Sacer Sanguis. Morsmordre.
Morsmordre.
— — —
Если хорошо подумать, то на самом деле во всём виновата Профессор МакГонагалл. Ну, может быть, не совсем во всём, но как бы то ни было, именно она вложила эту идею в его голову. «Не бойтесь удивлять», — говорит она, прищуривая глаза и глядя на него то ли сурово, то ли ласково. Ремус не из тех, кто обвиняет других в последствиях своих собственных действий, в отличие от многих его сверстников, которые отмахиваются от любого подобия ответственности, как от надоедливой мухи. Его вырастила Хоуп Люпин, и она же научила отвечать за свои поступки ещё до того, как научила ездить на велосипеде. Но только в этот раз он считает, что имеет право снять с себя вину. По крайней мере, так ему будет легче принять произошедшее. Всё началось — во всяком случае, для него — во время встречи с профессором МакГонагалл, его консультанткой и главой департамента, где он потратил добрых пятнадцать минут, излагая идеи для новых статей одну за другой, которые даже он сам признавал блёклыми и лишенными воображения. Вот тогда она это сказала. Эти слова задели его до глубины души и укоренились в костях. — Всё это не то, Мистер Люпин. Я хочу, чтобы вы рискнули с этой работой. Сделайте что-то другое, сделайте что-то новое. Ремус говорит ей, что не очень понимает, что она имеет в виду. Она смотрит на него поверх очков, сжав губы в тонкую линию. — Я имею в виду, что вы прекрасный автор, — она понимающе смотрит на него, — но в вас есть нечто большее, нереализованный потенциал, и я бы очень хотела помочь вам его раскрыть. Так что, моя рекомендация вам: попробуйте удивить сами себя. Выйдете в свет, попробуйте что-то новое, поживите для себя, как говорится, — строгий взгляд. Твёрдый кивок. — Не бойтесь удивлять. Ладно. Не бойтесь удивлять. Ремус не уверен, что хоть раз в жизни делал что-то удивительное. Он вырос в деревне в Уэльсе, его воспитывала мама и остальные жители их маленького городка, большинство из которых воспринимали фестиваль стрижки овец как абсолютную вершину азарта (справедливости ради, это, правда, было очаровательно), и это не слишком способствовало жажде приключений. Даже осознание того, что в нежном возрасте ему нравилось целовать живущего по соседству Бенджи гораздо, гораздо больше, чем ему когда-либо доставляли удовольствие поцелуи девушек, было не слишком удивительным. И для Хоуп, если на то пошло, тоже, когда он наконец ей рассказал. Поступить в Хогвартс — тоже логичное решение, как только приходит письмо о приёме, приложенное к щедрому предложению о стипендии. Ремусу не терпится покинуть свой город, встретиться с людьми, отличными от тех, кого он знал всю свою жизнь, и его опыт оказывается именно таким, на какой он надеялся. Не всё гладко, конечно, но в целом он получает то, что хочет. У него есть Лили, их квартира, газета и другие их друзья. Ему нравится приходить домой в конце дня и сидеть у камина, пить чай с их крошечной кошкой Калипсо на коленях. И ему совсем не нравится намёк на то, что что-то в его жизни или в его творчестве скучное или замкнутое. Но он доверяет профессору МакГонагалл безоговорочно. И ради неё он попробует.— — —
После их встречи он возится с ключами, измученный и измотанный, толкая плечом дверь в их квартиру. — Лили? Ответа не следует, но она оставляет камин гореть, тёплый и потрескивающий в углу, поэтому он вешает пальто сушиться и стряхивает капли воды с волос. Они с Лили перебрались сюда в начале второго курса и потратили уйму времени на то, чтобы заполнить квартиру уютными домашними вещами: мягкое красное кресло, которое они нашли в благотворительном магазине; книжная полка, ломящаяся от потрёпанных книг в мягких обложках; крошечные комнатные растения, которые они держат на подоконнике и дают забавные имена типа «Обезьянка», «Принцесса Лея» и «Спаг Бол». Он идёт на кухню, чтобы поставить чайник, морщась при виде огромной открытки, которую Лили приклеила скотчем к дверце холодильника. Каллиграфическая надпись золотая и витиеватая, в углу оттиснута ярко-красная птица. Открытка не вызывает ничего, кроме смеси гордости и нервозности, которая скручивала ему желудок с тех пор, как письмо пришло по почте две недели назад:«От имени Университета Хогвартс и всей администрации мы хотели бы выразить наши самые искренние поздравления Ремусу Дж. Люпину за его достижения в области журналистики.
В знак признания его достижений он будет удостоен премии Ксенофилиуса Лавгуда в области Культурной критики за его последние работы, опубликованные в газете Феникс. Премия присуждается за выдающиеся достижения в новаторской критике состояния общества и уникальные комментарии к человеческому опыту, особенно в том, который касается студенческой жизни в Хогвартсе.
Церемония состоится в субботу вечером 18 октября.
С уважением,
Альбус Дамбдор, ректор»
Ремус не может не чувствовать самодовольства, видя излишне драматичную подпись Дамблдора внизу. Есть некоторая ирония в том, что человек, которого он обвинил в «увековечении культуры социальной войны» и «поощрении классовых разногласий», должен быть тем, кому придётся сказать: молодец, поздравляю, благодарю за доставленные проблемы. Возможно, это не что-то удивительное или новое, или захватывающее, но Ремус всё ещё гордится этой статьёй. Интервью со студентами, наблюдениями, сделанными в аудитории и незаметно записанными в блокнот, посещёнными протестами, митингами и дебатами. Он был польщён, если не сказать ошарашен, когда факультет выдвинул его кандидатуру на премию. Его мама, конечно, пролила пару слезинок, настаивая на том, что её, конечно, это ни в малейшей степени не удивило, а затем, очевидно, немедленно оповестила всех в радиусе пятидесяти километров, потому что не прошло и недели, как его почтовый ящик наполнился открытками из дома, корзинками со сладостями, безделушками и большим количеством домашних пирогов, чем он когда-либо смог бы съесть. Ремус не против внимания со стороны своих друзей и семьи, хотя из-за этого у него и краснели щёки, но ещё предстояло разобраться с церемонией — с участием преподавателей, выпускников и всего персонала газеты, — без которой он очень хотел бы обойтись. Но, как он думает, это может стать первым шагом к тому, чтобы, так сказать, пожить для себя. Рискнуть разок-другой. Какая всё-таки отвратительная мысль.— — —
На следующее утро Ремус плюхается за стол и взлохмачивает кудри, царапая ногтями кожу головы, пытаясь слабыми царапинами пробудить в себе вдохновение. В отделе новостей шумно, суетящиеся студенты борются с различными уровнями стресса в бесконечном стремлении закончить работу в срок, чтобы насладиться предстоящими выходными. Несколько человек, с которыми он никогда раньше не разговаривал, останавливаются у стола, чтобы поздравить его. Его щёки начинают побаливать от необходимости улыбаться. У стола снова слышится шарканье. — Ты мне вчера снился. Ремус поднимает голову. — О? — он приподнимает бровь, глядя на Питера, встревоженно нависающего над его ноутбуком. Он усмехается. — Если это что-то неприличное, ты можешь оставить это при себе. Питер Петтигрю — друг Ремуса, редактор, и, судя по растрёпанным волосам и слегка маниакальному взгляду, он совсем не в настроении шутить. — Мне приснилось, — многозначительно говорит он, — что, несмотря на то, что ты знал, как сильно я хочу получить работу в Condé Nast, ты за моей спиной подкупил Мэри выпечкой и убедил её взломать мой компьютер и удалить мои резюме и материал для подачи заявки! Предательство от моей девушки и лучшего друга, Ремус! Что я, по-твоему, должен чувствовать? Справа от него раздаётся смешок, и Ремус, оглянувшись, видит, что его соседка по столу Доркас преувеличенно закатывает глаза. Он вздыхает. — Ладно, это был всего лишь сон, — говорит Ремус, переключая внимание на экран и пустой документ, который насмешливо смотрит в ответ. Когда Питер не реагирует, он стонет и серьёзно смотрит ему в глаза. — Питер, послушай. У меня есть ключи от твоей квартиры. Я знаю пароль от твоего компьютера. Если бы я хотел саботировать твою карьеру, я бы сделал это сам. Мне не нужно вербовать Мэри. — Ты уверен? — спросил Питер. Он загораживает проход, и несколько человек врезаются в него, расплёскивая кофе и роняя бумаги, и он становится мишенью множества раздражённых взглядов, на которые не обращает внимание, расхаживая перед столом Ремуса взад-вперёд. — Точно? Потому что ты испёк для неё трёхслойный пирог с лимонной глазурью и заварным кремом, и всё это показалось мне очень реалистичным. Ремус вздыхает, устало потирая глаза. Это будет долгий день. — Я не умею печь трёхслойный пирог с лимонной глазурью и заварным кремом, Питер. Я даже яичницу-болтунью приготовить не могу. Хмурый взгляд. — Это нехорошо. Я пеку отличный трёхслойный пирог с лимонной глазурью и заварным кремом. У Мэри он самый любимый, мы только вчера его ели. Приходи к нам на следующей неделе, я тебя научу. Ремус снова вздыхает. Это будет очень долгий день.— — —
Проходят часы, а Ремусу нечего показать за потраченное время, кроме двух слов, которые он набирает, удаляет, а затем снова набирает в бесконечном цикле надежды, что в какой-то момент он сможет извлечь из них хоть каплю смысла. Не бойтесь удивлять. Какая восхитительно расплывчатая формулировка. Он натягивает пальто с намерением быстро сбежать обратно в квартиру, когда Питер, который плюхается в кресло Ремуса, положив ноги на стол, внезапно вскрикивает и резко выпрямляется, чуть не опрокинув на себя кофе, налитый ещё с утра. — О нет, — говорит он, круглыми глазами глядя куда-то Ремусу за плечо. — О господи. Какого чёрта он тут забыл? — Что? Кто? Ремус развернулся — и оу. Сириус Блэк прислоняется к открытой двери отдела новостей с таким видом, будто он сошёл со страниц последнего номера GQ. Он одет в облегающие брюки и чёрную рубашку, ткань обтягивает широкие плечи. Он небрежно обнимает рукой мальчика с кольцом в носу и обломанными фиолетовыми ногтями, и они прижимаются губами друг к другу так, будто хотят проглотить. От этого зрелища у Ремуса сжимается желудок. Рука Сириуса, крепко сжатая вокруг челюсти мальчика; вспышка розового языка между пухлыми губами. Ремус может поклясться, что и отсюда слышно, как мальчик стонет, что вообще-то является совершенно лишней реакцией, и затем ему приходится подавить ту часть себя, которая думает, что это, вероятно, может быть оправданно. Более чем оправданно, когда эти мягкие горячие губы так тебя целуют. Не то чтобы он раньше об этом думал. А потом они отстраняются друг от друга, и Ремус немедленно отворачивается, уставившись на край ковра, что разваливается и держится на обрывках ниток, завязанных узлом, и не видит, как Сириус выпутывается из объятий восторженного мальчика и уходит, даже не оглянувшись. Уходит и направляется прямо туда, где Ремус всё ещё стоит, не двигаясь, одна рука неловко свисает из-под пальто, потому что отказался от этой задачи в пользу того, чтобы поглазеть на беспричинную демонстрацию отношений на публике. Его глаза темнеют, а затем тёплые руки сначала касаются его плеч, а потом медленно спускаются по спине. Сириус берёт свободную полу пальто и терпеливо держит, мягко улыбаясь нескольким секундам замешательства, пока Ремус не понимает, что ему нужно сделать, и просовывает руку внутрь. Он непроизвольно вздрагивает, когда Сириус позволяет рукам задержаться на его талии всего на несколько секунд дольше, чем нужно, и тихо выдыхает, когда тот, наконец, отходит от него. — Питер! Выглядишь отлично! — улыбка у Сириуса широкая и озорная, серые глаза сверкают, когда он крепко сжимает руку Питера. — Как поживаешь? — М? Здорово, — пищит Питер голосом на тон или два выше обычного. — У меня всё отлично, Сириус, — он убирает руку и чуть встряхивает. — Давно тебя не видел. Ты за Джеймсом пришёл? Сириус заколебался, быстро моргая. — На самом деле, я… — Он где-то… — Питер хмурится, оглядываясь по сторонам. — Не знаю, может где-то в служебном помещении? Ремус? — М? — Ремус вздрагивает и отводит взгляд от профиля Сириуса. До этого он рассматривал слабый розовый оттенок на его скулах. Исключительно из исследовательского интереса, конечно. — Ты не знаешь, где Джеймс? Он разве не искал что-то для тебя? — спрашивает Питер. — О, э… — Всё нормально, — быстро вставляет Сириус. — Мы в последнюю минуту договорились сходить поужинать, он, наверное, забыл. Но если он занят, — его взгляд мечется к Ремусу, — тогда, может… — Сириус? — Джеймс Поттер выходит из картотеки с неустойчиво балансирующей стопкой книг в руках, с растрёпанными волосами, в помятой рубашке, очки съеханы набок и криво сидят на носу. — Что ты тут делаешь? — Джеймс! — говорит Сириус с округлившимися глазами. — Вот ты где! Просто… мы же в «Три метлы» идём, как договаривались. Джеймс озадачено нахмурился. — Я думал, мы встречаемся там, — он опускает книги на стол Ремуса, и они тут же валятся, сбивая лампу, которая Ремусу всё равно никогда особо не нравилась. — В любом случае, я же говорил, я должен был остаться и помочь… — он внезапно замолкает, пристально глядя на Сириуса, затем на Ремуса, а затем снова на Сириуса, который так же пристально смотрит в ответ. На лице читается непонимание, — Ладно… Неважно, — он вздыхает. — В любом случае, я нашел всё, что хотел, — он поворачивается к Ремусу и Питеру. — Вы пойдёте с нами? — Конечно! — Не могу. Все устремляют на Ремуса хмурые взгляды. — Брось, Ремус, — ноет Джеймс. — Нам нужно отпраздновать твою огромно-злоебучую-награду, которую ты вот-вот получишь. Что может быть лучше хорошенькой кружечки пива? Ремус смеётся. — Я уверен, что это среднего-размера-злоебучая-награда. И мероприятие будет уже сегодня вечером, против моей воли. Я думаю, что это превысит мой лимит волнения на сегодня. И хорошенькая кружечка пива может подвести меня к черте, что тогда будем делать? Джеймс драматично стонет, и Питер принимается его утешать, уверяя, что он правда знает все виды игр с выпивкой, действительно очень крутых: бильярд или, может быть, пул, или, может быть… — Не знаю, — говорит Сириус тихо, подходя чуть ближе. — Я думаю, в твоей жизни не хватает каких-нибудь дополнительных волнений. Его глаза, тёмные и пронзительные, смотрят на Ремуса слишком пристально для обсуждаемого вопроса. Ремус сглатывает, и в горле у него что-то щёлкает. Он думает, что может согласиться с чем угодно, что бы эти глаза не предложили. Опасная мысль. Он откашливается. — Знаешь, — хрипло говорит он, — быть может, ты прав. Когда Ремус выходит из комнаты несколько минут спустя, обжигающий взгляд, устремлённый ему в спину, преследует его до самого поворота.— — —
Университет Хогвартс — известное учебное заведение с длинной и прославленной историей выпуска одних из самых успешных студентов страны во всех отраслях, с впечатляющими карьерами. По крайней мере, так написано в брошюре. Но в этом можно убедиться, если судить по присутствующим на этом вечере людям. Церемония проходит в музее Хогвартса, здании на дальней стороне кампуса, рядом с городской набережной и окружающими лесами. Это роскошное место: мраморные полы, отполированные так тщательно, что Ремус видит в них своё отражение; большое фойе, уставленное антикварными реликвиями; многовековые произведения искусства на стенах. В углу винтовая лестница из кованого железа, которая ведёт на второй этаж, где специально для этого вечера возведена сцена. Когда Ремус приходит, зал уже почти полон, Лили ободряюще держит его за локоть. — Перестань дёргаться, — ругается она, хватая его за руку, когда он снова тянется к своей бабочке. — По-идиотски себя чувствую. На мероприятии есть дресс-код, и он позволяет Лили убедить себя, что костюм вместе с жилетом и всем остальным — это хорошая идея. Проходит две минуты, и вполне вероятно, что он уже весь потный. — Я выгляжу как пингвин или как фокусник… — он порывается, удивительно ловко схватив с подноса проходящего мимо официанта два бокала шампанского. Протягивает один Лили, двумя большими глоткам выпивая половину своего. — Или как сексуальный Джеймс Бонд? — Лили улыбается, сдержанно потягивая шампанское. — Ты чудесно выглядишь, Ремус, правда. Я боюсь, что половина зала захочет тебя съесть. Он закатывает глаза, а Лили в ответ на это кивает в сторону девушек в углу, которые смотрят прямо на них. На него. Он, кажется, узнаёт нескольких, они из газеты, но не может припомнить ни одного имени. Он неловко машет им, и Лили фыркает. Одна из них, блондинка в длинном вечернем платье, поправляет волосы и подмигивает ему. Он почти давится шампанским и быстро отводит взгляд. Оглядывает зал: официанты уже начинают разносить закуски — такие крошечные, странные кусочки еды, которые, он уверен, вряд ли кому-то по-настоящему нравятся. Он схватил пять. На всякий случай. Лили тащит его за собой, и они слегка покачиваются в такт тихо играющей музыке — ну, Лили покачивается, а он шаркает, волоча ноги рядом с ней, — а потом они подходят к большому бару, где собирается большинство посетителей. Только заказав напиток, Ремус понимает, какую ошибку совершил. — Блять, — бормочет он, когда сразу несколько взглядов устремляется на них. Статус почётного гостя и красивая женщина рядом, похоже, имеют неприятный побочный эффект, превращающий его в мишень для людей, которые относятся к нетворкингу, как к виду спорта. Первым подходит мужчина с зачёсанными назад платиновыми волосами, он неторопливо направляется к ним, его рот искривлен в, видимо, не сходящей с лица усмешке. Он протягивает руку Ремусу, надменно вздёрнув подбородок: — Люциус Малфой. Уверен, вы обо мне слышали, — говорит он, прежде чем Ремус успевает ответить. — Самый молодой избранный член парламента. — Оу, — Ремус пожимает его руку и сжимает губы, сдерживая улыбку, и серьёзно кивает. — Впечатляет. Для меня большая честь познакомиться с вами. — Тогда нам следует обращаться к вам только как к Вашей Светлости, мистер Малфой? — спрашивает Лили, пряча улыбку в бокале. Глаз Люциуса дёргается, но в остальном он игнорирует её, возможно, догадавшись, что она не такая любезная, чтобы не послать его к чёрту, как Ремус. Вместо этого он немедленно разражается тирадой о неэффективности парламента (либеральной партии, конечно) и о том, что они должны отказаться от программ социального обеспечения (они просто выпрашивают подачки, абсолютно нелепо), потому что они не американцы (боже). В итоге этот ход мыслей уводит его в сторону новой политики «ужесточения борьбы с преступностью», про которую он рассказывает, потому что, по-видимому, это единственное, что им удалось сделать правильно. Если бы Ремус смог вставить слово, он бы обязательно спросил, упоминается ли в этих новых законах что-нибудь об уклонении от уплаты налогов, и если да, то отправит ли он своего отца, Абраксаса Малфоя, в тюрьму за поражающее воображение количество бланков, которые он очень удобно забыл отправить. К тому времени, когда профессор МакГонагалл просит у присутствующих внимания почти час спустя, Ремус подвергается нападкам со стороны двух членов королевской семьи, нескольких генеральных директоров, основателя крупнейшего в Европе медиаконгломерата и шокирующе большого числа людей с фамилией Гримальди. Непотизм. Поистине освященная веками традиция. Казалось, будто у них у всех складывается какое-то ошибочное впечатление, что Ремус — тот, к кому стоит подлизываться. Или найти подходящий момент, чтобы незаметно подсунуть ему визитную карточку с предложением о ночной встрече, на которую, как они настаивают, стоит потратить время. Обычно после этого ему подмигивают. Направляясь к своему месту, Ремус запихивает в рот четыре слойки с крабами, а затем подзывает ближайшего официанта. Ему нужно ещё шампанского.— — —
Церемония проходит гладко. Когда всё начинается, Джеймс, Питер и Мэри уже свистят и одобрительно вопят, что может его смутить, если он услышит что-то, кроме стука собственного сердца. Ремусу удаётся произнести свою благодарственную речь, не слишком краснея и запинаясь, и он едва не роняет свою (надо сказать, довольно большую) награду с выгравированным именем. Профессор МакГонагалл говорит удивительно проникновенную речь про его работу, в которой звучат слова: «любопытная», «пронзительная» и «трогательная». Он садится за столик в углу, сосредоточенно пережёвывая закуски и чувствуя себя приятно пьяным и счастливым, наблюдая, как его друзья танцуют и смеются вместе на другом конце зала. — Ремус? Он поднимает голову с полным ртом филе и видит девушку. Одну из безымянных девиц из газеты. — Мгм? — быстро проглатывает еду и встаёт, застенчиво протягивая ей руку. — Э, да, привет. — Я Эммилина, — представляется она, её рука нежная и мягкая, когда она сжимает ладонь в ответ, задержав на долгую некомфортную секунду. — Я просто хотела тебя поздравить. Я читаю твои статьи каждую неделю в Фениксе, и я думаю, что ты просто восхитительно пишешь. Так захватывающе и притягательно. Так… — она делает паузу, разглядывая лицо Ремуса и останавливаясь на губах, — глубоко. Ремус тихо смеётся, запуская ладонь в волосы. Она следит за его движением глазами с блестящими стрелками — пронзительными и хищными, — и когда он опускает руку, позволяя кудрям снова упасть на лоб, у него возникает ощущение, что сегодня ему суждено стать добычей. — Это очень приятно, Эммилина, — он неловко откашливается и делает шаг назад. — Рад познакомиться, но… — Я принесу тебе выпить, — перебивает она. Она делает шаг вперед, снова вторгаясь в его пространство. — И, может быть… — Вот ты где, — знакомо звучащий голос раздаётся у Ремуса за спиной. Прежде чем он успевает обернуться, чья-то рука ложится ему на талию и тянет назад, и Сириус с горящими глазами прижимается к его боку так, будто они делают это каждый день. — А я везде тебя ищу. — Э, я, — предложение Ремус не заканчивает, потому что не знает, что должен сказать. Очевидно, на его лице написано непонимание, но, к счастью, ни Сириус, ни Эммилина этого не замечают, сосредоточившись друг на друге. Эммилина сжимает губы и щурит глаза, когда переводит взгляд с руки Сириуса, всё ещё сжимающей талию Ремуса, обратно, чтобы встретиться с ним взглядом. Сириус наблюдает за ней, не мигая, лишь мускул дёргается в уголке его челюсти. Он нарушает напряжённую тишину, протянув Эммилине руку: — Сириус Блэк, — холодно. — Эммилина Вэнс. Сириус пожимает ей руку, едва заметно хмурясь. Ремус не может определиться, привлекательная она или пугающая. Вероятно, ему следовало бы чувствовать себя неловко из-за её убийственного взгляда, но он действительно много выпил и от алкоголя всё стало размытым и тёплым, и в комнате внезапно стало по-настоящему хорошо пахнуть: кедром, специями и кожей. Или это от человека, стоящего рядом. Он наклоняется к Сириусу, прижимаясь к нему с глубоким вздохом, и пальцы на его талии сжимаются. — Я думаю, мне пора, — говорит Эммилина, глядя на Ремуса так, будто он должен возразить. Но он этого не делает. — Хорошего вечера, Эмили, — говорит Сириус, кривя губы в усмешке. Эммилин не утруждает себя ответом, просто бросает на Ремуса долгий, разочарованный взгляд и уходит, шурша платьем. Ремус вздыхает от облегчения и пытается высвободиться, немного нетвёрдо держась на ногах. Он не успевает отойти больше чем на шаг, когда рука Сириуса притянула его ещё ближе, вплотную к своему боку. Сириус тёплый даже сквозь пиджак, и он достаточно близко, чтобы его волосы щекотали Ремусу шею. Он вопросительно смотрит на Сириуса и с удивлением замечает слабый румянец на его бледных щеках. — Прошу прощения, — тихо говорит Сириус, наконец отпуская его. Он неловко кашляет и отводит взгляд, рассматривая зал. Ремус колеблется, но от алкоголя он чуть смелеет и поэтому поворачивается так, чтобы они смотрели друг на друга. Он встречается взглядом с Сириусом, и в тусклом освещении музея его глаза светятся тёплым серым цветом, мягким и притягательным. Его тёмные волосы обрамляют челюсть и чуть завиваются на концах. На его смокинге крошечная ворсинка, и Ремус протягивает руку, касаясь пальцами его груди, чтобы убрать её. Сириус резко выдыхает при соприкосновении и устремляет на Ремуса тяжелый взгляд, чуть приоткрыв губы. Он делает небольшой шаг к нему, будто непроизвольно. Ремус хочет, чтобы он сделал ещё один. Сириус, будто зная, о чём он думает, оказывается ещё ближе, вероятно, уже увереннее, но Ремус не может точно сказать, потому что он слишком сосредоточен на губах Сириуса, больших красных и мягких. Наверное, очень мягких. Выглядят они уж точно мягкими. — Как подушечка, — бездумно бормочет он. — Что? — Сириус смотрит на него, с улыбкой и удивлённо сведёнными бровями. Ремус качает головой, а его лицо заливается краской. Он не повторяет сказанное, но этого и не надо. Его взгляд не двигается, не способен сдвинуться, и эта мысль заставляет его покраснеть ещё сильнее. Сириус поднимает руку, касаясь щеки Ремуса тыльной стороной пальцев мягко — так мягко, что он едва это чувствует. Но кроме этого он не чувствует ничего. Глаза Сириуса следуют за движениями его руки, вниз по щеке, подбородку, шее. — Да, — выдыхает Сириус, опуская взгляд ниже. — Как подушечка. Костяшки его пальцев касаются уголка рта Ремуса, и большой палец оказывается на его нижней губе. Ремус прикрывает глаза от прикосновения, он смыкает губы, чтобы сдержать вздох, рвущийся из горла, и случайно зажимает между ними его палец. Сириус тяжело выдыхает, и Ремуса обдаёт жаром, он придвигается ближе; к нему, к его рукам. Рука Сириуса поднимается, запутываясь в кудрях Ремуса, мягко тянет, а затем вдруг всё рушится. — Что… — Сириус прочищает горло, моргает, его голос хриплый. — Что это? — М? — Ремус едва соображает. Его тело трепещет от желания, жужжит… Оу. Это его телефон. Он быстро достаёт свой телефон из кармана, отключает вибрацию, но слегка морщится, видя, что на экране высвечивается «Мама». Ремус трёт лицо ладонью. — Вот блядство, — выдыхает он. Сириус отступает назад и отворачивается от Ремуса: поза напряжённая, официальная, как будто последних нескольких минут и не было. Он так сильно сжимает челюсть, что можно увидеть кость в углу. Ремусу хочется коснуться её. Он прочищает горло и пытается встретиться взглядом с Сириусом. — Мне нужно… — он замолкает, поднимая телефон в качестве объяснения. Он не особенно хочет признаваться Сириусу Блэку, что пообещал позвонить маме сразу после вручения. Спустя несколько секунд неловкой тишины Сириус кивает и отстранённо говорит: — Да, конечно. На самом я удивился, что он не… — он замолкает, отводя взгляд. — У меня тоже планы, на самом деле. — О. Хорошо. Конечно. Ремус на самом деле не удивлён, но не может игнорировать укол обиды, когда Сириус смотрит на другой конец комнаты и улыбается чересчур широко, подзывая кого-то. Мальчик, который подбегает к ним вприпрыжку, высокий и веснушчатый, его рыжие локоны рассыпаются по плечам, что делает его гораздо более утончённым, чем Ремус когда-либо смог со своими кудрями. — Гидеон, Ремус. Ремус, Гид. Сириус коротко представляет их, в его голосе слышится раздражение, когда Гид крепко обнимает Сириуса и немедленно целует его гладко выбритый бледный подбородок. — Приятно познакомиться, — натянуто произносит Ремус, не отводя взгляд от Сириуса. Он спокойно смотрит в ответ, его челюсть сжата, а во взгляде не читается ничего. Он отчаянно хочет уйти, но в его пьяном сознании это кажется трусостью, поэтому он остаётся, твёрдо стоя на ногах. К счастью, это продолжается всего несколько секунд, потом Гидеон, наконец, отпрянул, чтобы глотнуть воздуха, и нетерпеливо он увлекает Сириуса за руку. Сириус не сводит с него глаз до последнего момента. Когда они, наконец, уходят, Ремус глубоко вздыхает и отправляется искать своих друзей.— — —
Вечерний воздух обжигает холодом, когда он наконец выходит на улицу, и приятно ложится на его разгорячённые от алкоголя щёки. Под кожей всё ещё ощущается скрытое напряжение, вызывающее зуд и беспокойство, и ему не терпится избавиться от него, соскрести со своего тела, как лёд с лобового стекла. — Дорогой мой, — Лили зовёт его, когда он оказывается чуть ближе. Она слегка покачивается, но глаза у неё ясные и сияющие. — Посмотрите на эту буку! Чего ты нос повесил? Ремус смеётся, чувствуя, как тяжесть из груди пропадает, когда она берёт его руки и греет в своих. — Ничего я не повесил… Давай о чём-то другом… кстати, где все? Он оглядывается и видит только Джеймса рядом. Джеймс хмурится, очки сползли на нос, и он яростно что-то печатает. Лили смотрит на него, а потом обращается к Ремусу и пожимает плечами. — Питер отвёз Мэри домой недавно, она чуть не заснула. Они искали тебя, чтобы попрощаться, но… — Всё нормально, — перебил Джеймс, подошедшей поближе. — Машина сейчас подъедет, — он поправляет очки и смотрит на них. — Привет, Ремус. Где все? — Питер с Мэри уехали? — Да, мы ждали… За их спинами раздаётся громкий смех, и Ремус каменеет. Он оглядывается через плечо, чтобы убедиться, что это Сириус; его рука обвивается вокруг плеча Гидеона, они оба спотыкаются и хихикают, едва удерживаясь на ногах, и Ремус никогда не видел его таким неопрятным. В какой-то момент Сириус снимает пиджак и галстук, и первые несколько пуговиц его рубашки расстёгнуты, обнажают полоску бледной кожи. Его обычно приглаженные волосы растрёпаны и спутаны, и желудок Ремуса сжимается от того, что он видит. — Оу, — Сириус замирает, когда видит Ремуса. Он прищуривается, наклоняясь ближе, потом усмехается. — Что ты здесь делаешь? Я думал ты… должен позвонить, — он запинается, — должен позвонить тому парню. Своему парню. Ремус хмурится. — Чего… — Гид! — Сириус тянет Гидеона за рукав, дёргает несколько раз, совершенно без надобности, потому что Гидеон и так на него смотрит. — Гид, ты знаешь, что парень Ремуса тоже из Уэльса? Он очень милый, — ещё одна пауза. — И, — его голос насмешливый и недобрый понижается до заговорщицкого шёпота, — он фермер. — Ремус фермер? — кричит Гидеон громче, чем следует. Другие гости вечеринки, собравшиеся неподалёку, бросают на них раздражённые взгляды. — И валлиец? Поэтому у него такой смешной голос? И, что ж, Ремусу, вероятно, следовало бы обидеться на это, но он даже благодарен за обоснованную причину считать Гидеона таким непостижимо невыносимым, каким он уже ему казался. То, что они ведут себя так, будто он не стоит прямо перед ними, ему тоже не особо нравится, но встревать в разговор — ещё худшая перспектива, чем позволить ему продолжиться. — Да нет же, — Сириус закатывает глаза. — Его парень. — Погоди, — Джеймс поворачивается к Ремусу, нахмурив брови. — Я думал, вы расстались. Ремус устало вздыхает. — Так и есть. — Ты… Что? — Сириус выпрямляется и его взгляд становится яснее. — Ты… Когда? Ремус неловко топчется на месте и умоляюще смотрит на Лили. Он действительно не в настроении рассказывать про крушение своих первых и единственных настоящих отношений пьяному Сириусу Блэку. Он даже не знает, откуда Сириус узнал о существовании Бенджи, не говоря уже о том, что он был валлийцем и, ну, не фермером, а продавцом в супермаркете, который жил на ферме. Лили спасает его, как самая настоящая героиня: — Вот и машина! Скорее, скорее, поторопитесь. Она быстро ведёт их вперёд, игнорируя протесты, к маленькой чёрной машине, которая стоит на холостом ходу у обочины. Джеймс подбегает к нему, слегка шатаясь, обходит машину со стороны пассажира и наклоняется, чтобы что-то сказать водителю. Фары машины мигают, и водитель выглядит немного растерянным, как будто он ждёт уже долго. Гидеон и Сириус возятся, открывают дверь, пытаются сесть, но снова её захлопывают. Водитель вздыхает, а затем вздыхает Джеймс, вероятно, думая о том, какой урон это нанесёт её рейтингу в Uber. Ремус хватает Лили за руку, когда она проходит мимо. — Я, наверное, прогуляюсь. — М? — она ёжится, плотнее кутаясь в пальто. — Уже холодно. Ты не пойдёшь один по темноте. — Я просто, — он поднимает голову и видит, что они всё-таки смогли сесть. Через окно он видит, что Сириус уже закрывает глаза и лежит у Гидеона на плече. — Мне нужно немного проветрить голову. Я слишком много выпил. Лили хмурится, но медленно кивает. — У тебя же есть телефон? Он заряжен? — Ремус кивает. — Пиши мне каждые десять минут, иначе я вышлю за тобой кавалерию. Джеймс на переднем сидении такси уже клюёт носом. Ремус думает, что кавалерия вот-вот войдёт в фазу быстрого сна, но он обещает ей писать и легонько целует её в щёку, прежде чем открыть дверцу машины и усадить её в тепло. Прежде чем развернуться и уйти, он позволяет себе оглянуться в последний раз. Сириус поднимает голову, он смотрит на Ремуса, его глаза широко раскрыты и гораздо более насторожены, чем несколько минут назад, и они на мгновение пересекаются с глазами Ремуса. Он хмурится. А потом всё заканчивается, и машина отъезжает от тротуара и несётся прочь.— — —
Тропа, по которой идёт Ремус, обычно покрытая следами ботинок и велосипедных шин, сейчас гладкая и ровная, размытая утренним дождём. Это длинная дорожка за музеем, петляющая по лесу и идущая вдоль края утёса. Темнота давит на него со всех сторон, но шагает он легко и даже не включает фонарик на телефоне. С каждым шагом его разум проясняется больше и больше, и к тому времени, как свет музея почти угас, ему удалось превратить свою неловкость в тупую пульсацию, которую легко задвинуть на задворки сознания. В ночном лесу есть какая-то жутковатая красота; сплошь пышные, нависающие деревья с узловатыми корнями, скрученные и спутанные, торчащие из земли, и угрожают споткнуться любому, кто не знаком с местностью. Листья шелестят на ветру, ветви скрипят, гнутся и раскачиваются. Отдалённый шум волн, разбивающихся о скалы, неясный и приглушённый густой листвой, убаюкивает его. Он позволяет звукам успокоить себя, позволяет им прогнать мысли, от которых он так отчаянно хочет избавиться. О Сириусе, хмуро смотрящем на него, замыкающемся и отгораживающемся. О веснушчатой руке и копне рыжих волос. О том, как Сириус говорил о Бенджи, насмехался над ним, превращая его в кульминацию шутки, которую можно всем рассказать. О губах, прижатых к шее Сириуса. Эти же губы, вероятно, будут прижиматься к другим местам позже вечером, пока Ремус бредёт по лесу, пиная случайные камешки. В полном одиночестве. Это просто жалко. Большую часть первого курса он провёл здесь, иногда с Лили или Питером, но в основном в одиночестве, позволяя шуму волн успокоить свой разум и унять тревожность и тоску по дому. Трасса оживлённая всего пару раз в год. Толпы студентов набивают сумки едой, надевают купальники и шляпы с широкими полями и идут до самого верха утёса. Они празднуют окончание семестра, подбегают к краю обрыва, прыгают с него и весело смеются, оказываясь в воде. Это традиция Хогвартса, но Ремус никогда не чувствовал себя достаточно уверенным, чтобы в ней участвовать. Ему поручили сделать отчёт об этом ещё на первом курсе, и он до сих пор помнит прилив адреналина, острые ощущения, которые в равной степени связаны и со страхом, и с благоговением, когда он наблюдал за ними. Некоторые были посмелее, прыгая головой вперёд или делая сальто назад — кто на что горазд. Другие не выделывались: руки по швам, осторожный шаг, визг страха, переходящий в крик радости. Ремус завидует им всем. Некоторые профессоры говорят, что они безбашенные. Ремус считает, что они смелые. Однажды он приводил Бенджи — в конце прошлого года, в один из последних его визитов — и надеялся, что тихий, уединённый парк послужит отличным местом для разговора, поможет преодолеть появившуюся дистанцию. Он хотел разобраться, где они допустили ошибку. Но вместо этого Бенджи провёл всю прогулку в ужасе, он цеплялся за руку Ремуса, нелепо взвизгивая каждый раз, когда ему казалось, что он слышит хищника. Он оборвал прогулку, заставил их развернуться ещё до того, как они добрались до утёса, и вскоре сел на поезд домой. Это начало конца. Это один из многих козырей, которые Бенджи хранил в рукаве, чтобы использовать против Ремуса в качестве улики. Доказательством того, что Ремус был тем, кто действовал не по плану, менял отношения между ними, всегда не тем, кем должен был. Тем, кем Бенджи не был. Они расстались месяц назад, и Ремус всё еще скучает. Всё ещё скучает по тому, что у него есть с кем поговорить, когда ему нехорошо, когда у него есть какая-то идея, когда у него хороший день или, чаще всего, когда у него плохой день и он нуждается в поддержке. Иногда — нечасто, но время от времени — Ремусу хочется позвонить ему. Бенджи, который знал его лучше, чем кто-либо другой, но в том смысле, который ограничивает; такое бывает, когда встречаешь кого-то слишком юным, ещё до того, как ты становишься кем-то достаточно полноценным, чтобы разобраться в себе, а потом вы влюбляетесь, и он навсегда видит в тебе тощего тринадцатилетнего подростка, который никогда раньше не целовался. Ремус почти уверен, что он больше не тот человек. Беспокоится, что, возможно, Бенджи действительно знал его лучше, чем кто-либо другой, и если это так, то это действительно обидно. Он не уверен, что ему очень нравилось то, кем его считал Бенджи. Опасливым. Осторожным. Предсказуемым. Он старается не вспоминать его в ночи, когда ему особенно тревожно. В те ночи, когда ему так одиноко, и него так болит грудь, что становится тяжело дышать. Те ночи, когда он чувствует, как время проходит мимо без его согласия и ему кажется, что стены сжимаются вокруг, он замирает на месте и не может шевельнуться, весь переполненный сожалениями. У Ремуса нет клаустрофобии, но в такие моменты она появляется будто из неоткуда. Это сдавливает грудь, кажется, что к ней прикреплён груз, который не выйдет поднять, и всё тело горит и зудит, и кости будто находятся не на своём месте, и хочется вылезти из своей кожи. Сдирать её с себя до тех пор, пока он не сможет сбросить её как пальто. Сбросить и быть кем-то другим. Кем-то удивительным. Ремус плотнее закутывается в пальто, пока идёт, лёгкий ветерок становится всё сильнее по мере того, как он заходит глубже в лес, а густая листва начинает редеть. Кроны деревьев раздвигаются, открывая вид на ночное небо, на мерцающие над головой звезды, на луну, почти полную в небе, свет которой отражается от воды. Ремус подходит к развилке, одна тропа ведёт направо вверх на несколько километром, прямо к краю утёса. Другая — та, которую он и выбирает сегодня — спускается обратно на уровень улицы и сливается с главной дорогой. Он делает всего несколько шагов, когда слышит крик. Ремус замирает, кровь стынет в жилах. Вечер уже превращается в ночь, и он едва может видеть на несколько метров вперед, но он уверен, что это не тот крик, который можно издать на свидании с тайным любовником. Он делает несколько глубоких вдохов. Делает ещё несколько шагов. Между деревьями есть просвет, примерно на полпути вниз по тропе, и Ремус может увидеть их. Они стоят на вершине, почти на краю. В лунном свете он может разглядеть несколько фигур, абсолютно обнажённых, и в полной темноте их кожа будто светится. Их глаза закрыты чёрными повязками, и они, сами того не зная, стоят слишком быстро к краю. Ремус собирается окликнуть их, спросить, какого черта они творят, сорвать с глаз повязки, как вдруг одного из них, без предупреждения, кто-то толкает с края обрыва. Он кричит, даже громче, чем первый, и вслепую падает в воду. Ремус знает, что он падает в воду, он слышит всплеск, но он слишком далеко, чтобы подбежать и посмотреть. Он замирает от ужаса, сердце в груди бешено колотится. А затем появляется ещё несколько фигур. Они одеты в длинные развивающиеся мантии с капюшоном. Их лица скрыты серебристыми масками, которые поблескивают в лунном свете, и из-за этого выглядят странными и деформированными. Ремус понимает, что нужно что-то делать, но не может решить, что именно. Он не списывался с Лили, но она, наверное, уже давно дома. Позвонить ей? Позвонить в полицию? Может, начать снимать их или закричать, чтобы отпугнуть? Его сердце бешено колотится в груди, но он не думает, что стоять на месте и трусить — это тот образ действий, которого ему следует сейчас придерживаться. Он уже решает подбежать к воде, проверить упавшего парня, убедиться, что они живой и дышит, что он не разбил голову о камни, но в воду заталкивают ещё двоих. Потом ещё двоих. И, наконец, ещё одного — последнего. Их крики эхом доносятся снизу. У Ремуса трясутся руки, он тяжело дышит, но он всё равно включает свой телефон и набирает номер службы экстренной помощи. Как только он нажимает на кнопку вызова, фигуры в масках подходят к краю. Они поднимают руки и становятся в ряд. Раздаётся пронзительный свист. Они кричат в унисон: — Мортмодре!— — —
Следующим утром Ремус просыпается от солнечного света, пробивающегося сквозь жалюзи и обжигающего его глаза. В горле у него першит и сохнет, и он думает, что, возможно, придётся купить солнцезащитные очки, и тогда у него будет хоть какой-то шанс пережить этот день. Он немного приходит в себя и думает, что в голове у него дятел без конца долбит его лобную долю. Но сегодня у него есть поводы для беспокойства поважнее, чем мстительные птицы. К тому моменту, как прошлой ночью он сбежал по тропе и добрался до воды, там уже никого не было. Вскоре приехала полиция и прочесала весь район с яркими фонаями и собаками, но ничего не обнаружила. Они исчезли. Но Ремус всё ещё слышит их крики. Ему удаётся быстро одеться, подхватив с пола старый джемпер и джинсы, которые балансируют между достаточно чистыми и абсолютно неприемлемыми, и идёт на кухню, где сидит Лили в таком же похмельном состоянии, сгорбившаяся над столом, обхватившая голову руками. — Шампанское — это дьявольский сок, — говорит Лили, не поднимая голову, когда Ремус отодвигает стул рядом. — Мы знаем, чем всё кончится, и всё равно продолжаем. Ну почему, почему, почему? — протяжно стонет она. Ремус вздыхает. — Пузырики заставляют забыть о том, что оно хочет нас убить. Она поднимает взгляд и заторможенно кивает. — Как ты прогулялся? Я даже не слышала, как ты пришёл. — М? Да, всё было нормально. Просто… К счастью, в комнату входит Джеймс в наушниках, по его щекам течёт пот. — Привет, зайчики, — он наклоняется, чтобы оставить слишком громкий поцелуй на макушке Лили, и то же самое проделывает с Ремусом. — Как мы себя чувствуем этим утром? — Хуже не придумаешь, спасибо, что спросил, Джеймс, — Ремус хмурится. — Пожалуйста, не говори, что ты только что с пробежки. — Я бы с удовольствием, дорогой Рембо, но я совершенно не в состоянии лгать твоему великолепному лицу. Как бы там ни было, я помираю с голоду, может, сходим куда-нибудь? — спрашивает Джеймс, натягивая кофту. Лили согласно мычит и тянется за своим кошельком, но вдруг замирает. — О! Я чуть не забыла. Джеймс, расскажи Ремусу, что вчера было. Джеймс уставился на неё. — Про Сириуса, — настаивает она. Ремус замирает, его желудок сжимается, и он надеется, что румянец не видно при слабом освещении. — А, ну, — Джеймс неловко перекатывается с носка на пятку. — Ничего такого, на самом деле. Они оба напились и, ну, Сириус видимо почувствовал себя не очень… э, — он многозначительно глядит на Ремуса, — из-за всякого, понимаешь? И Гидеон… — Господи, Джеймс, — раздражённо перебивает Лили. — Ночью Гидеон и Сириус поругались, когда Сириус пытался заснуть здесь на диване. Очевидно, Гидеон думал, что они поедут домой вместе, и очень расстроился, и, честно говоря, это было уже слишком. И Сириус просто взорвался, он послал нас всех и убежал. Это была сцена. Ремус не совсем уверен, как на это реагировать, но всё же неловко выдавливает: — Звучит ужасно. Лили кивает, к счастью, похоже, не заметив его колебаний, и идёт к входной двери вместе с Джеймсом. — Джеймс хотел пойти за ним, но ты знаешь Сириуса. Лучше, чтобы он просто переспал со всем этим, — она останавливается в дверях и оглядывается на Ремуса, который всё ещё сидит. — Ты идёшь? Ремус качает головой, не обращая внимания на боль, которую причиняет это движение. Он даже благодарен за напоминание о том, что у него есть заботы чуть более насущные, чем личная жизнь Сириуса Блэка. — Нет, я буду в библиотеке почти весь день. Надо кое-что поискать. — В воскресенье? — недоверчиво спрашивает Лили. — Это для Феникса, — говорит он, ни в малейшей степени не чувствуя вины за эту невинную ложь. Он даже подумать не может о том, чтобы рассказать Лили, что он видел, пока не не разберётся во всём. — Новая статья для МакГонагалл. Джеймс оживляется. — Я могу помочь? — Нет, я просто просмотрю старые бумаги. Идите вдвоём, мы можем встретиться позже. Он ждёт, пока они уйдут, занимая время мытьём посуды и завариванием себе чая, прежде чем засунуть блокнот в сумку и направиться к двери.— — —
Прошлой ночью он пытается найти в интернете хоть что-то несколько часов. Его уровень знания латыни ничего не даёт ему понять о «мортмодре», но он был более чем удивлён, что группа любителей сталкивать людей со скал не появилась ни в одной поисковой системе. Поиск в «Университет Хогвартс» по слову «утёс» оказывается ещё более бесполезным. Результатом стали десятки фотографий — одна даже из статьи самого Ремуса, — на которых изображены студенты, участвующие в прыжке в конце учебного года. На каждой фотографии весёлые улыбки, солнце и купальники. Ни одной фигуры в капюшоне или с завязанными глазами. Сначала он решает пойти в библиотеку кампуса в надежде, что Мисс Принс сможет подтолкнуть его к хоть какой-то важной информации, но сдаётся после нескольких часов бесплодных поисков. Гораздо позже, в архиве «Феникса», просматривая прошлые выпуски, настолько древние, что никто не потрудился занести их в онлайн-архив, он наконец находит то, что искал. Он чуть не пропустил эту статью, она короткая и едва заметная, втиснутая между двумя очерками, занимающими большую часть страницы, но фотография его останавливает. Изображение зернистое и расфокусированное, но Ремус наклоняется над страницей, щурясь, и ему становится дурно от того, что он видит. Дюжина гробов с открытыми крышками, расположенных почти идеальным кругом вокруг возвышения. Только один человек едва заметен в углу кадра. На нём плащ с капюшоном. На лице серебристая маска. Ремус бегло просматривает статью — обвинения бывших участников кровавых ритуалов, сожжённые паяльными лампами зданиям в бедных кварталах на другом конце города, игры в русскую рулетку, которые заканчиваются либо рюмкой текилы, либо оторванной конечностью, — пока не натыкается на имя, которое заставляет его замереть с тяжело бьющимся в груди сердцем. Ремус крепко сжимает бумагу побелевшими пальцами. Когда к бывшему ректору университета Хогвартс, Финеасу Найджелусу Блэку, обратились за комментарием по поводу Общества Пожирателей Смерти, ему было что сказать: «Когда я занимал пост главы этого университета, Хогвартс был лучшим учебным заведением в стране. Теперь так называемые прогрессивно мыслящие люди в Совете позволяют позорным и недостойным претендентам наводить бардак в моей школе и наследии. Я поощрял своего сына Сигнуса максимально использовать свои студенческие годы и общаться только с равными себе, лучшими из лучших. Я аплодирую ему и другим студентам, которые сохраняют своё наследие и вносят свой вклад в исправление этих отклонений, держа от других дистанцию. Существует необходимость в очищении, возвращении к чести и традициям, и я внесу свой вклад в помощь тем, кто работает в этом направлении». Шея Ремуса горит, когда он смотрит на страницу, читая и перечитывая слова, пытаясь заполнить пробелы в голове. Он пытается угнаться за потоком информации, а руку начинает сводить судорогой от того, как яростно он пишет в блокноте. Почерк быстро становится едва разборчивым, но это помогает ему успокоиться и подвести итоги тому, что он знает. Пожиратели Смерти. Группа — общество, так это называли в статье — сформировалась в Хогвартсе и существовала, вероятно, на протяжении десятилетий. Все знали, что Блэки — своего рода королевская семья в Хогвартсе. Его желудок сжимается от ужаса, когда он думает о том, что это значит: что прадед Сириуса, член одной из самых могущественных семей в стране, был одним из основателей этого общества. Так вот почему это всё замяли? Почему всё это продолжается? Неужели та, кто написала эту статью — Ремус прищуривается на страницу, с трудом разбирая имя, — Батильда Бэгшот, пыталась вызвать их на откровенность разговор и разоблачить? Только для того, чтобы её заставили замолчать? «Это было не в первый раз», — думает Ремус. Он настолько поглощён статьей и мыслями, что не замечает, как почти садится солнце, до тех пор, пока в животе не урчит от голода. Он встаёт, аккуратно складывает статью и кладет её в сумку. Она пылилась полвека, так что вряд ли кто-то станет её искать. Выходя из здания, Ремус проверяет телефон и морщится, видя все пропущенные звонки и сообщения от Лили. Он быстро отвечает ей: ей не нужно волноваться и они увидятся дома чуть позже. Этим вечером у него запланирована ещё одна остановка.— — —
— Вы можете рассказать мне о тайных обществах Хогвартса? Профессор МакГонагалл поднимает взгляд, на её лице нет и намёка на удивление от того, что в её кабинет зашли поздним воскресным вечером. — Здравствуйте, Мистер Люпин. Хотите присесть? Ремус тоже бормочет приветствие и садится, откидываясь в плюшевом кресле. Он ждёт, сложа руки на колени и слыша стук собственного сердца. Она пристально смотрит на него, молчит достаточно долго, чтобы он начал неловко ёрзать под её пристальным взглядом, прежде чем, наконец, сказать: — Я думаю, сама суть тайного общества предполагает, что я не знаю ничего ценного о его существовании. Однако, — продолжает она, поднимая палец, когда Ремус собирается прервать её, — я по чистой случайности знаю, по крайней мере, об одной такой организации, чьё присутствие в Хогвартсе, по моему профессиональному мнению, наносит огромный ущерб той открытой среде, которую администрация стремится создать в последние годы. — Разве вы не можете прекратить её деятельность? — хмуро спрашивает Ремус. — Я прилагала к этому все усилия на протяжении многих лет, но некоторые члены Совета, похоже, лично заинтересованы в том, чтобы эта группа была неприкосновенна. — И мы знаем, кто в ней состоит? — Их существование предшествовало даже мне, мистер Люпин, — её губы изгибаются в едва заметной ухмылке, — если вы можете в это поверить. Так что нет, у меня нет точных сведений о членах этих групп… хотя у меня есть свои подозрения. Суровый взгляд профессора МакГонагалл не оставляет Ремусу возможности даже подумать, интересно ли ей поделиться с ним своими подозрениями, поэтому он ничего не спрашивает. — Но, — продолжает, — я склонна полагать, что возможность попасть в это общество ограничено узким кругом, вероятно, только для следующих поколений членов-основателей и их ближайших друзей, — она понимающе смотрит на него, и у Ремуса нет никаких сомнений в том, что она не хуже осведомлена о содержании статьи. — Но это не обязательно всегда происходит так. Некоторые могут отказаться от своих мест… маловероятно, да, но не исключено. У меня есть… информация о том, что эта группа, по крайней мере, однажды уже вербовала кого-то, кто немного выходит за рамки их предпочтений. Ремус хмурится. — Кажется, вы сказали, что не знаете имён участников, — говорит он, изо всех сил стараясь, чтобы в его голосе не прозвучало обвинение. Она замолкает, поджимая губы, и, кажется, на мгновение о чём-то задумывается. — Не знаю, — говорит наконец. — Я не знаю никакого из участников. Но я знаю человека, который был завербован группой, которую он называл Пожирателями смерти. МакГонагалл смотрит на Ремуса, затем слегка кивает, почти про себя, отмечая, что он не удивлён этим названием. — Кто это был? — спрашивает Ремус, не в силах ничего с собой поделать, а в животе скручивается комок страха. — Кто был завербован? Профессор МакГонагалл отвечает тихим, пронизанным гневом голосом: — Дэйви Гаджен.— — —
Ремус возвращается в квартиру в оцепенении, едва обращая внимание на то, куда он идёт или мимо кого проходит, не способный беспокоиться о таких вещах, как возможность попасть под машину или автобус. Он чувствует себя так, словно кто-то вылил ему на голову ведро ледяной воды; ему холодно, он в шоке и готов подойти к двери Сириуса, выломать её и заставить его объясниться. Заставить его объяснить, какую роль общество, которое публично восхваляли его предки, общество, которое они помогли создать, сыграло в том, что один из одногруппников Ремуса чуть не погиб. Потому что Ремус ясно, как божий день, помнит, как выглядел этот мальчик, когда его привезли в лазарет Хогвартса в прошлом году. Это было в начале семестра, когда Ремус подслушал, как Дэйви Гаджен, мальчик с его семинара по Политике и медиакоммуникациям хвастался другому студенту, что его пригласили на какое-то посвящение. Он даже не думал об этом до тех пор, пока два дня спустя Дэйви не привезли на каталке в больничное крыло. Все его тело покрыто ранами и ожогами, а глаза полностью замотаны белыми бинтами. Травмы, которые он получил, непоправимы: Дэйви ослеп. Студент ослеп, и Ремус вообще узнал об этом только потому, что он случайно оказался в больничном крыле, навещая доктора Помфри, старого друга его матери, на следующий день после того, как это случилось. Это жуткое зрелище; ещё более жутким был ужас на лице Дэйви, когда в палату ввалилась группа устрашающих мужчин в костюмах за несколько тысяч фунтов и завела с ним, как ему показалось, очень серьёзный разговор, и так же быстро скрылась, оставив после себя запах одеколона и коррупции. После этого Дэйви ничего не мог сделать. Из-за того, что он отказался давать показания, у школы были связаны руки, и дело закрылось, как несчастный случай. Ремус в то время писал «Фениксу» только заказные статьи: короткие, беззаботные заметки, например, о футбольном рекорде школ, который никто не может побить, или прелестный очерк о местном изобретателе Адриане Зонко. Но случай с Дэйви многое изменил. Любые попытки поговорить с Дэйви о том, что с ним случилось, обречены на провал, а Ремус не собирался настаивать, особенно после того, как Дэйви покинул Хогвартс. Этот случай пробудил в нём потребность делать больше, писать о важных вещах, о том, что имело значение, о том, о чём писать было непросто. Это не было ни игрой, ни экспериментом, ни попыткой удивить. Это настоящие люди, которым причиняли боль и которыми пользовались в корыстных интересах. Это студенты, ставшие мишенью — ими манипулировали, им обещали власть, статус и славу только для того, чтобы вышвырнуть, когда окажется, что они не прошли отбор. Это происходило здесь, в Хогвартсе, и Ремус не мог не попытаться помочь. Позже, когда он наконец проваливается в беспокойный сон, ему снятся сосновые иголки, пронзительные крики и раскрасневшиеся щёки.— — —
На следующее утро первым делом Ремус подходит к зданиям Слизерина и прислоняется к капоту машины Сириуса — массивного, безвкусного чёрного внедорожника, который, вероятно, стоит дороже, чем дом, в котором Ремус вырос — и лениво листает ленту в телефоне. Ещё рано, едва рассвело, и Ремус готов к тому, что ему придётся немного подождать, прежде чем появится Сириус, но проходит всего несколько минут и он выбегает из здания, и его голос эхом разносится по пустой парковке. — Как мне нравится начинать день с горячей блондинки, которая ждёт меня у машины. Сириус наклоняет голову и улыбается Ремусу. Он явно только что проснулся. Половина пуговиц на его рубашке продета не в те отверстия, а пряжка ремня расстёгнута и перекошена, будто он одевался в спешке. Его волосы собраны на макушке в неряшливый узел, выбившиеся пряди падают на челюсть, он трёт глаза и широко зевает. — Мне тоже, — Ремус ухмыляется, засовывая телефон в задний карман джинсов. Сириус хмурится, касаясь пальцами волос. — Я не блондинка. — Или не горячий, — Ремус теребит выпавший из-за уха локон. — На самом деле я тоже. Сириус задумывается. — Хм. Я думаю, они скорее медовые. Можно сказать, золотые нити самой тонкой работы. — Можно, — ворчит Ремус, — но никто не говорит. Сириус смеётся и открывает машину. Ремус улыбается ему, но улыбка исчезает так же быстро, как и появляется. Постыдные и недостойные. Необходимось очищения. Паяльные лампы. Сломанные кости. Дэйви Гаджен. Он пришёл за ответами, за правдой. Только для этого. Сириус проходит мимо него к пассажирской двери, где придерживает её и выжидающе поднимает бровь, когда Ремус не двигается с места. — Садись, Люпин. Нос Ремуса дёргается, но он твёрдо стоит на ногах. — Нам не нужно никуда ехать. У меня только пара вопросов. Но Сириус, похоже, даже его не слушает, просто берёт за руку и тянет к открытой двери. Ремус вздрагивает и отдёргивает руку. Краем глаза Ремус видит, Сириус замирает в шоке. Он чувствует на себе его взгляд, обиженный и растерянный, но не смотрит на него в ответ. Они проводят несколько секунд в тишине, прежде чем Сириус говорит несвойственным ему тихим голосом: — Я… Мы можем просто поговорить здесь, если хочешь. Мне не нужно было… Ремус выдавливает смех, неловкий и высокий. — Нет, нет, извини. Он заставляет себя посмотреть на Сириуса и медленно протягивает руку ладонью вверх. Он не уверен, что думать, во что верить, но последнее, что ему нужно — оттолкнуть, прежде чем он получит ответы. Сириус смотрит на ладонь — и на него — настороженно, прежде чем снова нежно сжать руку. Руке, онемевшей от свежего воздуха, сразу становится тепло. Сириус быстро сжимает её, прежде чем Ремус садится на пассажирское сиденье. — Итак, — говорит Ремус, как только Сириус садится на водительское сиденье и выезжает с парковки, — куда мы едем? — На завтрак, — он бросает быстрый взгляд. — Ещё рановато, чтобы напиваться, даже для меня, но я, по крайней мере, хочу получить немного кофеина, прежде чем мы начнём разговор… о чём бы он ни был. Хорошо? Ремус уклончиво хмыкает и Сириус принимает это за согласие. Они едут в относительной тишине, только тихо гудит радио, и Ремус откидывает голову на кожаное сиденье, устраиваясь поудобнее. Он даже не замечает, что задремал, и резко просыпается, когда его трясут за плечо. Сириус улыбается, чуть неуверенно, но в его глаза больше нет ни тени волнения. — Приехали. И только когда они выходят из машины, Ремус понимает, куда именно. Он смотрит на Сириуса. — Ни в коем случае. — М? — Сириус смотрит на него абсолютно невинно. — Что, тебе не нравится «Фортескьюс»? Конечно, Ремусу нравится «Фортескью», он не уверен, что хоть кому-то в здравом уме там не нравится. Он был там всего раз, в прошлом году, когда его мама приехала в гости, и они решили вырядиться для элегантной вечеринки и строить из себя аристократов. Это включает в себя тщательно сложенные тканевые салфетки, убранные со стола локти, оттопыренный мизинец, и пятнадцать различных столовых приборов. Абсолютно нетипичное место для Ремуса. Но абсолютно подходящее Сириусу. — Здесь вообще подают завтраки? — с сомнением спрашивает Ремус, оглядывая пустую парковку. — Только особым гостям, — Сириус подмигивает, распахивает тяжёлую дверь и жестом приглашает его зайти. — Возьми блинчики с шоколадной крошкой, не пожалеешь. Как только они заходят внутрь, раздаётся громкий голос. — Мистер Блэк, вы пришли! И наконец-то привели друга, глазам своим не верю. Женщина, стоящая за барной стойкой, вытирает бокалы кухонным полотенцем. Она выглядит просто прекрасно: пухлые румяные щёчки, тёмные ресницы и длинные чёрные локоны, обрамляющие её лицо. Сириус подходит ближе, чтобы запечатлеть два аккуратных поцелуя на её щеках, и шепчет что-то ей на ухо, отчего она громко смеётся, а потом он поворачивается к Ремусу. — Ремус, это Розмерта, прекрасное создание, которому я однажды подарю своего первенца в обмен на самую великолепную в мире кухню. Женщина улыбается — её щеки чуть розовеют — и оценивающе смотрит на Ремуса. — Он красавчик, не правда ли? Сириус сияет. — Так и есть. Ремус чувствует, как к щекам приливает жар, но он тут же хмурится, злой на Сириуса из-за флирта, но ещё больше на себя за то, что позволил этой встрече превратиться в псевдо-свидание. Он даст Сириусу шанс быть честным с ним, рассказать всё, что он знает, но больше он ему ничего не должен. В этом нет ничего личного, он будет беспристрастен и отстранён. Он почти в это верит. — Приятно познакомиться, Розмерта, — сказал Ремус, натянуто улыбаясь. Он оглядывается на пустой ресторан. Накрыта только половина столов, остальные пустуют, до открытия ещё несколько часов. — Надеюсь, мы вас не смущаем. — Глупости, дорогой. Сириус, может быть, и распутный негодяй, но, — она понижает голос до заговорщицкого шёпота, наклоняясь ближе к Ремусу, — я всё равно испытываю к нему некоторую слабость. Вы можете присесть где захотите, а я пойду приготовлю самую большую порцию блинчиков, которые вы когда-либо видели. — Спасибо, красотка, — говорит Сириус, целуя её в другую щеку. Она отмахивается от них, и Сириус ведёт Ремуса к маленькому столику в углу, уютному и уединённому, отодвигая для Ремуса стул, прежде чем грациозно опуститься на свой. Ремус теребит скатерть, сгибая и разгибая уголок, зная, что у него есть вопросы, которые он должен задать, но не зная, с чего начать. Сириус, кажется, осознает, что ему надо собраться и, что нехарактерно для него, молчит, лениво постукивая пальцами по столу в ожидании. — Итак… — Я хотел извиниться за вчерашний вечер, — Сириус перебивает его, заглядывая в глаза. — Я не должен был смеяться над твоим… Я не должен был говорить ничего из этого. Очевидно, я не знал, что между вами… В любом случае, я был засранцем. Это было ужасно. Я… конечно, это не оправдание, но я был пьяный и злой и я… — Всё в порядке, — говорит Ремус, обрывая его, чтобы положить конец этим сбивчивым извинениям. Он никогда раньше не видел настолько серьёзного Сириуса, и это немного выбивает из колеи. Он не уверен, как к этому относиться. — Нет, в смысле, это правда было ужасно, но всё нормально. И, в любом случае, это не то о чём я хотел с тобой поговорить, — он выпрямляет спину, пытаясь переключить внимание и собираясь с духом. Он решает начать издалека, как всегда делает для статей. Как будто он разговаривает с любым другим источником, на любую другую тему. — Я хочу попросить тебя поучаствовать в статье, которую я пишу для «Феникса». Сириус удивлённо поднимает брови. — Уже готовишься к новой награде, Люпин? Ремус пристально смотрит на него. — Что-то вроде того. — Что ж, ты заставляешь меня сесть прямо. Так что за статья? Розмерта подходит к их столику с двумя дымящимися кружками и обещанием скоро вернуться с едой. Ремус хотел бы попросить не возвращаться, потому что он боится, что не сможет проглотить комок в горле, если снова остановится. Он вздыхает. — Статья о тайных обществах Хогвартса. На самом деле, это должно быть разоблачением организации «Пожиратели Смерти». Он говорит это небрежно, как ни в чём не бывало, как будто это его мало волнует или просто вызывает мимолётный интерес. Он уверен, что у него ничего не получается, но важно то, что он привлёк внимание Сириуса, хотя ему и удаётся хорошо это скрывать. Челюсть Сириуса дёргается, едва заметно, и в его глазах появляется лишь слабая вспышка чего-то похожего на удивление или страх, или гнев, прежде чем маска возвращается на место и лицо становится совершенно непроницаемым. — Я не уверен, что понимаю, о чём ты говоришь, — небрежно говорит он, откидываясь на спинку сиденья. — Нет? Сириус качает головой. — Но… тайное общество, да? Звучит очень захватывающе. Грудь Ремуса пылает от гнева, и он испытывает нестерпимое желание стереть это приводящее в бешенство выражение спокойствия с лица Сириуса. — Захватывающе — не совсем подходящее слово. Скорее ужасающе. Но я не думаю, что есть что-то завораживающее в группе людей, которые так погрязли в собственной незначительности и так отчаянно пытаются доказать своё собственное представление о превосходстве… Сириус перебивает его, скучающе растягивая слова. — Это Хогвартс, Ремус, ты можешь бросить камень наугад и попасть в десять человек, которые думают, что они лучше остальных. Почему бы тебе не о них написать? — Потому что никто из них не подвергает опасности жизни людей. Никто из них не сталкивает голых людей с завязанными глазами ночью с шестидесятифутовой скалы и не называет это дедовщиной. Никто из них не поджигает здания, не ослепляет людей и не ведёт себя, как сумасшедший, в своей извращённой попытке поиграть в Бога! Ремус изо всех сил старается говорить потише, помня о Розмерте, которая через стену от них, на кухне. — Голых с завязанными глазами? Вечеринка как раз для меня. Сириус ухмыляется, но его глаза опасно блестят. — Ты просто му… — И ты думаешь, что это те люди, с которыми тебе следует связываться, Ремус? — Сириус продолжает, повышая голос и сверкая глазами. — Люди, которые подвергают опасности жизни и играют в Бога? Изменение в распорядке дня или вечер в пабе… это слишком рискованно для Ремуса Люпина! Но опасная группа людей, которая увлекается поджогами и чуть ли не убивает людей смеха ради — что ж, это как раз по его части! — Это нечестно, — твёрдо говорит Ремус. — Ничего в этом мире не честно, Ремус! — говорит Сириус, набирая обороты. — Что, блять, с тобой такое? Почему именно ради этого ты хочешь выйти из своего пузыря? Почему бы тебе не заняться вязанием или вышивкой крестиком, или… Они слышат, как хлопает дверь и Розмерта спешит к ним, напевая себе под нос, и несет тарелки с самыми большими стопками блинчиков, которые Ремус когда-либо видел. Она не чувствует напряжения или, по крайней мере, игнорирует его, когда ставит тарелки на стол и спрашивает, не хотят ли они чего-нибудь ещё. Сириус всё ещё сердито смотрит на него, тяжело дыша, сжав губы в тонкую линию, поэтому Ремус отводит глаза и отвечает так искренне, как только может. — Всё хорошо, спасибо. Выглядит просто невероятно. Так и есть, но, но даже запах тёплого шоколада помог справиться с комком в животе. — Что ж, тогда я пройдусь по магазинам. Закроешь за собой, когда закончишь, дорогой? — спрашивает она у Сириуса. Он коротко кивает, так и не сводя глаз с Ремуса. Розмерта наклоняется и треплет его по волосам. — Ведите себя хорошо, мальчики. Ремус ждёт, пока звенит колокольчик на входной двери, возвещая о её уходе, прежде чем сделать глубокий вдох, пытаясь унять клокочущий в груди гнев, и наклоняется вперёд, опираясь на локти. — Ты знаешь, кто такие Пожиратели Смерти? — Блять, Ремус, конечно, я знаю, — огрызается Сириус, проводя рукой по лицу. — И ты это знаешь, иначе ты бы не спрашивал. — Тогда ты понимаешь, почему кому-то надо сделать это. Почему мне надо сделать это. Я не знаю, почему ты так упорно сопротивляешься, если, конечно, нет чего-то, о чём ты не хочешь, чтобы я знал… Сириус вздыхает, заторможенно кивая головой. — Просто спрашивай, Ремус. Ремус внимательно наблюдает за ним. Он спрашивает быстрее, чем успел подумать: — Ты один из них? Сириус качает головой и лёгкий, недоверчивый смешок срывается с его губ. — Ты ведь не веришь, что это так. Ремус не верит. Или не хочет верить. Но проблема в том, что он не понимает разницы, он не может ничего ясно мыслить, когда дело касается Сириуса, никогда не мог. С тех пор, как они впервые встретились, через две недели после начала первого курса, когда он увидел эту улыбку, эту очаровательную проклятую улыбку, и почувствовал невыносимо отчаянное желание узнать человека, стоящего за ней, Ремус никогда, несмотря на все свои усилия, не мог думать о Сириусе — с его выходками, распутством, высокомерием и самым шикарным акцентом, который он когда-либо слышал за пределами Букингемского дворца, — как не как о завораживающим и недостижимым, в самом нелепом смысле этого слова. Ремус всегда избегал подпускать себя слишком близко, слишком хорошо зная, как легко он позволил бы затянуть себя в бурлящий водоворот, которым был Сириус Блэк, если бы только ему дали шанс. И если он не может доверять самому себе, он должен доверять фактам. — Вот, что я знаю. Я знаю, что это общество существует уже более полувека, и даже МакГонагалл не смогла их закрыть, а это значит, что они имеют власть и, вероятно… я не знаю… — говорит он, всё больше разочаровываясь. — Но имя твоего прапрадеда было упомянуто в единственной статье, которую я смог найти, так что назови мне хоть одну вескую причину, почему я должен верить, что ты к этому не причастен? — Ремус слышит отчаяние в собственном голосе, почти нотки мольбы, но ему всё равно. — Одну причину, Сириус. Улыбка Сириуса вымученная. — И ты не можешь просто поверить мне? Ремус не отвечает. Его глаза широко раскрытые, умоляющие. — Ладно, — смиренно выдыхает Сириус. — Я дам тебе имена и… — Откуда у тебя имена? — Пожалуйста, просто… — он на мгновение закрывает глаза, прежде чем продолжить, — я назову тебе три имени. И несколько фактов, которые я знаю. Достаточно для расследования, привлечения полиции или чего ты там хочешь. Но чего ты не будешь делать, так это публиковать статью под своим именем в ёбаной газете «Феникс». Отправь это анонимно МакГонагалл или Совету Управляющих, или, блять, Королеве, мне всё равно, но так, чтобы они не смогли тебя отследить. Хорошо? Ремус нахмурился. Он знает, что ему нужно спросить, откуда у Сириуса имена и подробности о Пожирателях смерти, когда МакГонагалл не смогла дать ему даже этого, но есть только несколько возможных ответов на этот вопрос, и только один, который ему хочется услышать, поэтому он решает просто сделать то, чего хотел с тех пор, как он прочитал ту статью и доверился Сириусу. — Хорошо, — медленно произносит он, и в глазах Сириуса вспыхивает облегчение. — Но у меня есть условие. Он вздыхает. — Конечно, у тебя есть условие. — Сегодня полнолуние, — говорит Ремус. Глаза Сириуса округляются. Это подстегивает его, уверенность растет. — В статье, которую я прочитал, говорилось, что Пожиратели Смерти каждый год устраивали один большой ритуал, и сначала я подумал, что это то, что я видел прошлой ночью. Но теперь я переживаю… я думаю, возможно, это была просто часть посвящения… Губы Сириуса подёргиваются — видимо, он впечатлен, несмотря на его лице растущую тревогу. — Сегодня полнолуние, — повторяет Ремус, — так что я думаю, что большое событие будет сегодня вечером. И я хочу его увидеть. Мне нужны доказательства, реальные осязаемые доказательства — не просто имена, детали или ещё что-то — мне нужны фото и видео, и мне нужно знать, и, я не знаю, остановить это, если произойдёт что-то страшное или кто-то пострадает. — Никто не пострадает, — уверенно говорит Сириус, но спокойнее Ремусу не становится. — Откуда ты знаешь? — Просто знаю. Ремус пристально смотрит на него, Сириус встречает его взгляд спокойно. Ремус замолкает, напряжённо размышляя, и потом спрашивает: — Ты скажешь мне, куда идти? Лицо Сириуса ожесточается, и он качает головой ещё до того, как Ремус успевает договорить. — Ни в коем случае. Я на это не соглашусь. Какую часть из «я не хочу, чтобы они знали кто ты» ты не понял? Ремус закатывает глаза, откидываясь на спинку сиденья. — У тебя проблемы с гиперопекой. Сириус ничего не отвечает, лишь прищуривает глаза. — Ты читал статью, за которую мне дали награду? — спросил Ремус. Сириус едва заметно кивает. — Тогда ты должен понимать, что я не позволю им снова закрыть мне рот. Я дам замести им всё под ковер и прикрыть это дерьмовой церемонией и моим именем на похвальном листе. Мне нужны доказательства, вещественные доказательства, и на этот раз я заставлю Дамблдора выслушать меня, даже если мне придется привязать этого старого мудака к стулу и высказать ему всё в лицо. Губы Сириуса слегка дёргаются, но он продолжает свирепо смотреть на него, забыв о блинчиках на середине стола. — Когда я говорю тебе, что собираюсь сделать это, — продолжает Ремус, с каждым словом обретая уверенность, — что я найду их и разоблачу, ты должен мне поверить, — Ремус не знает, откуда в нём берётся эта настойчивость, но он чувствует себя увереннее, чем когда-либо за последние месяцы. Может, даже годы. Он наклоняется ближе, разглядывая лицо Сириуса. — Так ты поможешь мне, или мне просто отправить тебе окончательный вариант для сверки? Сириус молчит больше минуты. Потом его лицо расплывается в широкой, обезоруживающей улыбке. — Во-первых, — он смеётся, — ты очень сексуальный, когда так напираешь, Ремус. Очень устрашающий, но сексуальный. Ремус закатывает глаза и едва сдерживает улыбку. — И? — И я пойду с тобой. Один из нас должен знать, во что, чёрт возьми, мы ввязываемся.— — —
— Ты можешь подвинуться? — Не пихай меня! — Мы в критической ситуации. Ветка в опасной близости к моей заднице, и мне нужно, чтобы ты немедленно подвинулся. Это не то проникновение, которого мне бы хотелось. — Господи боже, — Ремус поворачивается боком, игнорируя боль в боку, когда его ребро натыкается на особенно острый камень. — Это так тупо, почему мы должны лежать на земле? — Мы в засаде, Ремус. Ты хоть раз смотрел «Веронику Марс»? Мы не можем просто сидеть на складных стульях, потягивать маргариту и ждать, когда появятся плохие парни. Поверь мне, так гораздо сексуальнее, — надменно говорит Сириус, будто считает себя ведущим экспертом в этом вопросе. Ремус уверен, что когда-либо был в менее сексуальной ситуации. У него болит спина от того, что он долго лежит на животе, а ногу сводит судорогой из-за того, что она согнута под неудобным углом. Сириус лежит рядом с ним, их плечи прижаты друг к другу, и даже исходящее от него тепло не может унять дрожь, пронизывающую тело Ремуса. Когда Сириус подъезжает к его квартире пару часов назад, Ремусу хватает одного взгляда на него — одетого в кожаную куртку и армейские ботинки, сидящего верхом на самом изящном, блестящего мотоцикла, который Ремус когда-либо видел — и он чуть не отменяет всю их вылазку. Ремус не удивляется, когда Сириус отвозит их прямиком в музей Хогвартса, паркуется в укромном месте на заднем дворе и ведёт к главному входу, которым Ремус воспользовался прошлой ночью. По пути Сириус объясняет, что «толчок вслепую», как он это называет, — часть посвящения, но сама церемония всегда проводится в полнолуние. Когда Ремус спрашивает почему, Сириус просто пожимает плечами и отвечает: — Потому что они жуткие и драматичные ублюдки, Ремус, — он взглянул на Ремуса и приподнял бровь. — Я думал, ты уже догадался. И вот теперь они лежат в холодном, покрытом грязью маленьком овраге, в нескольких сотнях футов от обрыва, но всё ещё в пределах прямой видимости, и ждут, когда они появятся. До полуночи остаётся ещё около тридцати минут, луна высоко в небе, лес вокруг тёмный и пустой. — Ремус? — М? — Что случилось у тебя с Бенджи? — спрашивает Сириус, слова будто необдуманно срываются с его губ. Ремус замирает. — Что ты имеешь в виду? — спрашивает он, уходя в защиту. — Почему вы расстались? Что произошло? Ремус вздыхает и задумывается. — Ничего не произошло. Я не знаю, — он пожимает плечами, хотя Сириус смотрит в стол, а не на него. — Наверное, люди отдаляются. Когда он уходил он сказал, что больше не знает, кто я такой. Наверное, я сильно изменился, или… — Ремус неловко чешет затылок, — может быть, я хотел измениться, стать кем-то большим… большим, чем я. Наверное, до сих пор хочу, — заканчивает он и тут же краснеет, смущённый этим признанием. Но Сириус просто медленно кивает и внимательно вглядывается в лицо Ремуса. — Ты знаешь, что тебе не нужно быть кем-то большим, — твёрдо. — Ты… Ты… — когда Ремус отводит взгляд, пальцы Сириуса хватают его за подбородок, заставляя повернуться к нему лицом. — Это правда. Ты можешь меняться, расти или делать всё, что, чёрт возьми, ты захочешь, но это не значит, что сейчас ты являешься кем-то меньшим. И если он не знал, кто ты такой, значит, он был недостаточно внимательным. Все знают, кто ты. — Все знают? — Ремус пытается улыбнуться. — Возможно, эта методичка прошла мимо меня, может, просветишь? — Ну, я действительно считаю себя экспертом в этой области, — улыбается Сириус в ответ. — Ты добрый, нервный, умный парень, который входит в комнату, как Бэмби, и выходит, оставляя всех разрываться между восхищением твоим интеллектом и восхищением твоей задницей, — улыбка Сириуса превращается в весёлую ухмылку, глаза сверкают в темноте, прежде чем он снова становится серьёзным. — Всё остальное — это херня, это просто выбор. Выбор, который ты делаешь каждый день. Выбор, который не определяет тебя, по крайней мере, если ты этого не хочешь, — он замолкает, пристально глядя на Ремуса, разглядывает его лицо. — Верно? Ремус кивает, с трудом сглатывая, не доверяя себе говорить и чувствуя жжение и от слов Сириуса, и от его пальцев, всё ещё держащих его за подбородок. Они никогда раньше не были так близко, их носы почти соприкасаются, так близко, что Ремус может чувствовать дыхание Сириуса. Он спускается взглядом по его лицу, по изгибу носа, идеальному и прямому, по полным губам. Острая линия челюсти, высокие скулы. Он хочет приблизиться, сделать один из тех выборов, о которых сказал Сириус, и, наверное, он хочет, чтобы этот выбор определил его. Он хочет, чтобы этот выбор был тем, что свойственно Ремусу Люпину. Любит мягкие свитера, читает классические романы, поклоняется губам Сириуса Блэка. — Верно? — снова спрашивает Сириус, но на этот раз тихо и вкрадчиво, едва ли громче вздоха. Он едва раскрывает рот, и глаза Ремуса следят за его движениями, и он сам бессознательно приоткрывает губы. — М-м-м-м, — Ремус, двигается ближе, их лбы соприкасаются так легко, что он вообще в этом не уверен. Сириус наклоняет голову, сближая их губы. Ремусу нужно просто наклониться вперед на дюйм, может быть, на два, и они соприкоснулись бы. Они бы поцеловались. Он сокращает дистанцию или, может быть, это Сириус. Но именно в эту секунду — как раз в тот момент, когда он чувствует мягкое, нежное соприкосновение их губ — краем глаза Ремус замечает движение. Он замирает, не способный разъединить их губы. И затем внезапно раздаётся крик — в ту же секунду, когда вспыхивает огромное пламя, заливая всё своим светом. Сириус вздыхает, из его горла вырывается едва слышный стон, и выражение неподдельного разочарования на его лице заставляет Ремуса ухмыльнуться. Ремус наклоняется, напоследок касаясь большим пальцем скулы Сириуса. — Запомни на чём мы остановились. Сириус кивает и ухмыляется. — До самой смерти не забуду. И тогда начинаются песнопения.— — —
По подсчётам Ремуса, их одиннадцать, и он чертовский разочарован из-за того, что все они абсолютно неузнаваемы в чёрных плащах и непроницаемых масках. Ему нужны лица, и тогда у него будет хоть какой-то шанс, что его воспримут всерьёз. Самое большее, что ему удаётся увидеть — это проблеск платиновых светлых волос, когда поднимается ветер, развевая плащ одной из ближайших к ним фигур. Другой, слева от него, высовывает бледную тонкую руку из рукава и натягивая капюшон на блестящие черные волосы. Блестящие чёрные волосы, чуть завивающиеся на концах. Ремус бросает взгляд на Сириуса с немым вопросом на губах, но видит, что он смотрит туда же, его брови сведены к переносице, губы озабоченно поджаты. Он следит взглядом за парнем, наблюдает, как он пробирается к центру круга неторопливыми шагами и с вздёрнутым подбородком, и остальные собираются вокруг него, несколько нерешительно, задержавшись на несколько секунд. Следует тихий, приглушённый обмен репликами, Ремусу кажется, будто что-то не так, но затем парень поднимает руки вверх, и все они немедленно замолкают. Одна из фигур с краю берёт факел и переносит его в центр образованного ими круга. Все один за другим выстраиваются в единую линию за спиной парня. Они закатывают левые рукава и стоят, не двигаясь, пока он достаёт из-за пазухи маленький сверкающий нож и показывает всем. Ремус, затаив дыхание, наблюдает, как он — движения медленные и обдуманные — погружает кончик ножа прямо в пламя. Ремус бросает взгляд на Сириуса, который неподвижно лежит рядом с ним, внимательно наблюдая за происходящим, а затем проверяет, правильно ли стоит его телефон. Он не замечает, как это происходит в первый раз. Слышит стон, едва сдерживаемый крик боли и следом радостные возгласы. А потом ещё раз. Следующий человек подходит, задирает рукав, освобождая предплечьем, и раскалённый, обжигающий кончик ножа дразняще медленно проводит по его обнажённой коже. Ремус практически чувствует запах горящей плоти. Их клеймят. Всех по очереди, до самого конца. Мальчик снова поднимает нож и быстро опускает его, оставляя клеймо на собственной руке. Сириус вздрагивает рядом с ним, и Ремус чувствует, как он крепко сжимает его локоть. Когда всё кончается, мальчик возвращается к костру и бросает клинок целиком, вместе с рукоятью в пламя. Кто-то лезет в карман своей мантии и протягивает ему другой клинок. Он поднимает его лишь на секунду. Две? Три? Ремус не видит его лица, но ему с трудом верится, что оно сосредоточено. Он представляет, что оно, должно быть, неуверенно или нерешительно под маской. Он видит, как лезвие дрожит в его хватке. Но затем, без предупреждения, он сжимает рукоять, разворачивается и направляет остриё прямо в живот человека, стоящего сзади. Он оставляет его там на один долгий тихий вздох — и всё, кажется, замирает. Они оба загорожены остальными, Ремусу приходится вытягивать шею, чтобы вообще их видеть, и Сириус делает то же самое. Единственное, что они слышат — отдалённый плеск волн и тихое потрескивание пламени. И тогда он выбрасывает руку вперёд и вонзает нож. Вынимает. Вонзает снова. Снова. Снова. Снова и снова — и Ремусу становится плохо. Он задыхается, тянется вперёд и едва не путается в собственных ногах. Сильная рука прижимает его к земле, обнимает за талию, и ладонь крепко зажимает ему рот. Ремус сопротивляется и пытается вырваться, но хватка только усиливается, и его прижимают спиной к твёрдой широкой груди. — Тише, Ремус, тише, — шепчет голос ему прямо в ухо. Ремус едва слышит это из-за своего охваченного паникой разума и безумно колотящегося сердца. Но голос продолжает шептать что-то мягкое и успокаивающее, дыхание рядом глубокое, медленное, и в конце концов Ремус пытается заставить себя сосредоточиться на нём, повторяя ритм, пока, наконец, его собственное сердцебиение не начинает замедляться. — Ремус? — снова шепчет Сириус, всё ещё обнимая его поперёк живота. — Всё не по-настоящему, Ремус, смотри. Это идиотский ритуал, они притворяются, это всё не правда, ладно? Всё нормально, обещаю. Посмотри, посмотри. Ремус щурится в темноту, и видит, что Сириус прав. На земле нет тела, нет ни крови, ни криков, ничего такого, они все просто стоят вокруг костра и… смеются. Это почти так же жутко, как клинки, огонь и поножовщина. Или, видимо, отсутствие поножовщины. Он быстро пересчитывает людей, просто чтобы убедиться, и их по-прежнему одиннадцать. Странно, что их нечётное число, когда в ту ночь было шесть посвящённых, которых столкнули в воду. Он на мгновение задаётся вопросом, почему так; может, что-то случилось или кто-то пропал без вести, или этому есть какое-то символическое объяснение. Он спросит об этом Сириуса потом. Ритуал длится ещё два часа. Два часа группа тратит на разговоры, мысли, признания и тайные желания, которые Ремус находит настолько ужасающими и травмирующими, что он уже знает, что никогда не покажет это видео общественности. Они все говорят, и Ремусу кажется, что он узнаёт, по крайней мере, двоих из них. Может, трёх или четырёх. Все говорят, кроме темноволосого парня. Темноволосый парень, который ходит, разговаривает и держится с элегантностью и высокомерием, слишком похожий на другого темноволосого парня. На того, который лежит рядом с ним. Но Регулуса Арктуруса Блэка не было в списке имён, который Сириус ему дал. И поэтому он пока отбрасывает эту мысль, задвигая её куда-то на задворки сознания. А потом, наконец, всё заканчивается, и все они в полной тишине тушат огонь и всё убирают. Они уходят тем же путём, каким пришли, быстрыми шагами, и вскоре полностью исчезают в лесу. Ремус ждёт, пока не уйдёт последний из них, и ещё немного. В конце концов, хриплым от долго молчания голосом он говорит: — Нам надо идти. Сириус трясёт головой, и с громким стоном садится. Он стряхивает грязь со своей одежды и несколько раз проводит пальцами по волосам. — Пока не надо, — он хитро смотрит на Ремуса. — Кое-что ещё. Ремус хмурится, но почти сразу понимает, чего Сириус хочет, когда он обходит скалу, на полпути к обрыву, прежде чем обернуться и протянуть Ремусу руку, с улыбкой и с вызовом приподнятой бровью. Ремус вздыхает, но на его лице всё же появляется улыбка. Потому что Сириус прав. Кое-что ещё. Не бояться удивлять. — Так что мы думаем? — спрашивает Сириус, как только Ремус подходит ближе. Они подходят к краю — медленно, осторожно, — и Сириус сжимает руку Ремуса крепко, почти до боли. — Вместе? Ремус смотрит вниз, и у него сводит живот, когда он слегка наклоняется над краем, и видит, что волны разбиваются внизу на расстоянии гораздо большем, чем ему хотелось бы. Он кивает и делает глубокий вдох, сжимая ладонь Сириуса. — Вместе. И они прыгают.— — —
— Держи. Сириус протягивает ему полотенце. Оно огромное, белое и пушистое, как в гостиничном номере или модном спа-салоне, и идеально сочетается с халатом, в который завёрнут Сириус. Они возвращаются в квартиру Сириуса, чтобы сменить промокшую одежду — обоюдно согласившись не упоминать тот факт, что квартира Ремуса намного ближе (и в ней точно есть Лили и, возможно, Джеймс) — и Ремус, озябший, стоит посреди комнаты в прилипшей к груди рубашке и тяжёлыми от воды джинсах. Он думает, что будет, если он просто снимет всё с себя прямо сейчас. Он думает, что тогда сделает Сириус. Судя по тому, как Сириус смотрит на него, полным желания взглядом, Ремус почти уверен, что он сделал бы многое. — Ты можешь сходить в душ, — говорит Сириус низким и хриплым голосом. — Или я дам тебе сухую одежду. Что захочешь. Ремус хочет. Он так сильно его хочет. Он сходит с ума от желания. Не бойтесь удивлять. Больше всего на свете он хочет этого. И он думает, в этот раз может получиться. — Может, позже, — шепчет Ремус, подходя на шаг ближе и глядя, как Сириус тяжело сглатывает, кадык двигается под его бледной натянутой кожей. Ремус медленно протягивает руку, следя взглядом Сириуса в поисках любого намёка на сомнение, прежде чем осторожно потянуть за завязанный пояс халата. Оно распахивается, открывая бледный живот Сириуса, подтянутый и плоский, и дорожку тёмных волос, ведущую к его толстому, твердеющему члену. — Ты же этого хочешь? — хрипло шепчет Ремус. Он не может оторвать глаз от тела Сириуса и думает, что скорее всего умрёт, если ему придётся ждать ещё. — Смеёшься? — Сириус сокращает расстояние между ними и глубоко, отчаянно целует его в губы. — Блять, наконец-то, — выдыхает он, и Ремус от всего сердца разделяет это чувство, нетерпеливо постанывая ему в рот. Сириус не теряет время, притирается к бёдрам Ремуса, их поцелуй становится беспорядочным и влажным. Сириус опускает голову и покрывает мягкими поцелуями его подбородок и шею, а Ремус наклоняет голову, чтобы открыть ему больше обнажённой кожи. Ремус гладит обнажённую спину, пальцами пересчитывает позвонки, а потом опускает ладонь ниже, сжимая его задницу и ближе прижимая Сириуса к себе. Они оба стонут от соприкосновения. Ремус ёрзает, пытаясь подавить желание наклониться и коснуться, твердеющая выпуклость на его джинсах начинает давить на молнию, когда он бездумно прижимается к Сириусу. — Чего ты хочешь? — тяжело выдыхает Ремус. — Скажи мне. Скажи. Пальцы Сириуса скользят под его рубашку, касаясь сосков и чуть оттягивая, из груди Ремуса вырывается несколько смущающе громких стонов. Сириус отстраняется, чтобы посмотреть на него, его глаза потемнели, зрачки расширены. — Разденься, — выдыхает он. — Мне нужно, чтобы ты разделся. Ремус позволяет утянуть себя к кровати, он падает на спину, а Сириус сразу же оказывается у него на бёдрах. Их губы снова находят друг друга, когда Сириус сдёргивает с него рубашку и выпрямляется, и смотрит на его обнажённый торс с такой жадностью, что Ремус не может найти в себе сил смутиться. Ремус поднимает руку, чтобы запустить пальцы в волосы Сириуса, — наконец-то — и довольно мычит от того, какие они мягкие, чуть тянет, вырывая стон желания у Сириуса и притягивает его ближе. Они не медлят. Сириус качается взад-вперёд у него на коленях, и воздух наполняется их стонами и сопением, и через считаные секунды Сириус сползает вниз, чтобы стянуть с Ремуса штаны. Ремус опускает взгляд и видит, как Сириус жадно смотрит на него снизу вверх, с раскрасневшимися щеками и взъерошенными волосами, и выглядит так, будто он уже на грани. Он ухмыляется, опускает голову и начинает ласкать его губами сквозь белье, проводя языком по влажному пятнышку. Проходится по нему руками и ртом. Он приподнимает бёдра Ремуса, и вот он обнажён, они прижимаются друг к другу разгорячённой кожей, и Ремус теряется во всём этом. Он тихо стонет, пока Сириус растягивает его длинными, умелыми пальцами. Чертовски умелыми. И Ремус просит его продолжать. Хорошо, так хорошо, Сириус, не останавливайся, только не останавливайся. А потом он умоляет его, извивается на кровати, чтобы приблизиться, почувствовать больше, толкается бёдрами навстречу каждому толчку пальцев. Шелест упаковки, тихий шёпот у его шеи, поцелуй, ещё один, ещё, и затем Сириус толкается внутрь со сдавленным стоном. — Блять, блять, ты знаешь, как в тебе хорошо, Ремус? Хоть представляешь? Я так давно тебя хотел, так давно. Грубо и быстро, недостаточно и слишком сильно одновременно, изголовье кровати глухо и ритмично ударяется о стену. Ещё. Ещё. Ещё. Блять, ещё. Так хорошо, Сириус, пожалуйста, блять, пожалуйста, пожалуйста. Сириус, тяжело дышит ему в рот, заглядывает в глаза, убирает со лба прилипшие локоны. Мне так хорошо, детка. Вот так, да? Так хорошо. Так… Они кончают вместе. Отчаянный шёпот, мольба, быстрые движения рук. Пальцы другой руки цепляются за пальцы Ремуса над его головой. После, когда они лежат рядом, переплетя ноги, тяжело дыша и с раскрасневшимися щеками, Сириус смотрит на него с мягкой улыбкой. Ремус двигается ближе, утыкается носом в грудь Сириуса и глубоко, удовлетворенно вздыхает. Сириус перебирают его волосы, проходится пальцами по коже головы, и веки Ремуса тяжелеют, и он пытается бороться с усталостью, чтобы не засыпать так быстро. Он моргает, открывая глаза так широко, как только может, а потом Сириус нежно проводит большим пальцем по его бровям шепчет: — Спи, дорогой, я никуда не денусь. Обещаю, мы будем делать это снова и снова. — Снова и снова, — бормочет Ремус в его грудь. Он чувствует, как Сириус смеётся и сонно улыбается в ответ. Он проводит пальцами по коже Сириуса, задерживаясь на следах чёрных чернил, которые у него ещё не было возможности как следует изучить. Созвездие звёзд на ключице. Отпечатки лап у него на бедре. Цветы, слова, строчка из книги, названия которой Ремус не может вспомнить. Он гладит их все. Есть одна, спрятанная сбоку, за рёбрами, где она едва видна, и Ремус щурится. Он прижимается всем телом к Сириусу, поднимает подбородок, прижимаясь щекой к его груди, пытаясь придвинуться ближе, чтобы разглядеть её, слегка оттягивает пальцами кожу. Он где-то уже видел это, но его глаза слишком расфокусированы, и он слишком уставший, чтобы думать об этом сейчас. У него будет время, целая вечность, чтобы всё рассмотреть. Его глаза закрываются, а палец всё ещё обводит эту фигуру на его коже. Смутно знакомую фигуру. Череп и змея.