорит. Но не только – и не столько – потеря чувства времени да звучание заклинаний беспокоили Таргариена. Он никак не мог понять главного: дают ли все эти причитания жрецов достойный результат? Это пламя, дрожащее и дикое; оно горит на благо, или просто так? Сестринские мучения и крики принесут что-либо?.. Или она страдает напрасно? Однако он понимал, что обращаться с вопросами ко Верховному жрецу совершенно бесполезно... А то, возможно, и смертельно опасно. Разве что его Бог – или какие другие силы, к каким он обращается – ведают, что случится, если ведущий голос умолкнет или прервется. И уж лучше перетерпеть, остаться в тенях и терзаться догадками, чем всё погубить, пытаясь потешить любопытство. Сейчас поздно останавливаться. Теперь осталось только довериться знаниям Бенерро, крепости глоток его рабов и силам Дейнерис. Он хотел верить в сестру, он позволил ей принять решение, он привел её сюда... Визерис хотел было обратиться к Семерым, к единственным Богам, молитвы кому он хорошо знал – но в последнюю секунду прикусил язык. Он находится в чужом для Богов андалов месте, среди слуг иной сущности, проводящих такую церемонию, что многие септоны обозвали бы ее демонической. Надеяться на божеств далекого Вестероса незачем; остается положиться на сестру и поющих под красными капюшонами. Огонь неожиданно для него прекратил колебаться. Он замер... Совсем. Застыл, будто бы стал непроницаемым камнем красного цвета – первое видимое, заметное изменение, случившееся с церемониальным костром, за всё время. Бенерро резко взмахнул обеими руками – и послушный его воле хор затянул одну-единственную, неизменную ноту. Это не было осмысленным словом, только единым, глубоким, гортанным звуком. Убедившись, что хор исполняет порученное, его глава повернулся к гостю. – Что это всё значит, Бенерро? – Осмелился спросить Визерис, видя, что жрец и сам отвлекся от ритуала. – Я боялся этого. Надеялся... Умолить. – Из голоса Верховного жреца пропали торжественность и величие; теперь он казался именно тем старым, усталым человеком, каким выглядел для непосвященного. – Но мольбы были тщетны. Бог требует платы за совершение своего чуда, и плата должна быть отдана жизнью. Жертвой. «Нет». – И? – Проговорил Визерис, сделав шаг к костру. «Раз огонь не даёт тепла, то, возможно...» Тут Бенерро заговорил скороговоркой, будто поняв, какая мысль пришла в голову его гостю. – Есть решение. Он милостиво указал нам, когда мы только начинали готовиться к обряду. Но принять его должны вы, вы и только вы. Ни у меня, ни у кого-либо из здесь собравшихся нет власти. – Какое? – Жизнь вашей сестры у Истинного ещё можно выкупить. Я вижу это в языках пламени; языках застывших, ждущих, вопрошающих. – Тут Бенерро сделал руками очередной знак, но но Визерис не разобрал, кому он был предназначен. – Они вопрошают, готовы ли вы принести жертву за неё. – Чего он хочет? Моей жизни? Моей крови? – Вашей крови, – кивнул Бенерро, – но в ином смысле. Тут фигура из тени протянула Верховному жрецу ребенка. Спящего мальчишку на вид лет двух-трёх, которого Бенерро тотчас передал гостю. – Держите. – И, стоило Визерису присмотреться, как он с трудом подавил в горле крик. Мальчишка был похож, чертовски похож на мелкого Мейкара, сына Дейрона из той, прошлой и далекой жизни. Серебряные волосы, фиалки во глазах, гордый нос, правильные и приятные черты лица, которые затем будут искорежены обидами и разочарованиями. Но именно так он выглядел в первые годы жизни, когда они ещё не рассорились со сводным братом и частенько виделись семьями. – Откуда... И как? – Только и сумел выдавить из себя принц-изгнанник. – Мы доставили его сюда из Лисса, из перинного дома госпожи Рейниры. Ваш первый бастард, принц крови, родившийся у Сиролы по прозвищу Жемчужина. Бог в своей милости указал нам на него и помог доставить ребенка сюда, потому этот раб Его так и медлил с приходом к вам... – Бенерро по-прежнему говорил быстро, опасаясь, что послушный хор не выдержит долго. – Он вашей, королевской и драконовластной крови, и Бог желает... Желает знать, кем вы пожертвуете из двоих. Его внесли в это подземелье тогда же, когда вы с принцессой пламени в него вошли; но только один из них его покинет. И я умолкаю, ибо не имею права советовать принцу крови в столь личном деле. Визерис ещё раз взглянул на младенца, отчаянно напрягая всю свою память. Да, он помнил дом госпожи Рейниры; ведь, в конце концов, у нее он выкупил Дорею. Да... Он помнил и Сиролу Жемчужину, и время, проведенное с ней. Могла ли она понести от него? Да! Это тело он унаследовал от потомка Мейкара; схожесть вполне возможна... Но мало ли в мире похожих мальчишек? Особенно в таком-то возрасте? Но... Зачем это ему? Есть ли какая-либо сила, какая-либо власть в жизни и смерти ребенка простой шлюхи и пьяного матроса? Да и в чем испытание, в чем жертва, если это – не его сын? Дальнейшие объяснения были излишни. Визерис со всей ясностью видел, какую сделку ему предлагают. Сын или сестра? Сын, о существовании которого он никогда не подозревал, или родная ему сестра? Чужое ему отродье неизвестной шлюхи, обреченное на столь же несчастное существование, или его сестра, его невеста и грядущая супруга? Выбор казался в первый миг самоочевидным, простым, банальным... Но как быть с проклятьем, преследующим убийц родного?.. В прошлой жизни он не собирался убивать Дейрона Лжерожденного, своего врага и претендента на престол – его ждали бы Вера или Стена, как и Бриндена... Ведь тогда мужчина не знал в точности, каким монстром окажется его сводный брат. Кроворон убил его и многих его детей, и сам закончил дни на лютом морозе, проклинаемый всеми, кто его помнил. До того Эйгон Второй казнил сестру и собирался покончить с племянником, и был отравлен собственными людьми. Пекло, Мейкар наверняка по воле случая убил своего брата, а ему всё равно голову пробило камнем! А он должен убить сына, сознательно... Страшным усилием воли Таргариен заставил себя собраться. Совершенно нечеловеческим усилием он отогнал призраков из головы. Это осталось в прошлом. Всё осталось в прошлом. И этот младенец – не Эйгон. Его драгоценный мальчик остался на Краснотравном поле, убитый дядей. И никакое чудо, никакой Бог этого уже не изменит. Зато там, на костре, горит и мучается его сестра – горит и мучается из-за него. Не он ли ожидал шанса ей помочь? Облегчить её страдания? Пришло время действовать. Визерис с силой бросил ребенка в костёр. Криков не раздалось: магическое пламя поглотило бастарда моментально... Возможно, это даже можно назвать милосердием. Он умер, ничего не почувствовав; он скончался смертью чистой и скорой. Это был чужой ему ребенок, просто удивительно похожий на несчастного Эйгона; в этом мире его ожидали только горе, страдания и смерть. Таргариен оказал ему милосердие... Возможно, он в это поверит когда-нибудь. Бенерро тотчас воздел вверх обе руки, и хор красных жрецов возопил ещё громче. Само пламя ожило – и поднялось до самого потолка подземелья. Таргариену даже показалось, что оно принялось гореть с невиданной прежде злостью, пусть и оставаясь в пределах очерченного круга. Но на этом чудеса не прекратились: языки пламени на глазах у пораженного мужчины последовательно окрасились в чёрный, что был темнее ночи; белый, что был светлее снега; зелёный, что был ярче полированного изумруда. Изменения были моментальны, случались незаметно и не подчинялись никаким известным Визерису законам природы. Зато, определенно, была связь между колебаниями и превращениями пламени и пением красных жрецов. Рабы Р'Глора и их предводитель будто решили оглушить Таргариена мощью своих луженых глоток: их слова раздавались громом среди каменных стен... Всё закончилось столь же неожиданно, как и началось. Огонь погас, будто по мановению божественной руки; был и исчез. Вместе с огнём исчезли и дрова, и хворост: остался от целой рукотворной пирамиды только пепел, лишенный запаха. Тогда-то, впервые с момента начала ритуала, Визерис смог увидеть сестру. Голая и явно изможденная, она сидела на холодных камнях подземелья...И вокруг Дени ползали новорожденные дракончики, тихонько пища своими неокрепшими глотками. Черный, изумрудный и белый, и смотрели они попеременно то на его сестру, то на него самого. – Всё удалось. – С неподдельным благоговением в голосе произнес Бенерро, почтительно склонив голову. – Всё удалось... Остальные жрецы моментально встали на колени, не издавая при этом ни звука. То ли от испытываемого ими восторга, то ли они попросту потеряли дар речи за прошедшие часы. Сам Визерис ничего не мог молвить от переизбытка нахлынувших на него чувств: радость за возвращение к нему целой и невредимой сестры и от вида живых, дышащих, настоящих драконов перемешалась с воспоминаниями о жертве, с усталостью... Дени первой нарушила молчание. Девушка указала на крупного, крупнее своих собратьев ящера, чья чешуя была темнее ночи, и чьи рога переливались кровью. Затем, будто не своим голосом произнесла: – Aeksion. После чего она указала на дракона изумрудного, в котором проглядывались прожилки чистейшего золота. – Rhaellys. Наконец, её палец перешёл на зверя ослепительно-белого. – Sōnarys. Драконы, стоило им услышать свои имена, радостно зашипели и захлопали крыльями. Впервые за столетия Восток услышал эту песнь. И, несмотря ни на что, Визерис не мог отрицать её красоты.