Узники

Тишина была… Оглушающей. Золотые чертоги, прежде полнившиеся шумом разгоряченных споров и смеха, застыли, объятые льдистым онемением, и каждый взгляд был обращен в сторону Скади. Это было… Так нелепо. Так не по плану. Но Один всегда был хитрым ублюдком. Может, ей стоило не идти на поводу у собственной злобы и скорби. Может, не стоило и соглашаться на предложение Всеотца. Потому что это… Это было вне ее ожиданий. Она ведь и так унижалась. Явилась к ним посреди пира, объятая пламенем гнева, с луком в руках и холодом в сердце. Отец был мертв вот уже несколько дней, и Скади едва ли находила в себе силы держаться подальше от Асгарда. Отец совершил ошибку, как и многие. Сколько ошибок совершил Тор — и не сосчитать. Только своим асы не спешили выносить смертные приговоры. И Скади не сумела остаться в стороне. Ворвалась в шумный пир, готовая растерзать каждого из асов, готовая умереть в бою с ними, лишь бы справедливость восторжествовала. Но асы были высокомерны и спокойны. Они не спешили вступать с ней в бой. Жались друг к другу, унизанные золотом, мехами и жемчугом, шептались, роняя насмешливые улыбки, и Скади чувствовала, как боль, свербящая внутри, обезоруживает ее, сковывает, заставляя отступить и ослабить тетиву. Один глядел на нее своим единственным глазом и говорил медленно, сладко, словно патока, и каждое слово его было колдовским, наполненным неизъяснимой мудростью, силой. Скади слушала. Не могла не делать этого. А он все говорил и говорил. Что понимает ее боль. Что скорбь ее не стоит жизней невинных. Что Тьяцци не желал бы смерти своей единственной дочери. Скади хотелось выть. Он звучал так правильно. Так необходимо. Ведь и ей не хотелось умирать. Она видела, что делал с телами своих врагов Тор. Видела, на что были способны его дети. Это было страшно. А у нее оставалась лишь она сама. И ту потеряла. Когда Один предложил ей присоединиться к пиру, она только усмехнулась. Бросила равнодушно и вымученно: «Еще предложи выпить из одного кубка и посмеяться с одной шутки». Один скривил губы в улыбке. Пир шумел, кричали боги. Скади сидела за столом одна, глядела с ненавистью на вечно прекрасную Сиф, на Фригг с этими ее золотыми косами. На Тора, упивающегося воинской славой и брагой в компании эйнхериев. Они были отвратительны. Она была отвратительна, раз сидела здесь и не пыталась убить хотя бы одного из них, прежде чем Мьёльнир пронзит ее тело. Какое же унижение. А после явился Локи. Этот старый рыжий плут с безумием в очах. Он был ужасно пьян, и веснушчатые щеки его налились болезненной краснотой заядлого выпивохи. И он был гол. В нелепых башмаках, сползающих с пяток, и без единого отреза ткани на худом, изрешеченном шрамами теле. Козлиными поскоками Локи пробирался к самому трону Всеотца, кричал похабные шутки притворно заалевшим богиням, и меж ног его болталась козлиная бородка — эйнхерии попытались было сдернуть ее, чтобы явить всего Локи, но тот ускользал от них, гогоча и повизгивая. И Скади засмеялась. До слез, до жжения в груди. Какая нелепость. Смех ее рвался сквозь глотку тугими всхлипами, и не было в нем радости. Сама себе она была отвратительна, как отвратителен был и Локи, как отвратительны были сами асы, заковавшие себя в Золотой чертог вечным хмелем и похотью. И она смеялась, смеялась, до тех пор, пока не поняла, что чужие взгляды устремлены на нее через весь зал, что Один глядит на нее и усмехается. — И все же разделила со мной смех, юная Скади, — он говорил с ласковостью мясника, наблюдающего за последними секундами жизни забойного зверя. — Пора бы и мир соблюсти. Скади глядела на него, обессиленная, оглушенная болью и скорбью, унижением и злобой. Ответить не удавалось. И Один говорил: — Тьяцци был бы рад твоему счастью. Тебе больше не нужно скрываться в этих мрачных лесах в одиночестве. Возьми себе мужа. Любой бог в этих чертогах сочтет за честь взять тебя в жены. А моя прелестная супруга благословит ваш брак любовью. Ей хотелось не слышать этих слов, не видеть этой обнадеживающей улыбки на лукавых устах. Скади скривилась. Ей не хотелось ощущать это звенящее, разъедающее изнутри одиночество. Но никогда не согласится она делить ложе с асом. Никогда. Она почти сказала ему твердое и уверенное «нет», когда в голову, словно яд, проникла эта глупая, такая маленькая злобная мысль. Отомстить ему. Забрать у него самое дорогое, как он когда-то забрал у нее. — Любого? — спросила она, выплевывая жгучие слова вместе с мыслями о необходимом унижении. Один кивнул. Протянул ладонь. Колдовской договор. Скади ответила ему. Руку обожгла печать. Быть может, оно стоило того. — Выбирай… Она оглянулась на шумный зал, сверкавший золотоволосыми макушками асов. Нашла взглядом шумного, вечно прекрасного сияющего Бальдра. Сын за отца. Это будет достойная месть. — … правда, в заключенном нами договоре есть небольшое уточнение, — Один самодовольно фыркнул. Скади дернулась, глядя на свою руку. Так и есть. Вплел что-то грязное, нечестное в печать — хитрый ублюдок. Она зарычала, раздирая ногтями собственное запястье. — Что? Что ты наделал? — Добавил малость веселья в этот сложный выбор, — и единственный глаз его наполнился мрачным довольством. Один расплылся в белозубой улыбке. — Ты сможешь выбрать любого, но… Не по имени. И допустим, ты не увидишь его лица, — шумно фыркнув, довольный собой, Один добавил: — Знаешь, прекрасная дева йотунов, руки тоже о многом говорят. Я хочу, чтобы ты выбрала сердцем. Ты не увидишь лица, чтобы не любить одну лишь его красоту. Не увидишь рук, чтобы не распознать воина или поэта. Ты увидишь… Ноги. Стопы. Что есть жизнь, если не отпечатки наших ног в песках времени? Думаю, это достойный поэзии выбор. Скади онемела. Ее била дрожь злобы и ярости. Он не давал ей выбора. И лишил возможности отказаться. Печать горела пламенем, ощущая ее гневное отрицание, ее обиду, ее унижение. Отвернувшись, Скади поджала губы, чтобы не разрыдаться прямо на глазах у этого невыносимого ублюдка. Один же, не прекращая улыбаться, приказал явить в зал ширму и усадил за нее всех богов. Скади обвела зал взглядом. Никого. Стало быть, за этой завесой был и Тор. И Магни. И юный слепой Хёд с еще детским голоском. Волна отвращения настигла ее, заставив пошатнуться. Он издевался над ней. Глумился. И она добровольно пошла на это, ведомая местью и горем. На негнущихся ногах Скади подошла к ширме. В спину ей впивались презрительные взгляды богинь. Можно подумать, их мужья не спали со всеми этими невинными валькириями, что слонялись в свите Одина, делая вид, будто не принадлежат этому миру. Двуличные суки. Скади вымученно выдохнула. Взглянула вниз, где виднелись обнаженные мужские стопы. С краю явно восседал Локи — тощие пятки его врезались в мраморный пол зала, а пальцы отстукивали какой-то ритм. Рядом с ним… Хёд. Белые, худощавые мальчишечьи ноги. Ноги же остальных кандидатов казались Скади почти одинаковыми. Сильные, натренированные. Поди различи, кто из них драгоценный Бальдр. Скади мутило от отвращения к себе и к ситуации. Она прошлась вдоль ширмы один раз. Другой. Оглянулась на Одина, наблюдающего за ней с нескрываемой издевкой. Поймала взгляд мрачной Фригг. Та, прищурив синие, пылающие потусторонним пламенем глаза, глядела на нее неотрывно. Знала, что Скади искала Бальдра. У нее больше не оставалось сил на это шутовское представление. Скади впилась ногтями в собственные ладони и еще раз прошлась взглядом по стопам. Одни из них казались ей… Иными. Ноги как ноги. Светлые, почти лишенные загара. Крупная стопа. Россыпь шрамов на подъеме. И вязь татуировок. Лоза, угловатая, идеальной формы, охватывала лодыжки и устремлялась выше, за заслон ширмы. Лозы… Лозы — это ведь хорошо, не так ли? Быть может, это даже Бальдр. Быть может, у нее есть шанс осуществить собственную месть. Быть может… — Ты определилась, — прогремел Один, глядя на нее с каким-то непонятным выражением лица. Казалось, он скрывает усмешку, но глаза его были непривычно серьезны. Скади кивнула. Указала пальцем на избранного ею незнакомца. Закрыла глаза. Глупая. Глупая. Глупая… Только бы не Тор. И не Магни. Не Моди. Не Улль. Только не они… — Значит, так тому и быть, Скади, дочь Тьяции, — бросил Один отрывисто. Ширма исчезла. И Золотой чертог накрыла тишина. Она редко видела его. Слишком редко, чтобы заметить, слишком редко, чтобы запомнить. И все же эти глаза были ей знакомы. Сине-зеленые, словно мягкие локоны водорослей в бушующей морской сини. Темные ресницы. Низко опущенные хмурые брови. Безразличный, вечно отстраненный взгляд. Ньёрд. Он склонил голову набок, уставившись на нее и ничего не говоря. Глядел устало, сложив руки на груди, такой чужой среди светловолосых радостных асов. Поломанный. Царь без трона. Так называл его отец. Великий царь ванов, сдавшийся на милость Одину ради остатков собственного народа, что никогда не вспомнит о том, кем они были на самом деле, кем были рождены. — Мне жаль, — пробормотала Скади так тихо, что услышать ее мог лишь сам Ньёрд. — И мне, прекрасная Скади, — ответил он низким, рокочущим, словно морские валы, голосом. — И мне. «…моя прелестная супруга благословит ваш брак любовью» Скади горестно усмехнулась. Вот уж в самом деле пора смеяться с шуток асов. Дочь мертвого Тьяцци, погубившая себя собственной местью. И извечный заложник асов, не способный сказать и слово против. Норны, должно быть, имели отвратительное чувство юмора.

***

Берег полнился криками чаек и шумом моря. Скади глядела на горизонт, пронзенный солнечными лучами, и видела надвигающуюся бурю — она рокотала, двигаясь медленно и неотвратимо. Берега фьорда устилала зелень трав и серость камней, виднелись вдали деревни ванов, что доживали свой бессмертный век на плодородных лугах, позабыв о давней войне и потерях. Скади хотелось бы того же. Только забыть не получалось. Изувеченное тело отца являлось ей во снах. Его глаза, ставшие теперь частью звездной карты. Было почти больно глядеть в ночное небо и быть неспособной отличить их, такие дорогие, такие далекие, от чужих звезд. Один был слишком жесток. А она глупа и самонадеянна. И поплатилась за это. Волна обрушилась на прибрежные скалы с глухим всплеском, и Скади отступила от воды — плавать она никогда не умела. Да и жила она в морозных лесах среди гор и лесов. Все озера там покрывал лед. Море пугало ее. Такое огромное, глубокое, такое неизведанное. По коже скользили мурашки, когда думалось ей о том, сколько жизней забрали эти тяжелые темные воды. Шорох чужих шагов за спиной заставил Скади вздрогнуть. Она обернулась, встречаясь взглядом с теперь уже мужем. — Добро пожаловать в Ноатун, Скади, дочь Тьяцци, — сказал он тихо, и голос его слился с грохотом грома вдали. — Земли ванов и моря девяти миров отныне твои. Как и я. Это были красивые слова. И Ньёрд из Ванахейма был красив. Только глаза его были пусты, и голос сух и несчастен. — Благодарю тебя, Ньёрд, царь ванов, — Скади склонила перед ним голову, ощущая ту же свербящую в груди боль, что читалась на его лице. — Лесные чертоги Трюмхейма отныне твои. Как и я. Ньёрд молчаливо кивнул, сипло выдохнув и устремив взгляд в сторону приближающейся бури. Чайки над головами кричали все громче. Скади глядела на своего мужа, чувствуя, как в груди разрастается жалость и злоба. К себе. К нему. Она хотела, чтобы Один страдал так же, как страдала она, чтобы и он познал горечь потери. Но Один был умнее. Ему не пришлось страдать. Эта ноша выпала на долю Ньёрда. Он даже не был асом. Разве это месть? Кому? Он выглядел таким несчастным, что Скади почти ненавидела себя. Бледный, с темными кругами под глазами и рваным белесым шрамом над правой бровью — последнее свидетельство давних битв. Ньёрд был босым. И в простой синей рубахе он казался обычным мидгардцем, заблудшим в край ванов. Темные волосы его трепал ветер, в короткой бороде застревали брызги пены — безразличный ко всему, он ждал бурю. — Мне жаль… — голос Скади сорвался. Ньёрд повернулся к ней. Покачал головой с мрачной усмешкой. — Не стоит, прекрасная Скади, — пробормотал еле слышно. — В том нет твоей вины. — Месть затуманила мне взор, — Скади обняла свои холодные, влажные от морских брызг плечи руками. — Не тебе одной, — усмехнулся Ньёрд. — Ты научишься с этим жить. Скади глянула на него. — А ты научился? — спросила неловко, почти шепотом. — Нет, — ответил Ньёрд. И они замолчали. Глядели на темный горизонт, вздрагивали от льдистых ударов капель и дышали, не в силах набрать полную грудь воздуха, не в силах принять случившееся и грядущее. — Я боюсь, — пробормотала Скади, когда оглушающий вал ударил о прибрежные камни. Ньёрд взглянул на нее искоса, шумно вздохнув. — Меня? Скади замялась. — Моря, — ответила тихо. Усмешка исказила порозовевшие от холода губы Ньёрда. — Значит, меня. Скади поджала губы. Какая нелепость — ее муж повелевает морями, а она даже мелких речушек боится. — Трюмхейм — твой дом, — сказал Ньёрд, поворачиваясь к ней и пронзая пристальным взором. — Я чувствую, как ты дрожишь, как бьется твое сердце — ты в ужасе. И я не хочу, чтобы ты испытывала это, Скади. Мой дом — твой дом, но только если ты ощущаешь его таковым. Не заставляй себя. Вернись в леса, вернись к охоте. Брачные клятвы — это просто слова. Каждое его слово отдавало в груди обжигающим теплом. — Но… Традиции… — Скади стиснула плечи руками еще сильнее. Вспомнился Золотой чертог, улыбка Одина, брачные клятвы. Взгляды богинь. Насмешки богов. Это было ужасно. И все же на руке ее виднелся браслет — символ связи, символ нерушимости брачных уз. Ньёрд скривился. — Традиции… — он фыркнул. — Ты желаешь брачной ночи? Скади вздрогнула. — Сумеешь ли ты не дрожать в моих руках, Скади? Не отворачиваться от моих поцелуев? — Ньёрд глядел сурово, и глаза его полнились мраком. — Сумеешь желать меня? Рот Скади открылся, но ни единого звука она не смогла из себя выдавить. — Не отвечай, — покачал Ньёрд головой. — Я знаю ответ. И я не насильник, Скади. Мне плевать на традиции, если они заставляют меня быть тем, кем я не являюсь. Ты свободная женщина. Ты красива. Умна. Невероятно сильна. Наслаждайся этой жизнью. Не думай об этом браке, как о цепях. Думай о нем, как о возможности. — Возможности?.. — Я даю тебе свободу, и тебе самой решать, как этой свободой распорядиться, — ответил Ньёрд. — Если ты пожелаешь, мы поплывем в Ноатун. Я сделаю тебя своей женой так, как требуют того традиции, и ты будешь королевой ванов. Но если твоя душа не лежит к этому… Ты можешь вернуться в Трюмхейм. — Почему ты даешь мне такой выбор? — поразилась Скади. — Потому что когда-то его не дали мне, — усмехнулся Ньёрд. — И потому что я уважаю тебя, Скади, дочь Тьяцци. Не тебе страдать за преступления твоего отца. Скади не знала, что ответить. — Так чего ты желаешь? — спросил Ньёрд, пронзая ее этими своими грустными синими глазами. — Свободы, — ответила Скади. — Я желаю свободы.